он
вышел?
     -- Точно, а что?
     -- Он ничего не сказал, когда выходил?
     -- Ничего, я об этом уже говорил следователю.
     -- А перед этим? Не двигайся и слушай сюда  внимательно, товарищ. Мотор
уже работал, когда кто-то из вас заметил, что бежит опоздавший, о'кей?
     -- Да, я помню, -- говорит Безюке, нахмурив брови.
     --  Что-то мне подсказывает,  что  реакция Бардана  имеет  связь с этим
прибытием in extremis * Канто. Я прошу тебя поразмыслить над этим.
     Я жду, пылко глядя на него в  упор. Один глаз у него становится больше,
а другой, наоборот, меньше.
     -- Вот те на, ты меня заставил по  другому  взглянуть на это, -- шепчет
Безюке. -- Боже мой, но это же правда, -- с нажимом говорит ов.
     -- Рожай быстрее, -- агонизирую я.
     -- Кто-то закричал: подождите, там еще кто-то бежит! Все  обернулись. Я
сказал: "Это Авель Канто, новенький".  И тут Бардан  прошептал: "Авель Канто
из Бордо?" Я ему рассеянно  ответил, что  да. А в это время Канто заскочил в
автобус.  Автобус  тронулся. Вдруг ви с того, ни  с сего,  Бардан  закричал:
"Остановите!" и выскочил!
     -- Спасибо, старик! -- говорю я. -- Это все, что я хотел знать.
     Я  возвращаюсь в  свою комнатенку. Я удовлетворен.  Сомне  *  Благодаря
такаго рода  каламбурам читатель  менше будет догадываться  о  том, что я на
самом деле писатель. -- Примеч. авт.
     **В последний момент. -- лат.

     ний  больше  нет:  покойный  Бардан  знал, что у Канто  были  нехорошие
намерения.  И  испугался  его... Он  вернулся  в  школу...  И... И что?  Что
произошло в одиночестве пустых спален?
     Я пока этого не знаю, но надеюсь скоро узнать.

     Ночью  шел снег. Когда  я проснулся, все за  окном было покрыто снежным
покрывалом --  шаблонная  фраза а сочинениях  школьников  выпускного класса.
Помывшись, побрившись, я захожу за Толстым, и мы,  никому ничего не  говоря,
катим в Лион.  Берю  ругается. Его  графиня прислала ему письмо,  в  котором
уведомляет, что не сможет приехать в назначенный  срок. Поэтому у уважаемого
преподавателя возникают некоторые осложнения с его курсом лекций.
     --  Все старые бабы одинаковые,  -- говорит он, -- голубая у них  кровь
или сок свеклы, что касается  пунктуальности: всегда опаздывают. Эти уродины
только  к  парикмахеру приходят вовремя!  Скоро  дойдет  до  того,  что  эта
Труссаль де Труссо  будет  динамить меня самого.  --  Он  разматывается, как
катушка  спиннинга.  Он за новую отмену привилегий,  Берю. Он за возвращение
ночи  4  августа.*  Он  предлагает  послать  графиню  на эшафот. Он хотел бы
посмотреть, как она стоит во весь рост  на повозке на  фоне  гильотины,  вся
серая от страха и в окружении свирепых санкюлотов, которые осыпают ее своими
плебейскими ругательствами.
     Он выступает за решительное и  с брызгами крови отсечение ее головы. За
то, чтобы ее накололи на пику и показывали исступленной толпе!
     В жизни простого человека  обязательно наступает такой момент, когда он
начинает взывать к 1789 году, чтобы покончить с разночинцами.
     Я с трудом продираюсь по забитым  улицам в  центре Лиона,  где  зеленый
свет горит ровно столько, сколько нужно человеку, чтобы один раз чихнуть, --
такой мощный поток автомобилей движется в противоположном направлении. Берю,
наш неутомимый рыцарь говорильни, меняет тему разговора. Для Монументального
нет-никаких тайн в словесных фигурах высшего пилотажа.
     Он пророчески  предрекает наступление  времен,  когда  все машины будут
"увязать друг в дружке" (так он сказал), как засыхающий цемент. Пока уличное
движение еще только  засыхает.  А  скоро  оно застынет  полностью, как глыба
цемента.

     * Ночью 4 aвгуста 1789 года Учредительное собрание  отменило привилегии
феодалов -- Примеч. пер.

     Машины будут походить на маринованных селедок, на  паюсные икринки. Все
склеится. Улица с застывшими в оцепенении машинами будет не просто улицей, а
гигантским автомобильным кладбищем.
