о формата.
   - Ваш приезд, - спрашивает Брандон, - прояснил что-нибудь? Я  на  секунду
задумываюсь.
   - Нет, ничего. Просто у меня теперь есть сомнения...
   - Сомнения?
   - Да?
   - Связанные с виновностью Ролле?
   - Да?
   Брандон никак не реагирует. Он неподвижно  застыл  в  глубоком  кресле  с
видом мужчины, чувствующего себя не в своей тарелке в приемной гинеколога, в
кабинет которого пошла его залетевшая курочка.
   - Буду откровенен с вами, комиссар, - наконец говорит он.  -  Я  убежден,
что Эммануэль Ролле виновен. Я много  жил  во  Франции  и  открыл  для  себя
некоторые, может  быть  даже  чересчур  строгие,  стороны  нашей  британской
юстиции. Этот человек, когда совершил акт насилия, был не  в  себе:  он  был
пьян. Я сам занимался расследованием. Я допрашивал  хозяина  ресторанчика  в
Нортхемптоне, где Ролле выпивал со своей подружкой. Хозяин мне  сказал,  что
они заказали две бутылки бургундского.
   - Ну и что? - пожимаю я плечами. - Что в этом необычного для француза?
   Он смотрит на меня и широко улыбается - первый раз его  лицо  приобретает
по-настоящему человеческие черты.
   - Чертов француз! Я смеюсь вместе с ним.
   - Две бутылки на двоих, это как утренний кофе с молоком, я имею в виду по
другую сторону Ла-Манша. Так что нет смысла заострять на этом внимание...
   Он вновь становится серьезным.
   - Пьяный или нет, но он тем не менее сбил велосипедиста...
   - Велосипедист его опознал?
   - Да.
   - В каком он состоянии?
   - Сейчас лучше: несколько сломанных ребер и рана на голове...
   - Ролле был один?
   - Да.
   - А девушка, с которой он оттягивался в ресторане?
   - С которой... что? - удивленно поднимает брови Брандон.
   - Пил, кирял, жрал, шамал, квасил, что еще он мог делать?!
   -  Мы  ее  допрашивали.  Это  бывшая  сокурсница  Ролле.  Марта  Обюртен,
лаборантка аптеки в Нортхемптоне...
   - Его любовница?
   - Возможно, хотя оба это отрицали.
   - И она сказала, что Ролле был пьян, когда они вышли из ресторана?
   - Во всяком случае, она поклялась перед судом.
   Я снова опустошаю  свой  стакан  под  тяжелым  взором  бармена,  который,
похоже, первый раз видит перед собой священника,  лакающего  виски  с  такой
быстротой.
   - Расскажите мне об убитом, Брандон.
   Он задумчиво расправляет плечи, садится поудобнее, словом, делает  паузу,
чтобы взвесить все "за" и "против", перед тем как открыть рот.
   - Поставщик зелени Харрис ехал по дороге как  раз  в  тот  момент,  когда
произошел этот несчастный случай. Он погнался за Ролле. Его новенький фургон
оказался намного быстрее старого кабриолета Ролле. Он обогнал Ролле и прижал
его к  насыпи  на  обочине...  На  всякий  случай  он  взял  из-под  сиденья
монтировку, чтобы иметь веский аргумент в возможной схватке с  преступником.
Но Харрис - тщедушный человечек в возрасте. Ролле навалился на него,  вырвал
монтировку и ударил со всей силы по голове... Во всяком случае, это  версия,
данная Ролле. Удар пришелся по затылку. Ролле, очевидно, совершил это в  тот
момент, когда жертва или наклонилась, или отвернулась...
   - И свидетелей, конечно, никаких?
   - Никаких, поскольку был уже поздний вечер и на дороге никого не было.  В
этом месте шоссе проходит через дубовую рощу...
   Я киваю:
   - Так, а дальше?
   - Ролле утверждал, что  нанес  удар  спереди.  Чтобы  объяснить  рану  на
затылке, он заметил, что монтировка имеет искривленную форму...
   Брандон смотрит на меня.
   - Потом Ролле сел в свою машину и поехал в  Лондон.  Через  три  часа  он
пошел в центральный комиссариат и сдался...
   - Вы проверяли, где он был между приездом в Лондон и приходом в полицию?
   - Да... В кино...
   - В кино?!
   - Он утверждал, что был не в  себе  и  ему  хотелось  посидеть  одному  в
темноте, чтобы подумать. Он был в кинотеатре "Байрон", мы проверяли.
   Я понимаю, что у меня вопросов больше нет.
   - Хорошо, - говорю я, - спасибо. Я расстегиваю сутану и отдаю ее бармену.
