Кальбас, главный врач этого сарая, превращенного в  госпиталь.
Тридцать лет  в  Дуркина-Лазо,  словом,  бессмертный.  Что  касается  мамаши
Бертран, то она помнит еще захват и колонизацию страны. Она приехала  вместе
с войсками, осталась на всю жизнь, а  теперь  и  умрет  здесь.  Если  вообще
умрет, в чем я  начинаю  сильно  сомневаться.  Ее  должны  были  повысить  в
должности, но она заразила весь миротворческий контингент  сифилисом.  Затем
ее стали мучить угрызения совести, и она принялась  их  лечить,  всю  армию.
Вылечила! Хорошо, я не спрашиваю вас, как вы себя чувствуете, - сам вижу! Мы
видели! К вам приехал профессор Бесикль, из фешенебельного округа Парижа. Он
вас осмотрит...
   - Очень рад, - шамкает другой голос, тоненький и слабенький по  сравнению
с луженой глоткой главврача.
   Меня поднимают. Сажают.
   Мне что-то водружают на голову. Потом  что-то  приставляют  к  глазам.  Я
догадываюсь, ощущая легкое тепло, что парижский профессор разглядывает  меня
с помощью лампы  на  лбу.  Когда  он  говорит,  изо  рта  летит  слюна,  что
заставляет меня содрогаться от омерзения.
   - Спокойнее! - прикрикивает он.
   От него несет чем-то мерзким. Скоро я стану еще  более  чувствительным  к
запахам, поскольку обоняние будет служить мне радаром. От профессора  пахнет
старым ковром. Я угадываю: на нем серый костюм, жесткий воротничок,  блеклый
галстук, розетка почетного легионера, висящая, как увядший цветок.
   Варварскими инструментами он исследует мои глаза.
   - Вы различаете свет?
   - Нет.
   - Хорошо.
   Кажется, он очень доволен, что обнаружил у меня полную слепоту.  Роман  о
своих незрячих переживаниях я напишу, как только выучу азбуку для слепых.
   Оба лекаря обмениваются короткими  замечаниями.  Бесикль  снисходительным
тоном объясняет главврачу, что, да как, да почему с моими глазами. Не  знаю,
присутствовали ли вы когда-нибудь при подобной беседе двух врачей. Я считаю,
что это забавный спектакль. Можно сказать, что они ищут способы  эпатировать
друг друга, хотят  найти  совершенно  новые,  неизвестные  до  сего  времени
термины, свежеснесенные, которые его собеседник еще не знает.
   О, это совсем другой язык! Язык Зондских островов  звучит  в  наших  ушах
значительно красивее, чем речь этих Гиппократов. А какая серьезность  -  это
нужно видеть! Вернее, слышать! Увы! В нынешней ситуации я не могу видеть, но
зато  слышу,  и  этого  достаточно.  Если  приложить  усилия  и   попытаться
расшифровать  их  высокопарную  брехню,  а  затем  перевести  на  нормальный
человеческий  язык,  то  получится,  что   у   меня   якобы   склеротическая
недостаточность   сосудов   радужной   оболочки   глаза,   приводящая    мой
диапозитивный  хрусталик  к  полной  непроходимости,  откуда   стопроцентное
затемнение  внешней  оболочки,  отягощенное  омертвением  капсулы  Тенона  и
кератической  ахроматопсией  глазного  яблока  по  эксофтальмическому   типу
деструктивной патологии.
   И в этом я очень сильно сомневаюсь.
   Как и вы, наверное, тоже!
   Мне надоедает их кривлянье, и я решаю спросить:
   - Итак, ваше мнение, господин профессор?
   Его ответ сражает меня прямо в сердце.
   - Ууффф! - произносит он.
   Все больные скажут  вам,  насколько  вдохновляют  подобные  заявления  их
врачей. Они моментально подскакивают от радости и бросаются в будущее бодрым
шагом альпийских стрелков на параде, проходящих мимо почетных трибун.
