много
взбодриться... От этой погони у меня отнимаются ноги.
   Даю ему запрошенную отсрочку. Берю пользуется  моментом,  чтобы  заказать
себе сандвич, а я иду звонить в "Серебряный берег" Бертье...
   Старуха за стойкой по-прежнему на своем посту. Можно  подумать,  что  она
проводит там круглые сутки!
   Она подзывает моего коллегу.
   - Добрый вечер, господин комиссар,- почтительно здоровается  он.-  Ничего
нового. Та молодая женщина действительно попыталась выйти, но я попросил  ее
оставаться в ее номере, и она не настаивала...
   - Кретин! В настоящий момент ваша киска находится на улице Токвиль в виде
жмура... Спросите  у  дирекции,  есть  ли  в  гостинице  второй  выход...  И
подучитесь вашей профессии!
   Я вешаю трубку, оставив его  сгорать  от  стыда.  Берю  доканчивает  свой
сандвич. Без зубов!
   - Ты похож на боа,- замечаю я.
   - Что поделаешь,- извиняется он.- Волнения разжигают во мне аппетит.
   - Ты роешь себе могилу зубами!
   - Это менее утомительный способ, чем все остальные,- смеется Толстяк.-  И
не говори мне о зубах: они у меня в кармане!
   - Ну, ребята, в путь, на вокзал! Мои партнеры со вздохом встают.

   Глава 12
   В камере хранения Лионского вокзала начинается большой  шухер.  Служащий,
судя  по  его  припухшим  зенкам,  до  нашего  появления  дрых  между  двумя
чемоданами.
   Мы ему объясняем, кто мы и что ищем. Тогда он протирает моргалы, прогоняя
последние остатки сна, и сам организует поиски. Мы  решаем  обращать  особое
внимание на самые большие вещи и пускаем в  ход  свое  обоняние,  которое  у
простых смертных обычно развито слабо.
   Если б  вы  могли  нас  видеть,  ребята,  то  купили  бы  билеты  на  это
представление! Пинюш на четвереньках обследует нижние полки.  Он  нюхает  на
Манер собаки-ищейки, и его глаза двигаются в такт движениям его  носа.  Берю
просто приклеивается своим  хоботом  к  чемоданам,  лежащим  на  полках.  Он
глубоко вдыхает, закрывает глаза, качает головой и переходит  к  следующему.
Что же касается меня, то я действую иначе - взвешиваю чемоданчик, прежде чем
к нему принюхиваться. Я знаю, сколько может весить человеческое мясо!
   Вдруг Толстяк издает дикий вопль:
   - Тут, ребята!
   Мы подбегаем. Речь идет о деревянном ящике размером со  средний  чемодан.
Воняет он так, как все бойни Ла Вилетт в жаркий день.
   Замка на нем нет, а два  ремня,  закрывающие  его,  мы  расстегиваем  без
труда. Нашим взорам предстает залитое  кровью  белое  белье.  Страшная  вонь
усиливается.
   - Мы нашли, что нужно!- предупреждает Пино.
   - Спасибо за информацию,- усмехаюсь  я.-  Надо  залепить  ноздри  воском,
чтобы не понять это.
   Берю своими толстыми пальцами, не знающими отвращения, раздвигает  белье,
и мы можем сколько душе угодно восхищаться огромным тухлым окороком...
   Нашему разочарованию нет границ...
   Ситуацию лучше всех резюмирует опять-таки Толстяк:
   - Дать протухнуть такому кусищу, в то время  как  бедным  индусам  нечего
жрать! Какой вандализм!
   Мы закрываем ящик, прежде чем продолжить наши поиски, но  они  ничего  не
дают.
   Четыре часа утра; мы совершенно вымотались. Мою башку пилит ужасная боль;
в глазах рябит.
   - Буфет открыт?- спрашивает Берю служащего.
   - Да...
