ым.
   Мы входим в дом.
   Магия запахов... Я стремглав несусь в кухню. Поднимаю крышку кастрюли.  Я
"смотрю".
   - Ух ты! Об этом можно было только мечтать! Что тут  у  нас  замышляется,
мама? Кролик в белом вине!
   В некотором роде мое поведение напоминает игру в горячо-холодно. Я играю,
чтобы мать поверила, будто я вижу. Думаете, мне долго удастся водить  ее  за
нос? Всегда случается какая-нибудь глупая промашка, и все  насмарку!  Именно
тогда, когда меньше всего ждешь!
   - Моя двоюродная сестра из Шамбери прислала письмо. Прочти, оно приколото
на календаре.
   Я иду и беру его в руки. Ни одного неверного движения.
   Мои руки все делают мягко, быстро, почти уверенно. Я прикасаюсь к  письму
и узнаю  жесткую  почтовую  бумагу  кузины  Марты.  Она  покупает  бумагу  в
маленьком магазинчике на окраине, и бумага пахнет отсыревшими макаронами.
   - Ладно, я прочту у себя в комнате, мама...
   - О, читай сейчас, там всего строчек двадцать. Мне хочется узнать, что ты
думаешь по этому поводу. Возможно, ее предложение заинтересует  нас,  а  она
просит ответить побыстрее.
   Я вынимаю письмо  из  конверта.  Разворачиваю,  молясь  про  себя,  чтобы
держать его не вверх  ногами  и  не  обратной  стороной.  На  всякий  случай
становлюсь немного боком к Фелиции.
   Сколько   времени   длится   чтение   двадцати   строчек?   Я   произношу
невразумительные "хмм" и "угу". То, что в принципе может  выдавить  из  себя
кузен Антуан, которому старая перечница  и  старая  дева  Марта  из  Шамбери
предлагает... Но что она предлагает? Вдруг меня осеняет.
   Она предлагает свой домишко... Вот уже несколько лет твердит о том, чтобы
сдать дом в пожизненную ренту... Она одинока, доходы ее невелики... Об  этом
я вспоминаю каким-то чудом. Я всегда слушал вполуха.
   Мне в общем нравится Шамбери с его зоопарком, аркадами, старыми  улицами,
напоминающими Пьемонт. Но бесформенный дом Марты - мне его и даром не  надо!
Настоящий кошмар в глубине двора, заваленного всяким сантехническим  хламом!
Четыре помещения одно над другим. Каждое - целый  этаж.  И  все  это  пахнет
старьем, ветхостью, плесенью. Комнаты не  ремонтировали  со  времен  свадьбы
родителей Марты, которая сама мотает уже восьмой десяток!
   - Смотри-ка, она еще крепко держится, старушка! -  говорю  я  небрежно  и
кладу письмо на этажерку между банкой  с  надписью  "кофе"  и  металлической
коробкой, на которой на китайский манер латинскими буквами выведено "чай".
   - Какое твое мнение? - спрашивает Фелиция.
   - Ну что мы будем делать с этим ужасным домом, мама?
   - Да, конечно... - вздыхает она. Я чувствую твердую почву  под  ногами  и
пытаюсь найти аргумент.
   - Если бы еще этот дом стоял где-нибудь на природе,  можно  было  бы  его
отремонтировать и жить летом. Но там такой страшный вонючий двор, заваленный
ржавым железом... Я понимаю, что недорого. Только ведь никто его  купить  не
захочет,  даже  отремонтированный.  Я,  знаешь,   не   гожусь   в   продавцы
недвижимости. Ты в курсе, коммерция - мой давний враг. Я всегда  покупаю  за
максимальную стоимость, а продать могу только с потерей.  Как,  например,  с
моими машинами...
   - Да, кстати, - вспоминает Фелиция, -  звонил  твой  механик  из  гаража,
сказал, что машина готова, так что...
   - Хорошо, я съезжу за ней, когда выберу время, - обрываю я.
