вое неодобрение  гримасой,  развеивающей  в  прах
последние остатки берюрианского спокойствия.
   Он хватает полную тарелку упомянутого сборщика монет  и  опрокидывает  ее
ему на голову. В  мгновение  ока  достойный  человек  избавляется  от  своей
лысины. Можно подумать, что это не Берю, а святой архангел Михаил.
   - Ты понял, блондинчик? - мычит ему Толстяк,  снимая  с  уха  несчастного
повисшую спагеттину.- Вот что получается, когда на мой счет  позволяют  себе
всякие высказывания.
   С олимпийским спокойствием он возвращается к нашему столу.
   - Кончай свой цирк и пойди извинись,- приказываю я ему.
   - Тебя не спросили, что мне делать,- недовольно  ворчит  Тучный.-  Ничего
лучшего ты мне посоветовать не можешь.
   Он хватает свой нож и стучит лезвием по пустому стакану.
   - Давайте продолжение, хозяин! - кричит он.- И принесите бутылку. А  если
у вас найдется божоле, то я бы предпочел его.
   Он вытирает рот превосходным манжетом рукава и говорит моей маме:
   - Не знаю, согласны ли вы со мной, дорогая мадам, но итальянское  винишко
годится лишь, чтобы дразнить мочевой пузырь.
   Вот   уж   кого   это   забавляет,   так   это   Морбле.   Ему   нравится
непосредственность Толстяка.
   - Это, по крайней мере, мужчина! - восклицает он, хлопая себя по ляжкам.
   И он  приглашает  Берю  выпить  кальвадоса  после  обеда.  Пока  эти  два
господина потягивают яблочный алкоголь, а мама пытается уладить происшествие
с налоговым инспектором, я разузнаю, как пройти к офису Матье Матье.  Хозяин
указывает мне дорогу.
   - Вы сворачиваете на первой улице справа, идя вниз, и  увидите  небольшой
лесок, за ним находится разрушенный дом. Вот там он и обитает.
   Я отправляюсь в путь под звездами.
   Старик  поставил  передо  мной  довольно  странную  задачу.  Я  не  люблю
заниматься делом, когда заведомо ясно, что оно дело  рук  сумасшедшего.  Ибо
эти два преступления могли быть совершены только сумасшедшим. Однако в  душе
я посмеиваюсь, представляя себе выражение лица,  которое  будет  у  Конружа,
когда я ему суну под нос приказ Старика. Его хватит острый приступ желтухи!
   Ночь  прекрасна,  немного  ветрена.  Полярная  звезда  еще  считает  себя
необходимой для мореплавателей и надраивает  свои  габаритные  огни.  Округа
пахнет  скошенной  травой,  и  в  окрестных  просторах   раздается   громкое
стрекотание насекомых.
   Колокольня отсчитывает девять ударов. У  меня  складывается  впечатление,
что молодец Матье Матье, пока я приду, уже завалится спать. В деревне вообще
рано укладывают тела в постель: полевые работы утомительны.
   Я сворачиваю направо, пересекаю небольшой лесок и  обнаруживаю  обиталище
лесника в лунном свете. Это настоящий  пейзаж  Вламинка.  Дом  невзрачный  и
облупившийся.  Крыша  зияет  дырами  от  вывалившейся  черепицы,  а  крапива
заполонила все вокруг. Надеюсь, что Матье Матье содержит сады своих клиентов
в лучшем состоянии.
   Я не ошибся: стригаль газонов уже спит. Нигде  ни  огонька.  Я  тарабаню;
никто не отвечает. Я нажимаю на  щеколду,  и  дверь  приотворяется.  Что  за
запах, дети мои! Можно подумать, что находишься  у  Берюрье.  Отдает  чем-то
прогорклым,  старательно   сохраняемой   застаревшей   грязью,   уксусом   и
заплесневевшей жратвой.
   - Месье Матье!