   Толстяк серый, как английское утро. Он смотрит на  меня  своими  глазами,
тусклыми от идиотизма и усталости.
   - В этот час,- говорит он,- я предлагаю ром с  лимонадом.  Это  прочищает
мозги!
   Мы покорно следуем за ним. В буфете  дремлют  несколько  солдат,  парочка
влюбленных трется мордой о морду. Берю организует пир.  Поев,  мы,  скрестив
руки  на  животе,  медленно  погружаемся  в  размышления,  которые  являются
прихожей сна.
   Первым, через довольно большой промежуток времени, слово берет  Пино.  Он
рыгает (из-за выпитого лимонада) и после этого звукового  вступления  решает
издать более приятные для уха звуки.
   - Я еще никогда не видел такого дела!- заявляет он.
   -  Я  тоже,-  уверяет  Берюрье.-  Ни  разу.  Не  знаешь,  какому  святому
молиться... Все разваливается в руках... Он секунду размышляет.
   - Тонио, ты уверен, что Греноблец говорил именно о Лионском вокзале?
   - Естественно!
   - А если он тебя наколол? Я пожимаю плечами.
   - Он подыхал. Ты думаешь, в такие мгновения хочется врать? Ему было проще
промолчать!
   - Согласен, но где здесь можно спрятать труп  без  головы?  Кроме  камеры
хранения негде...
   Он хочет сказать что-то еще, но я заставляю его замолчать  почти  римским
жестом.
   Я начинаю говорить сам, не для того, чтобы просветить моих помощников,  а
чтобы разобраться самому.
   - Кажется, мы мало рассуждали об этой истории.
   - Не понимаю, чего тебе надо,- заявляет Пино.
   - Помолчи, мумия!
   Он сжимается на стуле и начинает дергать себя за ус.
   - Да, мы недостаточно копались в "как" и "почему"... А надо было бы...
   Толстяк кладет на стол свой похожий на дорожный столбик палец.
   - Первое?- просит он.
   - Первое: Турок и Греноблец замочили неизвестного нам типа,  от  которого
мы нашли только голову, по неизвестному нам мотиву.
   - Записываю,- говорит Берю.
   - Второе?- спрашивает Пино.
   - Этот тип не здешний, поскольку никто его не опознал,
   - Это мы знаем!
   - Помолчи. Я продолжаю:
   - Надо связать факт, что этот человек не местный, с тем, что мы находимся
на вокзале...
   - Не понимаю,- уверенно объявляет Берюрье.
   - Для тебя это обычное явление. Я хочу сказать, что, если  это  приезжий,
он мог приехать на поезде...
   Пино кивает своей головой страдающей запорами крысы:
   - Логично.
   Я прочищаю горло. Сон и усталость гудят в моем котелке, как вентилятор  в
пустой комнате.
   - Можно  себе  представить  такой  сценарий:  двое  блатных  должны  были
ликвидировать типа, приезжающего на поезде... Они засекли его при выходе  из
вагона и свели с ним счеты на вокзале.
   - На вокзале?- подскакивает Берюрье, не верящий в неправдоподобные вещи.
   - Предположим!
   - Давай предположим,- соглашается мой  пузатый  товарищ.  И  добавляет  с
ехидцей:- И что с того?
   - А то, тупарь, что труп они спрятали где-то здесь...
   - Где?
   Я пожимаю плечами:
   - That is the question!
   - Бывают моменты, когда я совершенно  не  понимаю  твой  жаргон,-  ворчит
Толстяк.
   Я интенсивно  размышляю.  Мои  мозги  работают  на  скорости  пять  тысяч
оборотов в минуту! Я подскакиваю:
   - Они запрятали его в таком месте, откуда его можно вытаскивать только по
частям! Ну да, все понятно, все ясно!..  Вот  настоящая  божья  правда,  как
выражаются знаменитые американские романисты, когда хотят ублажить критику.
   Пино выходит из своей серой летаргии.
