и мои люди облазили до самого верха каждую липу...
     - То есть, - ворчу я, - настоящая загадка?
     - Я бы назвал так, мсье комиссар.
     - Пришлите ко мне патрульных.
     - Сейчас, мсье комиссар.
     Он удаляется. С пожаром удается справиться. Появившимся наконец пожарным нет необходимости разворачивать шланги, чтобы залить потухающие угли. Ущерб ограничивается заменой части крыши и побелкой стены.
     Генерал вернулся в гостиную и закурил длинную, как бильярдный кий, сигарету. Он задумчив и озабочен. Я украдкой смотрю на него, как карманный воришка, спрашивая себя, что он может думать о своей французской полиции генерально (это как раз то слово) и о комиссаре Сан-Антонио в частности.
     И тут объявляются два полицейских из мигалки.
     - Кажется, в момент взрыва вы как раз только что объехали вокруг особняка?
     - Да, мсье комиссар.
     - И вы не заметили ничего необычного? Запоздавшего прохожего, странные звуки?
     - Абсолютно ничего! - подтверждает один из полицейских пылким жестом отрицания и акцентом из Саоны-и-Лауры! - Я пользовался мобильным прожектором моего авто (тоже, кстати, мобиль), у которого широкий радиус действия. Все вокруг было очень спокойно. Я даже сказал напарнику Амбалуа, он не даст соврать: "Амбалуа, эта ночь напоминает мне ночь моей свадьбы".
     Я рассматриваю Амбалуа. Это представитель полицейской элиты: пустой взгляд, мощные плечи, гнойничковый лишай и алюминиевая бляха за будущее-прошедшее и ближайшее-последнее.
     - Если бы кто-нибудь притаился, например, в кювете, - предполагаю я, - он бы мог ускользнуть от вашего внимания и, как только вы проехали, мог бы метнуть зажигательные гранаты в дом.
     - Да нет же, - говорит Амбалуа, - вокруг нет никаких канав, потом там стена... И потом деревья... И потом... И потом е-к-л-м-н!.. Я больше не знаю, как выразиться.
     - Не пролетал ли здесь самолет в ту минуту, когда - Нет!
     Оба сыщика думают про себя, что я начитался книжек Тентена и у меня поехал чердак. Действительно, я нигде не видел, чтобы самолет бросал маленькие смешные бомбочки среди ночи на какой-нибудь особнячок. Я сказал это, чтобы поговорить, мы ведь просто болтаем, не так ли?
     - Очень хорошо, спасибо!
     Они щелкают каблуками, подносят свои аппараты для ловли шпаны и исчезают. Генерал растворяется за пеленой голубого, очень душистого дыма. Эти перекладины от стула - настоящий табак, он привез их прямиком из Ла Хаваны.
     - Вы выглядите очень много растерянным, dear? - замечает он.
     - Признайтесь, что это сбивает с толку. Вы видели меры предосторожности, которые были приняты? Это покушение в самом деле необъяснимо, и я спрашиваю себя, может, мы стали жертвами нового изобретения?..
     - Новые изобретения немного разрушительнее, - заверяет Бигбосс, который немного разбирается (немного trust, потому что он америкашка) в этом предмете.
     Он прав.
     - Я очень сожалею, мой генерал. И хочу просить у вас разрешения удалиться. Разумеется, мои люди останутся здесь.
     - О! В этом нет необходимости! - иронизирует высший чин.
     Я сыт по горло! Мы заканчиваем шейк-хендом, и я откланиваюсь, как продавец подержанных машин, которому подсунули каракатицу под видом последней модели Кадиллака.
     Я звоню, чтобы сообщить о своем провале Старику. Пока он еще не успел проявить свои чувства, я предупреждаю, что с меня хватит и я готов на десять лет вернуться в группу отборных грудничков. Именно он поддерживает меня, вместо того чтобы накрахмалить хохотальник.
     - Сан-Антонио, когда человек обладает вашими достоинствами, таким блестящим прошлым и еще более блестящим будущим, он не имеет права признавать себя побежденным.
     Я кладу трубку, в ушах как будто застряли звуки Марсельезы.

