она.
   -Да...
   Она мне лукаво подмигнула.
   - Свою подружку?
   - Нет, старого товарища по оружию! Мы вместе воевали и возможно  придется
повторить... Когда имеешь привычку, от нее трудно отделаться, вы знаете!
   С этими словами  я  покинул  бар  и  направился  к  посадочной  площадке.
Серебристая точка блестела в небе, похожая на осколок солнца*. Точка  гудела
и приобретала очертания... Самолет медленно заходил на посадку, описывая  на
горизонте гармоничную траекторию... Затем он мягко сел в  конце  поля  и  не
спеша стал приближаться, распластавшись, как доисторическое животное.  Стали
видны винты, они вращались все медленней и наконец остановились. Я ждал.
   Сказать вам, что я чувствовал себя  в  своей  тарелке,  было  бы  сильным
преувеличением.  Всегда  испытываешь  чертовское  неудобство,  когда   ждешь
определенного господина для сведения с ним счетов.
   Влефта не заставил себя долго ждать, появившись вторым на верху трапа. Со
своего поста наблюдения я его легко узнал. На  нем  было  толстое  верблюжье
пальто, в руках он держал солидный  кожаный  портфель.  Это  был  высокий  и
бледный молодой человек. Он был без шляпы, и его  длинные  космы  падали  на
шею.
   Он быстро спустился по ступеням и направился к таможенному посту. Тогда я
увидел  громадного  типа,  вышедшего  из   стоявшей   невдалеке   машины   и
приближавшегося к нему. Вновь появившийся был смугл, цвета старой бронзы. Он
был лыс и одет весьма нескромно. Тигриный коготь, воткнутый в узел  красного
галстука, завораживал взгляд.
   Выйдя из таможенной, Влефта приблизился к громадине. Обмен рукопожатиями.
Албанец казался мрачным. Может быть, у него предчувствие? Его компаньон  был
похож на пирожок, только что вынутый из фритюра... Он потел  жиром  из  всех
пор.
   Оба садятся в авто громилы. Я тотчас  бросаюсь  к  своему  и  пускаюсь  в
дорогу, опережая их на несколько десятков метров. У них "Альфа -  Ромео".  С
одной стороны, это меня тревожит, потому что эти сундуки очень быстроходные,
с другой стороны, это меня устраивает, потому что у него тонкий кузов.
   Они меня обгоняют. На какой-то момент я испугался, что они  испортят  мне
всю обедню, но они не стали ничего  делать  и  продолжали  катить  спокойно,
по-стариковски, со скоростью восемьдесят километров в час.
   Я немного подождал, а затем, когда мы стали приближаться  к  перекрестку,
нажал  на  акселератор.  Стрелка  спидометра  рванулась   слева   направо...
Девяносто, сто, сто десять... Я готов был к обгону, и оба пассажира  "Альфы"
ничего не подозревали. Неожиданно я устремился на  них,  как  будто  потерял
управление. Хочу вам сказать, что это производит странное впечатление.  Надо
быть япошкой, чтобы играть в человека-торпеду... Я  видел,  как  уменьшается
разделяющее нас расстояние и увеличивается зад "Альфа  Ромео".  Мой  домовой
сказал мне: "Вцепись в баранку, Сан-Антонио, и целься в стекло..."  Было  бы
глупо разбить башку о свое же стекло.
   Удар был точен! Я их припечатал с треском, который  мог  разбудить  целую
палату каталептиков. "Альфа", потеряв контроль, вылетела с проезжей части  и
ударилась о стену справа. Мой "Мерседес" вынесло вперед,  и  он  остановился
поперек дороги.
   Потливый громила и Влефта были оглушены. К нам сбегались  люди.  Я  вынул
свою хлопушку из внутреннего кармана и приставил к Влефте. Он  вытаращил  на
меня глаза. Я нажал на гашетку три раза, и его глаза погасли. Пирожок  рядом
с ним больше не шевелился и стал бутылочно-зеленого цвета. Я быстро подобрал
с колен Влефты кожаный портфель.  Почему  я  это  сделал?  Я  не  смогу  вам
объяснить точно. Без сомнения, чтобы оправдать свои действия в  глазах  типа
из сети Мохари.  Чтобы  он  поверил,  что  целью  содеянного  было  выкрасть
портфель.
   Я действовал с таким проворством, что сбежавшиеся  прохожие  не  заметили
моего смертоносного жеста. И только когда я взял курс на вторую машину,  они
почуяли что-то неладное и что  дело  идет  не  просто  об  обычном  дорожном
происшествии! Я услышал крики:
   - Задержите его!