     Уже сейчас он  знает в Париже такие места, где пешеходы  практически не
могут перейти ва другую сторану улицы. Полтора часа красного света на четыре
смертельных  секунды  зеленого   света!   Регулировщик,  который   управляет
светофором, в  конце  рабочего дня подводит итоги. Он говорит: "Сегодня  мне
удалось  переправить через  улицу  пятнадцать пешеходов,  погиб всего один и
только двенадцать  ранены".  И  он страшно гордится  этим.  В  комиссариатах
полиции рекорды падают  каждый вечер.  Да, Берю очень четко  видит  будущее,
будто  оно  написано  неоновыми буквами.  Он  чувствует  скорое  приближение
момента  освобождения,  когда   автомобилисты   вновь  станут  полноправными
пешеходами. А тротуар, которым до этого пользовались преимущественно путаны,
как  их  называют  те,  которых  шокирует  слово  проститутка,  вновь станет
королем. Тем  более,  что путаны, будем справедливы, сейчас становятся  тоже
моторизованными.  Проститутки на  колесах имеют  потрясающий  успех  в  наше
время.  Проституция на машинах -- это  настоящая находка нашего  переходного
послевоенного периода!  Только меняй машины.  Иди  на зов фар.  Скоро путаны
изобретут систему, чтобы заниматься "этим" из машины в машину. Ведь самолеты
дозаправляют  друг  друга  в  полете!  Так  почему  же нельзя  найти  способ
побаловать клиента на ходу. Через транзистор, а что? Простой вызов по радио.
"Я Жюли  Рыжая,  ты  хочешь  со  мной поработать, дорогой?.."  "Сколько?"...
"Пятьдесят  бабок, лапочка; я  тебе сделаю пучок  коротких волн для спинного
мозга,  а  для  прибора   низкочастотный  вибратор  и  ультразвук?  Лады?.."
"Хоккей!"..."  Тогда  заложи  перфокарточку в  гидростатический табулятор на
твоей   приборной   доске   и  пробей   пятьдесят   деголлевских   франков".
Глинглин-Блон! "Спасибо,  старик,  теперь  можешь  устроиться  поудобней! О,
слушай,  я  вижу на моем экране, что ты  перебрал пива. Я тебя предупреждаю,
меня ждет "Феррари". Если ты будешь и дальше чесаться, я включу тебе "Салют,
парни" и смываюсь". Вот какая  будет  проституция  завтрашнего  дня, клянусь
тебе!
     Мы  приезжаем  в  госпиталь,  в  отделение  профессора  Ганса Це-Фалло.
Дежурная  медсестра сообщает нам,  что симпатяга Матиас  наконец-то пришел в
себя. Он разговаривает! И даже более того! Берю и я, мы вне себя от радости.
Наконец-то  наступил долгожданный день! Дама в белом  проводит нас в палату,
погруженную в полумрак. Рыжий  лежит на кровати и рдеет на белом фоне  своих
повязок. У него осмысленный взгляд, и он сразу же узнает нас.
     -- Как  это мило!  -- говорит он довольно уверенным голосом несмотря на
то, что после головного ранения в голове у него не все дома.
     Мы становимся по обе стороны кровати.
     -- Как ты себя чувствуешь, парень?
     -- Чуточку пришибленный, но операция прошла очень хоро
     шо. Мне сделали черепотомию: это очень редкая операция,
     Наконец-то  он счастлив. Он  получил то, что искал: редко встречающуюся
на  практике  хирургическую операцию,  которую он  сможет комментировать всю
оставшуюся жизнь -- вдоль, вширь и поперек.
     Он рассказывает нам, что  у него был зашиблен акселеративный центр,  но
благодаря поливалентному  аннексированному ушибицину удалось  прошпрынцевать
левый эмолиент. Выжить после такой операции --  один шанс из тысячи! И он --
Матиас,  выжил!  Он пролежит месяц  в  госпитале,  потом  получит еще  месяц
отпуска  на  поправку.  У него  на  голове  останется  маленькая  серебряная
пластина,  но когда он отпустит  волосы под битлов, ее не будет  заметно.  В
этот момент открывается дверь и входят доктор Клистир с  супругой. Они одеты
во  все черное, ва  всякий  случай. Они всегда  под рукой  держат траур. При
малейшем сомнительном случае они сразу закутываются в черный  креп. При виде
меня и Взбалмошного у них лица становятся круглыми, как качан капусты. На их
отвратительных рожах написано ничем не смываемое осуждение.