   - Значит, они его кокнули сразу, после того как он сошел с поезда?
   - Или почти.
   - Но, черт подери!-  кричит  Берюрье.-  Нельзя  же  так  просто  взять  и
замочить мужика на  глазах  у  сотен  свидетелей!  Об  этом  бы  давно  было
известно, а?
   - Пошли!- отрезаю я.
   Мы проходим на платформы. Они почти пусты, если  не  считать  пригородные
линии, по которым  серебряного  цвета  поезда  привозят  сонных  пассажиров,
направляющихся на работу.
   Я иду к линиям дальнего следования... Там  дует  холодноватый  ветерок...
Рабочие,  укутав  голову  в  кашне,  маневрируют  бесконечными  составами...
Открываются первые журнальные киоски...
   - Ну что?- ворчит Берюрье.
   Я, не отвечая, направляюсь  к  платформе  "Л",  предпоследней  в  ряду...
Именно к ней подходят скорые поезда... С этого места  я  осматриваю  большой
зал, в котором электрические лампочки начинают бледнеть от утреннего света.
   - Смотрите,- говорю я коллегам,- труп там...
   - У тебя крыша поехала!- насмехается Пино.
   - Нет! Я догадался... учуял...
   Этот мерзавец издевается надо мной:
   - Ну у тебя и нюх!
   В некотором смысле - да.
   Я возвращаюсь под маркизу. Слева находится  огромная  мобильная  таблица,
показывающая время прибытия поездов...  Под  ней  закрытый  газетный  киоск.
Рядом с ним - конура для продавщицы лотерейных билетов.
   Словно автомат, с обострившимися от усталости чувствами, я иду  к  будке.
Она заброшена. Окошко крест-накрест забито досками... Сбоку, между стеной  и
газетным киоском, находится дверь  в  вышеупомянутую  будку.  На  ней  висит
замок, но он такой ржавый, что сдается от одного только прикосновения.
   Я открываю узкую дверь. Нет нужды  гадать,  прав  ли  я,  нужно  поскорее
вызывать "труповозку"!
   Я  отступаю  от  волны  зловония!  Берюрье  отодвигает  меня  и  включает
карманный фонарик. У него хватает мужества  сардонически  присвистнуть,  что
гораздо лучше, чем подписывать необеспеченные чеки.
   - Звони в морг,- приказываю я Пино.- И скажи им, чтобы не  жались  насчет
упаковки для клиента!
   Мы закрываем дверь и, не добавив ни слова, закуриваем первую  на  сегодня
сигарету.

   Глава 13
   Не стану от вас скрывать, что морг  -  это  не  то  место,  где  я  стану
проводить свой отпуск. Но морг ранним утром - это больше,  чем  мрачно.  Это
невыносимо...
   Мы находимся в маленьком  зале  амфитеатром.  Пино  и  Берюрье  сидят  на
скамейках и клюют носом. Обнаруженные останки лежат на каменном столе,  ярко
освещенном висящей над ним лампой. С клиентом занимается профессор Буржуа  -
лысый толстяк в очках. Стоя в метре  от  секционного  стола,  я  внимательно
слежу за его работой, заставляя себя оставаться на ногах.
   - Мы могли бы подождать снаружи,- замечает Пинюш голосом чревовещателя.
   - Думаешь, коридоры выглядят веселее?- спрашиваю я его.
   Берюрье прерывает начавшееся всхрапывание. Чтобы взбодриться, он  достает
из кармана сосиску, сдувает прилипшие к ней крошки табака  и  начинает  есть
без дальнейших церемоний.
   Интенсивно жуя голыми деснами, он заявляет:
   - Крутые они ребята: кокают мужика  прям  на  вокзале,  отрезают  у  него
чайник, и все это на глазах у всех...
   Он высказывает то, о чем я думаю. Так что мы  гармонично  дополняем  друг
друга.
