ты, а он в знак
благодарности  давал мне выпить кружку теплой крови, что для  детей является
самым лучшим  тонизирующим  средством!  Как-то он просит меня сходить к нему
домой  за  фонарем "Летучая мышь", потому что  стало  уже  темнеть. Я лечу в
мясную лавку. За прилавком  никого.  Я прохожу за прилавок внутрь, стучу  --
никто не отвечает. Тоща я одним мигом поднимаюсь на  второй этаж, и что же я
вижу? Мадам  Мартинет, жена  мясника, стоит голая перед зеркалом и принимает
позы на  манер  Брижит Бардо. Прекрасная  женщина, хотя и  усатая. Задок как
багажник у американского  лимузина, волосатые ляжки, и цицки, как два холма,
хоть палатку между ними разбивай! Она  не слышала, как я вошел, и продолжала
изображать  из себя  кинозвезд; вполне возможно,  что  она представляла себя
Марлен Дитрих, выгибаясь перед трюмо, или  видела себя между  ног красавчика
капитана полка  спаги из фильма "Ворота в пустыню". У меня, Берю, язык отвис
на  метр  двадцать!  Я  так тяжело  задышал,  что она  в конце  концов  меня
заметила.  Сначала  она прикинулась возмущенной и хотела хорошенько отодрать
меня  за  уши  за  то,  что,  я,  дескать,  маленький  развратник  и  только
притворяюсь паинькой, и что  я  любитель подглядывать  в замочную скважину и
вообще.  Но по выражению  моих моргал она вычислила,  до какой степени я был
потрясен увиденным. Женщины, будь то жена мясника или сама Симона де Бовуар,
на расстоянии улавливают дрожь, которая пробегает по нашей коже.
     "Ты что, в первый раз видишь обнаженную женщину,  маленький разбойник?"
-- заворковала она.
     "Да,  мдам,"  -- бормочу я, еле  ворочая  языком, потому  что  говорить
членораздельно я нс мог из-за нехватки слюны.
     "И что же ты ощущаешь, негодник ты эдакий?"
     А так как я не мог выдавить из себя ни одного слова, она захотела  сама
проверить, что я ощущаю. И сразу же стала называть меня мужчинкой. А я повел
себя  так, как будто  я  на  самом деле был  им. Разве  это не  похвально, в
двенадцать-то лет, а?
     Когда я принес  мяснику  его  "летучую мышь",  он в  знак благодарности
подарил мне рог телки, с которой он перед  этим содрал  шкуру. С  тех пор  я
храню его, как память.
     Так  вот, несколько дней спустя меня причастили. Но я не исповедовался.
Потому  что  вы должны  сами  догадаться, что я  не мог  все  это рассказать
священнику,  который  тоже был своим человеком в мясной  лавке! Вы только на
минутку  вообразите, что могло  произойти,  если бы  мадам моя  мать всю эту
церемонию обставила по-девственному и по-весеннему! О чем напоминали бы мне,
удальцу-молодцу,  цветущий боярышник, белый лебедь  с веткой азалии в заду и
непорочная  жратва,  хотел  бы  я у вас  спросить? С  другой  стороны, белая
жратва,  по  моему  мнению,  --  это  не  цимус.  Меня просто  ужас берет от
бледноватой жратвы.  Обед  без красного мяса и без винного соуса, парни,  --
это уже диета, а на обеде по случаю первого причастия диету нс соблюдают.
     Давайте вкратце рассмотрим конец застолья.
     Что касается сальных шуток, их можно  рассказывать  только  после того,
как  ребенок  отправится  на  вечерню. Вечерня,  как  я себе  мыслю, и  была
придумана специально  для  того,  чтобы после десерта  гости могли  почесать
языки, не шокируя причастника.
     Берю вытирает пот со лба.
     -- Не забывайте, что это  очень серьезная церемония. Например, в церкви
не следует  шутить над  ребенком,  когда он возвращается после причастия  на
свое место, протискиваясь мимо вашего стула. Нс говорите ему: "Ну что, винца
испил, Теофил", даже если его зовут Теофил, что хорошо рифмуется с "испил".
     Теперь церковь не запрещает завтракать до причастия, но я рекомендую не
выходить за  рамки.  Если  только самую малость:  пару яиц  с  ветчиной  или
холодную  отбивную на  скорую  руку  и  стаканчик  водки,  для  храбрости  и
прочистки  внутренностей. Давайте  нс будем забывать,  что причастие --  это
таинство, и  если  вы  хотите заработать себе  премиальные талоны в рай,  на
будущее, лучше все делать с чистой совестью.
     Помимо всего прочего, -- продолжает Неистощимый, -- какие подарки можно
дарить первопричастнику?
     Он снова хватается за свою книгу.
     -- Вот, что  они говорят об  этом:  "Набожные  книги: Подражание Иисусу
Христу,  Подражание Пресвятой Деве Марии, Введение в  набожную  жизнь. Гимны
великомученика и т.д.".
     Оторвав шнобель от книги, Берю недовольно и энергично кривятся:
     -- Слишком  серьезно! Первопричастник -- это ребенок, не надо  иссушать
его молодые  годы грустным чтивом.  Я  так мыслю, что  ребенку будет гораздо
интереснее  возиться  с игрушечным набором "Сделай сам", настольными  играми
"Зорро" или "Кто быстрее".
     Его Высочество спускается  с эстрады, засунув руки в  карманы  и слегка
припадая  на одну  ногу  из-за  своего  травмированного  колена.  И начинает
прохаживаться между рядами, как Наполеон по лагерю накануне сражения.
     --  Недалекие  люди,  --   заявляет   он,  --   так  и  норовят  споить
первопричастника за обедом. Это подло.  У первопричастника очень напряженный
день,  и  он  должен воздерживаться от  спиртного. Следовательно, ему  можно
выпить только вечером. Но  даже и в этом  случае не угощайте его коктейлями,
которые  не  переносят  его  внутренности.   Если  это  происходит  в  семье
буржуазии,  надо накачивать его  шампанским. В простых семьях лучше подойдет
столовое  красное.  Но только  не  белое: оно  нервирует.  А когда  парнишка
назюзюкается, не говорите  ему  с  издевкой: "Послушай, дурачок, хорошо, что
Иисус умел ходить по  воде, иначе  от  той дозы,  которую ты  принял, его бы
хватил водяной удар". Ведите себя достойно до самого конца!
     Толстяк замирает, как изваяние,  напротив меня  и долго смотрит на меня
грозовым  взглядом.  Затем  вскидывает  вверх  руки   красноречивым   жестом
"яваспонял"
     -- Я подведу итог, ребята.
     По аудитории проносится ветерок разочарования.
     -- Уже, -- все разом вздыхают слушатели.
     Славный Берю смотрит на свой будильник.
     -- Я мог бы  еще долго чесать языком  по этому поводу,  но  надо  уметь
обрезать тему.
     Резюме: мужчину делает ребенок, -- возвещает он. --
     Поэтому  хорошо  дрессируйте  своих пацанов и  будьте  терпимы к  чужим
пацанам. Не бойтесь лишить их десерта, тем более, если его не очень много, и
вы  сами его любите! Постоянно  вдалбливайте им  в голову, что  жизнь -- для
всех,  и  для  того,  чтобы жить  хорошо,  надо  быть свободным  и иметь что
пожрать. Лучше не  иметь  рыбный  сервиз,  а иметь рыбу, не  иметь  в буфете
серебряных вилок для бараньей ножки, а иметь эту ножку на столе. Научите их,
парни,  ничего  не бояться:  ни холодной  воды, ни девчонок, ни китайцев. Не
давайте  им  слишком много бабок,  не разодевайте их в пух и прах. Пусть они
верят в  бога:  вдруг  он  есть на  самом деле. А  глазное --  и  я  на этом
настаиваю -- помогайте им развлекаться: как они хотят  и как могут.  Не надо
быть скрягами. Пусть они ругаются по-матерному,  подсыпают в еду чихательный
порошок, привязывают  кастрюли к  собачьим  хвостам, плавят в ложке  свинец,
устраивают соревнование, кто громче пернет, читают книжки Сан-Антонио, ходят
в зоопарк  Жана Ришара, засовывают в конфеты чеснок, рассказывают анекдоты о
мальчике,  который приходит  в аптеку купить  презервативы и говорит: "Дайте
мне  всех размеров  -- это для моей старшей сестры, которая едет отдыхать на
море  на  попутных",  говорят  каламбуры,  играют  в клоунов,  в  министров,
выступающих по телеку, короче: нужно использовать все юморное для увеселения
их селезенки.
     После  сердца у  мужчины самая  ценная вещь  -- селезенка!  На  этом  я
сматываю удочки. Чао, мужики! И до завтра!