     --  Как! -- скрипит папа-серафист, --  ваш несчастный  зять едва  успел
прийти в сознание, а вы уже терзаете его, как два коршуна!
     Его мамуля открывает сумочку, вытаскивает зеркальце и, свирепо таращась
в него, начинает чехвостить  нас, на  спокойную голову. Как и в прошлый раз,
она рассказывает нам, кто  мы такие и, причем  начинает с самого  приятного:
два чокнутых, два отвратительных прохвоста, два садиста, два...
     -- Мама, -- шепчет раненый, можно мне кое-что вам сказать, вам и папе?
     Вислощекая замолкает, немножко оторопев:
     --Скажи, эятюшка! -- разрешает она, принимая во внимание, что он тяжело
ранен.
     Клистир и она склоняются к постели страдающего Матиаса,  приготовившись
слушать. Симпатичный Рыжий поочередно поглядывает на них из-под бинтов.
     --  Вчера, --  говорит  он,  --  я находился в том  состоянии,  которое
располагает к великим раздумьям. Я устроил экзамен своей совести...
     -- Ну надо же! -- как флюгер скрипит старая.
     -- ...и все тщательно проанализировал, -- продолжает Матнас.
     --  Вам  удалось  прийти  к веским  выводам, мой  мальчик? --  изрекает
врачевателъ с бороденкой.
     -- Да, --  говорит  наш коллега, --  да, папа, я сделал один  вывод  и,
более того, разработал правила поведения на будущее!
     -- Господь  велик! -- говорит жена Папы. -- Что же это за вывод? Что же
это за удивительные правила поведения?
     Матиас  показывает мне  на  стакан  минеральной  воды  на  прикроватной
тумбочке.  Я подаю  ему  стакан,  он отпивает глоток, чем  вызывает  гримасу
недовольствия на лице Бсрюрье.
     Увлажнив язык, Матиас продолжает:
     ..  -- Мой вывод,, мама,  -- это то, что  вы оба отвратительные штучки,
старый и вы!
     -- Он бредит! -- вопит с надрывом теща.
     Матиас смеется.
     -- Нет,  мамаша. У меня голова в порядке, хоть и забинтована марлей. Вы
оба -- две гнусные отвратительные вороны, два зеленых фурункула, два гада, в
общем! Как только я смогу ходить, я  скажу Анжелике, чтобы она собрала вещи,
и мы вернемся в  Париж с нашим ребенком.  Я не хочу, чтобы он стал маленьким
маньяком, контактируя с вами. Что  же это  за  социальное  положение -- внук
Папы!
     Мертвенно бледный, как свой стихарь служителя культа, Клистир заявляет:
     --  Я сейчас  позвоню, чтобы ему  ввели укол глобулида  с фосфором,  он
видимо не в себе.
     Он подходит к кнопке, но вмешивается Берю.
     -- Послушайте, старец мой, -- говорит он примирительным голосом.  -- Вы
ясно видите,  как видите  этот  госпиталь, что Матиас  в своем  уме.  Он уже
набрался силенок и находится в полном здравии. Это раньше у него было  хилое
здоровье. Вы ему здорово  затуманили мозги! Сейчас в нем произошла редакция,
и  он  начинает  соображать,  что  к  чему.  Лучше бы  вам  убраться  отсюда
по-быстрому!
     Мегера кидается к изголовью своего недостойного зятя.
     -- И вы воображаете, что Анжелика поедет с вами, мерзавец?
     --  Она моя жена, -- с достоинством отвечает Матиас.  --  Если она меня
любит, она послушается меня, если она меня  не любит, то мне начхать на нее,
и вы можете оставить ее  у себя с ее довеском впридачу! А сейчас, исчезните,
ходячие зловония! Мне нужно поговорить с этими госпопами!
     Если бы вы видели этот спектакль, дорогие  мои  подруги!  Это шоу  двух
актеров! Клистиры задергались, как  марионетки на ниточках. У тещи  отвислые
щеки стали сбиваться в хлопья. А у  старого  бороденка стала, как у курсанта
сен-сирского училища: она вздыбилась,  ощетинилась, а  волосы встопорщились,
как у артишока!
