что не все так просто, как она думала, когда очертя  голову
бросилась в это дело. Она чувствует, что я упрям, что наступаю ей на пятки и
ей грозит опасность. Она чувствует, что не может продолжать  скрываться  под
вымышленным именем... Да что я! Под именем человека,  которого  сама  убила!
Тогда она снова становится женщиной, а Джо превращается в человека в  бегах.
Она звонит своему отцу, представившись Джо, и утверждает, что  Изабель  была
убита и сожжена Парьо. Таким образом, официально она  будет  мертва.  У  нее
есть деньги, ценные вещи, она может осуществить  свою  мечту:  начать  новую
жизнь под другим небом.
   Бедный врач несется в  Гуссанвиль.  Увидев  нас  перед  кучей  пепла,  он
понимает, что звонивший не соврал ему.  Для  него  это  конец  всему,  и  он
стреляется.
   У меня на лбу выступил пот, и я стираю его рукавом.
   - Ну вот,- говорю я в заключение. Рот Шардона  разинут  со  средневековую
водосточную трубу.
   - Ну, патрон,- икает  он,-  можно  сказать,  что  вы  сильны!  Вы  умеете
пользоваться своими мозгами.
   - И довольно неплохо,- соглашаюсь я.
   - Ну и девка! Вот стерва!
   - Да уж, тот еще экземплярчик.
   - Как вы думаете, ее арестуют?
   - Конечно, Шардон, конечно. Она не успокоится до тех пор, пока...
   Я роюсь в карманах в поисках мелочи, чтобы расплатиться за выпивку.
   - Оставьте,- протестует он.- Вы же сказали, что я угощаю.
   Я великодушен:
   - Пусть будет так! Ты все расскажешь Мюлле, да?
   - Можете на меня положиться. Представляю себе его рожу, когда  он  узнает
всю подноготную. Он не очень верил в успех  вашего  расследования,  господин
комиссар.
   - Что с него взять?- говорю я, пожимая могучими плечами.

   Глава 19
   Полицейского, свистевшего мне, я нахожу перед своей машиной. Он отводит в
сторону движение, стесненное этим препятствием.
   Он подскакивает ко мне, едва заметив.
   - Вы что, ненормальный?! Что это за манера оставлять свою машину  посреди
проезжей части? Я вам  свистел,  а  вы  даже  внимания  не  обратили.  Отказ
подчиниться будет вам дорого стоить.
   - Ну-ну,- говорю я, доставая удостоверение,- не  надо  так  орать,  а  то
сорвешь свой геморрой. Я  оставил  свою  тачку  здесь,  потому  что  спешил!
Спасибо, что присмотрел за ней, а то машины сейчас дорого стоят.
   Он возвращает мне удостоверение и бормочет:
   - Я не мог знать, господин комиссар.
   - Разумеется.
   Я сажусь в  машину,  к  величайшему  разочарованию  нескольких  садистов,
дожидавшихся моего возвращения в надежде поприсутствовать при расправе.
   Половина восьмого.
   Я мчу на улицу Жубер.
   - Пойдешь со мной, дорогуша?- спрашивает одна из ста сорока  пяти  путан,
меряющих шагами тротуар квартала.
   - Спорю, ты обещаешь мне экзотические штучки?- интересуюсь я.
   - Нет, но все равно будет хорошо.
   - Позже.
   - Ну и катись.
   Я вхожу в дом и сверяюсь  со  списком  жильцов,  потому  что  заколебался
общаться с консьержками, хотя в общем они были мне полезны.
   Верите или нет, но  я  недоволен.  А  недоволен  я  потому,  что  в  моей
реконструкции событий есть слабый момент: зов "На помощь", написанный Парьо.
Это меня чертовски сбивает с толку.
   Наконец, перепрыгивая через ступеньки, я все-таки поднимаюсь  на  этаж  -
разумеется, последний, - где живет так жаждущий со мной поговорить Одран.
