- Да нет,- объясняет Берюрье,- просто он не открывает первому встречному.
Это надо понять...
   Он колошматит снова, посильнее, но по-прежнему в дружелюбном ритме.
   Вдруг, хотя мы не слышали звука шагов,  мужской  голос  спрашивает  из-за
двери:
   - Кто там?
   - Это я, Берюрье,- отвечает Толстяк.
   В его голосе звучит гордость за то, что он действительно Берюрье -  самый
рогатый полицейский Франции.
   Дверь открывается. В полумраке прихожей стоит высокий тощий тип с большим
носом и очень глубокими морщинами  по  обеим  сторонам  рта.  На  нем  белая
шелковая пижама. Редкие волосы растрепаны. Он чешет грудь, глядя на нас  без
всякой радости.
   - Ты позволишь?- для проформы интересуется Берюрье, отстраняя его.
   Маньен смотрит на Пинюша и меня, как на собачьи какашки, забытые  на  его
ковре.
   - Это кто такие?- спрашивает он Берюрье.
   - Мои друзья,- отвечает Толстяк.
   Маньен больше вопросов не задает... Свою кликуху "Улыбчивый"  он,  должно
быть, получил за  резкие  морщины,  делающие  его  физию  похожей  на  морду
бульдога!
   Мы закрываем дверь и следуем за хозяином квартиры в  богато  обставленную
столовую... Улыбчивый опускается в клубное кресло и смотрит  на  швейцарские
часы, тикающие на стене. Радостный кукушонок  приветствует  приход  Берюрье,
прокричав, что уже восемь.
   Он (не кукушонок, разумеется, а Берюрье, хотя он тоже  ку-ку)  показывает
на меня пальцем.
   - Комиссар Сан-Антонио,- представляет он.- Мой начальник и тем  не  менее
друг... Он хочет тебя кое о чем спросить...
   У Маньена темные горящие глаза, очень нерасполагающие.
   - Насчет скачек?- уточняет он.
   - Нет,- отвечаю.- Я не люблю лошадей и предпочитаю мотогонки!
   Я вытаскиваю из-под стола стул, придвигаю его к креслу хозяина  и  сажусь
напротив. Мои колени почти касаются его.
   - Вы, разумеется, читали о найденной  на  рынке  отрезанной  человеческой
голове? Он колеблется, моргает.
   - Чертова башка,- добавляет Берюрье, смущенный этим коллективным  визитом
к его земляку.- Такие вещи могут случиться только со мной...
   - Замолчи!- кричу я на него. Возвращаюсь к Маньену Улыбчивому:
   - Мы  (показываю  на  свою  группу)  работаем  в  Секретной  службе...  К
криминальной полиции  не  имеем  никакого  отношения...  Мы  бы  никогда  не
занялись этим делом, если бы не случайность...
   - К чему вы  клоните?-  спрашивает  Маньен.-  Вы  разбудили  меня,  чтобы
рассказывать свою биографию?
   - Минутку! Мы провели расследование, и вот результат...
   Я загибаю палец:
   - Турок! Загибаю второй:
   - Греноблец! Загибаю третий:
   -  Мари-Жанна,  Туркова  путанка...  Все  сыграли  в  ящик.  Неплохо   мы
поохотились, а?
   Он в миг становится зеленым, как бутылка.
   - Турок! Греноблец!
   - Да...
   - Но газеты писали, что Турка...
   - Считайте, что предыдущих номеров просто не было, и читайте последующие.
Они вам подтвердят мои слова...
   - Мы тебя не накалываем,- вставляет Берю.- Слово земляка!
   Маньен скребет макушку.
   - О! Я тебе верю... Вот только узнавать об этом тяжело...
   - Так вот, мы вышли на безголовый труп, спрятанный в лотерейном киоске на
Лионском вокзале. Мы пришли сюда задать вам один простой  вопрос,  Маньен...
Ответьте на него. Я знаю, вы сможете это сделать,  потому  что  были  другом
двух названных мною парней... Если вы это сделаете, дело  закрыто...  Нет  -
расследование   будет   продолжено...   и   может   принести    вам    массу
неприятностей...
   Я делаю паузу. Он не сводит с меня глаз.
   - Спрашивайте.
   - Я хочу знать, кто такой этот обезглавленный человек... Маньен  медленно
отводит глаза... Не отвечает.
   - Рожай,- советует Берюрье.- Если Сан-Антонио обещал тебе свое  молчание,
все заметано. Тебе ничего не будет, даже если ты замешан в эту историю.
   - Я даже не хочу об этом знать... Мне на это плевать... Три трупа за один
и так достаточно для неофициального расследования.
