роятно, имеет в виду социологию. -- Примеч. пер.

     всего этого, что  мы делаем для них, кроме того, что пинаем  их в зад и
бросаем в тюрьму, я вас спрашиваю? И отвечаю: ничего!
     Пылкий стучит по кафедре своим каменным кулаком.
     --  Ничего!  -- повторяет он.  --  Ровным  счетом ничего!  Мне  не  раз
приходилось  избивать их. Это моя работа.  Они так быстро валились на землю,
что отпадала нужда отвешивать им вторую порцию. Уже  после первого удара они
становились тем, кем были на самом деле: потерянными и растерянными парнями.
После этого  я  расспрашивал их,  господа мои пройдохи-слушатели, и  у  меня
сложилось мнение, что их истории похожи одна на другую. Эти ребятки, которых
мы  понаделали после  войны  в угаре освобождения, росли  в гнусном  климате
холодной войны. Все их детство прошло под вопросом: устроят рюски и мериканы
последнюю мировую драчку,  йес или ньет? Не забывайте об обетованных бомбах!
Маленькая -- это  такая бомбочка,. которая  может разнести  вдребезги только
один город. Средняя сметает с лица земли уже два или три департамента сразу,
а  самая  большая способна сдуть  в одно мгновенье всю Европу,  как  свечку.
Тогда только и  говорили, что  об этих  барышнях по имени "А"  и "Н"! И  так
продолжается  уже двадцать  лет.  Едва  начали говорить, что  третья мировая
начнется, может быть, не из-за Берлина, как вдруг вылезает с угрозами Пекин.
Он  обещает эту  войну. И  причем  говорит открытым текстом, без  всяких там
намеков.
     "Дайте нам еще немного поработать сверхурочно, -- вопят желтушные дяди:
еще   три  грамма  чудодейственного   порошка  сюда,  несколько  миллилитров
дерьмония туда, плюс  щепотку хренония  --  и  вот  вам  всем  назло  готова
китайская бомба  пекинес. Единственная и  неповторимая, взаправдашняя, и  мы
шарахнем ей по вашим отвратным рожам объевшихсядозапорашоколадомлюкс!
     Замрите,  капиталисты   (ненастоящие  Америки  и   настоящие   России),
подождите, любезные, мы вылечим ваши сердечные болезни, удобрим ваши равнины
Виргинии и Украины! Мы вам приведем в порядок Францию! Подстрижем ее наголо,
под де Голля, от Дюнкерка до Средиземного моря!
     Эй, Италия, мы покажем  тебе,  как  легко  снимается твой сапог! А этих
вояк-копьеносцев фрицев мы сделаем смирными и просемитами, они станут у  нас
тихими, как панурговы  бараны! Еще пару секунд -- и мы займемся Франко и его
фалангами.   Елизаветой   и  ее   ребятишками,   которых   содержит   газета
"Франс-Диманш".  Бодуэном,   похожим   на  свою  супругу   Фабиолу,   и  его
непросыхающим  от  вина  братцем!  И  этим  югославским   красавчиком  Тито,
разъевшимся,  как  Геринг,  со  всем  своим  иконостасом  наград.  А  ковбою
Джонсону,  чудом  спасшемуся  в  Далласе,  мы  устроим  гигантский   мангал,
всеамериканское родео! А вы, швейцарцы, производители швейцарских плавленных
сырков, не  прячьтесь за своими  стальными сейфами,  стоять  на месте, сезам
идет! Он знает все комбинации замков фирм Бош и Фише. Скоро ваши штаны будут
набиты растаявшим шоколадом, друзья! Вам дарит его фирма "Нестле"!
     Берю  делает  смачный  плевок  на  шесть метров, чтобы  освободиться от
тяжести на  душе, и продолжает,  все больше  покрываясь пунцовыми пятнами  и
размахивая руками.
     --  Заметьте,  что  я не  хочу  осуждать  этих китаез.  Они  так  долго
наступали  друг  другу  на  ноги,  что  теперь  они  хотят  расширить   свою
территорию. И их можно понять. Чем больше они делают детей, тем им теснее, а
чем  им  теснее, тем больше  они  трутся друг  о  друга, тем  больше  делают
глупостей:  это  порочный круг.  И я  о  них говорю только в связи  с нашими
"черными  куртками".  Они слышат эти  разговоры с  первой  соски.  Им  сулят
гигантскую и неизбежную катастрофу. Неслыханной силы "трам-тарарам", который
превратит их  в зеленый свет.  Ультраядовитый  гриб!  В  ожидании обещанного
конца они  видят перед собой только бетонные нагромождения больших скученных
жилых массивов, слишком больших и слишком скученных! Тысячи и тысячи окон, в
которых торчат  рожи,  похожие на мою ж...!  Пространства, на которых вместо
газонов растут машины.