   И снова целую маман.
   - Пойду приму душ и переоденусь, а потом спущусь и  помогу  тебе  накрыть
стол.
   Войдя к себе в комнату, я  падаю  на  кровать  и,  зарывшись  в  подушку,
начинаю тихо рыдать. Что я вам, железный, могу я,  наконец,  сломаться?  Тем
более домашняя обстановка расслабляет. Я пытаюсь представить будущее... Меня
ожидает растительная жизнь... Мама... Она будет читать  мне  вслух,  я  буду
сидеть, слушать пластинки. А чтобы отправиться в путешествие,  мы  сядем  на
поезд. Твою мать, я так люблю водить машину и  кайфовать  от  быстрой  езды!
Этак  скоро  превратишься  в  некое   подобие   скороспелого   старичка,   с
соответствующими грустными удовольствиями, привычками... Придется  полностью
менять образ жизни. Все распродать, купить домик на природе. Чтобы у меня по
крайней  мере  была  возможность  нюхать   свежую   травку,   слушать,   как
перекликаются петухи и перегавкиваются собаки... Возможно, жизнь  в  деревне
даже даст положительный эффект.
   Заслышав шаги моей  мужественной  матери,  мягко  ступающей  по  ступеням
лестницы, я быстро встаю и вытираю слезы.
   Когда-то в детстве мне приходилось  реветь,  будучи  запертым  у  себя  в
комнате в наказание за школьные проказы. Со мной  не  разговаривали.  И  это
молчание было для меня страшнее самого наказания. И всегда бывало  так,  что
мать таким же тихим  шагом  подходила  к  моей  двери.  Я  успевал  вытереть
зареванную физиономию. Она входила. Некоторое время маман стояла на  пороге,
затем спрашивала: "Так, ну что у тебя не ладится, Антуан?"
   Она стучит.
   - Можно мне войти, мальчик мой?
   Ее мальчик отвечает, что можно. Дабы скрыть свою растерянность,  я  делаю
вид, будто продолжаю разбирать чемодан.
   - Хочешь, я тебе помогу? - предлагает Фелиция.
   Зная меня, она не  очень  уверена,  что  я  соглашусь.  Терпеть  не  могу
укладывать чемодан, но в то же время, по необъяснимой причине,  не  позволяю
никому его разбирать.
   - Ну, если уж тебе так хочется...
   - Ты рад, что вернулся домой?
   - Мам, что за вопрос! По-твоему, у меня не очень счастливый вид?
   Она садится в мое кресло. У него скрипит спинка и один  из  подлокотников
разболтался.
   - Антуан, -  шепчет  она  настолько  тихо,  что  и  вправду  нужен  очень
натренированный слух слепого, чтобы услышать этот зов.
   - Да?
   - Иди сюда...
   Я знаю, где она. Я опускаюсь на колени перед ней и прижимаю  свою  правую
щеку к ее ногам. Ее сухая, но ласковая рука медленно гладит мое лицо.
   - Антуан, - вновь тихо говорит Фелиция, - как с тобой это произошло?
   Я подскакиваю.
   - Что именно, мама? Не понимаю, о чем ты!
   Она глубоко вздыхает.
   - Послушай, мой дорогой. Марта ничего не пишет в  письме  о  своем  доме,
механик  пригнал  машину  к  дому,  она  стоит  перед  оградой,  а  пока  ты
отсутствовал, я переклеила в твоей комнате обои на те, что  ты  сам  выбрал.
Теперь объясни мне, как это с тобой произошло?

Глава (попросту) десятая

   Фелиция сидит в кресле и  вяжет.  Эта  миниатюрная  дуэль  двух  длинных,
тонких спиц  напоминает  мне  поединок  двух  кавалеров.  Я  вспоминаю  "Три
мушкетера"... Мне хочется вернуться в то время,  когда  я  впервые  в  жизни
прочитал Александра Дюма. Вот это книга, настоящая. Которая тебя то  уносит,
то захватывает! Сейчас все как-то стерто: разучились писать  хорошие  книги.