   Маньен понимает обоснованность наших аргументов.
   - Ладно,- говорит он,- я вам доверяю и потому все расскажу.-  И  начинает
признания:- Во время войны я, Греноблец, Турок и  кое-кто  еще  организовали
дело по переправке людей, которым грозила опасность, в Англию... Мы брали за
перевоз немалую сумму, но работали серьезно... Это было  опасно,  но  давало
хорошие бабки... Так продолжалось много месяцев, а потом один из  нас,  Джим
Масляный, сдал всю компанию немцам за деньги, и нас замели  как  фраеров.  К
счастью, нам повезло. Мы смылись из  фургона,  на  котором  нас  в  везли  в
гестапо, благодаря Турку. Он задушил двух часовых разом!
   Маньен останавливается.
   - В некотором смысле это было славное времечко,- вздыхает он.
   Потом возвращается к своим баранам:
   - Мы скрывались, а Масляный поступил на службу к фрицам и  стал  работать
на улице Лористон. Все грязные  дела  он  теперь  обделывал  в  открытую,  а
прибыль целиком шла ему...
   - Какая сволочь!- говорит Берюрье. Я его перебиваю:
   - Так он и есть обезглавленный?
   - Вы угадали,- отвечает Маньен.- После Освобождения эта гнида смотался  в
Штаты... Там  он  сумел  приумножить  состояние,  сколоченное  на  службе  у
Адольфа. Он разбогател... А мы поклялись прикончить его, если  он  вернется.
Мы были в курсе его дел и ждали своего часа...
   - И он пробил?- нетерпеливо спрашиваю я.
   - Да.
   - Масляного замучила ностальгия, и он вернулся...
   - Верно. Сначала он приехал в Италию. Но этого ему было  мало,  ему  была
нужна Франция... Он послал своих корешей  в  Париж  разведать,  все  ли  тут
спокойно. Они его заверили, что да... Об этом предателе  все  давно  забыли.
Кроме того, он переделал себе морду... Короче, он решил  вернуться...  Тогда
мы, пострадавшие, объединились... Турок, я, Греноблец, еще один...
   - Шалун?- спрашиваю я.
   - А вы о нас много узнали!
   - Старался!
   - Мы собрались и тянули жребий, кому его встречать...
   - И жребий вытянул Греноблец?
   - Он.
   - А потом Турку выпало избавиться от трупа?
   - Да...
   - Почему?
   - Мы хотели воспользоваться богатством Масляного, а для этого его  должны
были считать живым.
   - А почему ваши друзья замочили его на вокзале? Его встречали?
   Маньен качает головой:
   - Нет, но у них не было времени: Масляный их узнал... Они  сказали  себе,
что если не шлепнут его сразу, то он сделает ноги. Понимаете,  у  него  было
перед ними преимущество: их лица не особо  изменились,  а  его  узнать  было
трудно... Кажется, Греноблец узнал его в самую последнюю  минуту,  когда  он
уже подбежал к выходу...
   Теперь все ясно. Я  испытываю  огромное  облегчение  и  смотрю  на  Пино,
заснувшего на столе.
   - Как вы собирались завладеть его деньгами?
   - Мы узнали, что он открыл счет в "Банко ди Рома". Мы  бы  подделали  его
подпись на чеке. Но для этого  было  нужно,  чтобы  его  продолжали  считать
живым!
   Я встаю и трясу Пинюша:
   - Подъем, старый филин, приехали!

   Заключение
   В дверь ресторана Гродю входят три шатающихся призрака.
   Хозяин, более краснолицый,  чем  когда  бы  то  ни  было,  бросается  нам
навстречу.
   - Ну,- спрашивает он,- узнали что-нибудь новенькое?
   Берюрье делает ему знак заткнуться.
   - Что у тебя сегодня в меню?- спрашивает он. Гродю улыбается.
   - Если скажу, ты мне не поверишь!
   - Все равно скажи...
   И ресторатор, сделав шире свою робкую улыбку, бормочет:
   - Телячья голова. Жуть, а?



   Сан Антонио.
   Неприятности на свою голову.

   Глава 1
   Только не говорите мне, что можно загнуться от скуки. Если  бы  это  было
правдой, то в Льеже я бы точно окочурился.
   Льеж, конечно, очаровательный город, милый и все такое, но если торчишь в
нем две недели, ничего не делая, он скоро становится  нудным,  как  "Болеро"
Равеля, исполняемое начинающим музыкантом. Так парижанин  чувствует  себя  в
любом провинциальном городе, хоть во французском, хоть в бельгийском, хоть в
папуасском.
