словом, всех тех, кто  присутствует
на похоронах, потому  что  хорошо  хоронить  ближнего.  Они  весело  шагают,
разговаривая громко и  обо  всем,  не  зная,  что  завтра  они  сами  умрут!
Инспектор Мартине18 (который сам заслуживает плетки!) подходит  ко  мне.  Со
времени начала дела Ляндоффе он обхаживает меня, добиваясь, чтобы я  простил
ему то, что его клиент задохнулся.
   -  Вы  думаете,  что  убийца  присутствует  в  похоронной  процессии?   -
спрашивает он меня.
   - Я в этом абсолютно уверен.
   - В общем, если бы можно было забрать всю эту публику...
   - Да, но мы этого не можем!
   Церемония никак не закончится.  Полиция  Белькомба  слишком  мала,  чтобы
удержать всех собравшихся. К счастью, вокруг полно  забегаловок.  В  них  не
найдешь святой воды,  но  вино  там  первоклассное,  и  второе  компенсирует
первое. Мы с Мартине пропускаем по стаканчику. Вокруг нас ужасный гам. Можно
подумать, что находишься на сельскохозяйственной ярмарке.
   - Вы, кажется, о чем-то думаете, господин комиссар?
   - Да, в самом деле.
   Вы знаете, о чем я думаю, мои дорогие девочки? Нет, в этот  раз  я  думаю
вовсе не о вашем соблазнительном нижнем белье. Я вспоминаю  слова  Толстяка,
сказанные  им  в  гараже:  "В  действительности  преступлений   в   закрытых
помещениях не существует, потому что они невозможны".
   В башке Берю мало света, и вес  его  мозга  вряд  ли  способен  зашкалить
почтовые весы, но иногда он говорит  разумные  вещи.  В  жизни  лишь  дураки
способны высказать подобное. Прочие начинают ломать себе голову. Они  мучают
серое вещество, фантазируют, выдумывают ерунду, извращают реальность. Дурень
говорит то, что думает, а  поскольку  он  думает  правильно,  он  и  говорит
правильно. Никогда не предпринимайте ничего серьезного,  не  выяснив  мнения
дурака! Это великое правило, которое  знают  и  применяют  в  жизни  крупные
бизнесмены. Вы можете в этом убедиться: вокруг них всегда  вьется  множество
дураков. Благородные дураки для поддержания престижа  фирмы,  старые  дураки
для почета и бесчисленное количество бедных дураков, чтобы приносить  удачу!
Самые хитрые заручаются сотрудничеством  самых  отъявленных  дураков,  чтобы
проверить на них дух смутьянства, который  в  конечном  итоге  внедряется  в
общественное сознание. Дурак - это  микроорганизм,  без  которого  вселенная
распалась бы.
   - У тебя есть солнцезащитные  очки?  -  спрашиваю  я  у  Мартине.  Вопрос
абсолютно праздный: у всех инспекторов они есть, как,  впрочем,  и  лайковые
перчатки, и белый платок в кармашке.
   Я вырываю чистый листок из блокнота и  пишу  печатными  буквами:  "Браво.
Хорошо сыграно. А теперь нужно поговорить. Назначьте свидание,  написав  мне
на имя Мартине на почтовое отделение Белькомба "до востребования".  В  Ваших
интересах сделать это побыстрее".
   Я протягиваю листок инспектору. Он читает и смотрит на меня, не понимая.
   - Что это значит, господин комиссар?
   - По выходе из кладбища все будут пожимать друг другу руки,-  говорю  я.-
Когда будешь пожимать руку вдове, сунь ей в ладонь эту записку.  Перед  этим
надень очки, чтобы слегка скрыть черты лица.
   Ему необходимо какое-то время, чтобы прийти в себя.
   - Извините меня, я не понимаю, вы думаете, что вдова...
   У меня вырывается вздох, который создает пустоту в моих легких.
   - Я ничего не думаю, я пытаюсь найти выход... То, что я делаю,  возможно,
гнусно, но я решил использовать все и  идти,  если  это  нужно,  на  крайние
гнусности.
   Колокола оповещают нас, что кортеж покидает кладбище. Все устремляются  к
выходу  и  расходятся  по  внешне  безмятежным  улицам  Белькомба.  Кладбище
расположено всегда далеко, по крайней мере, во Франции Люди любят  оставлять
свои заботы за дверью...
   Слезы, прочувствованная болтовня какого-то типа. У него седые усы,  орден
Почетного легиона и стеклянный глаз - все это говорит о  том,  насколько  он
серьезный человек.
