ают, оценивают, говорят нам о нашей бесценности,
показывают нам ее, доказывают (не на словах, а на деле), обнимают, обвивают,
вызывают, совращают, поглощают, потребляют, изымают,  расстегивают,  меняют,
передают  друг  дружке  на  поруки,  осаждают,   пленяют,,   взаимозаменяют,
заворачивают, разворачивают (по  длине),  потрясают,  изумляют,  ошеломляют,
выжимают, вновь наполняют и окончательно опустошают!
   Конец света! Всемирный потоп! Вселенское блаженство!
   Толстяк - в полном ауте. Я - тоже.
   - Я, наверное, успел порадовать с полдюжины,  -  вздыхает  он.  -Когда  я
расскажу об этом у нас в  конторе,  мне  никто  не  поверит.  Но  ты  -  мой
свидетель, Сан-А! Ты ведь подтвердишь им это?
   - Я гораздо больше, чем свидетель, корифан! Я-твой  главный  сообщник.  Я
ведь сам ублажил четырнадцать цыпочек!
   - Это твой рекорд?
   - Да, и я горжусь им! Жаль, что его не занесут в книгу рекордов Гинесса!
   Берю ликует:
   - Знаешь,- говорит он.- Здесь я за один час узнал о любви больше, чем  за
всю свою жизнь, несмотря на то, что моя Берта в постели тоже -  не  снеговая
баба и не египетская мумия под гусеницами трактора. Она знает такие  штучки,
которых ты не найдешь в Лapycce1. Но по сравнению  с  этими  лапочками,  она
столь же темпераментна, как тяпка на прополке сорняка! С этих пор,  когда  я
буду выполнять свои супружеские обязанности, мне не придется  ломать  голову
над тем, чем бы ее удивить!
   Он умолкает, так как появляется делегация юных гейш. Они преклоняют перед
нами колени, а самая старшая из них, некая Лю-Ткни-Ню, вручает мне маленький
цветок лотоса из золота, а Берю - серебренный цветок сурепки. Люлю объясняет
мне, что у них это  является  высшими  наградами  за  достижения  в  области
любовных утех, которые учредила их организация.
   Цветок лотоса до сих пор вручался лишь трижды:  два  раза-посмертно,  так
как награжденные скоропостижно скончались в одночасье, в  третий  раз-заочно
некому Ай-Болиду, который получил сию  награду,  будучи  в  звании  поч„тной
гейши.  Что  касается  "серебренного   цветка   сурепки",   то   это   более
распространенная награда, что отнюдь не  умаляет  ее  достоинства.  Толстяк,
находящийся на седьмом небе от счастья, куда он вознесся без  помощи  лифта,
клянется никогда не расставаться с ней.
   Я  возвращаюсь  к  изголовью  нашего  старичка-страдальца.  Он   еще   не
оклемался, так что если у вас есть желание  сделать  ставку  на  его  земную
жизнь, не спешите, господа, вы здорово рискуете!
   Я слышу настойчивые автомобильные гудки за окном,  наверное,  это  прибыл
Рульт. Действительно, наш  дружок  уже  здесь,  перед  входной  решеткой  из
бамбука, за рулем "скорой помощи".
   Я открываю ему, а он в свою очередь еще шире распахивает глаза  при  виде
наших красоток.
   - У вас с другом ноги-в форме "W"-попутно замечает он.
   - Есть от чего Я  все  расскажу  тебе  по  дороге,  нам  нужно  побыстрее
сматывать отсюда удочки, приятель!
   Он  хватает  складные  носилки,  и  мы  мчимся  за  нашим  старичком.  Но
очутившись в комнате, Рульт застывает от удивления,
   - Не может быть! - бормочет он.
   - Что?
   - Ты знаешь, кто это?
   - Не имею понятия.
   - Это Бяку-Хамури, глава одной из самых знатных семей японской империи, а
заодно, и самых богатых. Этот господин стоит миллионы долларов!