***

     На следующее утро, когда я появляюсь в конторе, то застаю Пино, оживленно беседующего с худым и длинным типом, который, должно быть, хранит свои ночные рубашки в чехлах от зонтиков.
     Мой доблестный коллега представляет.
     - Мсье Скальпель, помощник доктора Гнилюша из Института!
     Черт! Академик шлет мне курьеров, хотя до моего юбилея еще далеко.
     Но худой рассеивает это недоразумение, добавляя:
     - ..из судебно-медицинского института. Я протягиваю ему руку, и, к моему великому изумлению, он сжимает ее, не вскрывая.
     - По какому поводу? - спрашиваю я. Он черпает из кармана толстый конверт.
     - Доктор Гнилюш произвел вскрытие мужчины, которого вы прислали вчера...
     - Кайюка! - говорит Пино.
     - Но, - говорю я удивленно, - я не просил делать вскрытие!
     - Ах! - бормочет Скальпель. - Доктор подумал... Как бы то ни было, он обнаружил, что смерть произошла от всасывания цианистого соединения...
     - Спасибо за открытие, - скриплю я, полный горечи.
     - Он также обнаружил в желудке покойника вот это! И небрежно похлопывает по конверту.
     - Что это такое?
     - Листок бумаги...
     - Листок бумаги, в желудке?..
     - Он проглотил его примерно за час до смерти. Желудочный сок уже начал...
     Я уже не слушаю. Нервно вспарываю конверт. В целлофановом пакетике я нахожу маленький прямоугольник зеленоватой бумаги, который судмедэксперт постарался развернуть. Печатные буквы различаются еще так же, как и другие, написанные от руки, но сам текст неразборчив.
     Я протягиваю документ Пино.
     - Отнеси это в лабораторию, пусть они срочно расшифруют.
     - Я вам больше не нужен? - спрашивает Скальпель.
     - Нет. Поблагодарите доктора от моего имени, его почин, возможно, позволит нам покончить с очень запутанным делом.
     После того как нитевидный ушел, я делаю несколько гимнастических упражнений. Честное слово, я чувствую себя помолодевшим лет на десять!

Глава 14

Что называется, поймать ветер в крылья парусов

     - Знаешь, кого ты мне напоминаешь? - говорит Пино, наблюдая, как я хожу взад-вперед, сложив руки за спиной, в передней лаборатории.
     - Нет.
     - Молодого папашу, который ждет в коридоре роддома, кто же у него родится.
     Я даю ему такую отповедь, которая, несмотря на свою мягкость, заставляет его моргать глазами.
     - Что-то в этом роде. Я спрашиваю себя, это будет мальчик или девочка? Пино! Какой скверной работенкой мы занимаемся, а?
     - Ты считаешь? - лепечет он.
     - Ну, давай посмотрим. Мы портим себе кровь из-за вещей, которые нас не касаются. Мы проводим ночи под открытым небом, получаем плюхи и без сахарной пудры! - а иногда и пулю в шкуру, не имея даже надежды заработать на три франка больше просто потому, что это так!
     Он дергает кончик уса, потом сковыривает чешуйки, засохшие в уголках глаз.
     - Что ты хочешь, Сан-А, это как раз то, что называют призванием.
     Кто-то становится кюре или врачом, а кто-то военным или депутатом...
     Это жизнь!
     - Она отвратительна! - брюзжу я. - Бывают дни, понимаешь, старик, когда даже дети не умиляют меня. Я вижу их позже, как будто смотрю через очки, которые позволяют заглянуть в их будущее. Эти белобрысые сорванцы хохочут, носятся в коротких штанишках, играют в классики или в космонавтов, а я их вижу такими, какими они станут в сорок лет, с брюхом и обрюзгшим лицом, ревматизмами и предписанным режимом, с мыслями от зарплаты до зарплаты и мерзким взглядом, который оставляет след, похожий на слизь улитки.
     - Видно, что ты плохо спал, - утверждает Пино. - Твои нервы на пределе, мой мальчик!
     - Ты что, думаешь, это от нервов?!
     - Или желчь! Мы даже не можем себе представить, какое место в нашем существовании занимает печеночная желчь. Уж я-то знаю, послушай меня.
     Мой организм не терпит сардин в масле, алгебраик я, как теперь говорят...
     - Аллергик!
     - Если хочешь, ну вот, когда я имею несчастье их поесть, на следующий день так страдаю, что мне хочется избавиться от самого себя!
     - Тогда зачем ты их ешь?
     - Чтобы проверить, - проникновенно объясняет Пинюш. - Чтобы проверить, продолжается ли моя алжирия. Мне все время кажется, что она должна пройти... И каждый раз вижу, нет, она не прошла. Тоска!
     Любопытно, да?
     Появление рыжего избавляет меня от необходимости выслушивать эту кулинарно-сардино-масляную философию.
     Рыжий ухмыляется. Его веснушки сверкают, как велосипедные отражатели.
     - Вы знаете, что это была за бумаженция? - вопит он голосом глухопера.
     - Нет! - реву я.
     - Ладно, раз вы знаете, то скажите! - обиженно говорит он.
     Я прижимаю губы к отверстию его микрофона и кричу так громко, как только позволяют мои голосовые связки:
     - Я говорю, что ничего об этом не знаю, долб...!
     - Это не доллар, - говорит он. - Это квитанция камеры хранения.
     Он добавляет:
     - Камера хранения вокзала Сен-Лазар, номер восемьсот восемьдесят семь, я не смог восстановить только дату, потому что не хватает кусочка.
     Он собирается продолжать, но я уже зацепил крыло крестного Пино и тащу его к лифту, заталкиваю в клеть, влезаю сам, закрываю дверь и, глядя в глаза Преподобного, произношу:
     - Ты видишь, Пино, это был пацан!

