ых  ящиках  своих  далеко  не  ампирных  шкафов  и  вскоре
вытаскивает толстую тисненую папку. На обложке вензеля и  надпись  округлыми
жирными буквами: Конкурс "Средиземная утка".
   Вздыхая,   бизнесмен   развязывает   тесемки.   Каждое    его    движение
сопровождается скрипом, какой издает  мачта  корабля  во  время  шторма.  Он
перелистывает  бумаги,  перекладывает  всевозможные  бланки,  принюхивается,
слюнявит  пальцы,  похожие  на  сосиски,  и  в  конце  концов  набредает  на
нотариальный акт.
   - Вот он! Нашел, - кряхтит толстяк.
   Он читает тихим голосом, шевеля губами. До меня доносится лишь сипение  и
причмокивание,  но  я  человек  воспитанный  и  научен  ждать.  Наконец   он
отрывается от бумаги, поднимает на меня глаза и, как сказали бы об архангеле
Михаиле, подает мне знак.
   - Добрая весть! - объявляет он.
   - Да?
   - Был только один хозяин. Я вам сейчас  объясню.  Значит,  так.  Дом  был
построен десять лет назад вдовой Планкебле,  и  она  жила  в  нем  со  своей
дочерью... Затем она, то есть вдова, вышла замуж за некоего господина  Сержа
Аква. Через восемь месяцев она умерла и дом унаследовала ее дочь...
   Пока он рассказывает, меня не покидает легкое раздражение: я бы предпочел
сам лично покопаться в бумагах и выудить необходимые сведения -  нет  ничего
лучше, чем текст перед глазами. Но хорек Бормодур, бросая отчаянные  взгляды
на часы, не выпускает досье из  рук.  Он  торопится.  В  гонке  между  мной,
легавым, и уткой для него единственный способ  спасти  положение  -  это  не
упустить момент, когда надо рвануть к финишу. Необходимо срочно покончить со
мной, иначе от утки останутся рожки да ножки.
   - Таким образом, мы приобрели дом у дочери Планкебле.
   - Ее адрес?
   - Париж, девятый район, улица Баллю, сто двадцать.
   Записываю информацию в блокнот.
   - Благодарю, мэтр... Значит, при оформлении сделки вы встречались с  этой
девушкой?
   - Естественно. Ей двадцать восемь лет. Несчастное создание! Она инвалид и
живет с отчимом...
   - С отчимом? Но она ведь была взрослой, когда тот женился на  ее  матери?
Вы говорили, что мадам Планкебле сыграла в ящик через восемь  месяцев  после
заключения брака...
   -  Сыграла...  во  что?  -  выпучивает  глаза  благовоспитанный  продавец
недвижимости.
   - Я хотел  сказать  -  умерла!  Прошу  прощения  за  мой  язык,  господин
Бормодыр, но в полиции мы встречаемся не только  с  представителями  высшего
света, каким являетесь вы, отсюда и некоторые выражения.
   Он выдавливает улыбку.
   - Забавно...
   - Вы сказали, дочь Планкебле инвалид? Чем страдает бедняжка?
   - Паралич ног. Она передвигается только в кресле-каталке.
   - А этот отчим, который в конечном итоге  был  ее  отчимом  всего  восемь
месяцев, взял парализованную девушку под свою опеку?
   - К счастью, на свете бывают и добрые люди.
   - А что представляет собой этот сердобольный господин?
   - Если вы его  увидите,  сразу  поймете,  почему  он  так  поступил.  Это
нелюдимый человек, весь ушедший в себя, слабого здоровья. Он так и остался в
мире, который избрал для себя, понимаете? У него свои привычки...
   - Понимаю...
   И мэтр  устремляет  пронзительный  взгляд  на  циферблат  часов,  пытаясь
остановить неумолимый бег  времени,  отведенного  для  полного  прожаривания
утки. Но утка готова, и мне пора делать ноги.
   - Ни слова кому бы то ни было о нашем разговоре, господин Бомбардир...
   - Бормодур! Можете полностью положиться на меня! Не думаете же вы...
   Он провожает меня до  двери  и  протягивает  руку.  Я  жму  его  упаковку
франкфуртских сосисок и желаю спокойной ночи без кошмаров...
   Фелиция тихо спит на сиденье. Прежде чем залезть в машину, я с  умилением
смотрю на нее через стекло. Какая она  красивая,  моя  старушка,  с  седыми,
стянутыми на затылке волосами, в черном платье, с бледной рукой,  покоящейся
на подлокотнике.  Я  стараюсь  тихо  открыть  дверцу.  Но  маман  все  равно
вздрагивает и тут же одаривает меня нежной улыбкой.
