у,
что скажете, эта желтая чума - не фунт изюма!
   Существует ли какая-нибудь связь между исчезновением Гектора, а  затем  и
Пино, и убийством девушки? Думаю, что да.  Мне  подсказывает  это  интуиция.
Меня озадачивает еще тот факт, что убийство произошло рядом с домом Берюрье.
Это весьма подозрительно. Ведь Толстяк живет на одной из захолустных улиц. В
этой истории все необычно, хотя бы  и  то,  что  убийца  был  на  кадиллаке.
Ребята, играющие в Равалльяка1,  предпочитают  действовать  на  какой-нибудь
неприметной машиненке. Я уверен, что наш  пассажир-убийца  очень  спешил.  У
него был билет на самолет, и он должен был любой ценой убрать эту крошку.
   Я поднимаю палец, и ко мне спешит очаровательная стюардесса.
   - Скажите, сколько минут длится посадка в Риме?
   - Пятнадцать минут, месье.
   - Спасибо.
   Я вытаскиваю свою безотказную ручку, вырываю листок из блокнота и начинаю
сочинять послание.
   Рим! Берюрье прекращает храпеть, и я советую  ему  пристегнуть  пояс.  На
горизонте сияют огни вечного города. За несколько минут мы пролетаем  его  и
совершаем безукоризненную посадку.
   - Оставайся здесь!-приказываю я Мастодонту.
   Он мямлит:
   - А ты выходишь?
   - Только на несколько минут.
   - Смотри не опоздай! Что я буду делать без тебя в Японии? Я никого там не
знаю. Их столица-Осло, да?
   - Так точно.
   Он удовлетворенно кивает головой: -  Умрешь  с  этой  Бертой,  когда  она
говорит, что я ни бельмеса не секу в географии!
   Я прямиком направляюсь в отделение полиции аэропорта.  Там  работает  мой
друг - инспектор Канелони. К счастью, он только что заступил  на  дежурство.
Увидев меня, он расплывается в приветливой улыбке.
   - Синьор Сан-Антонио в наших краях! - радуется он.
   - Всего лишь в ваших облаках, я здесь пролетом.  Послушайте,  старина,  я
занимаюсь сейчас зевсосшибательным дельцем и  буду  вам  очень  признателен,
если вы срочно отправите эту телеграмму.
   Он вырывает листок из своего блокнота и под  мою  диктовку  добросовестно
записывает:
   "Прошу  установить  личность  владельца  кадиллака  стоянка  Орли   номер
запачкан грязью тчк Разыскать в Париже Хельдера  встречавшегося  с  азиаткой
установить за ним слежку тчк Установить личность молодой азиатки  убитой  на
улице Берюрье тчк Разыскать Пино тчк Передавать сведения  на  борт  самолета
пользуясь кодом 14 тчк Спасибо Сан-Антонио."
   Старикану может показаться, что я  отдаю  ему  приказы,  но  мне  на  это
наплевать.
   На прощанье жму лапу Канелони. Возвращаюсь к самолету. У самого трапа  ко
мне подходит восхитительная дамочка, чья красота соблазнила  бы  и  святого,
несмотря на современное платье, а точнее, дочти на полное отсутствие оного.
   -Комиссар Сан-Антонио?-очаровательно выдыхает она.
   - Да,-вдыхаю я.
   Она вручает мне увесистый конверт.
   - Это попросили передать вам из посольства Франции, согласно указанию  из
Парижа.
   Я хватаю конверт и награждаю посыльную своим пламенным  взглядом  ј  609,
вызывающим разводы и лесные пожары.
   - Вы летите со мной в Токио? -с надеждой спрашиваю я.
   - Нет.
   Она одаривает меня  любезной  улыбкой.  Ее  зубки  сияют,  как  жемчужное
ожерелье.
   -Очень жаль!