***

     У служащего камеры хранения - свободный час, который он использует, чтобы подкинуть в топку уголька (как говорят машинисты). Уже за пятнадцать метров догадываешься, что парень любит чеснок, а в двух шагах уверен, что он от него без ума. Это славный малый с черными усами. A priori, деталь эта может показаться банальной, и все же я хочу заметить, что, действительно, черные усы встречаются реже, чем нам кажется. Его усы напоминают рисунок тушью, выполненный китайским националистом.
     - У меня была ваша квитанция на багаж номер восемьсот восемьдесят семь, - говорю я ему, мило улыбаясь, - но я ее потерял. В любом случае, вот дубликат, сделанный по всей униформе.
     И показываю ему удостоверение сколько-то сантиметров в длину на столько-то сантиметров в ширину, снабженное моей фотографией и представляющее меня в качестве (если таковое имеется) легавого.
     Парень перестает жевать.
     - Надеюсь, меня не собираются впутать в историю с кровавым чемоданом! - говорит он, откладывая в пыль стеллажа свой сандвич с рубленой свининой по-овернски.
     Он объясняет:
     - В тридцать восьмом у меня уже был случай, когда на складе оказалась разрезанная на куски девчонка. Вы знаете? Оказывается, отчим раскроил ее, потому что она не хотела уступить его настояниям!
     Я нервно пианирую на деревянном прилавке.
     - Речь не идет о расчлененной даме. Принесите мне посылочку восемьсот восемьдесят семь...
     Он все же идет за ней вместе со своим сандвичем и черными усами.
     Минутой позже он появляется из чемоданных катакомб, неся в руках коробку размером с картонку для обуви.
     - Она небольшая, но тяжелая! - объявляет он. Я взвешиваю предмет в руке. В самом деле, он весит добрых с десяток кило.
     - А если там бомбы? - спрашивает служащий с испугом над и под усами.
     - Это очень похоже на правду, - подтверждаю я. Я кнокаю на коробку.
     Она имеет застежку с замком и на крышке металлическую ручку, чтобы удобнее было носить.
     Единственное украшение на ней - это ярлык камеры хранения. По нему я узнаю, что ящик был сдан позавчера. В моей голове раскручивается стереокино.
     - Послушай, Пинюш, - говорю я. - Вот что мы сейчас сделаем. Ты останешься здесь и будешь наблюдать. Я мчусь в контору, чтобы со всеми необходимыми предосторожностями составить опись содержимого ящика.
     Освобождаю его и живо возвращаю тебе. Если кто-нибудь явится, чтобы его забрать (и на этот раз я оборачиваюсь к едоку чеснока), позвольте ему вас убедить. Вам расскажут какую-нибудь дурацкую историю, а вы, хотя и лучитесь интеллектом, сделайте вид, что поверили, и отдайте ящик, ясно?
     - Ясно! - произносит потребитель зубков чеснока.
     - Что касается тебя, Пинош, ты знаешь, что придется делать?
     - Знаю, - цедит Пино, - не беспокойся, я буду следовать за этим типом, как тень!
     Успокоенный, я беру курс на контору, косясь на таинственный ящик, мирно лежащий рядом на сиденье.