   Еще одно междометие, которое очень нравится пациентам, когда оно выражает
мнение  медика,  это  "ну-у",  особенно  если  после  него  следует   "так",
произнесенное как бы со вздохом. Поистине, врач - профессия деликатная. Ведь
больному, кроме диагноза и метода лечения, нужно еще дать  надежду.  Хорошее
емкое слово найти трудно. Фактически все практикующие  врачи  довольствуются
словом "так!".
   Это их боевой слон. Три буквы, составленные вместе, дают  эффект  редкого
красноречия  в   зависимости   от   интонации.   Заканчивая   осмотр,   врач
распрямляется и произносит смачное "так!",  что  заливает  солнечным  светом
самую сумрачную душу. Или,  например,  сухое  задумчивое  "так".  Это  нужно
понимать так: "Ухудшения быть не должно, но полная уверенность будет  только
после вскрытия". Есть еще  безысходное  "так"  в  смысле  "Это  был  хороший
пациент, но он пренебрегал социальным страхованием, поэтому скопытится через
пару месяцев". Следует еще  выделить  раздраженное  "так".  Клич  абсолютной
уверенности. Очень по-мушкетерски. "Ко мне, инфаркт,  на  два  слова!"  Или:
"Между нами говоря, у вас роскошная лейкемия". И есть еще одно, произносимое
мягким голосом "так-так", напоминающее вам  военные  фильмы  и  стрельбу  из
пулемета. Так-так... Очень  мило,  тихо-тихо...  Пара  трупов...  Сожалеющая
улыбка.
   Чуть ли не руки в стороны. Так-так. Твои дни  того:  так-так...  Если  ты
любишь  органную  музыку,  будет  музыка...  Оно  пахнет  хризантемами,  это
"так-так". Будто земля по крышке гроба: так-так. И ты  понимаешь,  что  часы
твоей жизни  уже  оттакали,  в  смысле  оттикали.  Здесь  мы  встречаемся  с
профессиональной жалостью. Гуманной стороной души лекаря, знающего,  что  ты
отдашь концы и свидетельство о смерти на твое имя  можно  заполнять.  И  они
наблюдают, с какой болью ты это переваришь. Но он поможет тебе,  он  сделает
укол морфия. И ты  протягиваешь  ноги  с  удовольствием.  Так-так,  господин
покойничек! Будет праздничек! Неважно, как твое имя, - ты пациент! Был  -  и
нет пациента! Ух, они замечательные ребята, наши врачи! Клянусь,  они  умеют
обрадовать, подбодрить.
   Зарегистрировав  это  "ууффф!"  профессора  Бесикля,  я  все-таки   решаю
спросить:
   - Ну, хорошо... А кроме этого?
   - Вы ослепли, дорогой мои!
   - Это как раз я  понял,  когда  увидел,  что  больше  не  вижу,  -  криво
усмехаюсь я. - Есть надежда на операцию?
   - В вашем случае нет. У вас поражена  грабо-невротическая  система  из-за
отслоения сетчатки. Операция разрушит всякую надежду на выздоровление.
   Мужчины - вы же знаете, каковы они: малейшая зацепка, и они хватаются  за
хвост самой призрачной химеры.
   - Ага, значит, шанс на  выздоровление  все-таки  есть?!  -  вскрикиваю  я
голосом тонущего, которому никак не удается утонуть.
   - Хватит глупостей! Этот парень спятил, док! - гудит гнусный  Берюрье.  -
Будто кто-то сомневается в этом деле. Твоя слепота,  парень,  это  временное
краткое явление, долго не продлится! Втолкуйте ему, док!
   - Это что еще такое? - спрашивает вполголоса Бесикль.
   - Его замена, - отвечает главврач.
   Эта короткая презентация прошибает меня,  как  ток  высокого  напряжения.
"Его замена"!
   Выходит, я человек конченый, вычеркнутый из активного поголовья.  И  меня
заменили!