   Мы узнаем о поучительной жизни Монфеаля, начиная с первых классов.  Здесь
все первые оценки, первое причастие, его героическая служба во время  войны,
когда он продавал партизанам фальшивые  продовольственные  карточки.  Дается
обзор его провидческого дара разве не кричал он "Да здравствует де Голль"  в
44-м году. Пророк! А его общественная деятельность! Он  -  президент  кружка
понгистов,  он  провел  подписку,  чтобы   финансировать   спортивный   клуб
пинг-понга. Его гуманитарная деятельность также заслуживает восхищения  двое
детей! Надо же! Породить и прокормить их - это далеко не каждому по карману!
Присутствующие охвачены гигантским волнением  В  едином  порыве  три  тысячи
присутствующих начинают сожалеть о Монфеале. Его оплакивают, по нему рыдают,
хнычут, покашливают, ему воздают торжественные и прочувствованные почести
   У Усатого от икотки даже вставная  челюсть  начинает  дергаться  сама  по
себе.  Тут   же   один   из   викариев   приступает   к   повторному   сбору
жертвоприношений. Как-никак, Монфеаль был великий человек. Уничтожить  такое
великолепное творение - это  самый  настоящий  скандал!  Тип  со  стеклянным
глазом верит в торжество справедливости. Если мирскому правосудию не удается
покарать мерзавца, то от божьего суда  свою  задницу  ему  не  унести!  Там,
наверху, уже разогревают котлы со смолой. Фирма "Сатана" полным ходом  ведет
заготовку антрацита! У оратора  выскакивает  стеклянный  глаз  и  падает  на
гравий аллеи. Он наклоняется за ним, но вместо  глаза  подбирает  крышку  от
кока-колы и вставляет ее в глазную впадину. И продолжает свою речь. Ничто не
может его остановить. Видимо, ему сделали прививку иглой проигрывателя.  Это
день его славы. Он выступает в качестве  солиста,  и  это  его  опьяняет.  И
потом, ведь на  кладбище  никто  не  осмелится  крикнуть  "Заткнись!"  И  он
заводится пуще прежнего. Я интересуюсь,  кто  это  такой.  Какая-то  дама  с
бархатным шарфиком, прикрывающим ее базедову болезнь, просвещает  меня,  это
вице-зампредседателя "Товарищества  газовых  счетчиков"  Речь  продолжается.
Похоже, он намерен произносить ее вечно, как вечен покой усопшего.  В  рядах
церковников шепотом советуются, не пойти ли с шапкой по кругу в третий  раз.
Ну а третьему сословию  не  терпится  вернуться  домой.  Некоторые  начинают
незаметно уходить. В. первую очередь  это  те,  кто  сами  себе  на  уме,  и
экономически слабые, у которых попросту не хватает калорий, чтобы  выдержать
всю процедуру до конца.
   Наконец оратор завершает свою речь восклицанием "Мы не прощаемся с тобой,
дорогой Монфеаль, мы говорим тебе лишь до свидания!  "  -  восклицанием,  от
которого разрыдался бы надгробный камень.
   Начинается окропление присутствующих святой водой. Но нас слишком  много,
и вода  достается  лишь  тем,  кто  оказался  в  первых  рядах.  Мальчик  из
церковного хора с  кропилом  не  предвидел  такого  наплыва  людей.  Епископ
говорит,  что  следовало  бы  ограничить  кропление  до  четверти  крестного
знамения на человека. Однако это вызвало бы пересуды у его паствы, тем более
что осталось  около  двух  тысяч  человек,  которых  надо  окропить  всухую.
Благословение продолжается по-сахарски. Епископ недоволен.  Это  заметно  по
его   посоху,   принявшему   форму    запятой.    Ему    хочется    пожурить
непредусмотрительного служку. Обезвоженная религия  -  это  декадентствующая
религия!
   Теперь остается лишь опустить гроб. Затем следует церемония  рукопожатий.
Все   семейство   Монфеаля    выстраивается    в    определенном    порядке:
прапрадвоюродные братья, молочные сестры, внебрачные братья. Они  становятся
в две шеренги, чтобы ускорить эту церемонию. Им хочется  показать,  что  они
тоже принадлежат  к  семейству  Монфеалей:  близкая  родня,  дальняя  родня,
натуральная  родня  и   родня   по   переписке.   Родственники   признанные,
отвергнутые, принимаемые,  пребывающие  в  ссоре.  Все  демонстрируют  конец
вендетты по случаю  смерти  знаменитого  представителя  семейства.  Те,  кто
годами не виделись из-за общей  межи  или  из-за  орфографической  ошибки  в
новогоднем поздравлении, теперь обнимаются, плачутся друг другу  в  жилетку,
реабилитируют себя  в  покрасневших  глазах  присутствующих.  В  неподвижном
воздухе слышатся поцелуи и текут  слезы.  Заблудившаяся  пчела,  которая  не
знает, что речь идет о погребении, объедается пыльцой, перелетая  с  букетов
на венки. Из этой истории она извлекает свой мед.