     Они   начинают  говорить  завывающими   голосами   ужасные   вещи!  Они
повизгивают,  как  пила  по  мрамору.   Они   угрожают.  Они   говорят,  что
психлечебница Брона  находится  в двух  шагах отсюда,  и что  стоит  доктору
Клистиру черкнуть пару слов -- и  Матиаса забастилируют туда навечно. Вместо
шляпы  берет,  брюки а ля царь Горох -- вот  так он и закончит  свою жизнь в
какой-нибудь  комнатенке со  стенами,  обитыми  матрацами.  Его Святейшество
Клистир I немедленно созовет  консилиум серафистов! Дамы и господа, за  ваше
Святейшество! Его некардиналы примут безотлагательные  меры: они потребуют у
небес  самого  страшного   наказания,  которое  заслуживает  Рыжий.  У  него
отвалится язык из-за  того, что он осмелился  произнести  подобные  слова. В
ответ Матиас их побивает их же доводами: он говорит,  что если  они и дальше
будут ему надоедать, то он им расквасит  их  противные рожи. Кулаки у него в
полном порядке.
     Я звоню дежурной! Я говорю, что у  Клистиров случился приступ истерии и
что   их   необходимо  эвакуировать  из  помещения.   Мое  звание  комиссара
оказывается  весомее звания  лекаря. Учитывая возбужденное  состояние пары и
оскорбления вслух в свой адрес, медсестры вызывают здоровенных медбратьев из
породы мужиков, которые  могут  носить  вас  на вытянутых  руках  совершенно
запросто, как  целлулоидную куколку. В конце концов происходит выдворение их
блаженств, у которых лица далеко не блаженные. Наконец  воцаряется тишина, и
Матиас разражается смехом.
     --  Как  же  мне  хорошо!  -- говорит  он. --  Надо было быть настоящей
размазней, чтобы жить в одном климате с этими двумя тронутыми!
     -- Баста! У тебя это вроде периода детства,  -- заверяет его Берю. -- У
тебя гляделки были усыплены  любовью, а сейчас, мужик, когда ты среагировал,
ты спасен. Ты спасен!
     Мы горячо пожимаем его мужескую руку. Да здравствует  Человек с большой
буквы "Ч" и вещи с прописной буквы!
     -- А  теперь, -- решительно говорю  я, -- давайте перейдем  к серьезным
вопросам, -- рассказывай!
     Он подмигивает мне.
     -- Я ждал вашего прихода, господин комиссар.
     Он вытягивает руки поверх простыни.
     --  Той ночью,  когда мы  расстались,  я вошел  в дом.  Только  я запер
входную дверь и  стал  шарить по  стенке, чтобы  включить  выключатель,  как
кто-то приставил  мне ствол  пистолета к спине  и  женским голосом, шепотом,
сказал  с иностранным акцентом: "Ни слова, ни жеста -- иначе  смерть, у меня
пистолет  с  "глушителем".  Поэтому я  не дергался. Мы  немного  постояли  в
темноте. Я предполагаю, что напавший на меня человек хотел убедиться, что вы
уехали.  Потом я  услышал, как подъехала  какая-то машина. У меня  появилась
некоторая надежда, но  я ошибся --  это  был  ее  сообщник. Женщина, которая
держала меня на мушке, открыла дверь. Какой-то мужчина с  вьющимися волосами
стоял по другую сторону. У него тоже в руке бил пистолет. Он посадил мена на
заднее сиденье машины и  сел рядом со  мной, а девушка, потрясиая блондинка,
села за руль...
     Он замолкает, запыхавшись с непривычки.
     -- Может, передохнешь немножко? -- предлагаю я.
     Но Матиас во что бы то ни стало хочет закончить свои рассказ. Он знает,
что это очень важно. Он хороший полицейский.
     Я опять подаю ему стакан. Он пьет. Берю предлагает сходить в  магазин и
купить  бутылочку бургундского,  уверяя,  что  это  придаст раненому  сил. Я
отговариваю его, и Матиас возобновляет  рассказ.  Время от времени он делает
паузы.
     -- Они привезли меня в какой-то мрачный дом, это по дороге на Сен-Клер.
     -- Я знаю, это мы тебя освободили, -- замечаю я.
     --  Я узнал  ваш голос, когда вы предлагали моему охраннику сдаться, --
подтверждает раненый.
     -- И что же там произошло, когда вы приехали?
     Рыжий делает глубокий вздох.
     -- Нас ждал один тип, вы, наверное, видели его?
     -- Он сделал больше, чем просто увидел, -- хохочет Любезный.  -- Он его
даже пришлепнул.
     Матиас качает головой.
     -- Он сам на это нарывался! Сволочь этакая! Они привязали  меня цепью и
стали пытать меня, чтобы я заговорил.
     -- Что они хотели узнать?
     -- Кто вы, и что вы знаете.
     -- Мы? -- с изумлением вырывается у Толстого.