   Меня встречает запах стирки.
   Дверь  открывает  полная  молодая  женщина  в  фартуке  в  синюю  клетку,
беременная, того и гляди разродится.
   - Месье Ордан дома?
   - Проходите.
   В прихожей,  украшенной  трогательными  лубочными  картинками,  маленький
пацан играет в Зорро.
   - Эрве-Ксавье, пропусти месье.-И она  кричит:-Леон!  Из  микроскопической
гостиной-столовой выходит Леон. Я его сразу узнаю: это банковский служащий с
волосами  бобриком  и  кислой  миной,  который  выдал  Бальмену  его  десять
"кирпичей".
   - Как,- спрашиваю я,- это вы?
   - Проходите, пожалуйста, господин комиссар.
   - Как вы узнали мой адрес?
   - Вы же получили чек... Чек на ваше имя. Мне оставалось только узнать  по
справочной номер вашего телефона.
   Я прикусываю губу:  когда  тебе  утирает  нос  такая  вот  размазня,  это
все-таки обидно, а?
   - Что случилось?
   - Я узнал, что интересовавший вас человек умер,- отвечает он.-  Я  провел
параллель между этой кончиной, случившейся после того, как он вышел  от  нас
(он, естественно, говорит о банке), и вашим допросом.
   Он стоит несгибаемо-прямой, строгий, представительный,  довольный  собой,
своей работой и дюжиной детишек, которых еще сделает  своей  бедной  жене  и
которых наградит вычурными именами.
   - Я сконцентрировал мои воспоминания,- продолжает он.
   "Как  помидоры",-  мысленно  говорю  я  себе,  глядя  на  лицо  человека,
страдающего запорами.
   - И что?
   - Я вспомнил, что слышал, как старик говорил своему  спутнику:  "Запишите
адрес..." Остальное я не разобрал... Я повторяю вам, господин комиссар,  что
выполняю свою работу, не разглядывая клиентов.
   Ему бы хотелось, чтобы я его поблагодарил, назвал бы героем  и  мучеником
труда, но я остаюсь холодным.
   - Это все?
   - Еще я вспомнил, что  человек  в  кожаном  пальто  что-то  нацарапал  на
корешке чека, который я ему вернул. Но он сделал это,  только  чтобы  старик
отстал  от  него,  "для   понта",   как   говорит   мой   сын   Эрве-Ксавье.
Доказательство: он взял только часть этой записки, раз вы нашли ее.
   Не дождавшись его приглашения, я опускаю задницу на диван.
   Адрес...
   -  Человек  в  кожаном  пальто  воспользовался  промокательной   бумагой,
предоставленной в распоряжение клиентов,- продолжает он.
   Одран делает  шаг  назад,  чтобы  иметь  возможность  описать  широкий  и
благородный жест рукой.
   - Вот она,- говорит он, протягивая мне бледно-розовый листок.- На ней  не
очень много отпечатков.
   Этим он подчеркивает, что дает не какой-нибудь паршивый товар.
   Я беру промокашку, подхожу к украшающему  камин  зеркалу  и  без  особого
труда разбираю:
   На помощь.
   А сразу под этим - написанное той же рукой:
   Улица Лаффит, дом 30.
   То, что я  принял  за  сообщение  и  что  стало  отправной  точкой  всего
расследования, оказалось всего-навсего названием и адресом большой страховой
компании. Парьо записал это, а потом оторвал кусок корешка чека, на  котором
был адрес.
   Я разражаюсь смехом.
   - Спасибо, месье Одран. Вы выполнили свой гражданский долг. В вашем  лице
полиция нашла умного и преданного помощника.
   Он слушает меня, соединив каблуки, с повлажневшим взглядом и благоговейно
пожимает мои пять пальцев, которые я ему протягиваю.
   - Как хорошо, что ты все-таки пришел, сынок. Фелиси просто сияет.