   Пересмотрев все фильмы, перепробовав все марки пива, выкурив сигареты ста
тридцати трех сортов и трахнув двух продавщиц универмага, одну официантку из
ресторана и даму, торгующую пирожками на площади перед  театром,  я  впал  в
такое же уныние, как бацилла Коха во флаконе стрептомицина.
   Я, ребята, парюсь в этой дыре уже две недели и все время спрашиваю  себя,
какого черта тут торчу...
   Я две недели читаю произведения моих коллег по "Фл„в Нуар".  В  них  хоть
что-то происходит! А моя жизнь  остается  пустынной,  как  пустыня  Гоби!  Я
жду... Жду, обжираясь жареной картошкой и котлетами в томатном соусе  -  эти
блюда здесь отлично готовят! Жду, читая газеты и развлекаясь с телками.
   Время от времени я звоню в Париж Старику.
   - Патрон, мои мозги уже начинают покрываться плесенью. Что мне делать?
   - Ждать!
   - Ладно...
   Чего ждать? Он и  сам  толком  не  знает.  В  Германии  назревает  темная
история, поставившая на уши все развед-ки Запада. Моя задача состоит в  том,
чтобы ждать в Льеже, потому что из этой норы  могут  выскочить  кролики,  на
которых идет охота. Меня должны предупредить телефонным звонком. И  тогда  я
начну действовать по разработанному плану.
   А пока я жутко скучаю. Я стал чемпионом по зеванию во всех категориях.
   Верх неприятностей - я начинаю толстеть. Оно и неудивительно - я  выпиваю
пару литров пива каждый день. Если я досижу в этой стране до конца года,  то
подам в отставку и стану выступать в цирке как "человек-гора".  Всякий  раз,
когда мои глаза видят мое отражение в зеркале,  я  вспоминаю  одного  слона,
который мне очень нравился.  Глаза  начинают  скрываться  за  растолстевшими
щеками. Когда я поднимаюсь  по  лестнице,  а  не  на  лифте,  чтобы  немного
размяться, то начинаю пыхтеть, как старый поезд, подходящий к станции.  Даже
состав Страсбур - Париж и тот выглядит свежее меня.
   Проснувшись в то утро,  я  констатирую,  что  на  смену  нудному  мелкому
дождику последних дней пришло симпатичное солнышко. Это немного веселит  мою
душу, потому что в отличие от Мегрэ я терпеть не могу дождь. Я из  тех,  кто
считает, что солнце - самое прекрасное, что есть в мире.
   В мою дверь стучат.  Является  официант  с  подносом,  на  котором  стоит
плотный завтрак.
   - Поставь сюда, малыш,- говорю я ему, указывая на стол.
   Мне больше не хочется обжираться. У меня такое ощущение, что я выздоровел
после долгой болезни. Когда малый  с  острым  носом  и  стеклянными  глазами
исчезает, я соскакиваю с кровати. Несколько гимнастических упражнений, чтобы
разогреть мышцы.
   Ну вот, теперь я готов к бою. Отдернув занавеску, я выглядываю на улицу и
убеждаюсь, что погода действительно отличная.
   До меня доносится веселый  шум  города:  звон  трамваев,  крики  бродячих
торговцев, шаги... Все это создает радостную атмосферу.
   Если вам кажется, что я впадаю в поэтический тон, посидите  в  бистро  за
углом, я ненадолго!
   Я макаю в кофе намазанный маслом рогалик, когда мое  внимание  привлекает
странный стеклянный блеск. Засекаю направление странного луча и констатирую,
что идет он из номера,  соседнего  с  моим.  Окна  моей  и  соседней  комнат
располагаются почти под прямым углом, потому что дом  имеет  как  бы  выступ
посередине, что дает возможность наблюдать, что происходит у соседей.
   Но сейчас увидеть ничего нельзя, потому что  обитатель  соседнего  номера
задернул шторы. Яркий блеск идет через щель между ними. Простая игра стекол.
Я продолжаю завтракать, ломая себе голову над тем,  как  бы  провести  день,
когда блеск начинается снова.
   Вы меня спросите, почему я обращаю внимание на такие пустяки. Я и сам  не
знаю. Возможно, потому, что безделье, в котором я пребываю, заставляет  меня
находить интерес в мелочах, на которые в обычное  время  не  обратил  бы  ни
малейшего внимания. Кто знает?
   Мне все-таки  очень  хочется  выяснить,  что  же  происходит  в  соседней
комнате... Луч неподвижен,  он  яркий,  почти  слепящий.  И  все  это  из-за
весеннего солнца, решившего посветить сегодня утром.