   Мой вопрос, с которым я все время пристаю, похоже, действует им на нервы.
   - Ну хорошо, скажите, шанс есть?
   Хруст суставов говорит мне, что профессор качнул головой.
   - Да, есть, может быть, один из  ста.  Я  вам  честно  скажу:  этот  шанс
ничтожен.
   - А ему больше и не надо, - обрывает Толстяк.
   Фонтан брызг на мою физиономию указывает  на  то,  что  профессор  делает
укоризненное "тсс".
   - Мы знаем аналогичные  случаи,  когда  ослепший  через  некоторое  время
чудесным   образом   выздоравливал   вследствие   сильного    эмоционального
потрясения,   поскольку,   как   я   вам   уже   говорил,   у   вас   задета
грабо-невротическая система!
   - Гробо-статическая! - передразнивает Берю. - Не задевай за живое!
   Брошенное мне в нос вонючее облако от  резкого  выдоха  профессора,  явно
страдающего несварением желудка, говорит  о  том,  что  док  поперхнулся  от
смеха.
   Но он продолжает свою лекцию, ничуть не обидевшись на выступление Берю.
   - Мне известны  только  три  случая,  подобных  вашему,  когда  наступило
быстрое выздоровление. Больные самопроизвольно вылечились, и  абсолютно  без
каких-либо последствий. Случай генерала по имени Портупье,  ставшего  слепым
после взрыва бутылки шампанского  в  его  штабе  под  Драгиньяном  во  время
последней войны и совершенно чудесным образом  вновь  прозревшего  в  Аурде,
куда он ехал окропить глаза святой водой и  попал  в  дорожную  аварию.  Был
случай  со  слесарем-сантехником,  ослепшим  в  результате  взрыва  газового
баллона, но уже через день он вновь обрел зрение, когда  один  букмекер  дал
ему хорошую наводку по ставкам на бегах. И третий случай, когда зрячий  стал
слепым из-за перенесенного шока, а затем вновь прозрел, когда упал с  крыши.
Сильная эмоциональная встряска, повторяю я вам, - ваша единственная надежда,
месье. А пока я вам выпишу рецепт на покупку палки для слепых со скидкой.  У
меня есть очень хорошие предложения от торгового дома на  авеню  Клебер.  Вы
заплатите за  нее  только  десять  франков.  Полагаю,  вам  будет  абсолютно
наплевать, что на ней написано: "Чинзано - любовь моя"?
   На этом он прощается со мной и уходит.
   И я остаюсь наконец наедине с Берю.
   - Только не надо помирать раньше времени! - подбадривает меня Толстяк.  -
Даже  если  бы  вообще  не  было  случаев  выздоровления,  ты-то  уж   точно
выздоровеешь, бык-производитель!
   - А-а, заткнись ты! - говорю я, снова приходя в ярость. - И спасибо  тебе
за  доставленное  удовольствие  с  малышкой-негритоской.  Ей  скоро  стукнет
восемьдесят, твоей бабусе, и она белая, как дерьмо  желтушника.  У  нее  был
сифилис, она наградила им всю армию. Не говоря уже о физических  недостатках
и злокачественных образованиях, о которых ты, конечно же, и  не  подозревал,
хотя у нее это написано на роже,  на  спине  и  прочем,  и  вообще  она  как
пятнистая гиена. Ты встал на нечестный путь, сукин  сын.  Грешно  обманывать
убогого.
   Он конфузится, вздыхая всеми своими шестьюстами кубическими  сантиметрами
поршневой группы.
   - Знаешь, существует только то, во что мы верим, -  отвечает  он  мне.  -
Если бы этот дурак не просветил тебя, то ты бы верил и радовался.  Разве  не
так? Хочешь, я тебе выскажу свою точку зрения? Жизнь - это такая штука:  чем
меньше видишь, тем лучше тебе живется. Она  такая  мерзкая  на  самом  деле,
Сан-А! Со всеми этими противными людишками,  на  которых  глаза  бы  мои  не
глядели. Одни пакостнее других! Настоящий геморрой!  Мне  хотелось  бы  быть
оптимистом, но не получается. Ты ведь думаешь, что я осел и ничего не  вижу?