   Я толкаю в спину Мартине,  как  командир  самолета  толкает  в  воздушную
бездну парашютиста:
   - Давай, сынок, твоя очередь!
   Он  надевает  свои  солнцезащитные  очки  и  слегка  кривит  губы,  чтобы
выглядеть опечаленным. Затем продвигается к семейству Монфеалей
   - Мои соболезнования, мои соболезнования, мои соболезнования,-  рикошетят
его слова. Перед вдовой он слегка задерживается. Я  наблюдаю,  словно  через
телеобъектив,  за  его  действиями.  Крупным  планом  выхватываю  их   руки.
Следующие за Мартине соболезнующие начинают проявлять неудовольствие. Им  не
терпится  облобызать  руку  жены  убиенного.   Инспектор   продолжает   свой
соболезнующий сеанс. В шеренгах родственников выделяется  Толстуха,  которая
вскрикивает каждый раз, когда ей пожимают руку, хотя в  это  время  года  не
коченеют пальцы. Впрочем, возможно, у этой родственницы имеется какой-нибудь
коварный панариций.
   Мадам Монфеаль тоже слегка задерживает  в  своей  руке  руку  Мартине.  Я
замечаю клочок бумаги. Она перекладывает его  из  правой  руки  в  левую,  в
которой уже держит вдовью принадлежность номер два - носовой платок. Потом с
большим самообладанием она продолжает пожимать другие фаланги. Она  бормочет
"спасибо", льет слезы, адресует вздохи и глухие рыдания знатным людям.
   Я избегаю неприятной обязанности рукопожатия и  незаметно  ухожу.  Старый
могильщик, сидя на старой могиле, поступает как  пчела:  он  закусывает.  Он
настолько стар, что ему уже просто неприлично быть могильщиком. Возможно, он
решил, что ему уже нет смысла возвращаться домой?
   ГЛАВА XIII
   (или XII-бис для суеверных людей)
   В конце дня следует  новый  грозный  вызов  Старика.  Я  решительно  велю
сказать, что меня нет. Я не чувствую себя готовым выслушивать его упреки.  В
пороховом складе лучше не курить, не правда ли?
   Ни от Толстяка, ни от  Морбле  нет  никаких  новостей.  Они  готовятся  к
предвыборному собранию. Я решаю прогуляться к владению графа  Марто-и-Фосий,
чтобы прозондировать обстановку. Оба его слуги так и не вылезают  из  кухни.
Они словно два безработных крота. Я спрашиваю у заплесневелого старика,  нет
ли у него новостей о Матье Матье.  Он  трясет  своей  маленькой  болтающейся
головой:
   - Нет, месье. Видите, лужайка зарастает травой, а у меня нет сил  скосить
ее.
   - У него, у этого Матье, есть какие-нибудь родственники?
   - Не думаю.
   - Что это был за человек?
   Он кажется обеспокоенным, и его левый  глаз  начинает  вращаться,  как  у
маленького негритенка из сказочной Банании.
   - Вы говорите о нем в прошедшем времени? - спрашивает он.
   - Даже не знаю почему...- говорю я.- Так как он до сих пор пока  значится
без вести пропавшим.
   Я повторяю свой вопрос:
   - Что это был за человек?
   - О, обычный тип, который крепко  выпивал.  Он  живет  в  этом  краю  лет
пятнадцать.
   - Вот как? Он не местный?
   - Нет. Он прибыл сюда откуда-то и остался здесь, я даже не  знаю,  как  и
почему. Он облюбовал и снял себе хибару... Начал подрабатывать  то  там,  то
там. Ухаживал за садами, чинил заборы - одним словом, брался за все.
   Я показываю на  романтический  двор,  окруженный  серой  стеной  в  стиле
Утрилло.  Позеленевший  фонтан,  клумбы  с  кустами  роз,  лужайки  образуют
чарующий старомодный пейзаж.
   - Где он находился в день убийства, когда  вы  открыли  окно,  чтобы  его
позвать?
   Он указывает на лужайку в форме полумесяца, рядом  с  фонтаном,  то  есть
почти что посреди двора.
   - Вон там.
   - Вы говорите, он подрезал кусты роз?