   Я ринулся вперед... Бравый почтальон преградил мне путь. Я ему врезал  по
шарам, и он осел на свою сумку с почтой.
   Я достиг колымаги. У "Порша" стартер заводится с пол-оборота. Впопыхах  я
забыл включить контакт. Наконец мотор заработал. Я врубил вторую и нажал  на
акселератор, резина завизжала. Машина рванула и устремилась вперед. Я жал на
всю железку.
   Мерзкая зеленая трусость скрутила мой тонкий кишечник. Итак,  я  выполнил
свою миссию, но теперь меня преследуют. Человек двадцать видели  меня,  и  у
них было время запомнить номер машины.  Вскоре  швейцарские  полицейские,  у
которых не слишком много дел, пустятся по пятам за вашим другом. Буду ехать,
пока возможно... Я обгонял машины, пересек железнодорожный переезд и  выехал
на главную дорогу.
   Какое-то мгновение я был в нерешительности... Что  выбрать:  возвращаться
ли в Берн или направиться во Францию?... Второе меня прельщало  больше,  как
вы догадываетесь, только это было опрометчиво, так как,  если  я  пущусь  по
проселкам, то незамедлительно натолкнусь на полицейский кордон. А  это  было
бы очень плохо для  моего  здоровья.  Фелиси  выкармливала  меня  на  смесях
Нестле, и было бы глупо свети на нет годы стараний одним неверным движением.
   Итак, я выбрал возвращение в Берн... Я проехал рабочий квартал и оказался
в городе. Я заметил сломанные ворота, плохо закрывающие  въезд  в  брошенные
владения. Я вышел из машины, открыл их, въехал  и  спрятал  тарантас  позади
полуразвалившейся стены. Я снял шляпу и плащ, надел очки и взял портфель.  Я
разглядывал брошенное владение на ученый манер,  как  архитектор,  пришедший
составить план Версаля.
   Еще раз я воспользовался трамваем. И вот я в городе, совершенно свободен.
Если я не идиот, то мне необходим билет  до  Пантрюша.  Потому  что  я  того
мнения, - это мнение и моего домового, - что у  бернских  полицейских  скоро
будет большая суматоха. Эти господа развернут большие  маневры,  чтобы  меня
задержать.
   Гордый, как школьник, я вошел  в  вокзал.  В  это  время  всегда  большое
оживление. Я приблизился к кассе и взял билет первого класса  до  Парижа.  С
билетом в кармане мне показалось, что я уже там. Снабженный куском  картона,
я справился по табло, когда  отходит  поезд,  и  увидел,  что  мой  экспресс
отправляется через два часа.  Это  меня  не  устраивало,  так  как  терялось
слишком много времени. Мне бы не помешало скорее очутиться подальше.
   Такое мертвое время  особенно  прискорбно,  потому  что  вокзал  является
идеальным местом для слежки. Как только появляется  удирающий  куда-то  тип,
его всегда поджидают у перрона вокзала... Ну что ж, будем надеяться, что мой
ангел-хранитель купил себе новый кусок замши, чтобы начистить мою путеводную
звезду!
   Я накупил газет, которые  служат  прекрасной  ширмой,  и  сел  в  буфете,
заказав  стакан  вина  "Нешатель",  бутерброд  с  сыром,  и,  раскрыв   одну
газетенку, содержание которой мне было совершенно безразлично, заставил себя
читать фельетон.
   Листок рассказывал сногсшибательную душераздирающую историю  о  маленькой
девочке, найденной на  паперти  церкви  лейтенантом-кавалеристом.  Лейтенант
поручил девочку своей бабушке, чтобы она ее вырастила. На  настоящий  момент
крошка выросла. Она только что сдала  экзамены  на  бакалавра,  а  лейтенант
вернулся из колоний, где он открыл большие залежи жевательной  резинки.  Она
стала столь хороша, что экс-лейтенант, еще молодой для  своих  лет,  хоть  и
вернулся издалека, не мог опомниться от этого.  Это  мужчина  тридцати  пяти
лет, у которого было состояние, светлые усы, военные  медали  и  упорство  в
достижении своей  цели.  Он  был  потрясен  агрессивным  бюстом  молоденькой
девушки, и все идет к тому, что он на ней женится, если только у  автора  не
случится приступа печени  при  окончании  романа,  или  в  потайном  кармане
галстука офицера не обнаружится документа о том, что малышка  не  кто  иная,
как его незаконная сестра...