   - Я знала, что ты поужинаешь дома, и все-таки потушила баранью ножку.
   - Гм!
   - Ты знаешь, матери чувствуют.
   Должно быть, это действительно так. Лично я думал, что буду до  последней
минуты бегать по улицам. Но тайна рассеялась, и  история  теряет  весь  свой
шарм. Осталось только найти в Париже преступницу. Убийцу, чье имя  известно,
чье описание и отпечатки пальцев имеются в полиции. Да, я думал,  что...  Но
матери  обладают  даром  предчувствия.   Доказательство:   Фелиси   все-таки
приготовила баранью ножку.
   Она получилась просто великолепной.
   - О чем ты думаешь, сынок?
   - Об одной девушке, ма... Она хотела поиграть в искательницу  приключений
и ни перед чем не останавливалась. Она довела до самоубийства своего бедного
отца. Убивала людей. Не слишком хороших, но все-таки людей.
   - Какой ужас!- вздыхает Фелиси и переходит на  другую  тему:-  Хорошенько
следи за собой... Говорят, американцы употребляют много льда, а  это  вредно
для желудка. И остерегайся гангстеров,- добавляет она, вытирая слезу.
   Я знаю, что она думает: "Гангстеры вредны для жизни полицейского..."
   - Ну, ма, не надо хандрить!
   - Не буду, не буду,- уверяет она.
   - Помнишь, что я тебе обещал? Поездка в Бретань, как только вернусь.
   - Конечно.
   - Я скоро вернусь.
   Я начинаю обдумывать задание, которое мне  поручил  босс,  и  решаю,  что
совсем в этом не уверен.
   - Я тебе привезу оттуда подарок.  Знаешь,  американцы  делают  обалденные
штуки для домашнего хозяйства. Например, утюг, который гладит сам  по  себе,
или машину для резки морковки в форме атомной бомбы. Ну, чего тебе привезти?
   - Возвращайся живым и невредимым,- вздыхает она.

   Глава 20
   Громкоговоритель выплевывает:
   "Пассажиров, вылетающих в Нью-Йорк, просят  пройти  к  автобусу  компании
"Эр-Франс", который доставит их в Орли..."
   В аэровокзале "Энвалид" нас толкается целая  толпа.  Я  занимаю  место  в
комфортабельном автобусе компании и в тот момент, когда  он  уже  трогается,
вижу бегущую к нему изо всех сил женщину.
   Я быстро надвигаю на глаза шляпу и  спешу  вытащить  из  кармана  газету,
потому что это не кто иная, как малютка  Изабель.  А  знаете,  женщиной  она
выглядит очень даже ничего.
   Может быть, вы воображаете, что я подпрыгиваю от радости? Что  я  безумно
веселюсь? Ничего подобного, остаюсь каменным.  То,  что  произошло,  это  не
чудо, это Судьба - Судьба с заглавной буквы!
   Я  совершенно  случайно  заинтересовался  этим  делом,  и  теперь  случай
добросовестно  доводит  его  до  конца.  Случай  -  это  утешение  для  нас,
полицейских. А еще это люк под ногами преступника.
   Девица  элегантно  одета,  в  руке  у  нее  большой  чемодан.   Все   это
подтверждает мою правоту: она  задумала  это  уже  давно  и  сейчас  уезжает
начинать новую жизнь. Если бы я прислушался к  себе,  то  выдал  бы  длинную
тираду на эту благодатную тему. Задавал себе вопросы о совести,  морали.  Да
кучу всяких вопросов. Но полицейский не прислушивается к себе; он знает, что
преступник не может начать новую жизнь. Никто  и  никогда  не  может  начать
новую жизнь!
   Изабель садится прямо передо мной.
   О чем она мечтает?
   Представляет себе небоскребы, супермаркеты, негров.
   Я увижу все это через несколько часов, если самолет не сваляет дурака,  а
она - никогда!