     Квартиры-конуры,  в которых  мужики ночной  смены  трахают баб  мужиков
дневной смены, которые сами, дымясь, выползают из постелей работяг из ночной
смены!  Молодой  человек,  который  дрожит  за свою шкуру  и живет  в  такой
паршивой квартире, на что же  он может  еще надеяться, хотел бы я знать, что
вы на это скажете?  Что может отвлечь его от этой страшной напасти в третьей
степени, которая с  секунды на  секунду  может  свалиться на его голову? Кто
может дать ему гарантию, что  все  это --  только дурной  сон, и что,  как и
прежде, у моего папаши  все так же будут кукарекать петухи?  Кто же протянет
ему  руку?  Кто же,  наконец, расскажет  ему  последнюю  историю о Мариусе и
Оливе,  чтобы сменить  тему?  Его батя,  прилипший к  соседке  или  к  этому
омерзительному  окошку  телека?  Его хозяева, которым на него наплевать? Его
товарищи,  еще  более  подавленные,  чем он  сам?  А мы,  общественность, мы
возмущаемся. Мы хотим, чтобы  они,  эти несчастные осколки  последней войны,
которым сулят новую войну, придерживались какогото облика морале!
     Берю  неподражаем!  Он само величие  и  преувеличие, в нем есть  что-то
магическое, величественное, неподдающееся, не входящее ни в какие рамки! Ему
не  хватает кислорода,  и  он  втягивает  его,  как  может и  чем  может. Он
расстегивает крючки и пуговицы, расшнуровывает ботинки. Он расслабляется. Он
полагает, что выступает в роли защитника, а сам стал гражданским истцом.
     --  Мы хотели бы сделать из  них честных и услужливых, и так далее,  --
индивидуев! Которые  вытирают  башмаки  о коврик,  которые  отсылают обратно
лифт, которые спускают за  собой воду в унитазе, которые прикрывают за собой
дверь, чтобы, паче  чаяния, за них это на сделал  чернокожий швейцар.  Какая
ерунда!  Какая глупость! У этого  молодого парня, о  котором  я говорю, есть
только  один дружок на свете -- забегаловка на углу. Его единственная защита
--  велосипедная  цепь  в кармане,  которая  пачкает смазкой  его штаны. Его
единственный идеал  -- это угнать автомобиль и прокатить на нем  в ближайшую
рощу чемпионку по  подмахиванию на пересеченной местности.  Его единственное
развлечение  --  это прокуренная  киношка, где крутят  фильмы о невозмутимых
гангстерах,  шлепающих  друг друга  из бесшумных пистолетов.  Все, кто здесь
присутствуют, уже комиссары. Так думайте  хорошенько о том, что я вам сейчас
сказал, когда ваши гренадеры  приволокут  к вам на допрос какую-нибудь банду
дрожащих  от  страха  малолетних  хулиганов.  Не  стоит  им  рубить  головы,
достаточно укоротить им прическу. Не стоит переодевать их в казенную одежду,
достаточно просто снять с них  черные куртки, которые они  позаимствовали из
фильмов  Бранлона Мадо. Нужно учить их жить не для того, чтобы наказывать, а
для того, чтобы научить жить!
     Он говорит об  этом  с  таким пафосом,  что  мы не можем удержаться  от
аплодисментов,  которых  он,  безусловно, заслуживает.  И  в  нем появляется
что-то от гомеровских богов из  "Илиады". Успех придает таланта, а власть --
храбрости.
     -- А поскольку  молодежь делают взрослые, --  возобновляет  он речь, --
так  нечего  жаловаться  на  то, что  у нас такая  беспокойная молодежь. Так
вместо того, чтобы  ее наказывать, давайте поможем ей. Будем  ее развлекать!
Доверимся ей! На окраинах больших городов, по которым я проезжаю, каждый раз
я вижу  новые курятники! Все  строят  и строят! Все те  же самые, громадные,
холодные, набитые живностью  и  все-таки  пустые!  Мрачные  до жути!  В  них
набивают  мужиков  так плотно, как банки с  вареньем  на полку. Им  говорят:
"Будьте  спокойны.  Забудьтесь.  Поработали   --  и  баиньки!"  К  тому  же,
муниципалитеты ничего не скрывают, они так и называют их: городки-спальни! В
общем,  сейчас  официально строят города, где  людям дано только одно право:
дрыхнуть!  За рабочим  скотом  приезжают автобусы,  отвозят его к станкам  и
привозят  обратно   с  мешками   под  глазами:   "Спите,  будьте  умницами".