   - Да.
   Я чешу ухо.
   - Матье Матье приходил сюда после убийства?
   - Да. Впрочем, он оставался здесь все время в  день  убийства.  Потом  он
приходил сюда каждый день вплоть до  похорон.  А  после  мы  его  больше  не
видели.
   Странный тип этот садовник! Я был бы не прочь с ним познакомиться.
   Я благодарю старика и решаю пройтись по саду. Я останавливаюсь у  выступа
розария и смотрю на окно библиотеки, где был убит Гаэтан.  Что-то  здесь  не
так. Я осматриваю двор. Нахожу на земле картонную коробку из-под завтрака. В
ней еще сохранились остатки еды, приставшие к стенкам. В коробке полно земли
и улиток. Матье Матье, видимо, ее забыл. Меня это  настораживает.  Меня  все
почему-то настораживает, но мне не удается до конца понять, как же  все  это
произошло. Даже неспособность  понять  тоже  настораживает  меня.  Обычно  я
соображаю лучше.
   Я возвращаюсь пообедать в Сен-Тюрлюрю. Обитатели гостиницы осаждают  меня
вопросами. Я вежливо их отшиваю, чтобы посвятить себя моей Фелиции. Когда  я
вижу маму рядом с ними, я могу оценить ее скромность. Она  смотрит  на  меня
своими добрыми ласковыми глазами.
   - Все идет как надо, мой малыш?
   - Не совсем. Это настоящая головоломка!
   Она говорит успокаивающим тоном:
   - У тебя часто так бывает сначала, а потом все становится на свои  места,
и дело проясняется. Меня это подбадривает.
   - Это правда, что господин Берюрье выставляет свою кандидатуру на выборы?
   - Правда, мама. Это какое-то безумие! Мне этот отпуск надолго запомнится!
Дела складываются таким образом, что я  не  удивлюсь,  если  завтра  Толстяк
получит уведомление об увольнении.
   - Тебе бы следовало попытаться его отговорить.
   - Я пытался, но в глубине души считаю,  что  его  предложение,  каким  бы
безумным оно ни казалось, может обернуться полезным для следствия.
   - А если с Берюрье случится несчастье?
   - Риск действительно есть. Знаешь что, давай обойдемся без десерта,  и  я
поведу тебя на его предвыборное выступление. На это стоит посмотреть!
   * * *
   Куда ни посмотришь - всюду народ.  От  него  даже  площадь  черна.  Можно
подумать, что не только город, но и весь департамент столпился здесь,  чтобы
увидеть и услышать отчаянного полицейского, который, рискуя жизнью,  бросает
вызов аполитичному убийце. Ему посвящена первая полоса  газеты  "Франссуар".
Это слава. Фотография, представляющая его в профиль, как на медали, вместе с
героическим экс-унтер-офицером Морбле, занимает четыре колонки.
   Мне приходится предъявить свое удостоверение, чтобы  проложить  дорогу  к
залу. Эстрада украшена трехцветными государственными символами. За  столиком
стоят два стула, а на столе  -  две  бутылки  какого-то  мутного  напитка  с
перевернутым  стаканом  на  горлышке.   Сооружение   является   одновременно
колокольчиком и графинчиком для утоления жажды.
   Атмосфера наэлектризована до предела.  Народ  перешептывается,  вздыхает.
Проем сцены, который известный певец Лео Ферре назвал бы  неоновой  блузкой,
обрамляют три сверкающие буквы, являющиеся эмблемой новой партии, PAF. Вдруг
совершенно неожиданно для присутствующих гремит  музыка,  исполняющая  мотив
песенки Иностранного легиона: "Вот и  девочки  пришли!"  Зал  встает.  Из-за
кулис слышится  икотка,  а  затем  появляется  изрядно  пьяный  унтер-офицер
Морбле, одетый в свою  старую  униформу.  Ему  аплодируют,  он  приветствует
публику, укрощает ее неистовство и  объявляет:  "Дамы,  девушки,  господа  и
присутствующие здесь жандармы! Мне выпала честь, великая  честь  представить
вам вашего нового кандидата. Его мужество вдохнет в  вас  новую  жизнь,  его
программа вас очарует, и вы  все  проголосуете  за..."  Он  откашливается  и
возвещает: "Александра... Бенуа... БЕ-РЮ-РЬЕ!"
   Настоящий гром, дети мои! В сравнении с этой  бушующей  волной  Гитлер  в
Мюнхене показался бы жалким дебютантом в салоне поэтов!