Он смотрит на нее с  таким  страхом,  будто  я  протягиваю  ему  скальп  его
брата-близнеца.
   - Я хотел бы оставить это у вас на хранение, - объясняю я.
   Но тот знает французский не больше, чем Сан-Антонио - английский.
   Брандон служит нам переводчиком.
   - Что вы собираетесь делать? - спрашивает он меня.
   - Пока не решил, - отвечаю я. - Немножко порыскать...
   Он смотрит на меня, не зная, что сказать...
   А я вспоминаю сдавленный голос из-под черного  мешка  на  голове...  Этот
голос исходил как из могилы. Это был голос сильного человека, которому вдруг
захотелось в самый последний миг перед смертью сказать всему  миру,  что  он
невиновен.
   Да, Эммануэль Ролле был  невиновен!  Я  могу  поставить  дюжину  таблеток
аспирина против случайно оказавшегося вакантным места президента республики,
что он не убивал Харриса. В его камере с первого же  взгляда  я  понял,  что
этот парень не преступник. Можете мне  доверять:  я  узнаю  невиновных,  как
маклер - нечистокровных скакунов.
   - Брандон, - говорю я, - я  очень  благодарен  вам  за  вашу  любезность,
которая лишний раз подтверждает, что репутация  Скотленд-ярда  -  не  пустая
болтовня. С вашего позволения...
   (Одновременно я думаю: "И без...")
   - ... С вашего позволения я покопаюсь еще в этом деле, просто хотя бы для
того, чтобы представить своему  шефу  какие-то  конкретные  детали.  Словом,
французская версия драмы в некотором роде...
   Он, соглашаясь, кивает. И он не смотрит на меня  саркастически.  Если  бы
англичанин приехал к нам проводить подобное  контррасследование,  то  с  ним
поступили бы иначе: его посчитали бы  тупым  педантом,  обозвали  бы  нудной
вонючкой и придурком,  сующим  нос  не  в  свое  дело...  Но  он,  наоборот,
соглашается. Он не оспаривает возможность, что  мне  удастся  найти  трюфели
там, где он сам нашел только поганки.
   - Вы не могли бы дать мне адрес девушки, с которой он был в...
   - Нортхемптоне, - улыбаясь, подсказывает Брандон.
   - Да, именно... А также адрес ресторанчика и раненого велосипедиста...
   Он пишет данные на листке блокнота круглым и  прямым  типично  английским
почерком. Ниже записывает адрес Харриса, жертвы.
   - Я вам оставлю мой номер телефона, - говорит  он,  -  если  будет  нужна
помощь, можете позвонить.
   Мы выходим из клуба. Через плотный туман видно  зарождение  нового  утра.
Электрические фонари вяло мерцают над нашими головами.
   Брандон протягивает мне пятерню.
   - Я думаю, что вам надо  сначала  немного  отдохнуть,  -  советует  он  с
подчеркнутой вежливостью, - поезжайте в отель "Вуйч", скажете, что от  меня.
Он находится рядом со станцией "Элефант и Кастл".
   - Спасибо...
   Мы жмем друг другу руки, и я остаюсь один посреди молочной пелены.
   Это место, доложу я вам, точно последнее на всей земле, куда бы  я  хотел
двинуть свои стопы в случае эмиграции из Франции. Терпеть  не  могу  туманы.
Мои легкие не выносят пар. Он обволакивает и нагоняет дикую тоску.
   Я переминаюсь с ноги на ногу, напрягаю в нерешительности башку:  в  какую
сторону пойти?
   Следует ли мне по совету Брандона поехать в гостиницу  и  подрыхнуть  под
одеялом или, наоборот, выйти сразу на извилистую тропу войны?
   Быстро решаюсь на второй вариант действий. Спать я не хочу,  а  небольшая
церемония, на которой только что довелось  присутствовать,  расщекотала  мои
нервы.
   Я  бреду  по  пустынным   улицам.   Поток   машин   постепенно   начинает
увеличиваться. Вокруг все серое и мокрое, темное и враждебное... Я  чувствую
себя как Мальчик с Пальчик среди дремучего леса,  где  злые  птицы  склевали
зернышки проса, которыми он пометил обратный путь...
   Вдруг я замечаю остановившееся такси.
   - Пардон, патрон, - говорю я.
   Худой водила с головой  облысевшего  кондора  смотрит  на  меня,  как  на
марсианина.
   До меня доходит, что я обращаюсь к бритишу на неизвестном ему языке.