Постарайтесь дожить до завтра. Трахайте потихоньку свою бабенку или  бабенку
соседа, чтобы снять усталость. Собак иметь  запрещается!  Отправляйте гулять
своих ребятишек! Платите регулярно за  газ и за квартиру и ждите завтрашнего
дня,  чтобы  все  началось снова.  Вот  такая  штуковина!  И  вас  удивляет,
друзья-приятели, что молодежь сыта всем по горло и все разносит вокруг себя!
Вас шокирует, что они мочатся на мерзкие стены этих  заводов для спанья? Вас
беспокоит, что  они бьют в них  стекла, что они  воруют  машины  и  начинают
пьянствовать, как только их отнимают от  сиськи? Меня  нет!  В комиссариатах
полиции  обстановка  гораздо лучше, чем у них дома!  Полицейские, по крайней
мере,  выслушивают  их,  дают  им  выговориться,  разговаривают  с ними! Это
становится, так  сказать, их настоящей семьей, потому что фараоны тоже люди!
И потому что именно этого  им не хватает пуще всего, этим  соплякам в черных
курках. Людей, с которыми можно поговорить.

     На  этот раз  Берю, ублаженный криками "браво",  энергичным жестом руки
прерывает наши аплодисменты и опускает руку.
     --  Я  на  какое-то   время,  --   вздыхает  он,  --  отошел  от  своей
энциклопедии,  ребята! Вы знаете,  это что? Когда у человека  воспламеняющий
характер, как у меня, у Берю, тебя так и тянет на умные речи,  слова из тебя
так и прут. Но всегда  полезно  сказать  о  сути  своей мысли. Это  помогает
разобраться в вопросе.
     Итак, вернемся, к воспитанию молодого человека. Многие из них, несмотря
на то,  что я только что рассказывал, ведут себя с девушками неестественно и
робеют перед ними. Когда какая-то нравится им, они боятся ей это сказать или
сделать так, чтобы  она поняла.  Вышеупомянутым  молодым  людям я хочу  дать
несколько формул.
     Большим и указательным пальцем  он крепко сжимает переносицу, вызывая у
себя вдохновение.
     И оно осеняет его.
     --  Предположим,  --  начинает Энциклопедист, --  что  молодой  человек
служит в какой-нибудь конторе. Он  втюривается в  хорошенькую  секретаршу  и
запутывается в своем чувстве. Он  издалека рассматривает ее  ноги, обтянутые
чулком  без  шва,  когда она "нога на  ногу"  сидит  за  машинкой,  любуется
манерой, с какой  она курит, стучит  на  своем  "Ундервуде" или подкрашивает
помадой губы. Он приходит в  отчаяние от того, что не может  ей сказать, что
из-за нее у него  в груди бьется не сердце, а горит паяльная лампа. И вот  у
этого славного молодого  человека пропадает аппетит, за обедом он не доедает
свою  лапшу и нарушает обмеа веществ, как говорит мой доктор. Как же сделать
так,  чтобы  добиться своего?  Система  такая.  Каждое утро  парень приходит
раньше всех в контору и кладет под чехол пишущей машинки этой крошки букетик
фиалок (если сезон) или садовых мальв. Раскошеливаться особо не  надо, важен
сам жест.  Заинтригованная девчонка начинает задавать вопросы  насчет  того,
кто  это с ней так мило шутит. Влюбленный не раскрывает  себя и продолжает в
том  же  духе.  Машинистку  все  больше  и  больше  начинает  разбирать  дух
любопытства. Чтобы очаровать девчонку, сыны моя,  есть  только  два способа:
интриговать, либо чем-нибудь забавлять.  В конце концов мисс Ундервуд уже не
может больше терпеть. И тогда молодому человеку остается только отправить ей
простенькую записочку,  надушенную  одеколоном "Сирень",  в  стиле: "Это  я,
Жюльен, который  обожает  вас в  тайне своей  души и решается  вам  об  этом
говорить только цветами".
     Она не может устоять, даже если у воздыхателя рост жокея, кос картошкой
и раскосые глаза. Потом, все так же через писульку, потому  что наш любитель
езды  задним  ходом не решается на  большее, он назначает  первое  свиданье:
"Завтра, в субботу, я буду  ждать  вас с  трех часов и до конца моей жизни в
кафе "Моя Бургундия" на бульваре Оссман. Там подают лучшее божоле в Париже и
такие бутерброды с  колбасой, что  сам  "Железная  Маска"  провел бы себе  в
тюрьму трубопровод, чтобы попробовать это".