   Я смотрю на стену, не переставая  добросовестно  жевать,  и  тут  замечаю
дырку, что  бывает  во  всех  отелях.  Она  наскоро  залеплена  пережеванной
промокашкой.
   Во  всех  гостиницах  мира  останавливаются  одинокие  субъекты,  любящие
подглядывать за чужой интимной жизнью. Это их способ познать подъем  чувств.
Они получают удовольствие через третьи лица, а в любви это весьма грустно.
   При помощи пилки для ногтей я вынимаю  затвердевшую  бумагу,  закрывающую
отверстие, и прилипаю к нему глазом. Мне открывается вид мужика, сидящего  к
дырке в три четверти оборота.
   Вышеуказанному субъекту лет сорок. Это красивый  малый,  немного  излишне
полноватый, изысканно одетый. У него начинающие седеть волосы,  американские
очки и опаловые запонки.
   Я заметил это потому, что смотрю на его клешни, занятые в  данный  момент
крайне странной операцией.
   Вы сами посудите.
   Перед этим малым лежит открытая коробочка с засахаренными фруктами. Рядом
с ней маленькая кучка камушков, стоящих, по моей прикидке, не  меньше  сотни
"кирпичей", потому что эти самые камушки кажутся мне настоящими брильянтами.
Или это очень хорошая имитация. Пробивающееся в щель  между  шторами  солнце
падает прямо на сверкающую кучу, а отраженные лучи попадают  в  окошко  моей
комнатенки.
   Некоторое время я стою,  задохнувшись  от  созерцания  такого  количества
собранных вместе  ценностей.  Я  никогда  еще  не  видел  такого  количества
брильянтов разом и редко - такие красивые.
   Но мое восхищение быстро проходит при виде  занятия,  которому  предается
тип. Он берет из коробки засахаренные фрукты по одному  и  всовывает  внутрь
каждого по брильянту. После чего  нажимает  на  фрукт,  чтобы  закрыть  свое
сокровище,  поглаживает  разрез,  так  что  сахар  его  скрывает,  и  кладет
фаршированный  фрукт  в  коробочку  с   аккуратностью   акушерки,   кладущей
новорожденного.
   В своей жизни я  повидал  много  трюков,  но  при  подобной  операции  не
присутствовал никогда, признаюсь.
   Или я ошибаюсь, или передо мной сидит делец первой категории.
   Тип продолжает работу, кучка камушков уменьшается.  Работает  он  быстро,
точно и совершенно бесшумно. Можно услышать даже чих микроба. Тишина  такая,
что я боюсь, как бы шум дыхания не выдал моего присутствия.
   У  меня  наступает  минута  смятения,  когда   тип   принимается   заново
упаковывать коробку. Что мне делать?
   Мое первое  побуждение  -  сообщить  в  полицию,  но  я  быстро  от  него
отказываюсь, сказав себе, что я не во Франции, здесь  нахожусь  инкогнито  и
что, в конце концов, всякий имеет право владеть брильянтами и совать их хоть
во фрукты, хоть в любое другое место, если ему так хочется. Может, этот  тип
всего-навсего  ювелир,  придумавший  эту  хитрость,  чтобы  в   безопасности
доставить камушки по назначению. Почему бы нет?
   Хороший у меня будет вид, если я устрою  шухер  и  все  свалится  мне  на
голову. В конце концов, честный человек не станет подсматривать в  незаконно
проделанные дырки.
   Я решаю залепить хлебальник  пластырем.  Очкарик  тем  временем  соорудил
очень аккуратненький и вполне презентабельный сверточек,  которым,  кажется,
совершенно доволен, если судить по тому, как он на него смотрит.
   Если это предназначено для подарка, получатель будет в  восторге  Нечасто
можно увидеть на столе засахаренные фрукты с такой начинкой. Конечно, об них
можно обломать зубы, но на те деньги, что они стоят, он сможет  себе  купить
три  дюжины  золотых  вставных  челюстей  плюс  еще  одну,  платиновую,  для
воскресных и праздничных дней.
   Я собираюсь покинуть свой наблюдательный пост, когда вижу, что тот  малый
достает из кармана великолепную золотую ручку и пишет на пакете адрес. Тут я
просто обалдел. Неужели он собирается посылать эти фрукты по почте?
   Он просушивает надпись, прижав пакет обратной стороной к лежащей на столе
промокашке,  после  чего  снимает  телефонную  трубку   и   с   великолепным
бельгийским акцентом вызывает коридорного.
   Я спешу залепить дырку, потому  что  опасаюсь,  что  она  может  привлечь
внимание  типа.  Ему  наверняка  не  понравится,  что  его  видели  за  этим
кондитерско-ювелирным занятием.