   - Ты уверен в этом?
   - Еще бы! Я сто раз видел его во время официальных приемов. Он крупнейший
магнат,  владеющий  промышленными  и  оборонными   предприятиями,   банками,
макаронными фабриками и торговым флотом. Перед ним дрожит сам император!
   Я поч„сываю затылок.
   - Ты ошеломил меня своим известием!
   - А я из-за тебя рискую потерять свое место! Хорошо  еще,  если  меня  не
упекут за реш„тку после всего этого!
   - Никто об этом ничего не узнает.
   - Ты думаешь, что здесь живут папуасы? Японская полиция  не  хуже  нашей,
сынок! Они откроют следствие и...
   - Пошевели мозгами, у меня очень многое  завязано  на  этом  деле.  Давай
сначала определим папашу Бяку-Хамури, а я введу тебя в курс дела по дороге.
   Мы уходим: Рульт,  Берю,  старая  развалина  и  я.  Прощайте,  прелестные
обитательницы райского уголка! У наших милашек  на  кончиках  ресниц  дрожат
бусинки сл„з. Они машут нам на прощанье веерами. У Берю  слезы  так  сжимают
горло, как пояс верности сжимает интимное место жены крестоносца.
   Наконец, мы выкатываемся.
   - Ты решил, куда мы отвезем папашу?- спрашиваю я у Рульта.
   - К Барбаре.
   - Ты с ума сошел! Как мы сможем незамеченными подняться на шестой этаж ее
дома?
   - Мы повезем его не в ее квартиру в Токио, а в загородный дом.
   - Она не подумает, что мы злоупотребляем ее гостеприимством?
   -  Барбара?!  Чем  больше  ей   злоупотребляют,   тем   больше   ей   это
нравится,-смеется Рульт.
   * * *
   Спустя три четверти часа наша карета подкатывает  к  поместью  неутомимой
мисс  Ловикайфмен.  Она  поджидает  нас  в  изумрудном  бомбоно1,   принимая
солнечную   ванну   в   тени   бледноножника   с   отражающей   листвой    и
пуленепробиваемой кроной, с бутылкой виски под своей прекрасной ручкой.
   - Хелло! - приветствует нас она.
   - Не стоит, я это не пью,-отвечает Берю, думая, что  ему  преложили  сорт
лимонада, в то время как в его  поле  зрения  находится  бутылка  Black  and
White2.
   Он лобызает ручку нашей хозяйке. Но  эта  невинная  форма  вежливости  не
удовлетворяет аппетит любвеобильной дамы, которая возвращает ему приветствие
засосом пухлых губ. Толстяк, растративший весь свой любовный пыл и  думающий
лишь о том, как бы отдохнуть, пытается протестовать,  но  Барбара  списывает
это на его настроение.
   - Эй,- говорит она,-вы часом не импотент?
   Тогда Громила гордо указывает на свою петлицу.
   - Нельзя так говорить с мужчиной, носящим эту награду,- заявляет он.
   Мы  оставляем  их  выяснять  отношения  и  нес„м  папашу  Бяку-Хамури   в
отведенную ему комнатуху. Уложив его на кровать, Рульт, кторый был санитаром
у сантехников во время последней войны, осматривает пострадавшего.
   - Ничего себе,-говорит он,-У него, по-моему, сломана челюсть.
   - Да, он упал вниз головой с шестиметровой высоты в лодку.
   - Черт возьми! Мне придется вызвать врача.
   - Мы сильно рискуем!
   - Нет.  У  меня  есть  знакомый  бельгиец,  который  работает  в  местном
университете и не откажется оказать мне услугу.
   Он звонит по телефону, после чего  я  вкратце  рассказываю  ему  о  наших
приключениях. Мой рассказ ошеломляет его.
   - Клянусь, я ни черта не понимаю в этой истории! - восклицает Рульт.
