росил  я,  тыкая  пальцем  в  газету.  "Кто  это?"  -
рассеянно отозвался мой приятель. "Прочти подпись!"
   Он прочел и скорчил рожу: "Ужасная прическа, а?" Ну и наглец! "А я-то
думал, что она - предмет твоей страсти!"  -  напомнил  я.  Тут-то  он  и
выдал. "С чего ты взял! - надменно  произнес  Марсель.  -  Предмет  моей
страсти - принцесса  Анна!"  Колесо  фортуны  сделало  полный  оборот  и
закрутилось все быстрее и быстрее.  У  меня  мельтешит  в  глазах,  и  я
чувствую, что теряю нить повествования.
   Так о чем бишь я... Бродяжка, побрюзжав и поломавшись,  волей-неволей
была вынуждена согласиться на сотрудничество. А куда ей  было  деваться!
Верно, старуха не просыхала, но пьянство давно перестало быть ей помехой
в жизни. К тому же свисавшая сверху белая рука в кровавом браслете  живо
напоминала о мрачной действительности.
   - Головы у них были непокрытые. Один - очень светлый  блондин,  прямо
бесцветный какой-то. Свет ему бил прямо в лицо, как  вам  сейчас.  Глаза
какие-то странные, почти белые. И он плохо говорил по-французски.
   - Почему вы так решили?
   - Он допытывался у приятеля, что я сказала.
   - На каком языке он говорил?
   - Ну ты совсем обнаглел, парниша! Я тебе не переводчик при ООН!
   - А второй хорошо говорил по-французски?
   - Как мы с тобой.
   - Как он выглядел?
   Старуха кисло взглянула на меня - не  глаза,  а  два  яичных  желтка,
спрыснутых уксусом.
   - Я уже говорила: с виду вылитый легавый. Он  был  ниже  ростом,  чем
тот, первый, и намного старше. Чернявый,  коренастый.  С  усами.  Усы  -
пышные с рыжинкой.
   Более ничего стоящего она не вспомнила,  как  я  ни  старался.  Самым
ярким ее впечатлением оставались плащи.  Мне  надоело  путаться  в  двух
дождевиках. Время поджимало.
   Я секунду поколебался, а затем доброжелательно посоветовал:
   - Не выходите сегодня из  дома,  дорогая  мадам.  Мои  коллеги  скоро
приедут забрать труп и записать ваши показания.
   - Зараза! - взбеленилась ведьма.
   - Вас поселят под мостом Александра III, там вас никто не потревожит.
Что поделаешь, судьба!
   Бродячая пьянь пожала плечами:
   - Подумаешь, мост Александра III! Родной остров Сен-Луи мне милее.

***

   - Дайте-ка мне поноску, Берта, - предложил я. - Он вам  руки  еще  не
оттянул, этот пузырь?
   - Он  совсем  крошка,  -  заметила  растроганная  Б.Б.,  уступая  мне
вышеупомянутого Антуана. - Теперь он полностью сирота, да?
   - Похоже на то.
   - Что же с ним будет, бедным пупсиком?
   - Попадет в приют, голубушка, если, конечно, где-нибудь на  просторах
Франции или Польши не затерялась старая бабуля, способная его содержать.
   - Жуть, - всхлипнула толстуха. - Но что, собственно, происходит?
   - Нечто любопытное. Редко  случается  впутываться  в  столь  занятную
историю.
   - И какие у вас соображения?
   - Я собираюсь посадить вас в  такси  вместе  с  мальцом  и  отправить
домой. Завтра кто-нибудь придет за ним.
   Идея начальника не понравилась  дородной  подчиненной.  Она  взревела
(возможно, перебудив кое-кого из обитателей цирка-шапито,  находившегося
метрах в ста пятидесяти от нас) и одним мощным прыжком оказалась лицом к
лицу со мной, выкатив пузо и сжав мощные кулаки.
   - Вам опротивела моя рожа, комиссар?