   Я мог бы взять ее прямо сейчас, приказать остановить автобус и  сдать  ее
первому же полицейскому патрулю. Нет,  я  даю  ей  маленькую  отсрочку.  Это
проявление моей галантности и гуманизма. Ведь если  ты  полицейский,  ты  не
перестаешь быть человеком. Знакомая песенка!
   Мы едем по моему старому Парижу, по которому я уже начинаю скучать.  Порт
д'Итали... табличка: "Фонтенбло 60 км".
   Грустные и добрые парижские предместья.
   Шоссе.
   Где  мысли  Изабель?  Далеко  от  ее  убийств,  в  каком-нибудь  штате  с
завораживающим названием? Небраска... Миссури... Арканзас...
   - Всем просьба выйти!- внезапно объявляет водитель.
   Перед нами расстилается огромная взлетно-посадочная полоса,  прочерченная
огоньками.
   Я вынимаю револьвер и приставляю его к затылку Изабель.
   - Не рыпайся, красотка, ты попалась. Пассажиры просто каменеют.
   - Полиция!- говорю я.- Предупредите полицию аэропорта, что  я  должен  им
передать опасную преступницу. Изабель не оборачивается.
   - Это вы?- просто спрашивает она.
   - Да,- отвечаю я.
   И она произносит слова, слышанные мной только что от Фелиси:
   - Я это чувствовала.
   - Да,- говорю я,- женщины чувствуют такие вещи. -
   - Жаль...- шепчет она.
   - Обидно,- вздыхаю я.- Так близко от цели, от  новой  жизни,  Изабель!  И
добавляю:
   - Но что поделаешь! Я не просто человек, я еще и полицейский!




   Сан Антонио.
   Лотерея блатных.

   Глава 1
   Войдя в кабинет Берюрье, я начинаю тереть моргалы, потому что считаю, что
стал жертвой галлюцинации.  Да  что  я!  Не  просто  галлюцинации,  а  самой
галлюцинирующей галлюцинации, отобранной Всемирным конгрессом магов!
   Мой  почтенный  помощник  стоит  возле  окна  в  одеянии,  не  подобающем
инспектору Секретной службы (на нем резиновые сапоги до  бедра,  брезентовая
куртка и шляпа из того же материала), и соединяет воедино элементы удочки.
   Заметив меня, он издает крик, который является чем-то средним между ревом
слона и воплем жандарма, у которого волосы на  ноге  попали  в  велосипедную
цепь.
   - Что ты обо мне думаешь?- спрашивает он.  Зная,  что  не  всякую  правду
можно говорить, я воздерживаюсь от ответа. Он  расценивает  мое  ошеломление
как восхищение и принимает величественную позу.
   - Эй, парень,- не  отстает  он,-  как  я  выгляжу?  И  выпячивает  грудь,
раздуваясь, как лягушка, отчего его куртка едва не лопается на груди.  Когда
он двигается в этой фиговине, то становится похож на старую  лошадь,  жующую
свое сенцо.
   - Видок у тебя бесподобный,- соглашаюсь  я.-  Ты  похож  одновременно  на
Сюркуфа и на ловца сардин... Ты бы сфотографировался. Я  уверен,  что  любое
издательство отвалит бешеные  бабки,  лишь  бы  прилепить  твой  портрет  на
календари на  будущий  год.  Люди  любят  помечтать  о  дальних  странах,  о
кораблях... У них от этого очень разыгрывается воображение...
   Довольный этой оценкой, он продолжает собирать свою удочку. Она настолько
длинна, что высовывается в открытую дверь. Слышится крик. Мы тут же  узнаем,
что Толстяк воткнул ее в глаз Пино. Он вежливо извиняется,  а  старина  Пино
бежит к умывальнику промыть зенки. Толстяк же продолжает демонстрацию.
   - Что происходит?- спрашиваю я.- Берю, ты чего, завербовался на сейнер?