   - Что  представляет  из  себя  этот  конверт?  Сегодня  утром  я  повесил
объявление в холле своего агентства и ко мне пришел  швейцарский  профессор,
специализирующийся в изучении восточных языков.
   Я хмурю брови.
   - Значит, ты кому-то показывал конверт?
   - Да, но не волнуйся, я знал, что он собирается вскоре уезжать в  Лондон.
Поэтому у меня возникла мысль дать такое объявление:
   "Ищу специалиста-европейца для расшифровки документа".
   Я усмехаюсь:
   - Ты в самом деле чокнутый, Рульт, или прикидываешься?
   - Что тут такого? Нам в любом случае нужен был результат!
   - И ты его получил?
   Он отрицательно качает головой.
   - Нет. Тип, которому я  показал  конверт,  не  смог  расшифровать  текст,
несмотря на то, что съел собаку на восточных языках.
   - Больше никто не приходил?
   - Никто.
   - Срочно позвони секретарше и попроси ее снять объявление!
   - Не стоит, я сам снял его перед тем, как уйти.
   - Молодец!
   Мы идем пропустить стаканчик в  компании  воркующих  голубков.  Берю  уже
вошел в форму и флиртует на газоне со своей кралей в бомбоно.
   - Мне кажется, что я и вправду неотразим,- доверительно шепчет  он  мне.-
Она сказала, что я мужчина ее мечты. Она любит полных и  сильных  мужчин  со
шрамами и грубыми манерами, короче говоря, таких как я.
   Через секунду он встает и просит  разрешения  позвонить  по  телефону.  Я
выбиваю из него признание:
   - Ты собираешься звонить Берте?
   - Да,-признается он, краснея,-на этот раз моя  песенка  спета,  Сан-А.  Я
думаю, что эта женщина создана для  меня,  ну  а  я  как-нибудь  привыкну  к
японскому образу жизни.
   Я пытаюсь урезонить его, но Толстяк неумолим и не хочет ничего слышать.
   - Начать с того, что ты не сможешь работать здесь по специальности, Берю!
   - Ничего, я сменю е„.
   - И чем же ты займешься?
   - Буду вести курс лионской любви в школе гейш!
   - Потерпи со звонком хотя бы до завтра.
   - Нет!
   - Да! - рычу я.- Нас, скорее всего, уже разыскивают, и, если ты  закажешь
разговор с Францией, нас наверняка засекут. Я запрещаю тебе  звонить,  Берю!
Это приказ! Он покоряется.
   - Ладно уж,  я  подожду.  Но  если  ты  считаешь,  что  я  передумаю,  то
заблуждаешься, как блудный сын!
   Тут нарисовывается врач, дружок Рульта. Это молодой  энергичный  блондин.
Рульт просит  его  осмотреть  пострадавшего,  не  задавая  лишних  вопросов.
Лечилка слегка дрейфит, но соглашается.
   Мы присутствуем при осмотре папаши Бяку-Хамури. Доктор хмурится:
   - Ну и ну!
   - Трещина черепа? - спрашиваю я.
   - Нет, но серьезная травма. Он потерял много крови?
   - Порядочно.
   Не говоря ни слова, лекарь делает укол, чтобы  поддержать  мотор  старого
хрыча.
   - Ему требуется сделать переливание крови. Но для  этого  его  необходимо
госпитализировать.
   - Сейчас это пока невозможно,-заверяю  его  я.-Не  могли  бы  вы  сделать
переливание прямо здесь?
   - Это весьма сложно.
   - Надо, доктор,-вздыхает Рульт.-Мы влипли в это дело  по  самые  уши,  и,
если вы проговоритесь, нам их попросту отрежут!
   Он улыбается.
   - Хорошо. Я должен определить его группу крови.
   И он приступает к анализу.
   - Первая группа! - объявляет он.- У кого из вас такая же?