   - Ну что вы, Берта!
   - С самого начала я направляла ход следствия! Я нашла пуговицу во рту
поляка! Я нашла снимок  блейзера  у  ювелира!  Я  обнаружила  отрезанную
голову на улице Франк-Буржуа!  И  это  на  меня  закапала  кровь  мамаши
несчастного Антуана! А теперь, когда все улики собраны,  вы  навязываете
мне роль няньки, а все остальное берете на себя. Да что же это такое,  в
самом деле?!
   - Но, дорогая, нельзя же мотаться по Парижу в поисках банды  убийц  с
младенцем на руках! Сейчас три часа ночи, нам некому его передать.
   Львица решительным жестом отмела мои возражения.
   - В комбинезоне ему не грозит простуда, к тому же он спит как убитый,
поросенок несчастный! Заметьте, речь идет о смерти  его  родителей,  так
что он имеет полное право участвовать в расследовании. Позже, когда  ему
расскажут, он будет рад, что выполнил свой долг. И  больше  ни  слова  о
такси, понятно?
   Мое молчание можно было принять за согласие, да,  собственно,  больше
его принять было не за что.
   - Пошли! - приказала Большая Берта.
   - Куда? - осведомился я.
   Мы стояли на набережной, застроенной домами почтенного  возраста.  На
нас падал романтический свет старинных фонарей. На широченной физиономии
помощницы я различил смущение.
   - И правда, куда? - забеспокоилась грудастая пиявка.
   - На улицу Франк-Буржуа, - улыбнулся я.
   - Мы возвращаемся на квартиру к малышу?
   - Нет, только к его дому.
   - Зачем?
   - Оттуда начнем искать бистро, открытое всю ночь.
   - Жажда замучила?
   - Жажда познания, Берта. Мадам Келушик звонила  откуда-то  неподалеку
от дома, видимо из забегаловки, где ее хорошо  знают.  Нужно  найти  это
место. Ее передвижения в течение  последних  нескольких  часов  выглядят
странно. Посреди  ночи,  прихватив  ребенка,  она  отправляется  звонить
Надиссам в  Сен-Франк-ля-Пер.  Она  говорит  им,  что  торопится.  Затем
возвращается домой, укладывает ребенка спать и снова уходит... Куда?  На
этот раз она замечает, что за  ней  следят.  Она  пускается  в  бегство.
Добегает до Сены, прячется  у  вшивой  бродяжки.  Думая,  что  опасность
миновала, умоляет старуху принести мальчонку.
   Я направлялся к машине, убыстряя шаг.
   - Знала ли она, что в ее  холодильнике  лежит  отрезанная  голова?  -
задал я вопрос темной ночи.
   Ночь промолчала, зато раздался голос Берты:
   - Само собой, знала. Ведь бутылочки стояли там же.
   - Предположим...
   - Что?
   - ..голову сунули в холодильник, пока она звонила. Вернувшись, она ее
обнаружила. Перепугалась и бросилась вон.
   - Если бы она перепугалась, то забрала бы с собой  и  ребенка.  Когда
женщина пускается в бега, она не бросает детеныша на произвол судьбы...
   Вот те на! Бесплодная Берта знает, что такое материнский инстинкт?

***

   Площадь Вогез…
   Удивительное место! Никогда не мог понять, почему Виктор Гюго  прожил
здесь всего пять лет. Что его заставило переселиться? Любовь к славе?  И
он умер на авеню... Виктора Гюго.
   Как я люблю эти дома из розового кирпича, низкие аркады,  вставшие  в
круг, и тишину внутреннего дворика. Днем там слышны лишь щебет детворы и
птиц, а ночью - дыхание ушедших веков.
   - Вон бистро! - воскликнула мадам Берта.