     Надо все делать с блеском, парни!  Их можно  взять только  на красивом.
Ставлю  содержимое  галантерейной  лавки против содержимого  трусов, что  на
следующий день эта капризная секретарша будет на  месте и при полном параде.
Только  не будьте  идиотом  и  не  торчите там с  двух часов! Только не это!
Хитрость заключается  в том, чтобы прийти с опозданием  на полчаса. Это  для
того, чтобы молодая девственница немного поволновалась.
     Увидев  вас,  она  сразу  теряет  рассудок от радости. Вы заливаете  ей
что-нибудь насчет аварии в метро или пробке на улице.  Затем нежно берете ее
за ручку и шепчете, напустив туману в свои глаза:
     "Ах, Жермен (если, естественно,  ее зовут  Жермен),  ах, Жермеи, отныне
только от вас зависит, от чего я умру: от экстаза или от горя!"
     Если  вы в этот момент  сможете выдавить из глаза жалобную слезу -- это
будет  воще. От  такого допинга девчонка  начинает ворковать, как голубка, а
вам остается только слушать. Всю работу она сделает сама, как, если привести
другой пример, это  делает ваша  супружница, когда вы приходите домой  в три
часа утра на  рогах. Резюме: оружие скромника -- в его романтичности. Только
так он сможет устоять на своих двоих, исполняя  эту очаровательную  роль под
Жерар Филиппа.
     А теперь другие советы, -- продолжает поучать Неистощимый. -- Когда  вы
ведете девчушку в кино,  чтобы  пообжиматься, не надевайте штаны с  молнией:
во-первых, она трещит в тишине, а, во-вторых, вы можете защемить себя, когда
обстоятельства заставят  вас в темпе застегнуть  ширинку.  Нет ничего  лучше
добрых  пуговиц наших  дедов. На кадреже, -- продолжает Неутомимый, -- когда
вы  хотите перепихнуться с  девчонкой, -- не  забирайтесь  в кусты.  Бывает,
сидите вы с вашей  дамой  в  укрытии, на горизонте вроде все спокойно, и вы,
вместо того, чтобы дать  поостыть ее  берданке, решаете стрельнуть  еще один
разок. В таких случаях никогда  не ложитесь на подлесок. Это очень интригует
охотничьих кобелей. Заинтригованные,  они примутся облаивать ваш зад. На лай
по-шустрому прискочит какой-нибудь очкарик-охотник и  влепит  вам  в  мягкое
место  заряд  дроби,  до того,  как вы успеете ему  объяснить,  чем  вы  тут
занимаетесь. Молодой кадрило, которым овладевает  мимолетное желание, должен
пользовать  свою  Диану,  прислонив  ее   к  дереву.  Ни  в  коем  случае  в
горизонтальном  положении! Пусть  лучше  вас примут за продольных пильщиков,
чем за кроликов.

     Он пытается сплюнуть -- напрасный труд. Ничего не выходит из слизистой,
обезвоженной глаголом.
     Ои хрипит, но речь его остается громкой и пылкой.
     --  Я хотел бы остановиться на разделе  о студенте,  но, к сожалению, я
никогда не  ходил в лицей. Правда, один раз я ходил на медфак, но это было в
связи со  вскрытием трупа. При всем при том, у  меня есть племянник, который
наконец-то перешел в шестой класс. Увы, у мальца Роже были нелады с латынью.
Когда он  мальчиком пел в церковном хоре, то потрясающе выводил "амен", но в
лицее,   в   этой   неразборчивой   тарабарщине,   напичканной  склонениями,
наклонениями  и  преклонениями,  он  совсем  потерял  голову.  Полный завал!
Недовольные предки ругали его на чем свет стоит, но все же собрали последние
гроши и  наняли  ему  репетитора.  Надо  было видеть,  как  этот  несчастный
козленок блеял наизусть какуюто несуразицу.  "Роза, Роза", -- бормотал он со
слезами на глазах! Сначала я думал, что это  прозвище его подружки  и что он
блеял ее имя, чтобы облегчить душевные муки.
     "Роза!  Роза!"  АН,  нет,  объяснил  мне его  отец,  это входило  в его
программу. И  мой  племяш как заведенный бубнил: Роза  веет, Роза веет. Роза
веет (или Розу веют, я так и не  усек,  кто кого веет  -- то ли Роза,  то ли
Розу). Да,  он еще  говорил, я припоминаю: Розавею! От  этого  он  сам  стал
совсем розовый!