   - Наверняка, у Берюрье! - восклицаю я. Мы зовем Толстяка. Нам не. удается
сразу найти его, так как он заперся в комнате Барбары.  Он  выходит  из  нее
нетвердой  походкой,  перемазанный  губной  помадой,  как  баранья  ножка  -
горчицей.
   - Ну, что там еще? - ворчит мой  доблестный  помадоносец.-  Нельзя  уж  и
поговорить наедине с дамой! Без того, чтобы кто-то не обломал тебя  в  самый
ответственный гинекологический момент!
   - Ты хочешь сказать "психологический"?- предполагаю я.
   - Да пошел ты подальше со своими поправками, Сан-А! Ну, чего ты хочешь?
   - Твоей крови!
   - Хватит валять дурака, и говори, чего тебе надо!
   - Я повторяю: Твоей крови!
   - На кой ляд?
   - У тебя какая группа?
   - Первая.
   - Значит, ты тот, кто нам нужен! Старикану необходимо сделать переливание
крови, чтобы он не загнулся.
   Негодование Толстяка напоминает тайфун на Ямайке.
   - Ты шутишь или издеваешься надо мной?! - возмущается он.-  Чего  ради  я
должен отдавать свою праведную кровь  этому  извращенцу,  который  несколько
часов  назад  хотел,  чтобы  меня  сожрали   муравьи!   Французскую   кровь,
выпестованную на первосортной говядине и марочном вине, переливать в сточные
канавы этого паршивца! Кровушку крепостью 16ё! Если бы ты посмотрел  на  нее
через мелкоскоп, ты не нашел бы в ней ни одного микроба больше, чем игольное
ушко! Кровь, которую жалко пролить даже за родину,  я  должен  дарить  этому
старому  прохиндею!  Запомни,  Сан-А,  если  я  предлагаю  свою   кровь   на
брудершафт, я сам выбираю партнера!
   Наконец, он устает от своей тирады.
   -  Послушай,  Толстяк,   этот   старый   краб-единственный,   кто   может
расшифровать нам эту галиматью. Мы должны во что бы то ни стало спасти  его.
Маленькое кровопускание тебе вовсе не повредит.
   - Куда там! От всех этих любовных приключений я и так чувствую себя,  как
выжатый лимон.
   - Не беда! Знай, Берю, что твоя благородная кровь прольется во имя истины
и правосудия, как к тому обязывает наша профессия.
   Он все-таки соглашается со слезами на глазах:
   - Ладно. Но не больше пол-литры! Это все равно, что рассыпать бисер перед
свиньями!
   После плодотворных переговоров с Берю начинается переливание.
   Мы задерживаем свое дыхание,  чтобы  видеть,  как  дышит  Бяку-Хамури.  К
середине процедуры он приходит в себя.  Его  жабьи  веки  приоткрываются,  и
мутный, но уже живой взгляд  начинает  обшаривать  комнату.  Он  смотрит  на
врача, переводит взгляд на меня, затем - на Рульта. После  этого  его  глаза
медленно поворачиваются в направлении Толстяка, возлегающего на диване после
своего  благородного  поступка.  Месье  Позолота,  несмотря  на   все   свое
потустороннее спокойство, вздрагивает. Его веки опускаются,  и  он  бормочет
голосом, трудным для восприятия из-за потери зубов и перелома челюсти:
   - О,  чужестранцы,  ваша  отвага  не  знает  границ,  также  как  и  ваше
благородство!
   - Аминь! - заключает Берю. Я прошу его  заткнуться.  То,  на  что  я  так
надеялся, все-таки случилось, - старик заговорил.
   - Вам не трудно разговаривать? - вежливо спрашиваю его в самое ухо.
   - Отдохну на том свете,-отвечает бедняга.
   - Ты только посмотри, еще один, кто начитался  белибердятины,-  не  может
продолжать компостировать мне мозги  этой  несусветицей,  я  требую  срочной
прибавки к жалованию!