   Никакого ответа. Я включаю свой электрический фонарик. Клетка  пуста.  Он
занимает лишь одну комнату, ветер и непогода завладели всем остальным. Очаг,
старая разваленная кровать, стол, стулья, опирающиеся на три  ножки,  сундук
без крышки, квашня  без  теста...  Пол  усеян  самыми  различными  и  самыми
неприглядными отбросами. Жалкий барак! Лучшее, что с ним можно сделать,- это
облить бензином и предать огню. В нем даже свиньи  отказались  бы  проводить
свой отпуск.
   - Есть кто-нибудь?
   Нет никого.
   У меня такое  впечатление,  что  Матье  сидит  в  местном  кабаке  или  у
приятеля. Короче, где угодно, только не здесь. Я осматриваю каждую  комнату,
по крайней мере то, что от них осталось, но ничего не обнаруживаю. Считайте,
что не повезло, и  приходите  завтра.  Я  выхожу.  Прежде  чем  вернуться  в
"Сторожевую башню", я осматриваю развалины.
   - Месье Матье!
   Вдруг  он  где-нибудь  в  надстройках,  как  сказал  бы  Берю.  Никто  не
откликается.
   Теперь я ухожу. Внезапно в тишине  я  улавливаю  еле  слышный  стон.  Вот
так-так,  что  бы  это  значило!  Моя   сан-антонианская   ушная   перепонка
выбрасывает антенну. Не стал ли я игрушкой слуховых галлюцинаций?  Я  жду...
Стон слышится снова, слабый, почти неуловимый. Я озираюсь вокруг.  Теперь  я
замечаю вертикально торчащую палку. Толстую палку. Я подхожу.  Речь  идет  о
рукоятке вил. Край инструмента теряется в  крапиве.  Я  направляю  туда  луч
фонарика и вздрагиваю. Маленькая рыжебелая собачка с острыми ушками лежит на
боку. Она пригвождена к земле  зубьями  вил  и  агонизирует.  Какое  ужасное
зрелище - видеть это бедное, насквозь пронзенное животное! Я не  осмеливаюсь
выдернуть вилы. И все же надо это сделать.
   Я осторожно берусь за рукоятку вил и поднимаю их резким движением. Собака
не шевелится, она скончалась. Какое-то время я смотрю на ее проколотый  бок,
откуда сочится черная кровь. Ваш дорогой Сан-Антонио потрясен и смущен,  мои
красавицы. Смущен  сверху  до  низу!  Зачем  нанизали  на  вилы  эту  бедную
собачонку? Потому что она могла укусить? О, как мне это не нравится! Я вновь
начинаю инспектировать злополучное место, присматриваясь более  внимательно,
чтобы удостовериться, не обошлись ли с  садовником  так  же,  как  и  с  его
собакой. Но  я  зря  прочесываю  заросли  крапивы,  мне  ничего  не  удается
обнаружить.
   Однако это уже зацепка. Я отправляюсь в гостиницу, решив  вернуться  сюда
завтра пораньше.
   * * *
   В "Башне" есть на что посмотреть, ребята! Такого еще никогда не видели  в
Сен-Тюрлюрю!  Даже  налоговый   инспектор,   несмотря   на   постигшие   его
превратности, держится за бока.
   Взгромоздившись на стол,  бывший  унтер-офицер  и  Берю  горланят  песню.
Морбле повязал вокруг пояса скатерть, чтобы изображать женщину,  и  накрасил
губы под усами. Берю держит его за талию, и, прижавшись друг к другу щеками,
они поют дуэтом:
   Почему тебя не встретила в пору юности моей, Я б  в  мечту  свою  горячую
унесла тебя с собой...
   Есть от чего  усесться  на  бойлер  и  сидеть  на  нем,  пока  не  начнет
выделяться пар!
   Англичанин, у которого имеется поляроидный фотоаппарат, снимает  вовсю  и
тут же раздает зрителям снимки. Я беру один из снимков и на всякий  пожарный
случай прячу его в бумажник.