   И  действительно,  огни  кафе,  расположенного  рядом   с   площадью,
разгоняли ночную тьму. Преодолев крыльцо,  мы  попали  в  теплый  уютный
погребок. С потолка свисали дары Оверни. Пахло натуральным вином, ржаным
хлебом  и  опилками.  Столики  сверкали,  в  камине  пылали  дрова.  Бар
напоминал деревенский буфет. На стойке даже возвышался пузатый бочонок с
краником.  Единственный  анахронизм  -  музыкальный  автомат,   сыпавший
разноцветными искрами. К счастью,  в  данный  момент  он  изрыгал  нечто
вполне приемлемое: томный плач  гитары.  Несмотря  на  поздний  час,  мы
застали посетителей. Два столика были заняты молодыми людьми.  Бородатые
парни курили трубки. Девицы демонстрировали ноги,  затянутые  в  чертовы
колготки .  С  серьезным
видом они обсуждали, как им казалось, столь же серьезные  вещи.  В  углу
примостился мужчина неопределенного возраста  и  социального  положения.
Женщина с отчетливыми следами алкоголизма на  лице  мечтала  над  пустой
рюмкой.
   Хозяин был за кассой, его  глаза  помутнели  от  усталости.  Толстый,
лысый и  мрачный.  Мятый  галстук  свисал  с  шеи,  как  коровий  хвост.
Официант, крупный бледный малый, высоко засучив рукава рубашки,  начищал
до блеска кофейник кусочком замши. В синем фартуке он походил скорее  на
садовника, а не на психа.
   Берта с Антуаном на руках уселась за столик.
   - Как бы там ни было, но я съем бутерброд с рубленой свининой и выпью
бокал белого! - категорично заявила она.
   Я подошел к стойке, чтобы передать ее  приказ,  присовокупив  к  нему
собственное пожелание: двойной кофе. Бармен  продолжал  надраивать  свой
горшок. До  закрытия  оставалось  недолго.  Миг  освобождения  он  хотел
встретить в  полной  боевой  готовности.  Ни  одной  лишней  секунды  на
галерах!
   Лицезрение целый божий день  жаждущей  похмельной  публики,  доконало
беднягу. Он торопился  домой  жахнуть  рюмочку,  прежде  чем  завалиться
спать.
   - Скажите-ка, амиго!..
   Он оторвался от хромированной хреновины  и  перевел  на  меня  сонный
угрюмый взгляд. На подбородке и щеках проступила синева.  Предрассветная
щетина лишь подчеркивала его худобу.
   - Вы мне?
   - Перегнитесь чуть-чуть через дебаркадер. Видите младенца,  вон  там?
Вы его узнаете?
   - То есть как - узнаю?
   - У меня такое  впечатление,  что  он  уже  заходил  к  вам  сегодня,
приблизительно часа два назад. Тогда он был на  руках  молодой  женщины,
блондинки, которая попросила разрешения позвонить. Не припоминаете?
   Случалось ли вам  видеть  благостные  открытки  с  изображением  двух
маленьких пастушек из Ла Салетты, когда в 1846 году им явилась Пресвятая
Дева Мария? Восторженное изумление на их лицах! Больше всего малышек  из
Ла Салетты потрясло не само явление - в те  времена  подобным  вещам  не
удивлялись, - но вид дамы, такой приличной, красиво одетой,  лучезарной,
светящейся.
   Балбес за стойкой тоже испытал потрясение. Он пялился на меня,  забыв
обо всем. Глаза горели, челюсть отвисла. Одним махом  я  вырвал  его  из
общества  потребления,  позволил  в  этот  поздний  час  прикоснуться  к
"чудесному". В наш продажный  век  людям  является  только  реклама.  Им
досаждают, навязывая товары, в которых  они  не  нуждаются.  Раздражают,
одурманивают. И тут прихожу я,  прошу  бутерброд  с  рубленой  свининой,
стакан вина, двойной кофе и, как бы между прочим, рассказываю  человеку,
чьей главной  целью  в  жизни  было  увидеть  свое  унылое  отражение  в
кофейнике, - рассказываю ему о том, что происходило в  бистро  во  время
его рабочего дня. Забегала молодая женщина, с ребенком,  звонила...  Для
бармена мои слова прозвучали началом волшебной сказки.