   Жизнь полна мимолетных встреч.  Быстрый  взгляд,  промелькнувшая  улыбка,
непроизнесенные обещания и грустное "прощай"...
   Я расстаюсь с феей и возвращаюсь на свое место Берю снова спит.  Если  он
не дерется и не ест, то  он  спит.  Это  дар,  неотступная  вера,  священная
миссия, призвание! Он создан для того, чтобы, спать, так  же,  как  и  ножки
Бриджитт Бардо для того, чтобы их снимали в кино.
   Я распечатываю конверт и нахожу в нем два паспорта с оформленными  визами
в Японию. Самое страшное в Старикане то, что он ужасно активен  и  всемогущ.
При его участии все трудности снимаются с повестки дня  так  же  легко,  как
купальные трусики в пляжной кабине.
   Я засовываю документы в свои несгораемые карманы, и в этот момент самолет
отрывается земли. Берю так  и  не  отстегнул  ремень  вовремя  пребывания  в
столице латинян и, конечно, ничего не замечает.
   * * *
   - Где мы сейчас?-вопрошает Опухоль после продолжительного сна.
   - Кажется, мы летим над Ираном, Толстяк.
   - Ираном шаха?
   - Да, шаха и падишаха.
   - А я-то думал, что мы будем пролетать над Персией.
   - Это то же самое, дружище!
   После минутного размышления  Толстяк  выдает  свою  очередную  сентенцию:
"Можно сказать, что мы узнали заоблачные высоты, где шахи не зимуют".
   - Отлично,-угрюмо киваю я,-это в твоем репертуаре.
   - Как-то вечером по телеку показывали забавную пьесу о Персии. А я  решил
поприкалываться  со  звуком  и  одновременно  врубил  радио.  Настроил  свой
приемник на Андорру, по которой крутили кл„вые довоенные песенки:  "Красивые
пижамы", "Она чмокнула меня в щечку" и еще  что-то  в  этом  духе.  Это  так
здорово подходило к пьесе Ахилла.
   - Наверное, Эсхила?
   - Эсхила или Ахилла - это то  же  самое,  это  у  него  такой  психдоним.
По-моему, это была пьеса Эсхила Заватта: все они  были  в  масках  и  вместо
того, чтобы  говорить,  они  пели.  У  них  были  пронзительные  голоса,  но
сомнительно, что это были настоящие персы. А вообще, забавная штуковина! Там
один кадр заявил, что их надули грехи. Сечешь? Ничего себе  заявочки!  Берта
была шокирована, она хотела написать протест на телевидение, это в ее  духе.
Она сказала, что такие слова уместны для шансонье, а для телевидения  -  это
уж слишком. Я ей сказал: "Уймись, несчастная!" Ведь они же показывают  пьесы
Клода Борделя!
   Еще одна посадка. Полчаса на заправку баков нашей птахи. На этот раз  все
пассажиры направляются в сторону буфета. Берю говорит мне,  что  голоден,  и
невзначай интересуется:
   - Что это за городишко, Сан-А?
   - Тегеран.
   - Здесь можно хорошо пожрать?
   - Не знаю, но вообще-то не обольщайся, здесь все блюда в основном состоят
из лепестков роз.
   Берюрье трясет башкой, и его сомбреро с  бубенцами  звенит,  как  тройка,
мчащаяся в заснеженную даль.
   - Знаешь, я ничего не имею против роз, если  они  поджарены  на  масле  и
подаются как гарнир с хорошим антрекотом, приправленным вином.
   Немного погодя мой доблестный соратник смачно  выражается,  так  как  ему
приходится довольствоваться аскетичным бутербродом, стоптанным, как  башмаки
святого кюре из Арса.
   - Этот окорок вырезали у свиньи с деревянной ногой, вот  дребедень!  Если
их шах питается точно так же, у него возникнут проблемы с  тем,  как  делать
наследников! Это будет не шах, а дистрофан!