   Дуэтисты добиваются триумфа.
   - Эй, Сан-А! - окликает меня Толстяк.- Представь себе,  этот  друг  знает
"Чесальщиков". Впервые в жизни я встречаю человека, который знает эту песню.
Ты готов, Пополь?
   Унтер-офицер отвечает: "Да". И  звучит  берюрьенский  гимн,  скандируемый
всей публикой. Даже у Фелиции выступили слезы. Я  никогда  не  видел,  чтобы
мама смеялась так громко. Все это сразу придает  мне  сил,  и  я  забываю  о
проколотой вилами собаке.
   * * *
   На следующий день уже в шесть часов я на ногах.  Я  принимаю  душ  и  иду
будить Толстяка. Это задача не  из  легких.  Он  издает  коровье  мычание  и
шевелит пересохшими от перепоя губами. Потом с трудом открывает один глаз  и
устремляет его на меня. Бычий глаз,  братья  мои!  Только  не  такой  умный.
Сегодня утром жизнь, похоже, не вызывает у него восторга.
   - Что стряслось? - бормочет Позорище.
   - Вставай, мешок жира!
   - Зачем?
   - Есть работа.
   Это заставляет его открыть второй глаз.
   - Для тебя, может быть, а я выполнил свою программу. У меня  была  задача
тебя разыскать - и я тебя разыскал, так что дай мне спокойно поспать.
   - Главный инспектор  Берюрье,  вы  поступили  в  мое  распоряжение,  и  я
приказываю вам встать!
   Он переворачивается на бок, предлагая моему  разочарованному  взору  свою
чудовищную задницу.
   - Даже если бы я поступил в распоряжение самого папы римского, было бы то
же самое, дружище!
   Я достаю из бумажника фотографию знаменитого  сыщика.  На  ней  изображен
Толстяк, целующий унтер-офицера Морбле.
   - Взгляни-ка, папаша. Это не совсем Аркур, но  похоже,  правда?  Если  ты
сейчас же не поднимешься, я отошлю ее Старику, чтобы обогатить его  семейный
альбом.
   Допотопное чудовище смотрит на снимок и вскакивает.
   - Ты бы это сделал, Сан-А?
   - Даю слово!
   - Ты бы действительно это сделал?
   - Если это вызов, я тут же вышлю ее срочным письмом, - уверяю я его.
   Он отбрасывает  одеяло,  поднимает  свои  окорока,  чешет  всей  пятерней
волосатые ягодицы.
   - Ладно. Но ты мне за это заплатишь, Сан-А. Не сомневайся!
   ГЛАВА V
   Дорогой он сердится. Время от времени он бормочет такие вещи,  которые  я
предпочитаю не слышать. Солнце играет в прятки с пушистыми облаками;  иногда
оно прячется за ними, бросает луч паяльной лампы за горизонт и снова  быстро
исчезает в пышных кучевых облаках.
   -  Сегодня  будет  дождь,-  предсказываю  я,  выискивая  способ  завязать
разговор.
   - Все, чего я хочу, это чтобы с неба падало Дерьмо! - отрубает Толстяк.
   - Конечно, каждый любит свою стихию,- говорю я.
   Мы достигаем маленького леска.  Это  березовый  лес.  Серебристые  стволы
берез кажутся выкрашенными гуашью. Берю внезапно оживает:
   - Послушай, Сан-А,- говорит он, переходя на  примирительный  тон,-  отдай
мне это фото!
   - Дудки! А что же я преподнесу твоей жене к Новому году, если  отдам  его
тебе сейчас?
   Он зеленеет!
   - Послушай, кореш, если когда-нибудь эта треклятая фотография окажется  в
руках у Берты, я отобью тебе позвонок за позвонком, пока ты не станешь похож
на улитку!