     -- В начале, -- еле слышно говорит Матиас, -- я сказал, что знал вас по
Парижу.  Но  это их не  удовлетворило.  Они заявили  мне, --  что Берюрье не
настоящий преподаватель, а вы -- не настоящий негр, господин комиссар!
     --  Не  настоящий  преподаватель,  --   бормочет  Толстый,  как  громом
сраженный. -- Тупицы.
     -- У них, наверное, есть свой человек в школе, -- уверяет Огненный.
     -- Один слушатель, -- информирую я его, -- некто Авель Канто.
     Он открывает восторженные глаза.
     -- И правда, я слышал, как они произносили это имя.
     Матиас показывает свою левую спеленутую руку.
     -- Они мне сорвали ногти на этой руке, -- признается он. -- Это ужасно.
Если бы вы только знали, как мне было больно!
     Какой молодчага! А я я не заметил, что  с ним  так жестоко обошлись:  я
был загипнотизирован пулевым ранением в его башке.
     -- Они спрашивали, что нам известно, -- продолжает он.
     -- И ты им сказал?..
     -- Правду:  т.е., что вам  ничего  не известно.  Что у  нас только были
некоторые сомнения относительно двух самоубийств, и что мы стремимся понять,
почему дважды меня пытались убить.
     --  Наш приезд в школу вызвал у них беспокойство, и они решили похитить
тебя  и заставить тебя заговорить, прежде чем  тебя  убить, чтобы узнать, до
чего мы докопались. Они тебе поверили?
     --  Перед  лицом  страданий, которые они мне причиняли, но которые  при
этом  не  меняли  содержания  моих   слов,   они  вынуждены  были   признать
очевидность.
     -- Прекрасно! Итак, на данный момент они убеждены, что  мы ничегошеньки
не знаем?
     -- Точно так.
     -- Я признаю, что это именно тот случай, -- брюзжит Беспощадный.
     -- Да, это тот случай, -- соглашаюсь я.
     Я снова склоняюсь над Матиасом.
     -- Что-нибудь есть еще?
     -- А  как  же!  Они  говорили  между собой по-испански,  а я  прекрасно
понимаю этот  язык. За  несколько минут до вашего приезда на виллу я слышал,
как они говорили, что  за  ними следят, и они  рекомендовали моему охраннику
ликвидировать меня, если обстановка станет сложной.
     Матиас  подавлен. Он  проглатывает еще  несколько  глотков воды, доведя
Верю до предела отвращения.
     -- Жена сказала  мужу:  "Мы  должны  предупредить Канто,  чтобы  он  не
возвращался  в  школу,  --  это  для  него опасно.  Во  всяком  случае,  его
присутствие там не требуется теперь, когда все уже подготовлено!"
     Матиас хватает меня за запястье своей здоровой рукой.
     -- Вы слышите  меня, господин комиссар?  Она сказала "теперь, когда все
уже подготовлено".
     Я  встаю.   В  голове  какой-то  шум.  Меня  познабливает  от  нервного
напряжения. "Теперь, когда  все  уже подготовлено". Из  этого  следует,  что
ребята из таинственной банды свою задачу  выполнили.  И еще раз следует, что
что-то произойдет! И что-то серьезное, что-то ужасное,  потому что они пошли
на убийство и похищение, чтобы подготовить это что-то!
     Мистер  Берюрье, всем  хорошо  известный  джентльмен, имеет аналогичные
мысли: они совершенно свободно читаются в его глазах, которыми он смотрит на
меня  через постель Матиаса. Его глаза -- будто акт судебного исполнителя...
Изобилующий витиеватыми  формулировками,  с  помощью  которых  всегда  можно
искусно дать  объяснение самым сложным  и  запутанным  ситуациям. Он шепотом
говорит: --
     -- Мне думается, что дело нехорошо пахнет керосином!

     В  полдень  мы возвращаемся  в школу, и я  прямиком  жму  к  директору,
который  тут  же  протягивает   мне  конверт  с  почтовым   штемпелем  Бордо
(департамент Жиронда).
     -- Только что получили для вас, дорогой друг, -- говорит он мне.
     Это донесение сыскной  полиции Бордо.  В  нем подтверждается, что я был
прав в своих предположениях! Кастеллини, Бардан  и Канто были три года назад
вместе  в Либурне  по  поводу  расследования серии  политических  покушений,
имевших место в этой столице вин. Кастеллини и Канто были направлены туда из
Бордо  в качестве усиления местной полиции, в которой служил Бардан. Поэтому
у них  была  неоднократная возможность  познакомиться. Я  протягиваю  письмо
директору, который читает его с озабоченным видом.
     --  Уважаемый  Сан-Антонио,  --