   Слова "продолжение  следует"  дали  волю  моему  воображению.  Я  оглядел
внимательным взглядом вокруг себя. Кажется, все спокойно. Официант,  который
меня обслуживал и, как мне показалось, принадлежал к  гомосе-кам,  застыл  в
экстазе перед фото на обложке самого красивого в мире атлета.
   Я оторвал его от созерцания, потребовав еще стакан белого. Это ординарное
вино веселило, как  детский  хоровод*.  Мне  необходимо  было  отсидеться  в
буфете. Надо было выбросить из памяти ошалелый взгляд бедняги Влефты,  когда
он покосился на мою хлопушку...
   Каково ремесло! Если б я поступал по своей воле,  я  бы  послал  подальше
Старика, органы, всякие задания... Но стоит голосу разума возопить об  этом,
как пальцы моего безрассудства тотчас затыкают мои граммофоны.
   Прошел час. В секторе все нормально. Люди входят и выходят, не обращая на
меня внимания. Я пытаюсь прочитать новости. Буквы прыгают  перед  глазами...
Нервы напряжены до предела. Как говорит один из моих друзей, Фернан-Горячка,
когда  появляется  фединг  в  спинном  мозгу,  неплохо  осознать,   что   ты
существуешь потому, что думаешь.
   Я отложил лживый листок. На меня что-то нашло, когда в этот  момент  трое
слишком крепко скроенных парней вошли в буфет.  Этим  малышам,  верьте  мне,
больше всего подходила каторга.

   Я ни минуты не сомневался, что эти злобные гориллы  по  мою  душу.  Когда
оказываешься в роли дичи и пробираешься  в  вокзальный  буфет,  стараясь  не
очень-то высовываться, то поневоле выпускаешь большой перископ, чтобы никого
не прозевать.
   Пока что они вглядывались в глубину большого зала. Народу было  много,  и
это требовало от них особого внимания. Я сделал знак  гарсону.  Он  подошел,
закрыв меня как ширмой. Я рассчитался, болтая, чтобы выиграть время.  Справа
я увидел дверь, ведущую в туалеты. У меня оставалось ровно столько  времени,
чтоб уйти туда, пока стрелки не обернулись.
   Вобрав голову в плечи, я устремился туда  и  закрылся  в  одном  из  этих
уединенных мест, которые увековечили славу императора Веспасиана.
   Время выиграно... Но только время, так как я могу провести  остаток  моих
дней в этих кафельных стенах. Я сел  на  откидную  крышку  и,  чтобы  как-то
рассеять свое нетерпение, открыл кожаный портфель, раздобытый с  колен  моей
жертвы.
   В нем была куча вещей. Во-первых, бумаги на английском языке,  которые  я
не мог разобрать, не являясь полиглотом. Во-вторых, карта  Северной  Африки,
испещренная голубыми карандашными крестами с  красными  буквами.  В-третьих,
чек на миллион швейцарских франков, выписанный неким Магибом на  Федеральный
банк в Берне. Чек находился в конверте из бристольского картона, на  котором
ничего не было написано. Он был выписан "на предъявителя", что потрясло, как
вы  догадываетесь,  все  мое  банковское  мировоззрение,  ибо  один  миллион
швейцарских  франков  равен  примерно  ста  миллионам  французских.   Можно,
конечно, оплакивать девальвацию наших бумажек, но надо признать и то, что  с
такими бабками можно позволить себе хорошее жаркое с корнишонами вокруг!
   Сто миллионов на предъявителя! Сто миллионов, которые  первый  встречный,
я, например, может взять и получить! У меня закружилась голова.  Нет,  я  не
жадный, это не в моем духе. Я из тех, кто считает, что не надо  иметь  много
денег, но важно, чтоб их было достаточно. Лично мне их  всегда  хватало  для
приличного существования, накормить Фелиси и оплатить  кофе  со  сливками  и
рогаликом для женщин, которые были добры ко мне.
   Но мы живем в прогнившую эпоху, управляемую деньгами, - это не секрет  ни
для кого - и чек  такого  достоинства  впечатляет  так  же,  как  Ниагарский
водопад.
   К моему удивлению, я забыл, где нахожусь! Уже несколько раз  дверцу  моей
ложи дергали. Возможно, кому-то очень приспичило. Я свернул бумаги  и  сунул
их во внутренний карман, сложил карту вдвое и пристроил  ее  в  недрах  моей
куртки... Чек я положил в свой бумажник.