   Я слышу, как он моет лапы в умывальнике.  Скорее  всего,  смывает  сахар,
налипший при этой манипуляции.
   В дверь стучит коридорный. Я быстро вынимаю затычку из промокашки,  чтобы
увидеть продолжение комедии.
   - Вы можете отправить это по почте?-  спрашивает  очкарик  и  протягивает
коридорному бумажку в пятьдесят франков.- Вот, отправьте заказным,  а  сдачу
оставьте себе.
   Коридорный благодарит, берет брильянты и отваливает.
   - Конец первой главы...- шепчу я, залепляю дырку и иду принять душ, после
чего сбриваю щетину и одеваюсь покрасивее.
   В моем чайнике начинается легкое  кипение,  уверяю  вас.  Такие  вещи  не
мешают мне жить.
   Мне удается завязать галстук узлом, заставившим бы побледнеть от  зависти
месье Кардена, когда слышу стук в соседнюю  дверь.  Это  коридорный.  Принес
квитанцию с почты.
   После того как малый исчезает, мой сосед секунду потирает  подбородок  со
смущенным видом, достает свой бумажник, чтобы спрятать  квитанцию  туда,  но
спохватывается и убирает лопатник на место. Держа кусочек бумаги в руке,  он
оглядывается  по  сторонам,  словно  ища  вдохновения.  Вижу,  он  открывает
наполовину пустой шкаф с зеркалом,  полностью  вытягивает  ящик,  складывает
квитанцию вчетверо, вытаскивает скрепку, поддерживающую бумагу на полках,  и
прикалывает  квитанцию  под  ящиком,  который  сразу  же  ставит  на  место.
Закончив, он в последний раз проводит расческой по  своей  пышной  шевелюре,
поправляет очки и выходит.
   Странный малый, честное слово.
   Подождав, пока он уйдет, я выхожу  из  комнаты.  В  отеле  тихо,  немного
тоскливо и торжественно.
   Я  спускаюсь  вниз,  предварительно  посмотрев  на  номер  комнаты  моего
странного соседа. Двадцать шестая.
   Я вешаю ключ на доску. Ключ  от  двадцать  шестого  уже  висит  там...  Я
радостно  улыбаюсь  дежурному  администратору,  усугубляющему   близорукость
чтением мелких строчек книги, потом вскрикиваю.  Он  поднимает  свой  острый
нос.
   - Я кое-что забыл!- объясняю я.
   - Хотите, коридорный сходит?- спрашивает он.
   - Нет, не беспокойтесь.
   Я с самым естественным видом беру с доски  ключ  от  двадцать  шестого  и
быстренько поднимаюсь на свой этаж.
   Захожу в двадцать шестой, вытаскиваю ящик,  извлекаю  квитанцию  и  читаю
адрес получателя посылки.
   Это дама, мадам Ван Борен. Живет она на улице Этюв, в доме  восемнадцать.
Я возвращаю на место бумагу, ящик и дверцу шкафа и  отваливаю  со  скоростью
сверхзвукового самолета.
   Вешаю ключ на доску и  угощаю  служащего  сигаретой  с  ватным  фильтром.
Терпеть не могу эти штуки. Такое ощущение, что куришь бинт.
   Он по-доброму улыбается мне.
   - Месье нравится здесь?- спрашивает он.
   - Все чудесно,- отвечаю.
   Он понимающе улыбается, потому что я не раз приводил в номер женщин, а он
всякий раз притворялся, что смотрит в другую сторону.
   - Месье доволен обслуживанием?
   - Оно потрясающее.
   - Месье нравится Бельгия?
   - Я люблю ее, как Францию... Он принимает таинственный вид и  делится  со
мной секретом:
   - Льеж - это почти Франция.
   - Откровенность за откровенность. Лилль - это  почти  Бельгия.  Надо  нам
будет объединиться. Мы отдадим  вам  нашего  президента,  а  вы  нам  своего
короля. В Елисейском дворце будет веселее.- Сменив тон, я шепчу:- Скажите, у
типа из двадцать шестого нет в носу турбины? Он так храпит... Как его зовут?
Парень размышляет.
   - Месье Ван Борен,- говорит он.- Если хотите, мы можем  перевести  вас  в
другой номер.
   - Да нет, я пошутил...- улыбаюсь я и ухожу, чтобы поразмыслить на  свежем
воздухе об этой интермедии.
   Я люблю головоломки, так что должен быть  доволен.  Тайна,  в  которую  я
сегодня сунул свой нос, кажется мне первосортной.
   Солнце - причи