Человечество - банда проходимцев! Кляузники, скандалисты, предатели, готовые
на всякие гадости. Не успеешь повернуться к ним спиной,  а  они  уже  делают
тебе подлость.  Все  время  нужно  осторожничать,  ходить,  прикрывая  рукой
задницу и зажимая пальцем сток, чтобы какая-нибудь сволочь не вставила  тебе
по самую ботву. Скоты и мерзавцы - все! Все,  слышишь?  Мне  даже  случается
испытывать угрызения совести из-за  того,  что  я  живу  среди  этого  стада
скотов. Со всеми их благословениями, проклятиями,  доносами,  предписаниями,
запрещениями. Так что не жалей о том, что ты их некоторое  время  не  будешь
видеть. Хоть отдохнешь немного, Сан-А. Черт возьми,  тебе  страшно  повезло,
просто удача свалилась на  голову.  Полное  отключение  зрения?  Отлично,  я
согласен тебя заменить. Никогда не видеть их проклятых акульих рож - да  это
такое счастье, дорогие дамы и старая дева Мария в  придачу!  Зато  ты  снова
изучишь мир, снимешь с него новую мерку, Сан-А! Настоящий подарок! Праздник,
который всегда с тобой!
   На этом он истощается и на время замолкает.
   Мы сидим молча и размышляем по отдельности. Каждый о  своем.  Я  думаю  о
собственном безнадежном положении.
   Что  он  хотел  сказать,  чертов  Берю?  Что  безнадежные  случаи   самые
замечательные? Лучше бы он мне не говорил этого - у меня даже  нет  сил  ему
отвечать!
   - Послушай, - шепчет вдруг мой помощник настолько тихо,  что  я  угадываю
каким-то двадцать восьмым чувством.
   - Что "еще?
   - Я не хотел тебе сразу  говорить,  но  не  могу  держать  в  себе.  Если
откладывать страшное известие о большом несчастье на  потом,  то  получается
еще хуже...
   - Большое несчастье? - вздрагиваю я.
   - Огромное, настолько  ужасное,  что  тебе  понадобится  мешок  мужества,
малыш...
   - Что-то с моей матерью? - вскрикиваю я.
   - Да, - всхлипывает Берю, - она умерла.
   Мы снова впадаем  в  задумчивость.  На  этот  раз  молчание  напряженное.
Слышно, как бьются наши мощные сердца. Но через некоторое время до нас вновь
начинают долетать звуки.  Со  стороны  родильного  отделения  слышны  крики:
мамаши рожают, извещая о снесенных малышах... Машина чихает на улице... Лает
собака... Где-то надсадно хрипит радио, перекрывая пение туземцев...
   Сколько времени мы сидим молча, не  говоря  ни  слова?  Дыхание  Толстяка
становится все более прерывистым.
   - Ты что... ничего не хочешь сказать? - нарушает он наконец наше обоюдное
оцепенение.
   - И правда, - говорю я, - чего я все молчу? Ты меня успокоил, Толстяк.
   - Как? Но я... Как ты говоришь?
   - Это как раз то известие, что мне нужно было обязательно сообщить в этот
момент, Берю. О смерти Фелиции! По сравнению с ее смертью моя - так, пустяк!
Мысль о том, что она и правда может умереть, переворачивает мне душу.
   - Но, Сан-А...
   Я улыбаюсь, повернув голову на его голос.
   - Не утруждай себя, старина. Если бы маман умерла, я бы это почувствовал.
Ты мне подбросил эту страшную весть, чтобы я испытал  сильное  эмоциональное
потрясение, правда? Ты принял за чистую монету заявление этого  офтальмолога
и надеешься возвратить мне  зрение,  ошарашив  меня  как  обухом  по  голове
подобной выдумкой?