   - Они его убили потому, что он не должен был выйти из вокзала,- рассуждаю
я вслух.- А из вокзала он не должен был выйти потому, что снаружи его кто-то
ждал... Тогда его взяли в оборот в толпе. Когда люди сходят с поезда,  никто
ни на кого не обращает внимания...
   - Это верно,- соглашается Пинюш.
   - Они увели его в глубь зала... Заброшенный киоск  они  заметили  еще  до
приезда своей жертвы и заранее приоткрыли дверь... Зажав в этом закутке, они
его убили.
   - Как?- спрашивает Берюрье и издает пронзительный крик, эхом отдающийся в
амфитеатре.
   - Что с тобой? - Я проглотил веревку от сосиски!
   - Очень вовремя! На чем мы  остановились?  По-прежнему  спокойный,  Пинюш
напоминает:
   - Они его убили. Вмешивается профессор Буржуа:
   - Этот человек был убит ударом ножа для колки льда в сердце...
   -  Чистая,  быстрая  и  бесшумная  смерть,-  говорю   я.   Присутствующие
соглашаются со мной. Берюрье заканчивает проглатывание веревки.
   - Значит, так. Они кокнули этого малого и засунули его в будку...  Нельзя
было допустить, чтобы он вышел из здания вокзала...
   На секунду замолчав, он спрашивает, стараясь не шокировать эскулапа:
   - Он француз?
   - Нет,- отвечаю я,- берюрьянец. Но это не имеет значения. Продолжай  свои
рассуждения.
   Толстяк сбивает  шляпу  на  затылок.  На  его  гениальном  лбу  мыслителя
отпечатался желтый круг.
   - До сих пор я все понимаю,- доблестно продолжает  этот  субпродукт  рода
человеческого.- Но я никак не могу просечь, на кой они отрубили ему котелок?
Ты сам-то это понимаешь?
   - Может быть...
   - Ну так скажи, мне не терпится узнать...
   - Те двое должны были сделать так,  чтобы  этот  тип  исчез.  Сечешь?  Не
просто  убить,  а  сделать  так,  чтобы  он  бесследно   исчез.   В   данных
обстоятельствах они не могли вытащить его  целиком...  Ты  следишь  за  моей
мыслью?
   - Да. Тогда они пошли кратчайшим путем: сделали его неузнаваемым, отрезав
голову!
   - Верно!
   Берюрье делает успехи.
   Я наклоняюсь над тележкой, в которой сложены малоприятно пахнущие шмотки.
Там хорошего покроя костюм из английской ткани. С левого  наружного  кармана
спорота метка известной фирмы. Рубашка американского  производства,  но  это
ничего не значит, потому что их можно  найти  по  всему  миру  (естественно,
исключая русские магазины, потому что они за "железным занавесом").
   Ботинок на убитом не было. Наверняка Турок  унес  их  вместе  с  головой,
потому  что   у   него   не   было   времени   сдирать   с   подошвы   марку
фирмы-изготовителя.
   Пинюш заснул... Берюрье же, наоборот раздухарившийся после своей сосиски,
как будто обрел второе дыхание.
   - Видишь ли, Сан-Антонио,- бормочет эта толстая куча различных химических
комбинаций,- я очень хорошо понимаю это  дело.  Мужик  не  должен  выйти  из
вокзала, и его мочат прямо после схода с поезда. Ладно. Кроме того, никто не
должен знать, что он умер. Поэтому его тело прячут  и  забирают  его  ксиву,
метки с одежды... и голову. Опять-таки ладно. Но зачем тогда  Турок  поперся
прятать отрезанную башку на рынке? Ее ж там обязательно должны  были  найти,
так?
   Очень дельное  замечание...  Я  размышляю...  Размышляю  напряженно...  И
естественно, поскольку мой котелок в некоторых  случаях  ничем  не  уступает
электронной машине, нахожу ответ.