Есть только  рецепты.  Литература,  удаляющая  от  действительности,  -  это
термин, наводящий на мысль о безвкусной "Книге о вкусной и  здоровой  пище".
Слова там становятся ингредиентами. А театральные  пьесы  можно  сравнить  с
остатками соуса, подогреваемого на слабом огне.
   Радио приглушенно испускает звуки какого-то  концерта  типа  классической
музыки. Скрипки, рыдая, перепиливают ящик. Сначала отрываются гвозди,  потом
доски. Но ящик остается цел. У меня стойкая аллергия на скрипки. Менухин или
еще кто - для моих ушей все равно железом по стеклу. Единственный, по  моему
мнению,  кто  умеет  пользоваться  скрипкой,  это  Арман  (чуть  не   сказал
"художник", но вовремя спохватился: он ломовик!).  Он  их  по  крайней  мере
ломает надвое или просто давит ногой. Вот тут инструмент становится поистине
артистичным.  После  его  рук  исправленный  (значительно)  Страдивариус   -
бесценная вещь. Настоящий знаток вам подтвердит.
   Я знаю, что маман иногда поглядывает на меня, продолжая вязать. Когда она
поднимает глаза от своей работы,  тихий  стук  спиц  несколько  замедляется,
становится спокойным, размеренным...
   Прошло два дня, как я приехал.
   Моя новая жизнь начинает потихонечку утрясаться. Когда вы разбиваете яйцо
в горячее масло на сковороде, оно постепенно  утолщается,  изменяет  цвет  и
консистенцию. Вот и я мало-помалу становлюсь яйцом на сковородке.
   Каждое утро в одно и то же время мне звонит Берю.
   - Привет, малыш, что нового с глазками?
   - А ничего...
   Он  вздыхает.  Потом   проникновенным   тоном,   в   котором   я   ощущаю
неуверенность, говорит:
   - Не убивайся так, оно вернется.
   - Посмотрим... Ну а ты, как работа?
   - Знаешь, мужик, скажу  тебе  честно  -  сплошной  цирк!  Вчера  за  день
шестнадцать раз с Бертой и один раз  с  консьержкой  на  лестнице,  пока  та
подметала. Но уже слухи поползли по  улице.  Волчицы  смотрят  мне  прямо  в
ширинку, и я чувствую томность в их глазах. Не далее как вчера жена  мясника
практически изнасиловала меня между двух полутуш говядины.  Я  уже  предвижу
момент, когда желающие станут являться ко мне прямо  на  дом.  Тут  поневоле
занервничаешь.
   Мне бы его заботы!..
   Я обещаю ему скоро увидеться и спешу повесить трубку.
   Берю, как и многое другое, относится к моей прошлой жизни.  Он  со  своим
огромным достоинством  болтается  в  том  мире,  где  мне  больше  не  черта
делать... И у меня нет пока желания встречаться с ним. Да и вообще ни с кем.
   Я начинаю все сначала под опекой Фелиции. Пусть она меня переделывает.  В
пути произошло несчастье. Теперь она должна  открутить  счетчик  на  ноль  и
поставить своего мальчика в исходное положение. Она это сумеет. Вы уверены в
ее мужестве? Я тоже. Ни слезинки! Ровный голос! Мне кажется, что она  меньше
беспокоится сейчас, чем когда я в детстве чихал или  кашлял.  Маман  думает.
Она ищет средства исцеления. И может быть, найдет! Я ей верю. Я передал себя
ей  одной,  вручил  ей  свою  судьбу,  что  в  нормальной   жизни   является
исключительно мужским правом.
   Я приподнимаю голову, усилием воли пытаюсь ее увидеть. Мне вдруг кажется,
будто что-то промелькнуло, отблеск, искорка. В  моем  воображении  возникает
эмбрион картинки, который тут же гаснет, закрывается чернотой.