   Он кладет удочку на пол, подходит к своему столу и с величественным видом
берет с него отпечатанный на машинке формуляр.
   - Вот куда я вступаю!- гордо заявляет он. Формуляр  является  просьбой  о
приеме в  "Прекрасную  Утреннюю  Галлию"  -  общество  рыболовов,  полностью
посвящающее себя Сене и ее притокам.
   - Они двенадцать раз были чемпионами Франции,- уверяет Толстяк.-  И  чуть
не получили приз в Мельбурне в категории ловли на мушку.
   - Лично ты мог бы сделать себе имя в категории навозной мухи,- смеюсь я.-
Ты мог бы стать королем макрели в винном соусе и получить  столько  медалей,
что стал бы похож на портрет Геринга.
   - Не мели чушь!- отрезает Толстяк.- Все равно я сделаю то, что решил.
   Я спешу дать задний ход, чтобы не портить ему радость.
   - Я ничего не имею против рыбалки. Уж лучше ловить пескарей, чем  скупать
соль в надежде сделать из нее защиту от радиации!
   Толстяк садится перед формуляром  и  начинает  его  заполнять,  посасывая
конец шариковой ручки. Постепенно его  губы  приобретают  трогательный  цвет
волны южного моря. Он доходит до графы "Особые приметы".
   Подозвав меня, он указывает на пустую строчку и спрашивает:
   - Чего мне написать?
   Его голос звучит трагически, как сигнал SOS горящего танкера.
   Вопрос действительно заслуживает того, чтобы остановиться на нем.  Особых
примет у Берю столько, что полное их перечисление потребовало  бы  столь  же
значительных трудов, как работы Кеплера по гравитации.
   Я немного раскидываю мозгами.
   - Думаю, дружище, что надо указать самую главную!
   - Да, но какую?
   Его лоб съеживается, как аккордеон  в  чехле.  Вооружившись  спичкой,  он
начинает исследование недр своего правого уха и достает  оттуда  ком  грязи,
достаточный, чтобы залепить  все  окна  Реймсского  собора  после  следующей
войны.
   - На мой взгляд,- говорю я,- определения  "врожденное  слабоумие"  должно
быть вполне достаточно.  В  мире  наверняка  существуют  и  другие  Берюрье,
которых зовут так же, как тебя, возможно, некоторые из них тоже  работают  в
полиции. Но  в  "Прекрасной  Утренней  Галлии"  не  может  быть  двух  равно
тупоголовых Берюрье.
   Берю добрый малый. Он разражается смехом, храбро  пишет  "отсутствуют"  и
встает. И, естественно, давит своими мощными подошвами удочку!  Он  скрывает
свое огорчение и уверяет, что поправит беду изолентой.
   - Ты чего делаешь завтра утром?- интересуется он.
   - Ничего особенного. А что?
   - Я иду на Центральный рынок с одним моим приятелем ресторатором...
   - Ты уже стал ходить за покупками?
   - Да нет. Просто я хочу купить воловьи яйца...
   - Воловьи? Сомневаюсь, что тебе это удастся,- смеюсь я.
   - Я хотел сказать - бычьи! Вечно ты придираешься к словам!
   - А зачем тебе  такое  приобретение?  Собираешься  заняться  классическим
балетом и боишься, что трико будет недостаточно наполнено? У  тебя  комплекс
неполноценности?
   - Нет. Это для рыбалки!
   - И что ты надеешься на это поймать? Толстяк погружается в  самые  темные
глубины своей памяти, но ничего там не находит.
   - Не помню.  Какую-то  очень  крупную  рыбу.  Я  это  вычитал  в  журнале
"Рыболов", которым руководит Жорж Курт-Линь... - Он не  отстает:-  Пошли  на
рынок... Потом перекусим... Договорились? Я за тобой заеду на рассвете!