   - Ну что?
   - По-моему, у меня есть вся необходимая информация,  мам.  Сейчас  только
позвоню в Контору, и на сегодня закругляемся. Гульнем по  полной  программе!
Сначала как следует поедим в баскском ресторане,  а  потом  пойдем  в  кино.
Какой-то новый фильм с Фернанделем, говорят, смешно!
   Фелиция сияет.  Для  нее  этот  торжественный  выезд  в  Париж  настоящий
праздник, особенно если учесть, что  она  месяцами  безвылазно  пребывает  в
нашем домике на окраине.

***

   Заняв столик в ресторане "Аавинь", я прежде  всего  иду  к  телефону.  На
другом конце трубку снимает шеф. Он уже в курсе, поскольку Перзавеса сдержал
обещание. А так как шеф, с одной стороны, не может отказать человеку  такого
калибра, а с другой - Старику не улыбается  видеть  в  своих  элитных  рядах
легавого, замешанного в подобную  историю,  то  он,  естественно,  полностью
согласен, чтобы я вел расследование в фетровых тапочках  и  на  цыпочках,  а
также с сурдинкой на моем речевом аппарате, предназначенном для произнесения
красивых и интеллигентных слов.
   Получив сполна  ценные  указания,  я  с  минуту  обдумываю  свои  первые,
наиболее важные действия, примерно так же, как телеведущие готовят вопросы и
реплики, которые они будут потом "импровизировать" с умным  выражением  лица
во время политических теледебатов.
   Я  снова  снимаю  трубку  и  звоню  домой   своему   приятелю   Лашо   из
криминалистической лаборатории. Он, как всякий нормальный человек,  в  такое
время принимает друзей. Когда он снимает трубку, вместе  с  его  неуверенным
голосом в мое ухо врываются звуки музыки и голосов.  Кто-то  ревет  "Я  знал
тебя, когда был молодым",  а  какая-то  дама  подпевает,  исполняя  соло  на
бретельках бюстгальтера и резинках чулок.  Мое  сердце  наполняется  щемящей
завистью.

Глава седьмая
В которой я выступаю как грузополучатель

   - Ты в состоянии уяснить то, что я тебе сейчас скажу?  -  спрашиваю  я  у
Лашо.
   - Еще как! За кого вы меня принимаете?
   - Хорошо, тогда раскрой уши пошире.  Завтра,  ровно  в  восемь  утра,  ты
подъедешь к моему дому на фургоне, на котором должно  быть  четко  и  внятно
написано, что он принадлежит строительной компании. Следишь за моей мыслью?
   - Практически след в след.
   - Замечательно! Прихвати с собой еще кого-нибудь из ваших и оденьтесь как
рабочие-каменщики. Ты все еще слушаешь меня?
   - Так точно!
   -  Отлично!  Возьмите  с  собой  кирки,  лопаты  -  словом,  строительные
инструменты!
   - А что будем делать?
   - Сносить Версальский дворец!  Похоже,  под  ним  огромное  месторождение
нефти. Еще захватите несколько кусков брезента...
   - Договорились.
   - Ровно в восемь. Не опаздывай, понял?
   - Заметано! Беру с собой Мюллера, возражений нет?
   - Никаких! Чао!
   Все, рабочий день закончен!
   Наконец-то наступает благословенный момент, когда можно принять  дозу  на
грудь и отдышаться!
   Утром в понедельник в своем рабочем комбинезоне из  белой  парусины  Лашо
выглядит как настоящий Пьеро на подмостках кукольного театра. Пьянка у  него
дома, видно, затянулась и перевалила далеко за полночь,  поэтому  физиономия
славного криминалиста приняла интенсивный  бутылочный  цвет,  какой  бывает,
когда печень страшно сквернословит, а желудок шлет справедливые проклятия  и
угрозы.
   Его друг Мюллер на фоне Лашо  смотрится  немного  посвежее,  может  быть,
из-за своей огненной гривы, замечательно гармонирующей с медными звуками его
луженой глотки.
   Что касается лично меня, любимого, то я пребываю в состоянии великолепной
сбалансированности физического самочувствия и морального духа. Мы с Фелицией
улеглись спать около двенадцати, и я, как благовоспитанный  мальчик,  вплоть
до половины восьмого усердно давил  подушку,  пока  маман  не  принесла  мне
утренний  кофе  с  тостами.  Прохладный  душ,  свежее  белье  -   ив   вашем
распоряжении, милые дамы, ваш дражайший Сан-Антонио в своей наилучшей форме.
   - Куда едем? - еле ворочает языком Лашо.