   - Я не говорю по-французски, - бормочет он на французском языке  с  таким
акцентом, будто  только  что  вышел  от  стоматолога  и  ему  забыли  вынуть
килограмм ваты изо рта.
   - А я, I not speak English, понял, ростбиф? - заявляю я.
   Это ему доставляет удовольствие.  Он  смеется,  будто  кряхтит,  сидя  на
горшке.
   Я приставляю руку к тыкве, секунду соображаю и выдаю:
   - Я go Нортхемптон.
   Как говорит один мой приятель: "Я - полуглот".
   Шофер бросает в мою сторону фразу,  значения  которой  я  не  понимаю,  и
подает мне знак садиться.
   Я бы удивился, если бы он довез меня до нужного города, но тем  не  менее
он провезет меня хоть какую-то часть пути.
   Через десять минут он останавливает тачку рядом со зданием, которое своим
видом напоминает скорее общественный туалет, чем вокзал.
   - Нортхемптон! - докладывает водила. Тут уж только кретин бы не понял!  Я
даю ему бумажку в один фунт, а он мне сдачу.
   - Мерси, - говорю я ему и рву на вокзал.
   К тому времени, когда я приезжаю в Нортхемптон, утро  уже  заканчивается.
Тумана нет - очевидно, он навсегда прописался в районе Лондона.
   Вы, наверное, скажете, что я вру, но я вас уверяю, что в разрывах облаков
проглядывает солнце...

***

   Я замечаю полицейского в яйцевидной  каске  и  спрашиваю,  где  находится
отель "Коронованный лев". Он мне тут же показывает,  поскольку  это  в  двух
шагах на крошечной площади, вымощенной очень ровными плитами.
   Город построен из красного  кирпича,  и,  не  знаю  почему,  я  вспоминаю
Тулузу.
   Я вхожу в дверь гостиницы. Две ступеньки ведут вниз. Элемент кокетливой и
изысканной старины. Пахнет воском и  каустической  содой  для  чистки  меди.
Пахнет также пивом.
   Хозяин с пузцом и физиономией  густосвекольного  цвета  сидит  в  глубине
низкой приемной. Он ощипывает гуся.
   Он что-то говорит мне, очевидно приветствует, через облако пуха.
   - Вы говорите по-французски? - спрашиваю я.
   Он отрицательно трясет головой.
   Ну вот, приехали. Интересное будет расследование, если я не знаю местного
языка.
   У меня, похоже, настолько очумелая рожа, что он вдруг понимает и начинает
кричать куда-то в глубину заведения:
   - Мэри! Мэри!
   Появляется рыжая девушка с замкнутым лицом.
   Хозяин указывает ей на меня, объясняя, что вот, мол, приехал артист -  ни
черта не рубит на языке Шекспира.
   - Что вы хотите? - спрашивает она меня. Ее французский вполне сносен.
   - Значит, - включаюсь я, соображая, как сказать проще, - я  из  парижской
полиции.
   В доказательство я показываю даже свое удостоверение. Она смотрит в  него
внимательно и читает, как книгу, шевеля губами, с таким видом,  будто  перед
ней найденные в могиле фараона дощечки с клинописью.
   - Что мы можем для вас сделать? Она объясняет хозяину, кто я. Поняв,  что
я полицейский, тот хмурит брови.
   - Я приехал по поводу молодого  француза,  казненного  сегодня  утром,  -
начинаю я.
   - О! Да, - кивает девочка, - я помню...
   - Он ужинал у вас в тот вечер перед преступлением, так?
   - Да.
   - Он был с девушкой?
   - Да?
   - Вы видели их раньше?
   - Они приходили сюда каждую пятницу... и всегда ужинали вдвоем...
   - У вас было впечатление, что они... любят друг друга?
   Ее щеки краснеют, как ягодицы новорожденного.
   - Я не знаю...
   - Но по их поведению... Она трясет головой.
   - Нет, они вели себя пристойно.
   Я улыбаюсь, чтобы завоевать ее доверие, но тщетно, поскольку, очевидно, в
тот день, когда добрая фея Маржолена раздавала хорошее  настроение,  у  этой
неказистой малышки схватило живот и она осталась дома. Она неприступна,  как
Тауэр.
   - А чего-нибудь особенного вы не заметили?
   Она думает.
   - Нет, ничего...
   - Вы уверены?
   - Да?
   - Спросите у хозяина, может быть, он что-то видел?
   Она поворачивается к хозяину, переводит мой вопрос, и я вижу, что толстяк
старается вспомнить. Даже перестает ощипывать гуся...
   Потом вдруг он начинает говорить сплошным неуловимым  для  меня  потоком,
ровным и густым, как черничный кисель. Он оживляется, что  большая  редкость
для бритиша... Внутренний голос мне подсказывает, что я не ошибся адресом...