   По  моему  мнению,  Влефта   вез   для   организации   Мохари   субсидию,
ассигнованную делу египетским толстосумом. Все будет  шито-крыто,  если  мне
удастся получить монеты! Они из меня сделают бездельника, эти парни!
   Я рискнул выйти из туалета. Вышел без сожаления, поскольку в  этом  месте
царит угнетающая "персиле-вая" белизна. Перед дверью меня поджидал  субъект.
Старый посеревший обломок с глазами в форме запятой. Он приплясывал на месте
в ожидании, пока я освобожу место. Едва я вышел, как он ворвался в кабину.
   Я приблизился к двери, украшенной  зеркалом,  приоткрыл  ее  и  благодаря
зеркалу, которым я умело воспользовался, смог оглядеть  весь  зал.  Парнишки
исчезли...
   Громкоговоритель объявил посадку на мой  поезд  с  пути  "К".  Туда  я  и
направился, прыгнул в вагон второго класса, бросил пустой портфель в сетку и
по коридору направился в вагон первого класса.
   Поезд был почти пуст. Я выбрал свободное  купе  и  устроился  у  двери  в
коридор, прижавшись спиной к спинке дивана. Мне  было  достаточно  задвинуть
штору из массивного драпа, закрывавшую  стекло,  чтобы  стать  невидимым  из
прохода. Если ищейки будут прочесывать поезд,  останется  пятнадцать  шансов
против одного, что они ограничатся просто заглядыванием снаружи...
   Я ждал с судорогой в горле. У настоящего полицейского  есть  своего  рода
внутренний метроном, который начинает функционировать в  мозгу,  как  только
появляется чувство опасности.
   Я ждал. Разум говорил мне, что ничего не должно со мной случиться, но мой
инстинкт выл сиреной в мои веера: атас!
   Прошло несколько минут. Пассажиры садились в вагоны. Я  слышал,  как  они
устраивались в соседнем  купе  и  чирикали  на  швейцарско-немецком.  Где-то
заплакал малыш (тоже по-швейцарско-немецки). Толчки... Крики...  Прерывистое
дыхание... Короче, прекрасные звуки  вокзала.  Прекрасные,  потому  что  это
звуки жизни! Звуки, которые опьяняют.
   Я чувствовал себя жалкой дрожащей былиной. В животе  у  меня  бурчало,  и
внутренний холод стянул мне лицо. Я ждал... Я бросил косой взгляд  на  часы.
Они, хоть и не швейцарские, но все-таки показывают время.
   Я установил, что мой экспресс отправляется через тринадцать минут.  Будем
надеяться, что это число не преподнесет мне сюрприза...  Заранее  предвкушаю
вздох облегчения, который я испущу после пересечения границы.
   Ох, ребята! Какое избавление! Я вытянусь на диване и расслаблюсь. Ведь  в
конце концов, за последние двадцать четыре  года  мне  не  пришлось  слишком
много отдыхать! Меня травили и заточали... Я  убил  человека,  спровоцировав
перед этим автокатастрофу... Я... Я поднес руку к  бумажнику.  Я  не  только
выполнил мой долг, но и похитил сто миллионов у наших врагов...
   Удастся  ли  мне  пересечь  эту  границу?  У  служащих   соответствующего
заведения есть полное мое описание. С каждым часом они уточняют мой портрет.
Свидетелей убийства полно: сдающие на прокат машины; служащие в отеле, где я
снимал каморку, которой не воспользовался; официантка в  баре  аэропорта,  -
все они составят мой словесный портрет лучше, чем он существует в природе.
   Вдруг я ощутил удар в затылок, услышав шаги  в  коридоре.  Шаги,  которые
останавливались у каждого купе... Я слышал, как открываются и закрываются  в
полной тишине двери. Сомнений нет... это патруль... Я  постарался  сделаться
совсем маленьким! Если так будет продолжаться, я превращусь в обивку дивана.
В настоящий момент это была моя голубая мечта.
   Шаги приближаются. Я вижу, как зашевелилась  ручка  двери.  Сильная  рука
потянула ее назад и дверь резко открылась. Я закрыл глаза и сделал вид,  что
сплю... Сквозь опущенные ресницы я разглядел два суровых лица. Это были  два
полицейских, замеченные мною в буфете.
   Они разглядывали меня. Один из них вошел в купе. Другой остался в дверях.