   Чудо порождает чудо: лицо гарсона раскололось в улыбке.
   - Ну да... - выдавил он. - Верно. Откуда вы знаете?
   Я решил отказаться от роли чародея. Триумф не вскружил мне голову.
   - Узнаете? - спросил я, вынимая из кармана  фотографию,  найденную  в
бумажнике Владимира.
   - Да.
   - Она звонила в Сен-Франк-ля-Пер?
   - Да.
   - Видели ее раньше?
   - Случалось. Она живет поблизости.
   - С ней был только ребенок?
   - Да.
   Я  упоминал  одинокого  выпивоху  за  стойкой?  Как   же,   как   же.
Перелистайте страницу назад и увидите "типа неопределенного  возраста  и
социального положения". Теперь этот  тип  направился  ко  мне.  Руку  он
держал полусогнутой, с нее свисало громоздкое пальто.  Либо  он  получил
его в подарок, либо сильно исхудал за последнее время.
   - Вы комиссар Сан-Антонио? -  осведомился  обладатель  пальто,  седых
волос и сизых прожилок на бледных щеках.
   Хотя голос звучал бесцветно, я почувствовал, что он подошел ко мне не
просто так.
   - Вроде бы, - усмехнулся я.
   - Я вас узнал. Когда-то я тоже служил в полиции, давно это было.
   Понизив голос, он быстро и с отвращением, словно звук его  имени  мог
нарушить атмосферу покоя, царившую в бистро, произнес:
   - Поль Маниганс!
   Я смутно  припомнил  некое  дурнопахнущее  внутреннее  расследование.
Детектив из бригады, занимавшейся  игорными  домами,  вымогал  деньги  у
владельцев клубов. С тех  пор  прошло  немало  времени,  лет  десять  по
меньшей мере... Я взглянул на Маниганса. Он походил  на  кюре-расстригу.
На   бывших   сыщиках,   как   и   на   священнослужителях,   нарушивших
профессиональный долг,  лежит  отметина.  Им  уже  не  стать,  как  все.
Бесконечная неловкость оттого, что они не сдержали слово и  не  положили
живот на алтарь закона, Божьего  или  человеческого,  сквозит  в  каждом
жесте.
   - Ах да!.. - пробормотал я, протягивая ему руку.
   Он помедлил, удивленный  неожиданностью  жеста,  окинул  меня  цепким
взглядом, пытаясь угадать, не сожалею ли я о своей  порывистости.  Затем
пожал мою руку. Десять лет безделья не пошли  Манигансу  на  пользу.  Он
остался безутешным вдовцом уголовной полиции. Пил и чах с тоски.
   - Позволите краем глаза взглянуть на фотографию?  Думаю,  смогу  быть
вам полезен.
   Я сунул ему под нос снимок. Он глянул и изрек:
   - Да, это она.
   - Вы ее знаете?
   - Совсем недавно я присутствовал при любопытной сцене. Приблизительно
час назад. Я направлялся пропустить стаканчик, прежде чем лечь спать.  Я
живу в этом доме. Какая-то девушка почти сбила меня с ног. В тот момент,
когда она заворачивала за угол, ей  наперерез  выехала  машина  и  резко
затормозила. Американская тачка, в нее можно смотреться, как в  зеркало.
В машине сидели двое мужчин. Я  обратил  внимание  на  одного...  Волосы
бросились в глаза...
   - Очень светлые, почти белые?
   - Вижу, вы взяли след. Действительно, его можно  назвать  альбиносом.
Блондин открыл дверцу и высунулся из машины. Но девушка пересекла  улицу
и побежала по улице Бираг. Вскоре она исчезла из вида.
   - А те двое?