     Это было в четвертом классе. А самая невезуха с ним случилась, когда он
дополз до шестого класса -- а в каждом  классе он сидел по два года -- и ему
попался  сволочной  воспитатель,  который  сразу его почему-то  невзлюбил  и
изводил его до кровоточащих душевных ран. Выговоры, оскорбления,  задержки в
классе после уроков, дополнительные  задания.  Он  прилип к нему, как банный
лист.  От всего  этого  Роже стал чахнуть  на глазах,  бредить  по  ночам  и
мочиться в постель!
     Хуже того, ои стал  класть в штаны, когда замечал эту ходячую бестию. В
этом  лицее  от  моего  племянника  стало вонять,  честное  слово.  Родители
переживали, но  вмешиваться боялись. Однажды утром, это было на рождество, я
отвел Роже в сторонку, зажал  его  в  угол  и держал перед  ним такую  речь:
"Послушай, парень, ты обязан терпеть  твоих преподов, но не воспитателей.  В
следующий  раз, когда эта скотина привяжется  к  тебе, врежь ей дуплетом  по
харе..." А надо вам сказать, что Роже был  крепышом, настоящий атлет -- весь
в  дядю. Во  время  каникул я  учил его начальным приемам бокса.  Он  слегка
порозовел, зарозовел и отвечает мне:
     "Ты что, смеешься, дядя Берю, я не смогу! Что тогда будет?"
     "А будет то, что  этот подонок оставит тебя в покое. Вот что будет", --
пообещал я ему.
     --  Ну,  --  продолжет  Толстый,  -- каникулы  заканчиваются,  и парень
возвращается в  лицей. А эта  задница с ушами тут как тут и  давай  над  ним
измываться.
     "Эй,  вы  там,  страхолюдина  Берюрье,  --  кричит  эта мандавошка,  --
вытащите руки из карманов!"
     Это возмутило Роро до  глубины души. Страхолюдина  Берюрье! Извините! В
роду Берюрье никогда не  было  страхолюдин. Пацан подходит вплотную  к этому
скоту и говорит:
     "Если я вытащу свои  руки, то как бы вам не пришлось об этом пожалеть",
-- храбро бросает он тому в лицо.
     -- Здорово  ответил, правда? Воспитатель  стал зеленый, как  бульон  из
лука-порея.
     "Если  вы  сейчас же не  вытащите руки, я вас  оставлю после уроков  на
четыре часа".
     И тут мой орел вспомнил о своем дяде Александре.  Я это  слышал от него
самого  и от  присутствующих  свидетелей. Он  сначала  его ударил крюком  по
печени,  прямо как Шарль  Хумес. Потом он врезал ему  не дуплетом по харе, а
сразу  провел серию  оглушающих  и  вырубил  этого  паршивого  воспитателя в
нокаут.
     Того пришлось  тащить  в  медпункт,  где ему  дали понюхать нашатыря  и
наложили швы.  Конечно, был большой  тарарам, и Роро выперли из лицея. Потом
этот  пострел  стал  боксером.  Сейчас,  когда  я   с  вами  говорю,  он  --
вице-субчемпион  в  среднем  весе  департамента  Эр-э-Луар  и  скоро  должен
встретиться с Кидом  Альфонсом во время большого праздника в концертном зале
Ножан-ле-Ротру! Как говорится... Судьба!
     Для вашего  сведения, --  добавляет наш уважаемый  Профессор,  немножко
поблуждав в своих мыслях, -- воспитатели -- это хорошая школа для подготовки
унтер-офицеров  к военной службе. Какое же все-таки страшное отродье  -- эти
унтера!  Хотя  отныне  армия  без  колоний  стала,  как дом  отдыха.  Я знаю
призванных  в  армию  звезд  экрана,  которые  не  могли  ужиться  со  своим
командиром  полка. И  полковника  перевели на  другое место службы, а вместо
него  назначили другого, очень  обходительного  и благожелательного, который
любил  артистов.  Вот какая душевная обстановка  сейчас в армии, В мое время
армия еще не была пансионатом для придурков! Не была, черт возьми!
     Он мысленно делает прыжок стилем "флоп" через  планку  своей  памяти  и
приземляется, загадочно улыбаясь.
     -- Я вам, ребята, раскрою скобки. По-быстрому, то есть, как я чувствую,
у  вас  на  языке   куча  вопросов.  Вообразите  себе,  что  я  записался  в
сенегальские  стрелки.  Добровольцем.  Война закончилась, и  мне  захотелось
увидеть  ее  поближе.  Медалей больше не  оставалось. Старички, которые  еще
служили в армии, все захапали себе, жадюги: и знамена,  и к