   - Выкапывать мертвецов.
   Лашо их видел столько, что подобные заявления, даже застреленные в  упор,
действуют на него, как на слона дробинка.
   - Какого характера трупы?
   - Характера весьма раздетого, я бы сказал, до самых костей.
   - Класс!
   Мы делаем по глоточку  рома,  чтобы  поднять  моральный  дух  на  должную
высоту, и идем к фургону с надписью "Каменные кладки и  кровля,  предприятие
Латюиль и сыновья, Париж, улица  Фоли-Мерикур".  Очень  достойное  название,
внушает доверие.
   - Почему такая секретность? - любопытствует Лашо, с трудом  взгромождаясь
на сиденье водителя.
   - Чтобы не привлекать внимания, сынок. Если мы начнем  копать  в  саду  в
вечерних костюмах от Версаче, выставив шикарные тачки напоказ  перед  домом,
то в деревне  начнется  шум,  лишние  вопросы,  любопытствующие  прохожие  и
прочее. А так мы бравые ребята-строители, приехали копать под фундамент  для
новой террасы, понял?
   - И где это удовольствие?
   - В Маньи-ан-Вексен...
   Он едет не спеша.  Во  всяком  случае,  на  поворотах  шины  не  выражают
протеста режущим слух визгом. Мы все трое тесно  прижаты  друг  к  другу  на
переднем сиденье. Солнце палит как из огнемета и согревает не  только  душу.
Словом, все хорошо. Только Мюллер застыл с несчастной миной.
   - Тебе жена устроила головомойку за  вчерашнее?  -  выдвигаю  я  наиболее
вероятную гипотезу.
   - Нет, - вздыхает он, - просто зуб затрахал, болит - ужас! Я уж и аспирин
принял - ни черта не проходит.
   - А почему не идешь к врачу? - ставит вопрос ребром садист Лашо.
   - Боюсь.
   - И напрасно, - продолжает издеваться Лашо. - У меня есть дантист, так он
зубы не рвет, а вынимает, будто вишни ложечкой из компота.

***

   Меньше чем через час мы подъезжаем к владениям Пино.  Погода  прекрасная!
Неподалеку крестьянин-винодел гонит свою жену  на  работу  в  поле.  Природа
звенит тысячью радостных голосов. Приятно работать в  лучах  жарко  палящего
солнца. Это прибавляет жизненных сил.
   Мы ставим грузовичок у ворот и вытаскиваем из кузова инструмент:  лопаты,
лом, всякую строительную всячину, а также  свернутый  брезент.  Правая  щека
Мюллера беременна на восьмом месяце. Показав ребятам  места  археологических
раскопок, я иду обозреть окрестности. И очень вовремя. Потому что к нам, нос
по  ветру,  со  стороны   фермы   искусственного   осеменения   направляется
землепашец, дабы удовлетворить  любопытство,  чрезмерно  возбужденное  нашим
появлением.
   - Это вы там работаете, в доме? У старичка висячие усы, как  у  моржа,  и
очки, отливающие голубизной.
   - Да, приехали строить веранду...
   - А! Вы из Парижа? Его удивляет, чего мы приперлись из  Парижа,  когда  и
здесь полно рабочих.
   - Я двоюродный брат нового хозяина...
   - Ага, ага...
   Лаконичный  дедушка  прочищает  остатки  зубов  кончиком  кривого   ножа,
сплевывая на землю результаты изысканий...
   - Хорошая погодка, да?
   -  Я  смотрю,  вы  здесь  производите  кое-что,  хоть   и   ненатуральным
способом...
   Он беззвучно смеется. Надо использовать его расположение, чтобы ввести  в
действие мой вопросник. Так, между прочим, будто невзначай. Я  большой  дока
по этой  части  -  десятилетний  опыт,  бронзовая  медаль  на  олимпиаде!  -
Симпатичный домик, правда? Моему кузену повезло!
   - Да уж!
   - Совсем новый, в отличном состоянии - что еще надо! Бывшие хозяева были,
видно, большими чистюлями?
   - Когда была жива мадам Планкебле - да... А потом она умерла, и...
   - От чего она умерла? Не от заразного чего-нибудь, я надеюсь?
   - А, не... - Дед чешет волосатую грудь. - Попала под  товарный  поезд  на
переезде. Близорукая была и туга на ухо... Ну и вот!
   - У нее была дочь, как мне сказали, и новый муж?
   - Точно. Они еще некоторое время жили здесь  после  ее  смерти,  а  потом
сдали дом в аренду...
   - Понятно.
   - Знаете, инвалидное кресло не очень-то подходит для наших дорог.