   - Ты красивая, мама. Я угадываю, что она  вздрагивает.  Надежда...  Но  я
быстро вывожу ее из заблуждения.
   - Нет, я не вижу, я просто знаю. Так даже лучше, чем смотреть на тебя.  В
этом настоящее присутствие.
   Скрипка пиликает все пронзительнее и начинает действовать мне на нервы.
   - Мам, может, выключить радио? - спрашиваю я.
   - Хочешь, я поищу другую станцию?
   - Нет, не надо. Тишина - это сейчас тот мир, в котором я иду  по  звукам.
Мне нужно шлифовать слух, понимаешь?
   Она понимает.
   Но в это время, как по иронии, звонит телефон.  Я  без  поиска  сразу  же
снимаю трубку. Слышу голос шефа. Наконец-то!
   Безусловно, он мне сейчас скажет, что они без меня тра-ля-ля и тра-та-та.
И так без  конца.  Все  продумано  у  этих  людей.  Все  оценено,  измерено,
разложено по полочкам. Что бы ты ни делал, ты  подпадаешь  под  какую-нибудь
категорию. Ты имеешь право на то-то и то-то. И пользуешься тем-то и тем-то.
   - Приветствую вас, мой дорогой друг!  Хотелось  бы  немного  поболтать  с
вами, я не очень вам помешаю?
   - Ну что вы, господин директор, конечно, вы же  знаете,  сколько  у  меня
теперь времени!
   - Чем вы занимаетесь?
   - Выстругиваю палочку в перерывах между уроками азбуки для слепых.
   Маман адресует мне укоризненное "тсс-тсс". Любопытно, что с тех пор как у
меня накрылись глаза, она стала по отношению ко мне, я бы сказал, суровой.
   Словно ждала, что я стану инвалидом. Будто  бы  она  восприняла  это  как
некое лукавство. В серьезных случаях любовь становится натянутой, как тетива
лука.
   Шеф не реагирует на мою реплику.
   - Вы, наверное, сатанеете от вашей новой жизни, мой бедный друг?
   - Ну, не совсем, или, скорее, да,  если  можно  назвать  это  сатанением.
Получается, что многое не соответствует тому, что себе воображаешь.  Но  все
равно, очень мило с вашей стороны, что вы позвонили узнать,  как  мои  дела,
господин директор.
   - Вы встречались с офтальмологом?
   - Я виделся (если я могу позволить себе это выражение)  уже  с  тремя  за
последние три дня. Трудно сделать больше, учитывая тот факт, что специалисты
часто не могут принять сразу же. Но они мне дали рекомендации.
   - Их мнения совпадают?
   - В одном-единственном аспекте - да.
   - Надежды есть?
   - Немного. Феномен Ребуля в полной мере мог бы  вернуть  мне  зрение,  но
вероятность, что он сработает, практически равна нулю. Ну а у  вас,  патрон,
дела движутся? Выловили что-нибудь?
   Ритм его дыхания меняется. Я понимаю, что он намеревался говорить  только
об этом. Мое зрение - чихать ему на него. Сейчас  в  его  голосе  появляется
что-то новое. Будто что-то скрипнуло.
   - О, лучше об этом не вспоминать! Команда водолазов вернулась ни  с  чем.
Эхолоты, металлоискатели, всякое  другое  оборудование  ни  черта  не  дали.
Ничего не обнаружили! Нашли только остов  огромного  дирижабля.  Нашли  даже
украденный грузовик. Но  он  был  пустой.  Хотя  глубина  в  этом  месте  не
превышает трехсот метров.
   Он умолкает в ожидании, когда возьмет слово бывший блестящий Сан-Антонио.
И Сан-Антонио действительно берет слово. Как он делал раньше, в те  времена,
когда мог взять под  визуальный  контроль  вопрос,  является  ли  девушка  и
вправду блондинкой.