   - Вместо того, чтобы возмущаться,-  говорю  я,-лучше  бы  присмотрелся  к
пассажирам и попробовал узнать нашего клиента! Берюрье пожимает плечами:
   - Нашего клиента я видел всего лишь на три четверти, дружище!
   - Как он был одет?
   - Он был в темном плаще.
   Мой взгляд возвращается к буфету и фиксирует  шестерых  путешественников,
одетых в темные плащи. Я делюсь своим наблюдением с Толстяком.
   - Это облегчает наш поиск,-замечает он
   - Подожди, я рассмотрю их вблизи.
   Благодаря своему наряду, мой славный коллега не вызывает подозрений. Кому
может  прийти   в   голову   мысль,   что   этот   бурлескный,   гротескный,
сногсшибательный  тип-знаменитый  агент  секретной  службы?   Скажите,   кто
обладает воображением, способным представить подобную экстравагантность?
   Мастодонт обходит буфет, порхая, как бабочка, улыбаясь дамам и подмигивая
месье, которые с изумлением разглядывают его.
   Он возвращается, не выполнив полностью свою миссию, но  зато  существенно
ограничив поле наших сомнений.
   - Послушай, Сан-А, тип, которого мы ищем - вон тот за  стойкой  или  тот,
который болтает со стюардессой, а может быть тот, который лакает чай за  тем
столиком; остальных можно смело отбросить.
   - Ну что же, это уже ощутимый результат,- говорю я.
   Когда наступает момент оплатить наши  расходы,  я  замечаю,  что  у  меня
только французские бабки и еще то, что их у меня  совсем  немного.  Старикан
позаботился о паспортах, но при этом упустил из виду валюту. И тем не менее,
у дорогуши Лысого валюта - настоящий культ.
   На этом месте моих  умозаключений  в  буфет  заходит  тип  с  озабоченной
физиономией. Он идет от столика к столику и, наконец, останавливается  перед
нами.
   - Месье Сан-Антонио? - спрашивает он.
   - Он самый.
   - У меня поручение из Парижа передать вам это...
   Та же самая формула в Тегеране, что и в Риме, почти такой же конверт,  но
зато с другим содержимым. Это пачка долларов  толщиной  с  доброе  лошадиное
копыто, и все по десятке!
   - Что такое? - спрашивает Толстяк.
   - Чудо!-отвечаю я.-Мы с тобой попали в  страну  "Тысячи  и  одной  ночи".
Толстяк.
   Я  благодарю  чудотворца,  и  он  исчезает  так   же,   как   и   возник.
Громкоговоритель советует нам вернуться в дюраль. Ночь чертовски звездная.
   -  Чего  ты  там  высматриваешь?-волнуется  мой  Колоссальный-Ты  боишься
спутников?
   - Я надеюсь увидеть там ковер-самолет, но  на  нем,  наверное,  выключили
габаритные огни.
   Толстяк хлопает себя по ляжкам.
   - Ну, ты даешь, Сан-А! Разве мы видели колокола в небе над Римом?
   -.Нет,-соглашаюсь я,-поэтому не мешает  иметь  их  при  себе,-добавляю  с
намеком на чан Берю, увенчанный сомбреро с колокольчиками.
   Он сначала  смеется,  затем  его  физиономия  сплющивается,  как  коровья
лепешка под колесом трактора.
   - Ты это обо мне?
   Путешествие продолжается. Часы  бегут  по  звездным  дорожкам,  километры
растворяются в Млечном пути, объявшем половину Земного шара.  Берю  дрыхнет,
время от времени подкрепляя свой сон бутербродами.