   Я предлагаю старичку сигарету.
   - Значит, сдали...
   Это уже что-то новое. Мэтр Бормотун утаил от  меня  немаловажную  деталь.
Хотя, конечно, может, он и сам ничего не знал?
   - Сдали людям... недостойным... Устраивали тут гулянки! В общем,  бардак,
прости господи!
   - С моим братом вы можете  быть  спокойны:  он  человек  тихий,  ходит  в
домашних тапочках.
   - Так-то лучше...
   Настает время вырулить разговор на главную магистраль.
   - Говорите, снимали дом люди недостойные?
   - Да. Они содержали ночной  притон  на  Монмартре.  Знаете,  где  женщины
заголяются перед всеми...
   - Кто они ?
   - Парочка, о которой я вам говорю... Неизвестно  даже,  женаты  были  или
нет. И друзья у них под стать, орали тут всякие непристойности.
   - А как звали эту парочку?
   Он морщит лоб, будто собирается чихнуть.
   - Вы не поверите...
   - Почему?
   - Этого никто не знал... С ними никто не водил дружбу!
   И на этом, посчитав, видимо, что и так потратил  на  меня  слишком  много
слюны, он прикладывается к козырьку кепки и удаляется к своим  неосемененным
коровам.
   Вернувшись к ребятам, я вижу, что они уже раскрыли  обе  ямы  и  очистили
останки от земли. Помогаю им запаковать содержимое  могил  в  брезент.  Один
брезент у нас для "леди", второй для "джентльмена". Обвязав  тот  и  другой,
оттаскиваем  оба  свертка  в  фургон.  Лашо  углубляется  в  изучение   мест
захоронения. Он тщательно прощупывает землю в ямах сантиметр за сантиметром,
разбивает  комки  земли,  мнет  их  в  руках,  тщательно  выбирая  клочки  и
мельчайшие кусочки ткани, которые затем кладет в целлофановые  пакеты.  Лашо
знает свою работу, и ему не нужно подсказывать.  Я  направляюсь  к  Мюллеру,
приступившему внутри фургона к первичному  осмотру  эксгумированных  трупов.
Жарко! Солнце палит немилосердно, и в кузове грузовика стоит страшная  вонь.
Лучше уж пойду закапывать могилы вместе с Лашо, тем  более  что  через  пару
часов нужно возвращаться в Париж.
   Закончив работу, мы идем к фургону.
   - Ну что вы об этом думаете, ребята?  -  спрашиваю  я,  срочно  закуривая
сигарету, чтобы хоть как-то нейтрализовать кошмарный запах.
   Мюллер, который  и  так  говорит  с  эльзасским  акцентом,  твердым,  как
застывший бетон, из-за флюса еле ворочает губами. Видом своим он  напоминает
мне половинку бегемота.
   - Женщина молодая. Антропометрию я вам сообщу позже. Зубы в порядке...
   Туг его голос срывается, и  он  корчит  болезненную  гримасу.  Осторожной
рукой несчастный ощупывает правую щеку, затем продолжает:
   - Кости поражены негашеной известью, но не полностью разрушены, поскольку
известь в контакте с мокрой землей теряет свои коррозивные качества.  Вы  же
знаете, что окись кальция...
   Я перебиваю его:
   - Нет, Мюллер, не знаю, и не морочь мне голову. Давай дальше!
   - Это, значит, что касается женщины. Естественно, позже мы вам  расскажем
больше. Теперь о мужчине. Я думаю, ему лет сорок, довольно крупный. У него -
счастливчика  -  тоже  были   здоровые   зубы,   что,   конечно,   затруднит
идентификацию.
   Мюллер снова гладит вздувшуюся щеку. Бедняга, видно, страшно мучается, но
мужественно продолжает:
   - Кроме  того,  поскольку  его  не  засыпали  известью,  труп  сохранился
значительно лучше, хотя, похоже, его закопали раньше.
   Тошнотворный запах разлагающихся трупов бьет мне по носу, как кувалдой.
   - Что еще удалось установить? - задыхаясь, выдавливаю я.
   - Женщина шатенка... Можете это  сами  видеть...  У  мужчины  пальцы  рук
хорошо развиты, последние фаланги широкие. Такой тип  рук  дает  возможность
накрыть монету в пять франков одним пальцем...
   Мюллер умолкает, и эстафету перехватывает Лашо:
   - На момент смерти на нем был шикарный костюм,  синяя  рубашка  и  черный
вязаный галстук... Замшевые туфли...
   - Ладно, спасибо, мальчики, для начала очень неплохо.