   Я регистрирую его угрозу и с серьезным видом киваю головой:
   - 0'кэй, бэби, я всегда мечтал иметь  возможность  называть  тебя  папой,
сколь бы это не казалось неправдоподобным.
   Обменявшись этими любезными репликами, мы подходим к лачуге Матье Матье.
   Мне не надо бросать даже двух взглядов, чтобы  понять,  что  ситуация  со
вчерашнего вечера не изменилась. С первого взгляда мне становится ясно,  что
садовника дома нет. Труп собачки совершенно  застыл  в  крапиве,  мокрой  от
росы. Увидев ее, Толстяк забывает всякую обиду и плачет.
   - Какая милая маленькая зверушка!- хнычет крутой  на  расправу  Берю.-  И
откуда берутся такие вандалы" которые способны причинять собачкам зло?  Если
этому злодею она была больше не нужна, он  мог  отвести  ее  куда-нибудь  на
пекарню или сдать в общество охраны животных1.  Но  проткнуть  вилами  -  на
такое способен только деревенщина.
   - Кто тебе говорит, Толстяк, что это он ее убил?
   - Объясни...
   Я ввожу его в курс событий. Он внимает моему рассказу и даже  забывает  о
фотографии.
   - По-твоему,- тихо говорит Толстяк,- садовник что-то должен был видеть  в
тот день, когда пристрелили первого кандидата на выборы?2
   - Почему бы и нет? Ведь убийца ушел же. Через какой-нибудь выход?
   - И, чтобы обеспечить свою безопасность,  ему  необходимо  избавиться  от
этого опасного для него свидетеля. И вчера вечером он появился здесь. Смелая
собачка начала на него наступать, и он ее наколол на вилы. А что потом?
   - А что произошло потом, предстоит выяснить нам.
   - Ты думаешь, что он убрал и хозяина?
   - У меня такое предчувствие.
   - Если он его прикончил, должен быть труп, не так ли?
   - Он, возможно, его спрятал, чтобы выиграть время. А возможно,  убил  его
здесь или увел его в какое-нибудь более укромное место.
   - Более укромное  место!  -  насмешливо  замечает  Толстяк,  указывая  на
окрестности, лесок, полуразвалившийся  дом  и  крапиву...-  Послушай  Сан-А,
только в раю есть такое место.
   Он прав, скопище грязи. Поскольку у меня нет времени играть в  прятки,  я
решаю как можно быстрее добраться до Белькомба и  направить  полицейских  на
поиски садовника.
   Узнав, что часть Полицейской элиты собралась в комиссариате  супрефектуры
и что мне предстоит командовать этой элитой, Толстяк вздыхает с облегчением.
Ему отнюдь не неприятно быть верным помощником человека  моего  ранга.  Если
уже на то пошло, я убежден, что Претолстый будет  здорово  заноситься  Перед
ними! Горе подчиненным!
   Должен согласиться, отбросив в  сторону  всю  свою  скромность,  которая,
однако, ох как  велика!  -  что  наше  появление  произвело  соответствующее
впечатление. Главный комиссар Конруж изображает полновластного владыку!  Все
к нему обращаются, толпятся вокруг него, усердно лижут, льстят,  заискивают,
разыскивают, лезут без мыла в одно место. Эта масса настолько хорошо вошла в
роль, что можно поклясться: все так и есть на самом деле.
   Толпа  журналистов  все   более   и   более   густеет.   Это   напоминает
правительственные кризисы доброго  старого  времени.  Вспышки  фотоаппаратов
сверкают вовсю. Конруж сменил костюм. Он облачился в серо-антрацитовые тона,
ибо эти тона лучше всего запечатлеваются на черно-белом фоне газет.  На  нем
очень светлый галстук, поскольку у  него  смуглая  кожа.  Знает  свое  дело,
чертяка! Не хватает только подкрашенных губ! Во всяком случае, для  придания
им блеска он проводит по ним языком каждый раз, когда какой-нибудь пленочный
пачкун готовится  сделать  снимок.  Его  голос  более  рассчитан,  чем  цены
некоторых  владельцев  гостиниц.   Его   манера   поведения   благородна   и
аристократически надменна.  Заметив  нас,  он  делает  едва  заметный  жест,
одновременно покровительственный и непринужденно-развязный.