   Мы подлетаем к Карачи, когда восхитительная стюардесса с лицом  желтым  и
круглым, как золотое блюдо с  рахат-лукумом,  приносит  мне  шифрограмму.  Я
благодарю и принимаюсь расшифровывать послание  Старикана.  На  это  у  меня
уходит добрых полчаса. А так как у меня нет от вас секретов,  я  с  радостью
делюсь плодами своего труда:
   "Следов кадиллака на стоянке в Орли не обнаружено тчк Найден  ваш  Хелдер
тчк Это богатый филателист тчк Был другом убитой азиатки тчк У него надежное
алиби тчк Никаких новостей о Пино тчк Будьте осторожны  во  время  следствия
тчк  Если  потребуется  помощь  в  Японии  обратиться  к   Жильберу   Рульту
корреспонденту Франс-Пресс в Токио тчк Ваше дело может быть тесно связано  с
поджогом японского посольства тчк Удачи не тчк."
   Я перечитываю телеграмму три раза, прежде чем разорвать ее на  кусочки  и
сжечь их, в  пепельнице,  вмонтированной  в  подлокотник  кресла.  Где-то  в
бесконечных далях рождается новый день. Пассажиры самолета мирно спят. Среди
них-таинственный убийца. Но кто он? Нам во что бы  то  ни  стало  нужно  его
вычислить до посадки в Токио. Да, во что бы то ни стало!  Я  награждаю  Берю
легким шлепком. Он расшторивает один глаз и издает урчание, которое могло бы
возникнуть при падении струи Ниагары в городскую канализацию.
   - Что такое?
   - Я только что принял решение. Толстяк.
   - Мы поворачиваем на 180ё?
   - Нет.
   - А жаль!  Я  думаю  о  Берте:  она,  наверное,  волнуется,  куда  это  я
запропастился. Я ведь обещал ей мигом вернуться.
   - Берю, мы обязательно должны найти убийцу. Мы не  можем  позволить  себе
лететь с ним в одной фанере и сидеть сложа ручки.
   Толстяк приводит в действие бубенцы своего сомбреро.
   - Согласен, но не вижу способа!
   - А я вижу!
   - Как?
   - Попробую расколоть его при помощи записки.
   - Как это?
   - Увидишь во время следующей посадки.
   - Где?
   - В Калькутте.
   Внимание Толстяка переключается на вопросы географии:
   - Калькутта, это в Дании?-не очень уверенно спрашивает он.
   - Естественно.
   - Так я и думал. Что не говори, а знания остаются? Конечно,  всего  знать
нельзя, но если уж знаешь, то знаешь!
   После этих глубоко прочувствованных слов он не отказывает  себе  в  новой
порции  сна.  А  что  в  это  время  делает  ваш   восхитительный   комиссар
Сан-Антонио, мои дорогие? Он вырывает  чистый  листок  из  своего  блокнота,
разрывает его на три примерно равные части и на каждой из них пишет:
   "Его арестовали, когда он хотел забрать кадиллак. Все раскрыто".
   Сделав это, я аккуратно складываю послания и прячу их в  своем  бумажнике
до посадки в Калькутте.
   Если остановка в Карачи длилась совсем недолго, то в Калькутте мы будем в
течение сорока минут, и пассажиры воспользуются этим для того, чтобы размять
ноги. Я жду пока они все выйдут, делая вид, что  дрыхну,  а  затем  оставляю
записки на сидениях подозреваемых нами пассажиров. После  этого  я  спокойно
присоединяюсь ко всей честной компании в буфете. Берюрье выясняет  отношения
с официантом. Узнав, что мы находимся в Индии, он требует для себя  антрекот
из священной коровы с жареным картофелем, но негодяй-официант  протестует  и
грозится вызвать полицию, чтобы та наказала богохульника.
   Я прилагаю все усилия, чтобы уладить религиозный конфликт. Нам приходится
довольствоваться стаканом молока тигрицы. Берю  негодует.  Он  говорит,  что
плевать хотел на этот самолет, что путешествие слишком затянулось и  что  он
схватил насморк. Я поднимаю его дух рассказами о стране Восходящего  Солнца.
Гейши, рисовая водка! Or моего допинга он начинает светиться. Мы взлетаем.