   - Тихо! - успокаиваю его я.  Но  Толстяка  легче  убить,  чем  успокоить.
Бяку-Хамури вздыхает:
   - Благородный француз, если вы захотите, я отдам вам все свои богатства в
обмен на то послание!
   - Вот она-гнилая интеллигенция!- резюмирует Берю.
   - Какое послание? - спрашиваю я гномика- Конверт.
   Тут я делаю ход конем из-под шляпы против секундной стрелки:
   - Послушайте,  месье  Бяку-Хамури,  я  не  стану  скрывать,  что  конверт
действительно находится у нас,  но  мы  не  знаем,  в  чем  заключается  его
ценность. Если бы вы сказали нам об этом, то мы, можем быть, уже отдали  его
вам. Вместо того, чтобы похищать и пытать  нас,  вам  было  бы  лучше  всего
начать с этого!
   Желтолицый ханурик слабо кивает в знак согласия.
   - Будь по-вашему!  Тем  более,  что  мои  часы  сочтены,  и  я  уж  скоро
отправлюсь в страну своих предков.
   Его слова трогают Берю до глубины души, и он отчаянно протестует:
   - Вы зря портите себе кровь, папаша! Тем паче, что сейчас в  ваших  жилах
течет часть моей. А она, поверьте, имеет гарантию на долгие годы...
   - Спасибо, доблестный французский полицейский!
   - Не за что, только вот мне нужно побыстрее восстановить калории, если  я
собираюсь учить гейш лионской любви!
   - Хочу пить,- шепчет Бяку-Хамури.
   - Хотите немного чая?
   - Нет.
   - Воды?
   - Мне хотелось бы  вина,-говорит  кровный  должник  Толстяка.-Я  его  еще
никогда не пил. Я переглядываюсь с Рультом.
   - Это зов крови твоего дружка,- смеется  он.  Мы  утоляем  жажду  старого
японца. Он причмокивает хлебальником и заверяет нас, что
   отведал божественный нектар.
   - Оставьте бутылек  у  меня  под  рукой,-  настаивает  Громила,-я  в  нем
нуждаюсь ничуть не меньше, чем он.
   Мы возвращаемся к откровениям раненого.
   - Подойдите ближе, силы покидают меня. Мне трудно говорить...
   И пошло-поехало, японский божок! Так как его история длинна,  мучительна,
поразительна, сложна, ужасна, исторична, истерично национальна  и  пронизана
паузами, я предпочитаю лишь вкратце пересказать е„  вам,  дорогие  читатели,
потому что с вашими тампонами в тиховарках вместо  мозгов,  вам  потребуется
шестьдесят четыре года на то, чтобы в ней  разобраться.  Вы  слушаете  меня,
ребята? Оттопырьте лопушата, скрестите ручки на слюнявчиках и  сосредоточьте
все ваше внимание, не волнуйтесь, я его не съем!
   Итак, в середине прошлого века в Японии правил мудрый и добрый  император
Твояжитуха-Покайфу. У бога-монарха был лишь один недостаток (да и недостаток
ли?)-он  очень  любил  приударять  за  служанками.  Несмотря  на  весь  свой
божественный статус, он наградил пацан„нком одну из них-прекрасную,  нежную,
восхитительную Гандболфе. Суровый закон Шоконата гласил:  женатый  император
не может признать своего внебрачного  отпрыска.  И  монарх  выдал  Гандболфе
замуж за богатого наследника из семьи Бяку-Хамури.
   - Это был ваш дед? - спрашиваю я.
   - Мой отец,- поправляет меня старик.
   - Отец? Так сколько же вам лет?
   - Девяносто два года.
   - Я бы вам их никогда не дал,-делает комплимент  Берю.-Вы  не  тяните  на
свои годы.
   -   Значит,-восклицает   Рульт,-   Вы-    внебрачный    сын    императора
Твояжитуха-Покайфу?