   Берю натянуто смеется.
   - Жаль, что ты мне не поверил, - говорит он. -  Может  быть,  твои  глаза
вновь бы увидели свет божий. Ну ладно... Но это опять же еще не все.
   - Нет? - улыбаюсь я. - Глупости лезут, как из рога изобилия?
   Он с шумом выпускает газы,  видимо  для  смеха,  чтобы  меня  еще  больше
подбодрить, и заявляет:
   - Ладно, еще одна новость, на этот раз говорю серьезно.
   - Да неужели?
   - Теперь я берусь за расследование. Шеф приказал. Поэтому,  пока  ты  вне
игры, я становлюсь во главе... Значит, начну я с того,  что  возьму  у  тебя
показания. А ты рассматривай себя просто как  свидетеля.  Понял,  парень?  И
давай начинай прямо с самого что ни на есть  начала.  Валяй  рассказывай.  Я
весь внимание...
   Я делаю ему  знак  приблизить  свою  физиономию  ко  мне.  И  как  только
чувствую, что его щетина колет мне щеку, шепчу:
   - Свидетелю плевать на всякие  распоряжения!  Найди  мне  мои  шмотки,  и
сматываемся отсюда!
   - Да никогда  в  жизни!  Мое  командировочное  предписание  вполне  четко
сформулировано. Я, Александр-Бенуа Берюрье, назначен вести расследование.  А
ты если и покинешь госпиталь, то только для того, чтобы ехать домой.
   - Я выйду из госпиталя и буду  делать  то,  что  мне  нравится,  господин
Берюрье. Паспорт у меня в порядке, и  я  свободный  гражданин.  И  никто  не
убедит меня в обратном, а уж тем  более  не  такой  толстый  сукин  сын,  от
которого к тому же разит винищем.  Я  допускаю,  что  ты  теперь  официально
возглавишь следствие. Отныне я поступаю под  твое  начало,  Анахорет.  Давай
сюда мою сбрую - это все, что я могу тебе ответить. И сваливаем!  Ты  будешь
моей палкой для слепых,  собакой-поводырем,  небьющейся  плошкой  и  прочее.
Будем играть в такую игру: голова -  ноги.  Ты  будешь  ногами,  но  я  буду
головой. Соглашайся, лучшего  предложения  не  поступит!  Меня  вырубили,  и
теперь я должен отомстить. Я найду их чертов камень! Клянусь!
   Берюрье - вы его знаете? Это не самая плохая лошадь в нашей конюшне.  Он,
наверное, даже самый лучший из ослов в своей категории. Вот только  смекалка
его иногда подводит, и мысль - как входит в его башку, так тут же и выходит,
не успев поздороваться.
   - Черт бы тебя побрал! Что ты вбил себе  в  голову?  Ты  же  слепой,  как
слепая кишка! - кичится мой импульсивный помощник, пардон, начальник.
   Но тут же начинает кряхтеть и вздыхать. Конечно же, мне могут  возразить,
что я веду себя нетактично по отношению к нему.
   - Между прочим, ты только что утверждал, будто я не слепой,  -  говорю  я
страдальческим голосом.
   Я слышу, как открывается скрипучая металлическая дверь шкафа.
   Что-то мягкое падает мне на плечо и на грудь.
   - Так, вот твои шмотки... Держи трусы... рубашку! Вот твой пиджак! И  еще
ботинки! На тебе носки! Ты наденешь носки? Пижон! В такую жару я их не ношу.
Терпеть не могу! Нужно, чтобы пальцы  на  ногах  жили  совершенно  свободной
жизнью, поскольку, как  я  помню  из  памятки  о  личной  гигиене,  от  жары
появляются мозоли.