   - Чтобы понять,- говорю я ему,- надо влезть в шкуру типа,  разгуливающего
по Парижу с отрезанной головой... Убитый приехал ночным  поездом,  поскольку
двум бандитам было бы трудно провернуть  это  дело  средь  бела  дня,  когда
работает газетный киоск... Итак,  ночь,  Турок  должен  (как  решил  жребий)
избавиться от трупа... Греноблец убил, а его напарник за ним убирает. Что он
делает? Куда запрятать голову? Он живет в гостинице и не может ее сжечь  или
сунуть в негашеную известь... Бросить в Сену? Он прекрасно  знает,  что  она
всегда возвращает то, что в нее кидают... Так куда же? Кровь тянет к  крови,
и тогда он направляется к Центральному рынку. Во-первых, потому, что в  этом
уголке Парижа и ночью идет жизнь; во-вторых, потому, что  у  него  в  голове
появилась идея по поводу головы!
   - Очень забавно,- оценивает мой каламбур профессор, моющий руки.
   Он слушает нас, и в его очках пляшут искорки.
   - Что за идея?- спрашивает Берюрье.
   - Он говорит себе, что рынок - это средоточие съестных припасов -  должен
кишеть отходами. Они действительно исчисляются тоннами ежедневно. А что  там
делают с отходами? Их отправляют на переработку в удобрения... Разве это  не
отличный способ избавиться от головы?
   Итак, Турок приходит на  рынок,  забредает  в  зал  с  кишками  и  прочей
требухой и натыкается на кучу коровьих голов. Ты видел эти головы,  Берю:  с
шерстью, с рогами, с ушами. Они совершенно несъедобны.  Падовани  вообразил,
что эти корзины просто созданы для его цели, и как ни в чем не бывало  сунул
голову своей жертвы в кучу...
   Берюрье хлопает меня по плечу.
   - Ты гений в нашем деле, Сан-А. Теперь все яснее ясного...- Он  смеется.-
Представляю себе, какая рожа была у Падовани,  когда  он  прочитал  об  этой
истории в газете!.. Мы выиграли, верно?
   Берю так рад, что щелкает подтяжками  и  трясет  пузом.  Я  оставляю  его
веселиться, а сам атакую Буржуа:
   - Ну что, док, ваше мнение? Эскулап вытирает стеклышки.
   -  Мужчина,  возможный   возраст   от   сорока   пяти   до   пятидесяти,-
профессионально  выкладывает  он.-  Несомненно,   вел   жизнь   авантюриста,
поскольку имеет несколько пулевых ранений, уже давнишних.
   - Ни одно не было смертельным?- деловито осведомляется Берюрье.
   Профессор испепеляет его ледяным взглядом.
   - Толстяк,- говорю я ему,- в дурости ты поднялся до  недосягаемых  высот.
Второго такого идиота не найти днем с огнем!
   Буржуа соглашается со  мной  кивком  головы.  Смущенный  этой  молчаливой
ратификацией, Берю замолкает.
   - Продолжайте, док!
   - Ну что вам еще сказать?  Смерть  наступила  дней  шесть-семь  назад.  Я
размышляю.
   - Скажите, док, в вашем заключении по голове, кажется,  отмечено,  что  у
убитого было много мелких шрамов на висках и на носу?
   - Совершенно верно!
   - Это могло быть следствием пластической операции?
   Теперь очередь врача погрузиться в глубокие раздумья.
   - Вполне. В таком случае операция была  проведена  специалистом  высокого
класса Мэтром в пластической хирургии!
   - Как вы думаете, док, можно полностью изменить человеку лицо?
   Он пожимает плечами.
   - Полностью - нет, но можно заменить доминанты лица и тем самым  изменить
его общий вид...