   -Да!
   - Вот те на!  -  ликует  Берюрье.-  Кто  бы  мог  подумать,  что  в  один
прекрасный день я поделюсь своей кровью с вице-императором?!
   Бяку-Хамури продолжает свой рассказ:
   - Вместо того, чтобы отказаться от ребенка добрый  император  всей  душой
полюбил его.  Несмотря  на  то,  что  закон  Шоконата  запрещает  императору
признавать в таких случаях свое отцовство, Твояжитуха-Покайфу  сумел  обойти
это затруднение. За несколько часов до своей смерти он подписал  конверт  на
Шоконатском языке:
   "Плоду моей плоти - любимому Бяку".
   И внизу подписал на современном японском: "На сохранение Бяку  Хамури  во
дворце Йокогамы".
   Он наклеил императорскую марку и поручил своему  камергеру  Вава-Мояшкура
доставить  письмо  по  назначению,  что  тот  и  сделал.  Но  камергер  знал
шоконатский  язык,  и  когда  император  умер,  поспешил  поделиться  тайной
покойного    с    новым     императором     Этолото-Киднякмоно.     Преемник
Твояжитуха-Покайфу  понял  опасность,  которую  представляло  для  него  это
письмо, и направил за ним своих слуг во дворец Бяку Хамури. Слуги  выполнили
поручение. Конверт вернулся в  императорский  дворец,  где  его  спрятали  в
секретных архивах, так как  в  законах  шоконата  говорится,  что  тот,  кто
уничтожит текст, написанный рукой императора, будет после смерти воплощаться
в свинью на протяжении ста тысяч поколений.
   Старик закрывает глаза. Его одолевает усталость. Учитывая его возраст,  в
этом нет ничего удивительного.
   Я отвожу врача в сторонку.
   - Вы не могли бы сделать ему ещ„ одну инъекцию сердечного стимулятора?
   У него  как  раз  находится  при  себе  отличное  стимулирующее  средство
британского производства  "Тони-Армстронгджонз"  на  базе  гипосульфита.  Он
вкалывает его Бяку Хамури, в следствие чего тот оживляется и находит в  себе
силы продолжить повествование.
   Предатель всегда остается предателем. Негодяй-камергер, предавший  память
своего императора Твояжитуха-Покайфу, имел слишком длинный язык и поведал  о
тайне конверта не только своему новому хозяину, но также и своим любовницам,
которые, в свою очередь, рассказали об этом другим своим любовникам,- и  вот
уже новость разнеслась по свету. Конечно, камергер за  это  был  наказан,  и
весьма болезненным способом: ему надрезали сантиметров на шестьдесят живот и
перед тем, как его зашить, не забыли насыпать туда красного  перца;  тем  не
менее, тайна стала достоянием определенной части населения.
   Прошли годы. Бяку-Хамури узнал, что он-  сын  императора,  но  для  того,
чтобы доказать это, требовалось официальное доказательство, которым  являлся
тот пресловутый конверт. Увы! Он был надежно погребен в  подземных  тайниках
дворца. К власти пришла новая династия, и инцидент был забыт.  Всеми,  кроме
Бяку Хамури, который на протяжении всей своей жизни  обсасывал  эту  горькую
пилюлю. И вот в один прекрасный день...
   В тот прекрасный день на прошлой  неделе  японское  посольство  в  Париже
организовало  выставку  произведений  древнего  японского  искусства.   Союз
филателистов попросил, чтобы на экспозиции был  выставлен  первый  экземпляр
личной марки императора.  Она  представляет  собой  такую  филателистическую
редкость, что е„ ещ„ никто не видел.
   Японское правительство знало, что такая марка существует в  императорском
дворце-та самая, которая была наклеена на знаменитый конверт, смекаете,  мои
ягнятки?
   После некоторых колебаний, было  решено  в  целях  повышения  культурного
престижа Японии послать  конверт  на  в