   - Господин директор, а если дирижабль взорвался не случайно?
   Пауза. Он переваривает мой вопрос. Процедура, похожая  на  распечатывание
конверта, который был только что заклеен и клей еще не высох.
   - Продолжайте, малыш, продолжайте...
   Не правда ли, мило? Вот я опять стал его "малышом". Возвращение  Сан-А  в
романе "Слепой видел верно"!
   - Представим себе следующую историю, патрон... Похитители камня  нанимают
дирижабль, чтобы завладеть алмазом, и им это удается при обстоятельствах,  о
которых мы знаем. Но это средство передвижения архаично. На  нем  далеко  не
улетишь. И потом, дирижабль хорошо виден... Но им как раз и нужно, чтобы  их
заметили. Это входит в их план. Им нужно что-то, что вызовет шумный  эффект,
а затем ликвидируется  и  даст  им  возможность  под  прикрытием  катастрофы
исчезнуть самим.
   Через некоторое время после похищения алмаза они перевозят его  в  другое
место, где  их  ждет  другой  грузовик.  Затем  они  устанавливают  взрывное
устройство на борту дирижабля и он спокойно летит  над  океаном.  Происходит
взрыв. Остов тонет в воде. Следователи приходят к  заключению  -  что  мы  и
сделали второпях, - будто на борту дирижабля  произошел  несчастный  случай.
Начинают исследовать дно моря, и, ничего не найдя, отступают. А за это время
наши хитрецы прячут неоценимую находку в надежном месте.
   - Ход ваших мыслей совпадает с моим, Сан-Антонио. Я хотел  услышать  ваше
мнение на этот счет, и теперь мои последние сомнения развеялись. Я пошлю еще
одну комиссию следователей в Дуркина-Лазо.  Специалистов  по  Африке.  Пусть
исследуют всю  страну,  а  заодно  и  соседние  страны.  Мы  разыщем  алмаз,
Сан-Антонио! Я не допущу, чтобы меня одурачили люди, которые... которых... с
которыми... Всего доброго!
   И Старик шваркает трубку с такой яростью, какая его охватывает  только  в
случаях крайней решимости.
   Я тихонько смеюсь и тоже вешаю трубку.
   Фелиция прекращает вязание.
   - Странно, - говорит она, - но когда  ты  рассказал  мне  об  этом  деле,
знаешь, у меня возникли такие же мысли, как у тебя. Я чуть тебе об  этом  не
сказала... Люди, решившиеся на такое крупное дело, не будут делать ставку на
старый дирижабль, на котором тяжело уйти от преследования.
   - Ну, маман, ты у меня способная!
   - Знаешь, мой маленький, способность мыслить у всех под рукой.
   Некоторое время  мы  сидим  молча.  Старые  часы  с  огромным  маятником,
привезенные из наших родных мест,  продолжают  в  гостиной  свое  оглушающее
тиканье, сопровождаемое шуршанием неутомимых шестерен.
   Тихое пощелкивание вязальных спиц моей матушки  как  бы  перекликается  с
тиканьем часов. Я люблю, когда вещи издают звук. Эти звуки - их жизнь.
   - На улице солнце? - спрашиваю я.
   - Да, мой хороший.
   Мною овладевает желание выйти наружу.  Необходимость  двигаться,  слышать
шум толпы, чувствовать тепло солнца на лице.
   - Хочешь, я пройдусь с тобой? - спрашивает Фелиция.
   - Куда?
   - Да куда хочешь, Антуан. Я чувствую, как  ты  убиваешься.  Иногда  нужно
идти на поводу своих мимолетных фантазий. Обязательно!
   - Хорошо, отправимся вместе. Я с удовольствием навещу Матиаса и пожму ему
лапу.
   - Это тот высокий рыжий мальчик, который заведует лабораторией?