   Девочка слушает с удивленным лицом. Наконец, когда хозяин закрывает кран,
она пересказывает тихим, мягким голосом:
   - Мистер Бенетт (я понимаю, что так зовут хозяина)  говорит,  что  в  тот
день за соседним столиком сидел  человек.  Он  пил  пиво.  И  когда  молодой
француз вышел на улицу, чтобы купить газету, тот  человек  незаметно  бросил
девушке свернутую бумажку. Мистер Бенетт стоял спиной к залу, но видел это в
зеркало.
   Ага, ага, вот это уже кое-что интересное.
   - И что сделала девушка? - спрашиваю я.
   Она переводит, хозяин объясняет, я жду перевода; как будто я в ООН.
   - Она спрятала бумагу в карман. Когда  ее  французский  друг  вернулся  с
газетой, она извинилась и пошла в туалет.
   Понятное дело, читать...
   Я прикусываю нижнюю губу.
   - Этот человек ушел?
   - Практически сразу.
   - Как он выглядел?
   Девушка вновь обращается к хозяину с ощипанным гусем и тут  же  переводит
описание слово в слово. Этот человек был высокого роста,  молодой,  блондин.
На нем был темно-синий костюм и коричневый замшевый жилет.  Больше  толстяку
нечего добавить...
   - Чем еще мы можем вам помочь? Мы к вашим услугам, - говорит девушка.
   Можно было бы предложить ей несколько уроков  французского  языка,  чтобы
расширить ее словарный запас... Лучше всего вечерние курсы для взрослых.  Но
она слишком серьезная, слишком тоскливая.
   - Да, - спохватываюсь я, - есть еще кое-что, что вы  можете  сделать  для
меня: пару яиц с беконом!
   Она с готовностью переводит заказ своему работодателю, и тот, как  только
я заявляю о себе как клиент, становится очень активным. Он указывает мне  на
стол рядом с большой фаянсовой вазой. Столик кокетливо  накрыт  скатертью  в
красную клеточку...
   Я сажусь и с огромным аппетитом (очевидно, я  при  этом  урчу,  как  кот)
поглощаю приготовленную для меня яичницу.
   Бодро пережевывая, я углубляюсь в ретроспективу событий. Вот  отсюда,  из
ресторана этой гостиницы, потянулась цепочка, на конце  которой  виселица  и
Эммануэль Ролле с черным мешком на голове. Что, вы  пожимаете  плечами?  Даю
слово! Мой нос - это вам не какая-нибудь свекла. С тех пор как мы знаем друг
друга, вы должны были убедиться, что, если я иду по следу,  пусть  даже  его
нет, это означает, что пахнет жареным. Я редко ошибаюсь. Тут мой лысый  босс
с накрахмаленными манжетами глядел как в воду. Есть дело Ролле!  И  дело  не
такое простое, как видела его английская полиция.
   Я замедляю жевание и мысленно рассматриваю таинственную парочку, сидевшую
за одним из этих столиков...

Глава 4
Где пойдет речь о девушке, уехавшей, не оставив адреса.

   "Che mist's Shop" - химический магазин, как  значится  в  моем  тоненьком
французско-английском  разговорнике,  означает  также  "аптеку".  Во  всяком
случае, над дверью висит какая-то  загогулина  в  виде  реторты  и  вывеска,
которую я вам героически прочитал, сохраняя орфографию.
   Я поворачиваю ручку двери, больше похожую на наконечник трости, и  нос  к
носу сталкиваюсь с человеком, сильно смахивающим на белую окоченевшую цаплю.
   - Мистер Стендли? - спрашиваю я, стараясь изо всех сил  повторить  резкий
английский акцент.
   - Yes, - отвечает мне почтенный коммерсант.
   - Вы говорите по-французски?
   Опять этот мой вопрос, который я подношу местным жителям, будто пузырек с
нашатырем. Надо отметить, что маленький разговорник,  которым  я  обзавелся,
чтобы преодолевать словарные  баррикады,  в  случаях  крайней  необходимости
весьма полезен.
   - Немножко, - отвечает фармацевт.
   - Тогда вперед! - радуюсь я.
   Я разглядываю его. Нет, он похож не на цаплю, а  на  пеликана,  поскольку
под подбородком у него висит здоровый зоб.
   - Можно поговорить с мадемуазель Обюртен?
   Он открывает рот, и я замечаю  его  черные  зубы,  что  не  делает  чести
человеку его профессии, занимающемуся продажей зубной пасты.