   Звучит барабанная дробь,  и  в  свете  искусно  направленного  прожектора
появляется  Берю-Отважный.  Мой  Толстяк  окружен  героическим  нимбом.  Его
подтяжка по-прежнему свисает до пяток, а шляпа (которую он так  и  не  снял)
сияет, как устрица на солнце. Он делает четыре шага и оказывается  в  центре
эстрады. Он снимает шляпу для приветствия  в  стиле  д'Артаньяна.  Но  шляпа
выскальзывает у него из пальцев  и,  к  несчастью,  летит  на  яйцевидную  и
совершенно безволосую голову какого-то господина, сидящего  в  самом  первом
ряду. Господин срывает с себя этот гнусный головной убор. Я дрожу от  ужаса.
Шляпа Берю действительно соответствует своему названию,  поскольку  украсила
как раз голову шефа19.
   Именно так: Большой босс  находится  здесь  собственной  персоной,  более
бледный, чем испуганная посадочная льдина  в  Арктике,  более  мрачный,  чем
смертный приговор. Он не поленился  прибыть  из  Парижа  в  Белькомб,  чтобы
разобраться во всем на месте.
   - Но, Антуан, послушай, неужели это?..- бормочет мама.
   - Ужели, мама, это в самом деле  Старик.  Могу  предсказать  головомойку,
которая войдет в анналы полиции. Мне кажется, что скоро нам с тобой придется
покупать галантерейную лавку. Ты будешь сидеть за кассой,  а  я  -  отмерять
клиентам резинку.
   Берю поднимает вверх руки в форме буквы  "V".  Ему  устраивают  настоящую
овацию. Он элегантно откашливается и начинает:
   - Белькомбежцы и белькомбежки... Если я предстаю пред вами по  известному
вам поводу, то не потому, что я металломай20. Я считаю, что режим неверия  и
апатии ни к чему хорошему не приводит и что если с ним смириться, то это  не
достойно француза.
   Публика неистовствует.
   - У него не так плохо получается,-  улыбается  моя  нежная,  великодушная
Фелиция.
   Ободренный публикой,  Берю  еще  более  усиливает  свой  голос  бродячего
торговца рыбой:
   - Из-за того, что какой-то недоносок, которого все равно рано или  поздно
схватит  мой  шеф,  знаменитый  комиссар  Сан-Антонио,  изображает  из  себя
неуловимого злодея, все партии наклали в штаны. Они думают, что представляют
французский народ, а сами сразу  прячутся  в  кусты,  как  только  возникает
опасность!
   Его прерывает шквал оваций. Умеет же он  говорить  с  народом  простым  и
прекрасным языком, этот Верзила! Он находит такие слова и выражения, которые
публика заглатывает с ходу.
   - Тихо! - гремит Морбле,  которому  не  терпится  напомнить  о  себе.  Он
наливает стакан вина и подвигает его Берю.
   - Держи, друг мой, выпей это!
   Берю выпивает стакан одним глотком, и публика достойно приветствует  этот
подвиг. Войдя в раж, Толстяк  хватает  бутылку  и,  потрясая  ею,  поднимает
вверх, словно боевое знамя и символ надежд.
   - Вот что движет нашей партией!
   Он пьет из горлышка, вытирает губы рукавом и продолжает:
   - Я, Берюрье, говорю убийце, если он находится в этом зале,- я жду  тебя,
приятель, и я не боюсь тебя! Попробуй меня убрать, я к твоим услугам!
   Я отказываюсь продолжать описание  вызванного  этим  заявлением  восторга
собравшихся.
   Его Величество продолжает свою речь:
   - Если мой приятель Морбле и я создали  PAF,  то  лишь  для  того,  чтобы
высказать свою точку зрения на местную проблему...
   И шутливо добавляет:
   - И даже на проблему столичного  департамента!  В  зале  громко  смеются.
Толстяк в это время приступает ко второй бутылке. По  его  красной  пылающей
роже струится пот.
   - Белькомбежцы и белькомбежки! Надо  смотреть  будущему  в  глаза,  а  не
играть в бирюльки! Нужно принимать неотложные меры, или мерки, как сказал бы
мой портной. Сейчас я вам их перечислю по порядку.
   Он поднимает большой палец.
   - Начнем сначала: рабочий класс.
   Раздаются  бешеные  аплодисменты,  поскольку  эта   формулировка   всегда
встречает отклик в любой аудитории.
   - Вот как мне это все представляется: повышение зарплаты  на  восемьдесят
процентов...
   Публика неистовствует. Он успокаивает ее и продолжает:
   - Телевизоры на всех  заводах.  Нет  никаких  оснований,  чтобы  бедня