   Побежденный, я соглашаюсь. Мне всегда  говорили,  что  Центральный  рынок
стоит того, чтобы сходить на него.
   Утром следующего дня, когда мне снится, что я проверяю упругость  буферов
красивой девочки, перед оградой нашего садика автомобильный клаксон начинает
играть "Черный вальс".
   Фелиси, у которой сон легче, чем фривольная мысль, стучит  в  дверь  моей
комнаты.
   - Антуан, приехали твои друзья!
   - Открой им, ма, и налей по чашечке кофе!
   Я тем временем принимаю душ, скоблю морду и одеваюсь.
   Когда я вхожу в столовую, Берюрье хлебает кофе со звуками,  напоминающими
шум на стыке двух  водостоков.  Его  дружок  ресторатор,  робко  сидящий  на
краешке стула, бросает на меня простодушный и восхищенный взгляд. Это рослый
малый, который, судя по его низкому лбу, никогда не читал  полного  собрания
сочинений Жюля Ромена. Но это не мешает ему быть славным парнем.
   Представления.
   Поочередные пожимания правой клешни. Фелиси наливает мне тоже чашку кофе,
после чего Берюрье просит у меня разрешения почистить клыки, потому что,  по
его словам, не сумел сделать этого  дома:  бульканье  воды  могло  разбудить
мадам Берюрье.
   Я провожаю его в ванную комнату. Он достает  из  кармана  тюбик  пасты  и
зубную щетку, которой  хороший  механик  постыдился  бы  чистить  шестеренки
машины.
   Толстяк развинчивает свой  тюбик,  нажимает  на  его  бок  и  выдавливает
немного желтоватой пасты на волоски щетки.
   - Я и не знал, что ты чистишь зубы,- очень любезно говорю я.
   Он кивает головой и, водя  щеткой  по  зубам,  пытается  что-то  сказать.
Поверьте, данная операция не способствует его красноречию.
   - Да, недавно начал,- отвечает он.
   - Ну! Это огромный прогресс в твоей растительной жизни!
   - В наше время, если не  идешь  в  ногу  со  всеми,  то  выглядишь  жутко
устаревшим...
   Он перестает водить щеткой и несколько раз прищелкивает языком.
   - Странную пасту стали теперь  делать...  Тебе  не  кажется,  что  у  нее
необычный вкус?
   - А чем пахнет твоя? Хлорофиллом?
   - Не пойму.
   Я беру его тюбик и тщательно осматриваю.
   - По-моему, дружище, ты совершил маленькую ошибочку. Это майонез...
   Он не теряет спокойствия.
   - То-то, я смотрю, от нее хочется есть...
   Тут  Фелиси  приходит  нам  сообщить,  что  ресторатор  начинает   терять
терпение. Ему надо купить нечто более существенное,  чем  бычьи  бубенцы,  и
если он не будет пошевеливаться, то останется ни с чем.
   Я толкаю Толстяка, чтобы он поживее убирал свой майонез,  и  мы  в  темпе
отваливаем.
   Приятель  Берю  везет  нас  на  "прерии",  естественно,  зеленого  цвета.
Идеальный транспорт для перевозки деталей крупного рогатого скота.
   Он извиняется за то, что у его тачки  паршивая  коробка  передач.  Всякий
раз,  когда  он  переключает  скорость,  раздается  такой   скрежет,   будто
распиливают металлический мост.
   Он резко дергает стартер, и,  когда  наконец  его  колымага  трогается  с
места, мы "целуем" лобовое стекло.
   Несмотря ни на  что,  мы  все-таки  приезжаем  на  рынок.  На  нем  стоит
неописуемый шум. Для "прерии" мы находим  место  на  улице  Куэнкампуа.  Его
заметили еще четырнадцать  водителей,  и  нас  награждают  серией  эпитетов,
заставляющих меня усомниться в будущем человечества.  Ресторатор  (вообще-то
его фамилия Гр