Тот, что вошел,  дотронулся  до  моей  руки,  что-то  говоря  по-немецки.  Я
вздрогнул, как только что проснувшийся человек. Я ему  выдал  очаровательную
улыбку девять на двенадцать. Затем, вернувшись к суровой действительности, я
вытащил мой билет и протянул его ему, вроде бы не понимая его требований.
   Номер  не  прошел.  Здоровяк  был  слегка  сбит  с  толку.   Было   видно
невооруженным взглядом, что он не из тех, кто забывает.  Он  спросил  мнение
своего коллеги, который был  посообразительнее.  Тот  закивал  головой,  что
оказалось для меня фатальным...
   Другой тоже втиснулся в  купе.  Никаких  заблуждений,  мои  ягнятки,  это
начало конца. Со всем  тем,  что  у  меня  есть,  я  без  сомнения  прямиком
проследую в дом со множеством дверей.
   - Что вам нужно? - спросил я нетерпеливым тоном.
   - Покажите ваши документы!
   Естественно,  для   исполнения   такой   миссии   я   запасся   фальшивым
удостоверением личности. Но в этот момент я об этом пожалел, так как если бы
я им предъявил свой мандат о принадлежности к тем же органам, они  стали  бы
мне товарищами, бернскими коллегами.
   Подозревающий,  белокурый  парень  с  квадратной   челюстью   и   коротко
подстриженными волосами, изучал мои бумаги.  Он  сделал  красноречивый  жест
своему приятелю. Шкаф начал меня обыскивать. Карамба! Ну, я  хорош!  Я  ведь
оставил при себе свою смертоносную хлопушку, ее большой ствол  с  глушителем
выпирал из пиджака. Он выловил игрушку с молниеносной быстротой.
   Второй тип уже вытащил  наручники  и  приготовился  надеть  их  на  меня.
Наступил момент попытать счастья в  национальной  лотерее,  не  так  ли?  Во
всяком случае, самое время изменить ход дела!
   Я откинулся назад, одновременно согнув конечности, и отвесил резкий  удар
ногой в нижнюю челюсть типа с наручниками. Он получил сорок третьим размером
серьезного мужчины, и  его  внутренности  заиграли  на  ксилофоне:  "Иди  не
оглядываясь". Другой детина врезал мне такой  удар  в  живот,  что  там  все
внутренности вывернулись наизнанку, как пуловер, и превратились в ничто.
   Я  рухнул  как  подрубленный.   Здоровяк   собрался   с   силами,   чтобы
продемонстрировать новый образец своего искусства боксера. Я получил боковой
в скулу, прямой в лоб и начал  считать  звезды...  Полицейский,  которого  я
отделал, сидел напротив меня с окровавленным ртом. Он вынимал зубы  один  за
другим, как будто отрывал лепестки ромашки, и клал на диван.
   Этот спектакль его унижал, но  возбудил  напарника,  который  вернулся  к
своим обязанностям, разъярившись сильнее быка. Он хотел подловить  меня  еще
раз и ожидая, что это будет хорошей дозой снотворного,  вложил  в  удар  всю
свою силу. К несчастью для его фаланг, я успел уклониться, и его  чудовищный
кулак врезался в кокетливый пейзаж, представляющий ветряную мельницу на фоне
тюльпанов. Голландия делает больно,  когда  она  воспроизведена  на  железе,
покрытом эмалью. Озлобленный живодер испустил душераздирающий крик.
   В этот момент его вопль вывел меня из летаргии.  Я  ударил  его  прямо  в
рыло. Его отбросило назад. Еще один удар ногой, но поскольку мне не  хватало
места для размаха, вместо челюсти я угодил ему в ту часть его  персоны,  где
собраны причиндалы, служащие для продолжения  рода.  Удар  сапога  по  этому
месту больнее, чем удар по самолюбию... Он испускает - я  приношу  извинение
слабым людям - отвратительное рычание и растягивается в проходе купе. Я  же,
перешагнув через него, устремился в коридор. Человек с поврежденной челюстью
забыл свои зубы на  диване  и  бросился  мне  вдогонку...  Я  выиграл  около
пятидесяти сантиметров. Вагон  переполнен,  набит  битком.  Я  зацепился  за
траурную вуаль вдовы и всучил  ее  в  руки  моего  преследователя,  который,
казалось, имеет честь просить ее руки. Он ее получил, только  по  роже,  так
как старушка среагировала быстро. Если она любит теннис,  то  не  для  того,
чтобы только подавать мячи. Я вскакиваю на какой-то чемодан и  прыгаю  через
открытое окно на перрон...
   А теперь, дамы и господа, ноги в руки! Целую, до вторника! Я