   - Ладно, спасибо... Благодарю, что  вы  так  рано  поднялись  ради  этого
грязного дела... Он кипятится:
   - Это, как вы его называете, "грязное дело" - моя работа. Я ее люблю и не
хочу заниматься никакой другой... Я его успокаиваю:
   - Я не хотел вас обидеть, доктор, даже наоборот. Согласен, ваша профессия
самая приятная  из  всех,  что  есть  на  свете...  Даже  работа  парфюмера,
создающего утонченные духи, не может соперничать с ней по силе аромата!
   Он смеется...
   Тусклый, серый день не дает отделаться от похоронного настроения, которое
на нас навеял морг.
   Холодный ветер гонит капли дождя...
   У нас такое чувство, что мы направляемся на собственную  казнь.  Стоя  на
тротуаре, мы напоминаем трех аистов, по ошибке попавших на Северный полюс.
   - Мне жутко хочется спать,- вздыхает Пинюш.- Честное слово, сейчас  бы  я
прохрапел целый день...
   - А мне хочется есть,- делится Берюрье.- Бессонные ночи  вызывают  жуткий
аппетит... Что вы скажете о луковом супе с тертым сыром и стаканчике белого?
Это и вдобавок чашка очень крепкого кофе приведут нас в форму.
   Он садится в свою машину и делает нам знак присоединиться к нему.
   - Можно съездить к Гродю,- говорит он мне.- У  него  получается  отличный
луковый суп!
   Я не отвечаю... Продолжаю размышлять над этой непонятной историей.
   - Слушай, Берю, -спрашиваю  я  Толстяка,-  ты  поработал  почти  во  всех
службах. Может, знаешь двух  блатных,  которых  зовут  Боб  Шалун  и  Маньен
Улыбчивый?
   - Маньен!- восклицает Толстяк.- Он меня спрашивает, знаю ли я Маньена! Да
мы с ним вместе ходили в школу! Я решаю, что он шутит, но потом вижу - нет.
   - Это правда?
   - А то! Ты что, думаешь, гангстеры с неба сваливаются? Должны же они быть
откуда-то родом, а, Пино? Мы с Маньеном земляки... Его отец держал  в  нашем
поселке табачную лавку... О! Видишь у меня на брови шрам? Это Маньен швырнул
мне в морду подковой...
   - Подкова приносит счастье,- иронизирую я.- А скажи-ка мне, Толстячок, ты
знаешь, где он кантуется?
   - Да. У него квартира на бульваре Бертье, в семнадцатом округе...
   - Чем он занимается?
   - Его конек - скачки...
   - Он играет на тотализаторе?
   - Да, но ставит только на выигрывающую лошадь... Он парень умный!
   - Кажется, он и Турок были корешами?
   - Да?
   - Мне так сказала Мари-Жанна... Как думаешь, может он быть связан с  этим
делом?
   - Маньен? Ты чокнулся, Сан-А. Он слишком  умен,  чтобы  влезть  в  мокрое
дело!
   - Во всяком случае, допросить друзей наших друзей иногда бывает  полезно.
Предлагаю вытащить его из-под одеяла.
   Толстяк соглашается:
   - Давай... До жратвы или после?
   - До!
   - Знаешь, если он у себя, то раньше полудня не встает.  Так  что  это  не
горит.
   Я стукаю кулаком по приборной доске:
   - Я сказал - сейчас! Понял?
   - О'кей...
   Отодвинув заботы о супе насущном, Берюрье везет нас на бульвар  Бертье  и
останавливается перед домом сто двенадцать.
   - Откуда ты знаешь его адрес?- подозрительно спрашиваю я.
   Он пожимает плечами.
   - Он несколько раз просил меня помочь, когда  коллеги  пытались  устроить
ему неприятности.
   - Как не пособить землячку!
   - Надо же помогать друг другу...
   Толстяк останавливается на четвертом этаже и начинает колотить  в  дверь.
Пинюш отстал на этаж и тащится, фырча, как паровоз.
   Проходит некоторое время.
   - Улетела птичка,- с сожалением вздыхаю я.