   - О, Сан-Антонио со своим сенбернаром! Значит, вас действительно занимает
это дело?
   Я подмигиваю.
   - Возможно, это не то слово,- отвечаю я,- но во всяком случае я здесь.
   - Тебе удалось пролить свет на эту двойную задачу? - шутит он,  довольный
тем, что видит улыбки на лицах представителей прессы и слышит смешки в рядах
легавых.
   - Напротив,- говорю я смиренно-сладким голосом,-  все,  что  мне  удалось
обнаружить, так это то, что загадка не двойная, а тройная.
   И сразу же физиономия господина the principal1  (извините  меня,  если  я
иногда начинаю писать по-английски, это автоматически) уподобляется копилке,
выполненной в стиле Регентства.
   - Ах да?
   - Как нельзя более "ах да", Конруж. Садовник графа исчез, а  его  собачка
заколота вилами!
   Поставщики газетных "отделов происшествий" зашумели, довольные  тем,  что
им подбросили лакомый кусок.
   Я щелкаю пальцами.
   - Я хотел бы ознакомиться с показаниями этого человека,- заявляю я.-  Где
они?
   Конруж становится фиолетовым.  Он  чувствует,  что  теряет  лицо,  и  его
инстинкт самосохранения начинает трезвонить во всю мощь, словно  колокольчик
стюарда вагона-ресторана перед первым обслуживанием.
   - Они подшиты в досье! - говорит он.-  Ты  думаешь,  у  меня  есть  время
разыскивать его для тебя?
   Тут уж, мои солнечные девочки, ваш милый Сан-А теряет терпение.
   - Если у тебя его нет, найди, приятель! - бросаю я ему в лицо.-  С  этого
момента руководство следствием поручено мне!
   Я сую полученный мной приказ прямо в нагрудный карман его пиджака.
   - Вот свидетельство. Это тебя разгрузит от чрезмерной занятости.
   Он желтеет. Отяжелевшим жестом он достает официальную бумажку и  начинает
ее изучать.
   - Прочтешь на свежую голову! - советую я.- Дело не терпит отлагательства.
Для начала мне нужны показания садовника - и живо!
   И тут же я оказываюсь в полыхающем зареве. Я почти ничего не  вижу.  Меня
ослепляют вспышки фотоаппаратов.
   Я рассекаю толпу. Берю прилип ко мне, чтобы попасть в кадр. Он даже  снял
шляпу, дабы избежать тени на своей величественной физиономии.
   - Я не всегда согласен с твоими методами,- шепчет он,- однако должен тебе
сказать, парень, что ты сейчас доставил мне удовольствие, так как я  терпеть
не могу Конружа.
   Я не разделяю его ликования. Если мне не удастся раскрыть это  дело,  ох,
как я почувствую это на своей шкуре! Мне тут же придется удалиться на  покой
в "Сторожевую башню" и купить себе удочку.
   * * *
   "Я подстригал розы господина графа, когда раскрылось окно  в  библиотеке.
Камердинер Серафен крикнул, что с графом случилась большая беда и что  нужно
бежать за доктором через дорогу. Что я и сделал".
   Вопрос: "Вы слышали выстрелы?"
   Ответ: "Да, но я не знал, что речь идет о выстрелах".
   - Это представляет интерес? - спрашивает Берюрье.
   - Увлекательно, как "Тентен",- отвечаю я и продолжаю чтение протокола.
   Вопрос: "Что вы подумали?"
   Ответ: "Когда раздались выстрелы,  я  подстригал  газон  мотокосилкой.  Я
принял выстрелы за хлопки, когда ковер трясут или выбивают".