   - Поначалу мне показалось, что блондин хотел броситься в  погоню.  Но
передумал - возможно, из-за моего присутствия.  Он  деланно  рассмеялся,
словно полуночник, пожелавший снять девочку, но попавший впросак.  Затем
они уехали.
   - Очень интересно,  коллега,  -  похвалил  я.  -  Больше  вам  нечего
рассказать?
   - Увы. Номер машины я не разглядел. По застарелой привычке бросил  на
него взгляд, но слишком поздно. Смог разобрать лишь две цифры - 75. - Он
грустно улыбнулся. - Инструмент без употребления ржавеет.
   - Чем вы сейчас занимаетесь?
   Маниганс пожал плечами.
   - Перебиваюсь кое-как. Случайные заработки, когда повезет.  Поговорим
лучше о чем-нибудь другом.
   - Не махнуть ли нам по стаканчику?
   - Если не боитесь себя скомпрометировать...
   Настала моя очередь пожимать  плечами:  за  сегодняшнюю  ночь  я  уже
столько раз нарушил устав, писаный и неписаный, что  одной  провинностью
больше, одной меньше...

***

   Малыш Антуан проснулся и переполошил бистро. Бородатые  революционеры
перестали делать революцию, поскольку инициатива  перешла  к  крикливому
мальцу. Они бросали на нас раздраженные взгляды.
   Берта доходчиво объяснила публике причину недовольства моего тезки:
   - Маленький проказник  обкакался.  Полные  штаны  наложил!  Надо  его
переодеть.
   Она двинулась в атаку на кабатчика с требованием свежего  подгузника,
но тот заявил, что его забегаловка не родильный  дом  и  что  надо  быть
чокнутой, чтобы притащить  младенца  в  три  часа  ночи  в  кафе.  Берта
немедленно вскипела.
   Тем временем малыш отчаянно брыкался в испачканных  пеленках.  Бывший
старший инспектор Маниганс пытался его  утихомирить.  От  его  "у-тю-тю,
дусенька, у-тю-тю, масенький" прослезился бы злейший враг режима.
   - Значит, она возвращалась сюда, - пробормотал я.
   Зачем? Чтобы еще раз позвонить? Если только...
   - Не присмотрите ли за баламутом, коллега? Я на секунду,  -  попросил
я, удаляясь.
   Манигансу понравилось, что я назвал его коллегой.  Бальзам  на  раны.
Сладостное напоминание о прежних славных деньках. Взгляд  экс-инспектора
оживился.
   Я спустился в полуподвал,  где  соседствовали  туалеты  и  телефонная
кабина. В эту последнюю я  и  ворвался,  точнее,  проскользнул.  Створки
открывались в обе стороны, нужно обладать  сноровкой,  чтобы  преодолеть
такую дверь. Свет зажигался автоматически, стоило ступить на пол  будки.
Острым глазом я немедленно различил уголок зеленого бумажника, торчавший
между двумя ежегодными справочниками. Все-таки интуиция сыщика  дорогого
стоит. Сколько гениальных комбинаций  создали  и  разрушили  мои  мозги!
Тереза Келушик возвращалась сюда, потому что забыла бумажник.
   Дешевая поделка, каких полно на  марокканских  базарах.  Но  этот,  с
медной инкрустацией на верхнем клапане, был не из Марокко.
   Я представил себе обезумевшую молодую женщину с ребенком в одной руке
и погремушкой в другой. Ей было не до бумажника. Однако  почему  она  не
вспомнила о нем, когда расплачивалась за разговор? Следовало выяснить.
   Я исследовал содержимое. Одна бумажка в десять франков, три по  пять,
негусто... Удостоверение личности  на  имя  Терезы  Келушик,  урожденной
Рамюло, тридцати лет.
   Можно сказать, она была в самом расцвете. По крайней мере,  в  данной
возрастной категории.