   Со своего места я украдкой наблюдаю  за  тремя  подозреваемыми.  Все  они
реагируют  совершенна  по-разному.  Первый,  найдя  записку,  читает  ее   и
подзывает стюардессу, чтобы та объяснила, что это значит. Второй,  развернув
записку, показывает е„ попутчице так, как будто не понимает по-французски  и
хочет, чтобы ему перевели Наконец, третий, прочитав записон, с  невозмутимым
видом бросает его в пепельницу.
   Мне кажется, что ваш Сан-А пролетел, как  фанера  над  Парижем.  В  конце
концов, на что я рассчитывал? У этих азиатов -потрясающая империя над своими
чувствами (империя Хиро-Хито или Шито-Крыто).
   Итак, мы находимся на высоте шесть тысяч метров со спящим Берю в домашних
тапочках и кучей проблем, которые нужно решить до посадки в Токио.
   Что делать, когда мы прилетим в Японию? Я в полной растерянности, друзья!
Представьте, что вы, пьяным в зюзю, решаетесь отправиться в  путешествие,  а
затем, очухавшись с похмелья, не понимаете, на кой ляд вы отчудили это.
   Время тянется медленно. Летать самолетами весьма  приятно,  но  порой  не
хватает разнообразия. Я расслабляюсь. Думаю о своей бедняжке Фелиси, которая
снова не знает, где ее сын. Правда, я ее предупредил, что могу  задержаться,
но тем не менее! Моя старушка наверное, ждала меня всю ночь напролет. Вот уж
кто должен иметь надежный мотор, не боящийся ночных перегрузок!  Так  как  я
незаметно  задремал,  меня  будит  легкое  оживление  рядом   с   туалетами.
Стюардессы проносятся к пилотской кабине.  Появляется  командир  корабля.  Я
смекаю,  что  здесь  пахнет  жареным  и  поднимаюсь,  чтобы  ознакомиться  с
обстановкой на месте. С первого взгляда я понимаю, что тревога  мисс  Шафран
была ненапрасной. Дверь туалета заперта  изнутри,  а  из-под  нее  в  проход
вытекает  ручеек  крови.  Командир  Лохоямопадмото  дергает  ручку  и  зовет
по-японски того,  кто  за  дверью.  Но  ему  никто  не  отвечает.  Тогда  он
обращается   по-английски,    по-немецки,    по-норвежски,    по-конголезски
(экс-колониальный   бельгийский   вариант),   по-ацтекски,    по-боливийски,
по-перуански, по-фински, по-болгарски, по-русски, по-украински, по-китайски,
по-корейски, на канадском английском, на канадском французском, на романском
швейцарском,     по-испански,      по-спаниэльски,      по-сеттер-ирландски,
по-бордельски, по-заикайски, по-глухоненецки и при помощи  азбуки  Морзе.  В
ответ - тишина...
   Думаю, что теперь - слово за делом. Я прошу  командира  посторониться  ,и
одним ударом плеча вышибаю хлипкий замок тонкой дверцы.
   Перед нашими взорами открывается потрясающая картина.
   Третий пассажир, тот самый, который бросил записку в пепельницу, сидит на
крышке унитаза. Его руки  продолжают  сжимать  рукоятку  японского  кинжала,
который он мужественно загнал в свой бункер. Вокруг рукоятки  обмотан  белый
платок, уже ставший красным от крови. Парень беспардонно  мертв.  Желтолицые
стюардессы зеленеют, как будто их погрузили  в  метиленовую  синь.  Командир
Лохоюмападмото выглядит чрезвычайно взволнованным. Впрочем, есть с чего!  Он
отдает  на  японском  распоряжения  своим  крошкам  и  переводит   на   меня
недовольный взгляд.
   - Я-журналист,-говорю я-Из агентства "Франс-Пресс"  в  Токио.  Он  кивает
головой. - Харакири,-констатирует он.
   - Вижу.