   - Он самый. А потом зайдем в ресторан. Ну, не  совсем  в  ресторан,  а  в
бистро на углу Монмартра. В  одно  из  кафе,  где  едят  сосиски  и  жареную
картошку и запивают все это простым красным вином. Ты  понимаешь,  о  чем  я
говорю?
   - Прекрасно понимаю, Антуан. Действительно удачная мысль.
   - Мама, знаешь,  что  мне  больше  всего  нравится  в  таких  заведениях?
Горчица! Французы не отдают себе отчета в том, что их горчица самая лучшая в
мире. Нигде больше ты такую не найдешь. Попробуй купить ту же  нашу  крепкую
горчицу "Амора" в магазине за границей. Даю голову на отсечение, ты ее  и  в
рот не возьмешь. У нее  вкус  экспорта.  Так  вот  настоящей  горчицы  можно
отведать вместе с жареным мясом или еще с чем-нибудь только  в  наших  кафе.
Почему французы трубят на весь мир, что Париж загибается? Что он разворован,
опустошен?.. А тем не менее все жрут мясо с замечательной горчицей...
   - Ну хорошо, Антуан, мой маленький, не плачь и собирайся...
   - Эх, надо было мне раньше плакать, - вздыхаю я. - В  момент  катастрофы,
когда эти сволочи нас ослепили. Помнишь Михаила Строгова? Он уберег  зрение,
потому что плакал. Наверное, он только прикидывался слепым, как ты думаешь?
   Маман убирает свое вязанье. Часы звонят одиннадцать раз.
   Нет, черт возьми, пора, наконец, встряхнуться.
   В темноте мне хочется представить, будто я выхожу  с  девушкой.  Пусть  с
самой легковозбудимой, со шлюхой, на которой пробу негде ставить!
   Нет, если так и дальше пойдет,  то  я  стану  хлопаться  в  обморок,  как
анемичная девица  в  прошлом  столетии,  когда  красавец-лейтенант  запускал
шустрый взгляд ей за корсет.

   Известно, что рыжие - люди способные и хорошо делают свое дело.
   Рыжие они и есть рыжие, их видно за версту, и это  понятно  даже  слепому
вроде меня.
   Поэтому я без всякого сомнения направляюсь прямо к Матиасу с готовой  для
приветствия рукой.
   - Привет, блондин!
   Как и все остальные, у кого пожар на голове, он считает себя блондином  и
любит, когда ему об этом говорят.
   - Господин комиссар! О, я не ожидал...
   Это у него вырвалось.
   Но тем не менее он действительно не ожидал.
   Меня вообще больше не ждут.
   Естественно,  мой  приход  вызывает  удивление.  Я  попадаю  в  категорию
призраков. Обо мне забывают.
   - Я узнал об этом печальном событии... и был потрясен. Все  здесь  просто
убиты, господин комиссар. Но, я смотрю, вы отлично держитесь.
   - В знакомых мне местах - да. Ты даже не представляешь,  как  легко  быть
хорошим слепым. Я заделаюсь настоящим профессионалом в рекордный срок...
   Матиас мне не отвечает. Он растроган. Или, скорее, меня жалеет.  Нет,  от
этого надо тоже к черту избавиться - от сострадания  других!  Но  людям  так
легче. Выражая сострадание к другим, они чувствуют себя выше и значительней.
   Рыжий осыпает меня подбадривающими, как  ему  кажется,  речами.  Изрекает
пожелания. Дает мне адрес знакомого глазника Безглазика. Я ем эту  лапшу.  А
что мне остается?
   - Вы религиозны? - спрашивает он меня задушевным голосом.
   - Пока нет, но, наверное, стану.
   - Я не вправе давать вам  совет,  но  на  вашем  месте  отправился  бы  к
Лурдскому источнику, - уверяет этот человек, занимающийся точными науками.
   - Как только там состоится интересный матч по регби, непременно поеду,  -
хамским тоном перебиваю я.
   Он вздыхает, в душе обзывая меня вероотступником.
   -