   Письмо!  Мелко  сложенное,  часто  читанное,  потрепанное  на  сгибах
нервными пальцами. Буквы выглядели блекло.  Видимо,  в  ручке  писавшего
заканчивалась паста. Кое-где линии  вообще  отсутствовали.  Писали  явно
второпях, почерк неровный, угловатый.
   Желаете знать содержание? Говорите, оно входит в стоимость  книги?  А
вы закупили всю историю с потрохами? Ах вы шутники! Кто вам  продал  эту
байку? Мой издатель? Тогда при чем тут я? Я резвлюсь на этих  страницах,
но  остаюсь  свободным.  И   однажды,   чтобы   доказать   вам,   оборву
повествование на самом интересном месте. Возможно, причиной тому  станет
кондрашка, а возможно, уважение к чистой фантазии. В  самый  критический
момент, когда вы будете изнемогать от желания  узнать  правду,  голую  и
сермяжную. Хлоп! Дорогой  читатель  трепетным  пальчиком  переворачивает
страницу  -  и  что  он  обнаруживает?  Мою  ухмыляющуюся  рожу,  а  меж
одутловатых щек баллон, как на карикатурах,  с  надписью:  "Конец".  Моя
фирменная  печать.  Все,  приехали!  Не  пожалею  самого  дорогого,   но
застопорю  беличье  колесо  купли-продажи.  Последний  выдох   господина
Сан-Антонио...
   Ладно, порою  меня  заносит.  Люблю  побузить  для  разнообразия.  Не
паникуйте, мои драгоценные, я предоставлю вам письмо.
   Пусть подслеповатые сбегают за  очками,  поскольку  я  напечатаю  его
курсивом.
   Любимая,
   С ужасом думаю о том, как тебе сейчас тяжело. Но держись. Я должен во
что бы то ни стало покончить с этим. Когда все уладится, я тебе  сообщу.
Если к условленному сроку от меня не будет известий, позвони сама знаешь
кому (домашний телефон в черном блокноте). Если не застанешь, обратись к
Надиссам в Сен-Франк-ля-Пер, 132-24. Будь с ними поосторожнее. На всякий
случай звони ночью и не отчаивайся.
   Поцелуй нашего Тони. Ах, как мне хочется  пощекотать  ему  пузцо!  Он
всегда заливается смехом, когда я его щекочу, ангелочек мой!
   Люблю тебя,
   Твой Владимир, и прости за все.
   Мой  мозг  заработал  на  предельной  скорости.  Точный  и   надежный
механизм, из тех, что в два счета определит, что  герцог  Бордо  и  ваша
бабушка похожи как две капли воды.
   И до чего же додумался непревзойденный Сан-Антонио, зажатый в  тесной
кабинке? А вот до чего. Владимир Келушик решил разом покончить со  своим
прошлым, черным, как могила. (За что и  поплатился.)  Он  был  связан  с
молодым  подонком  Надиссом.  (Эту  связь  я  проглядел.)  Именно  Шарлю
Надиссу, а не ювелиру звонила Тереза. (Очевидно, она была не  знакома  с
семьей.) Если Владимир советовал жене позвонить этому мерзавцу,  значит,
он знал, что тот намерен заявиться  к  родителям.  (Чему  мы  помешали.)
Наконец, самое главное: существует некий "сама знаешь  кто",  и  мне  не
терпится поскорее свести с ним знакомство. Этого типа Тереза  не  нашла,
потому и побеспокоила Надиссов. Возможно, его нет в городе? Или  же  это
его башка охлаждается в холодильнике Келушиков? Загвоздка.
   Временная, надеюсь.
   И вы, читатели и почитатели, тоже надейтесь!

***

   Из раздумий меня вывели звуки буйного  веселья,  раздавшиеся  сверху.
Прыгая через четыре ступеньки, я преодолел лестницу, которая насчитывала
всего девять ступенек.
   Так я и думал, неугомонная  мадам  опять  принялась  за  старое.  Все
мохнатые революционеры сгрудились вокруг нее, осыпая  насмешками.  Можно
было  подумать