   Вопрос: "Между моментом, когда прозвучали эти выстрелы, и моментом, когда
камердинер попросил вас сбегать за доктором, кто-нибудь выходил из дома?"
   Ответ: "Я никого не видел. Абсолютно никого".
   Вопрос: "Что вы делали потом?"
   Ответ: "Я побежал звонить в дом напротив".
   Вопрос: "По дороге вам встречались люди?"
   Ответ: "Да, соседи,  обитатели  квартала.  Я  сказал  им,  что  стряслась
большая беда с господином графом. То, что мне перед этим сообщил Серафен".
   Остальная часть протокола выдержана в том же духе. Матье Матье никого  не
видел выходящим из дома. По крайней мере так он утверждает.
   Я делаю знак инспекторам подойти.
   - Скажите-ка, ребята, вы опросили людей,  собравшихся  на  шум,  поднятый
садовником, когда он шел за доктором?
   - Да, господин комиссар.
   - Ну и что?
   - Они подтвердили сказанное им. Никто не слышал выстрелов. Матье окликнул
их, чтобы сообщить о несчастье, случившемся с хозяином.
   - Он не уточнил, какого рода несчастье?
   - Нет, поскольку сам этого не знал.
   - 0'кэй! Спасибо!
   Я потираю глаза большим и указательным пальцами. Берю слегка хлопает меня
по плечу.
   - Послушай-ка, приятель, может быть, нам сейчас  заняться  другим  делом,
пока первое прояснится?
   - Может быть, Берю, может быть!
   Я  отдаю  распоряжение  предпринять  поиски  садовника.  Сверх  того,   я
настаиваю на том, чтобы попытались установить, кто  звонил  графу  в  момент
смерти.
   - Ты думаешь, эта деталь имеет существенное значение? - осведомляется Мой
доблестный помощник.
   - Она может иметь существенное значение. Граф был убит почти  в  упор.  И
спереди! Он видел своего убийцу. В этот момент он  мог  издать  какой-нибудь
возглас, способный навести нас на след.
   - Жокей! - одобряет Берю.- Не хочу тебе льстить,  но  твоя  голова  -  не
кочан капусты!
   Воздав должное моим обширным достоинствам и моему  сообразительному  уму,
мы отправляемся к Монфеалям, чтобы на месте  провести  расследование  второй
половины дела.
   ГЛАВА VI
   Покойный Жорж Монфеаль при жизни был финансовым советником. Говорят,  что
советники не платят, однако, по моему мнению, этот заплатил  дороговато.  Он
занимал целый этаж в жилом квартале недалеко от особняка  графа  Гаэтана  Де
Марто-и-Фосий.
   Одетая в черное прислуга провожает меня к вдове,  которая  ждет  доставку
белья от Красильщика, чтобы тоже переодеться в черное. Вдова еще молода, еще
русоволоса, еще хорошо сложена и не  лишена  очарования.  Она  достойно,  но
искренне несет свою печаль. Мне это даже нравится.
   Я представляюсь, представляю моего доблестного помощника и спрашиваю  ее,
не согласится ли она ответить на новую серию вопросов.
   Она кивает в знак согласия и указывает мне на  низкие  и  широкие  кресла
(которые являются идеальным сиденьем для Берю). Я выбираю  одно  из  них,  а
Берю два (одно для задницы" а второе для ног). Женщина садится в  четвертое,
последнее из гарнитура (конечно же, не женского, как мог бы я  сострить,  но
это было бы несерьезно с моей стороны в момент, когда завязывается драма).
   - У вашего мужа были враги, мадам?
   Классический вопрос, скажете вы мне? Не буду перечить. Но иногда  полезно
прежде всего не выбивать клиента из колеи.
   - Когда человек занимается политикой, они фатально  неизбежны,-  отвечает
она.- Это в природе вещей!  Однако  можно  ли