   И  он  продолжает  болтать  без  умолку,  подчас  без  видимой  связи   с
предыдущим. В принципе понятно, что таким  образом  он  заглушает  стыд.  Он
чувствует, что поступил нехорошо, назвав меня слепым.
   - О?кей, жокей, будем  вести  расследование  вместе!  -  говорит  он  без
всякого перехода. - Держись за мой рукав, а я буду расчищать тебе путь. Даже
если на горизонте появится всего лишь кучка собачьего кала - нет проблем,  я
уберу. Ты доволен?
   - Посмотрим, - наученный горьким опытом, осторожно говорю я.
   Внезапный приход мадам Бертран может существенно осложнить ситуацию.
   - Ага! Что я вижу? Он одевается! Решил слинять! - брюзжит старушка. -  Вы
не имеете права! Вы должны лежать,  не  вставая!  Я  не  позволю!  Я  доложу
доктору Кальбасу...
   Слышен шорох одежды, шарканье ног, затем тихий стон.
   - Ты, мартышка! Ты заткнешься или я тебя  урою?  -  рявкает  Берю.  Затем
обращается ко мне:
   - Так, ну все? Готово, хватай меня за руку и держись крепче. Только  хочу
тебя предупредить об одной-единственной вещи, друг мой: не надо  давить  мне
на жалость! Запомни: тебе трудно оттого, что ты  слепой,  но  я  тебя  веду,
потому что мне так нравится!

Глава (если посчитать) пятая

   Думаю, что если бы понадобилось снимать  документальный  фильм  о  короле
дураков в изгнании, то можно сейчас просто повернуть камеру на меня.
   Ох, судьба-индейка, мой бедный Сан-А. Неуверенные при ходьбе ноги слишком
высоко задираются, левая рука отставлена в  сторону,  прыжки  как  у  козла,
внезапные остановки, ступни не ступают, а скорее ощупывают землю - и так без
конца...
   Ах, как это сложно -  быть  начинающим  слепым.  Обучение  будет  долгим.
Полным  синяков  и  шишек.  Я  буду  разбивать  себе  рожу  чаще,   чем   вы
предполагаете - можете улыбаться в предвкушении! Я чувствую себя  совершенно
беззащитным, смешным. Выброшенным. Как говорил один мой друг:  "Я  отдал  бы
десять лет жизни, чтобы точно знать, проживу ли еще двадцать!" Никогда еще я
не ощущал, насколько шатки наши обычные познания мира. Я  как  увалень-шмель
на открытом пространстве. Полном опасностей, как  мне  кажется,  и  вреда  в
самом низком смысле этого слова.
   Мне иногда снится, что я в агонии, умираю, лечу в ад. Это  кошмары.  И  я
ничего не могу поделать. Я подвластен чужой воле: все мое тело, душа. И  мне
уготованы страшные испытания, моральные и  физические.  Мороз  пробирает  от
ужаса.  Но  потом  вдруг  мой  темперамент  берет   верх,   и   я   отчаянно
сопротивляюсь. Я говорю себе: "Какого, собственно, черта!" И все  становится
на свои места. Моя броня наглухо закрыта - я опять  чувствую  себя  в  своей
тарелке.
   Сейчас  все  примерно  так  же.  Вначале  я  вроде  бы  был  в  ужасе  от
безысходности, от страха. От беспомощности, от мысли, что могу грохнуться на
каждом шагу, удариться обо что-то,  разорвать  одежду.  Быстро  приходишь  к
выводу, что ты выброшен  обществом.  Я  потерян,  я  никому  не  нужен.  Пот
прошибает меня, рубашка липнет к спине. Сердце  бьется  как  бешеное.  Комок
стоит в горле.  Горе  в  чистом  виде  затопляет  меня  всего  до  последней
клеточки.
   - Тихо, парень! Спокойно! Осторожно, здесь камень, рули сюда...
   Берю пилотирует меня как надо.
   Вместо того чтобы быть ему благодарным, я начинаю брюзжать. В голове одни
ругательства. Я готов поносит