   - Она ушла от меня! - говорит он. Я подпрыгиваю как ужаленный.
   - Когда?
   - Некоторое время назад. Однажды утром мисс Обюртен не пришла на  работу,
предупредив по телефону, что ее тетя в Лондоне очень  больна  и  она  должна
сидеть у ее постели. Приехав в Лондон, она мне  написала.  Тетя  чувствовала
себя лучше, но все равно ей  требовался  уход.  Мисс  Обюртен  извинилась  и
попросила ее уволить...
   - Вот так компот...
   Он смотрит на меня удивленно.
   - Могу ли я узнать, кто вы? - интересуется замерзший пеликан.
   - Полицейский  из  Франции.  С  согласия  Скотленд-Ярда  я  провожу  свое
расследование обстоятельств драмы, случившейся три месяца назад по дороге  в
Лондон, понимаете?
   Он, похоже, проглотил три  или  четыре  упаковки  гигроскопической  ваты,
которые застряли у него в  зобу.  Мистер  Стендли  моргает  как  заведенный,
рассматривая меня...
   - Да, - произносит он с трудом, - я в курсе. Тот человек ведь ваш земляк,
не так ли?
   - Точно. Он тусовался с вашей лаборанткой...
   Костлявой  рукой  аптекарь  массирует  свое  беременное  горло,  а  когда
сглатывает, зоб вздрагивает, как петушиная бородка.
   - Я не понимаю, что вы говорите, - морщится он. - Мой  французский  очень
плохой.
   Я вновь обретаю веселое настроение.
   -  Этот  Эммануэль  Ролле  посещал...  виделся...  встречался   с   вашей
помощницей, так?
   Если я и дальше буду торчать в этой  стране,  то  кончу  тем,  что  выучу
французский, поскольку  -  вот  ведь  затык!  -  мне  приходится  все  время
подбирать наиболее академические термины своего родного языка.
   Пеликан кивает.
   - Он иногда ждал ее у магазина в своем черном кабриолете.
   - Часто?
   - Не чаще одного раза в неделю...
   - И как он вам показался? Аптекарь опять не очень понимает... Я объясняю:
   - Какое впечатление он на вас производил?
   - Положительное. Он был джентльмен. Я был very  удивлен,  узнав  об  этой
страшной истории...
   - А ваша лаборантка, Марта Обюртен, была серьезной девушкой?
   - Серьезной?
   Я с удивлением констатирую, что наши слова, составленные в фразы,  у  нас
принимают при разговоре определенную непринужденность, в  то  время  как  за
границей они имеют ограниченный буквальный смысл.  Например,  "серьезный"  в
Нортхемптоне означает только "важный, значительный", и все.
   То есть серьезная девушка - та, которая не смеется, а не та, у которой не
каждый день ноги вверх.
   - Она встречалась с другими мужчинами?
   - Меня не интересовала ее частная жизнь...
   - Ваша скромность делает вам честь, мистер... э-э... Стендли, но, зная об
отношениях Обюртен  с  Ролле,  вы,  сами  того  не  желая,  могли  знать  об
отношениях Обюртен с  кем-то  еще.  Врубаетесь?  Пардон,  понимаете,  мистер
Стендли?
   Он щупает свой зоб, как щупают велосипедную шину,  когда  ее  накачивают.
Но, похоже, мои усилия тщетны, поскольку  он  пожимает  плечами  и  опускает
руки.
   - Нет, я не видел других приятелей Марты.
   - Вы никогда ее не  видели  в  компании  молодого  высокого  человека  со
светлыми волосами и в замшевом жилете?
   Он задумывается.
   - Кажется, нет.
   - Вы уверены?
   - Я не помню человека, соответствующего вашему описанию.
   - Хорошо. А что она вообще из себя представляла, эта Марта Обюртен?
   - Как вы говорите?
   - Она была хорошей лаборанткой?
   - Очень хорошей...
   - В плане работы?
   - Работящей...
   - Короче, вы сожалеете?
   - Очень...
   - Мистер Стендли, письмо с ее заявлением об увольнении у вас?
   - Конечно.
   - Могу я попросить вас мне его показать?
   Он  согласно  кивает  головой  и  ковыляет  в  глубь  магазина.  Пока  он
отсутствует, я разглядываю помещение: аптека стара как мир. Нельзя  сказать,
чтобы у него был поток клиентов, - полки покрыты пылью, а  склянки  засижены
мухами...
   - Так, - говорит он, - вот письмо.
   Я беру его в руки и не могу сдержать смех. Как дурак, я забыл,  что  оно,
естественно,  написано  по-английски.  Нет  смысла