***

     - Ке зако? - спрашивает Берюрье, который изучает иностранные языки.
     - Сейчас узнаем, - говорю я, слагая свою ношу на письменный стол выдающегося сыщика.
     Я говорю себе, что было бы благоразумнее вызвать саперов, чтобы вскрыть ящик, но, в конце концов, если его доверили камере хранения на вокзале (место, где не особенно церемонятся с вещами), значит, не очень боялись толчков. Вооружившись своим сезамом, я начинаю ковыряться в замке. Он прочный, но простой, как проза Вольтера. Для того чтобы найти общий язык с механизмами, мне нужно не больше времени, чем электронному мозгу, чтобы умножить скорость корабля на возраст его капитана. Я поднимаю крышку, к моему большому изумлению, вижу, что она сантиметров десять толщиной, и начинаю беспокоиться. Под ней вторая крышка или, скорее, прокладка из пробки, которую я осторожно снимаю. Во время этой работенки мой мотор крутит на полных оборотах!
     - Это что, мороженица? - спрашивает любопытный бойскаут.
     Мой острый взгляд погружается в ящик. Нет ничего более унизительного, чем открыть ящик, уставиться на его содержимое и не врубаться, кто, что, для чего это такое.
     Как в известной загадке: "Что это такое - зеленое, в перьях, живет в клетке и кричит ку-ка-ре-ку?" Ответ: "Селедка, которую покрасили, вываляли в перьях и посадили в клетку. А ку-ка-ре-ку - это для того, чтобы вы не догадались сразу!" В нашем случае вопрос будет таким: "Что это такое - черное, гладкое с одной стороны, перепончатое с другой, с крыльями, лапками и похоже на крохотные сложенные зонтики?" Ну?
     Попытайтесь отгадать, постарайтесь не спрашивать. Не знаете? Даю вам одну минуту! Начали, да? Время пошло! Как? Вы говорите, что не стоит?
     У вас мозговая гипертрофия, которая изнашивает вашу сердечносо-судистую систему и разрушает эритроциты? Хорошо, тогда отдайте ваши мозги зарытой собаке, и, когда она сожрет их, я сообщу вам ответ по телефону! Хватит? Ну ладно! Эти черные штуковины, гладкие с одной стороны и т, д., это - дохлые летучие мыши! Чудесно! Должен сказать, что я был готов ко всему, кроме этого! Если бы я нашел в этом ящике баночки с медом, подержанные вставные челюсти, череп Луи XIV, когда он был еще ребенком, невинность Жанны д'Арк, закон Архимеда, ключ к свободе из кованой стали, все это было бы мне понятно. Но это! Мертвые летучие мыши! Скажите, для чего?
     - Что ты об этом скажешь, Толстый? - бормочу я. Он пожимает плечами, вот и весь его ответ.
     - Эти козявки слишком долго ждали в камере хранения. Но с чем их едят?
     Преодолевая отвращение, я цепляю одну из них пинцетом и разглядываю на свету. Это превосходная летучая мышь. А что? Упитанная, с ужасными крыльями, настоящая реклама для театра "Гран Гиньон".
     - Омерзительно! - утверждает Берю.
     Чтобы дополнить это отвращение, я опорожняю коробку на его бювар.
     Образуется премилая куча летучих мышей. Толстый убегает на другой конец комнаты, падает на мое вертящееся кресло, как жалкий раненый сокол.
     - Ты что, совсем псих?! - протестует он.
     - Извини меня, - отрезаю я, - но я должен вернуть тару, по ней плачет камера (это как раз то слово).
     Я выхожу, чтобы вручить ящик посыльному. Заметьте, что я не тешу себя иллюзиями: дружки Кайюка должны верить, что зверушки на месте. Я уже убедился, что нельзя оставлять без внимания ни одной мелочи, особенно чистоту юных дев. Я загружаю ящик и передаю посыльному Лопнодонесси (корсиканцу), чтобы он отвез его на вокзал Сен-Лазар так быстро, как позволяет городской транспорт, предоставленный в распоряжение парижан.
     Он говорит: "Банко" (большинство корсиканцев говорят на монакском), и садится верхом на велосипед.
     Вместо того чтобы вернуться в кабинет, я поднимаюсь к Старику, чтобы ввести его в курс дела. Согласитесь, есть от чего заработать головную боль. В конце концов, не каждый день приходится видеть подобных животных упакованными, которые к тому же сданы в камеру хранения, как чей-то багаж. В дорогу отправляют летчиков, в дорогу отправляют мышек, но редко летучих мышей. В любом случае я первый раз вижу такое.
     Я излагаю дедушке дополнительную информацию, он внимательно меня слушает, потом раздается легкий летучий смешок.
     - Черт побери, Сан-Антонио, эти зверушки служили подопытными кроликами.
     - Вы думаете?
     - Наверняка за этим стоит деятельность какой-то подпольной лаборатории, где проводятся подозрительные опыты. Надо, чтобы вы ее обнаружили, мой дорогой друг.
     - Я постараюсь, шеф!
     Он в прекрасном настроении. Я удостаиваюсь сердечного похлопывания по плечу.
     - Вы на правильном пути, поверьте мне!
     - Хотелось бы, чтобы это было действительно так, патрон.
     Я покидаю его кабинет в лучах северного сияния, озарившего наши отношения.
     Шагаю по вонючему коридору, который ведет в мой кабинет, как вдруг мой слух поражают вопли, несущиеся оттуда. Я легко узнаю мощный, вибрирующий от жира голос Берюрье. От этих криков дрожат переборки. Я бегу. Дверь распахнута, я теряю дар речи, как сказал бы Франсуа Мориак, если бы здесь присутствовал хоть один. Мои летучие мышки воскресли и мечутся, как безумные, вокруг Толстого, цепляясь за его котелок (днем бедняжки слепы, не так ли?) или ударяясь об оконный переплет. Верю описывает линейкой фехтовальные мулине и уже прикончил с полдюжины.
     - Помогите! - ревет Опухоль. - Помогите, а то эти дряни выцарапают мне зенки!
     Сбегаются сотрудники. Мы вооружаемся шляпами, которые служат как сачки для бабочек, и наконец нам удается обезвредить эскадрилью. Поле битвы представляет собой отвратительную картину. Воистину, создавая летучих мышей, Господь забыл об эстетике. В этот день он перепутал чертежи.
     - Отнеси этих ужасных зверей в лабораторию, - говорю я. - Пусть их пока поместят в соответствующее место! Толстый стал лиловым, как епископ в парадном наряде.
     - Если я не подхвачу желтуху, - бормочет он, - значит, мне повезло.
     - Ты ведь даже не знаешь, что это такое, - успокаиваю я.
     Он говорит, что все же, чтобы успокоиться, пойдет хлопнет рому внизу; у меня не поворачивается язык, чтобы запретить ему. К тому же я счастлив, как дурачок. Снимаю телефонную трубку.
     - Патрон, - говорю я Старику, - мне в голову пришла одна идея, могу ли я снова зайти к вам?
     - Сан-Антонио, вы всегда желанный гость, - бросает мой начальник.
     - Как в горле кость, - добавляю я, положив треплофон на хромированный рычаг.