   Мы останавливаемся перекусить  в  уютном  придорожном  ресторанчике,  где
накануне Берю принял косоглазие официантки за проявление  интереса  к  своей
персоне.
   Мы с Лашо заказываем себе сосиски с чечевицей, а для Мюллера очень жидкое
пюре и соломинку.

Глава восьмая
В которой я пытаюсь составить план расследования

   Я расхаживаю среди шкафов и полок в  архивном  отделе,  где  собраны  все
материалы по особо тяжким преступлениям и  списки  с  данными  на  пропавших
граждан.
   По мере того как ребята из лаборатории подбрасывают мне все новые  детали
о "моих" скелетах, я  пытаюсь  сориентироваться  в  расследовании.  Огромное
количество людей каждый год  исчезает  без  следа,  и  в  подавляющем  числе
случаев они  никогда  больше  не  объявляются  ни  живыми,  ни  мертвыми.  К
сожалению, даже если иной раз и удается  найти  пропавшего,  то  в  основном
только для того, чтобы прикрепить бирку с номером к  его  навсегда  остывшим
конечностям. Поэтому хоть я тут и суечусь, но надежда обнаружить среди всего
этого скопища досье на "жильцов" Пинюша очень слабая.
   После двух часов тщетных поисков в компании архивиста,  перелистав  сотни
дел, я понимаю, что нахожусь в  тупике  с  двумя  неопознанными  трупами  на
руках. Откуда они взялись? Кто такие? Тайна и сплошной мрак...
   Вы ведь, наверное, думаете, что  вместо  того  чтобы  таращить  глаза  на
ворохи бумаг, мне стоило  бы  скорее  посетить  бывших  жильцов  дома,  ныне
принадлежащего моему подчиненному Пино? Вас, видно, удивляет,  как  это  при
таких натренированных для беготни нижних  конечностях  комиссар  Сан-Антонио
проявляет адское терпение и отсиживает себе зад в архиве! Так вот,  несмотря
на то что я не обязан учить вас  уму-разуму  и  отчитываться  в  собственных
действиях, тем не менее постараюсь раскрыть вам глаза на элементарные  вещи.
Известно, что неприлично ходить в гости с пустыми  руками.  Лучше  прийти  с
подарком, а еще лучше - с сюрпризом. Вы, твердолобые, как себе представляете
мой визит? Постучу  в  дверь,  держа  шляпу  в  руке,  и  с  умным  видом  и
проницательными, как рентген, глазами спрошу: "Извиняюсь, господа, не вы ли,
случаем, зарыли два трупа в саду?
   А вот если я заявлюсь к ним, имея в загашнике некоторые доказательства их
причастности к захоронениям или хотя бы зная имена обнаруженных жмуриков, то
с полным правом могу строго спросить: "Что стало с мадам Бамс и месье  Бомс,
которые были среди ваших гостей вечером такого-то числа?"
   Вот тут-то и будет сюрприз, вот тут они зашевелятся. А так как  у  вашего
любимого (но не до конца оцененного, как я вижу) Сан-Антонио  глаз  как  все
ультрачувствительные фотопленки, вместе взятые, то он тут же  зарегистрирует
вздрагивания, подергивания  и  всякие  там  покраснения-побледнения,  весьма
симптоматичные в таких случаях.
   Ладно, не стану давать вам  заочных  уроков  полицейского  искусства,  но
стиль, которого следует придерживаться в моем деле, вкратце я вам  объяснил.
Полагаю, вы согласитесь с моим мнением, и  на  этом  поставим  точку!  Стиль
Сан-А - он как бы от природы, его нельзя объяснить, ему нельзя  научить!  Он
вытекает из-под моего пера, как вода для слива в унитазе  после  нажатия  на
рычаг.  Здесь  позвольте  мне  сделать  маленькое  отступление,  а  если  не
позволите, то можете идти ко всем чертям!
   Так вот, однажды я читал  в  очень  серьезном  толстом  (сантиметра  три)
журнале интервью с Раймоном Кено из Гонкуровской  академии,  очень  активным
членом этой многоуважаемой ассамблеи, где  он  поведал  миру,  что  ему  для
написания одного произведения требуется семь лет. Семь лет, вы  ухватываете?
То есть срок, как у президента Франции, в течение которого тот может  многое
изменить в государстве! И прекрасно,  утверждает  Кено,  что  не  получается
снести что-то нетленно-эпохальное за меньший срок.  Только  безответственные
кретины якобы способны рожать быстрее.  Удивительно  ли,  что  эти  недоумки
производят на свет рахитичные книжонки, о  которых  потом  и  вспоминать  не
хочется.
   Ну уж дудки! - отвечу я досточтимому  академ