   Другие пассажиры ничего не успели увидеть.
   - Послушайте,- говорю я,- не  стоит  создавать  нервозную  обстановку  на
борту. Что, если мы завернем покойника в одеяло и перенесем его  в  багажный
отсек?
   Этим преложением я проливаю бальзам на  его  рану.  Физиономия  командира
немного просветляется.
   - Вы очень любезны, месье.
   - Рад помочь вам.
   Раздается грохот. Это Толстяк, спеша навстречу новостям, наступил на свои
подтяжки и растянулся в полный рост.
   - Что здесь за бардак? - интересуется он. Командир поворачивается к  нему
и скупо информирует:
   - Харакири.
   Берю хватает его руку и энергично трясет ее.
   - А я-Бенуа-Александр, рад познакомиться!
   Затем Толстяк переводит взгляд на мертвеца в его импровизированном тесном
склепе.
   - Что с этим чуваком,-спрашивает меня Громила,- он  страдает  запором?  Я
строгим взглядом велю ему приткнуться.
   - Это самоубийство. Мы должны не допустить паники среди  пассажиров.  Эти
очаровательные демуазели дадут нам одеяло, в которое мы завернем  беднягу  и
отнесем его в багажный отсек.
   - Вот те на!. Похороны с утра пораньше! - ухмыляется Бугай-Чего ТОЛЬКО не
вычудят эти...
   Еще один испепеляющий взгляд Сан-А. Берю  захлопывает  варежку.  Командир
Лохояма-модмото трогает меня за руку.
   - У нас есть одна свободная кабина, это лучше, чем багажный отсек.
   - Хорошо. Ни о чем не беспокойтесь, командир. Лучше отвлеките  пассажиров
рассказом о пейзажах под крылом самолета.
   - Не знаю, как вас благодарить, месье.  Это  возмутительное  происшествие
так неожиданно...
   - Увы...
   Он уходит. Одна из нежных лотосоликих приносит одеяло, другая  показывает
мне пустую кабину, о которой говорил командир.
   Я советую стюардессам во главе с командиром  пойти  развлечь  пассажиров.
После их ухода мы с Берю заворачиваем дорогого покойника в саван.
   - Что за блажь пришла в башку этому фраеру делать себе кесарево сечение в
воздушном сортире? - интересуется Берю.
   Я шепчу, продолжая тщательно обшаривать карманы мертвеца:
   - В определенном смысле в его смерти виноват я. Толстяк.
   - Что ты несешь?
   - Он-тот убийца, которого мы  искали.  Он  прочитал  записку,  которую  я
оставил на его кресле. В ней я написал, что все  раскрыто.  Ты  ведь  знаешь
японцев: путь славы и чести, человек-торпеда и прочая мура.  Он  не  захотел
смириться со своим поражением и поэтому поспешил к своим предкам.
   - Но делать это в сортире-совсем  не  поэтично,-замечает  Берю,  которого
даже в самые мрачные минуты жизни не покидает  способность  оценить  красоту
окружающего мира.
   Я  заканчиваю  осмотр  карманов  усопшего.  Мне  удается  установить  его
личность. Его имя Фузи Хотьубе, он живет в Кавазаки  (извините  за  простоту
произношения, на  самом  деле  это  звучит  намного  сложнее  и  поэтичнее),
местечке, которое, как знает каждый, находится между Токио  и  Иокогамой.  В
его  бумажнике  я  нахожу  французские  франки,  доллары  и  иены.  Я  также
обнаруживаю  конверт  с  надписью  на  японском,  японскую  марку-все   это,
естественно, из японской бумаги. Странно, что этот конверт пуст и  находится
в целлофановом пакете. Я определяю его в свой бумажник,  дав  себе  обещание
перевести адрес, после чего водворяю бабки и кентухи1  чувака  па  место.  У
него при себе также классические  аксессуары:  расческа,  ключи,  перочинный