***

     - Итак, что это за блестящая идея? - сразу атакует Стриженый.
     Он чистит своими ногтями свои ногти. Блестящие манеры.
     Я описываю ему берюрьенское приключение.
     - Только этого нам не хватало! - восклицает он. - Воскресшие летучие мыши!
     - Нет, шеф. Хотя и явились они с вокзала Сен-Лазар, я не думаю, что они воскресли, как он. Чудеса происходят только один раз, вы это знаете. Я думаю, что они были просто в состоянии зимней спячки. И их поместили в холодильный ящик, потому что это идеальный способ перевозить их, не привлекая внимания.
     - Вы горите на работе! - подтверждает хозяин. Согласитесь, подобная манера говорить не соответствует обстоятельствам.
     - Но это еще не самая блестящая идея, патрон! Он похрустывает суставами.
     - О! О!
     - Нет, я, кажется, разгадал, как на самом деле использовали этих крылатых млекопитающих!
     - Я слушаю!
     - Они не предназначались для лаборатории...
     - А-для-чего-же-в-таком-случае? - говорит Старик так быстро, что мне кажется, будто он выражается на венгерском.
     - Шайка Кайюка пользовалась ими для того, чтобы устраивать поджоги у американцев. Вот почему пожары происходили только по ночам; вот почему они всегда начинались с краю крыш; вот почему, наконец, самые прочные полицейские кордоны не могли их предотвратить. Террористы нашли способ прикреплять к летучим мышам маленькие зажигательные бомбы. Вечером они оживляют их, просто помещая в комнатную температуру, и везут поближе к избранному объекту. Летучие мыши по прошествии получаса - время, которое понадобилось им в