Глава девятая
     В которой происходят небанальные вещи

     В машине Матиас рассказывает  о своей жизни  в Лионе. Это предисловие к
моему  визиту в  его  дом. Он  дает мне  пояснения о  достопримечательностях
города и  его  людях. Живет он  вместе со  своим  тестем -- врачом  па улице
Вобекур в районе Бслькур, самом шикарном районе Города шелка.*
     Доктор   Клистир  --  специалист  по  вибро-пористым  заболеваниям.  На
консультацию к нему едут даже из самых  отдаленных  районов. Это тот  самый,
который  написал  знаменитый трактат  о кастрации  мецедоновой  железы путем
закручивания   семенных  канатиков  без  разреза   мошонки  при  образовании
псритонических складок, чтобы вы знали!
     Слушая треп Рыжего, я просекаю, хотя он прямо и  не говорит, что в доме
Матиаса по  вечерам  совсем  не  весело.  Его  теща  является  вице-почетной
председательшей  лиги по делам культов, вице-субказначеем благотворительного
фонда  помощи  декальцинированным детям,  генеральной  секретаршей  общества
протеже  на   особом  положении,  дуайеном  комитета  бывших  кастрированных
консьержей  и  основательницей общества содействия  платоническому введению.
Светские люди, короче!
     Квартира  занимает  весь этаж целиком  и имеет два входа,  один налево,
другой  прямо Врач живет  на благородной половине, Матиас и  его  женушка на
другой, более скромной половине.
     На лестнице  мы столкнулись с какими-то мрачными личностями, одетыми во
все  черное, с тусклыми лицами и потухшими глазами. Они подходят к  квартире
доктора и осторожно звонят  в двойную  центральную дверь, в то время как мой
спутник, в свою очередь, тихонько стучит в дверь налево.
     -- У твоего тестя прием? -- удивленно спрашиваю я.
     -- Небольшое заседание, -- стеснительно отвечает он.
     Желтая, худая, пустотелая и  седовласая  особа открывает  дверь  ночным
визитерам.
     -- Твоя теща? -- на ухо спрашиваю я.
     -- Нет, гувернантка.

     * Выражение, во  избежание повторения. Лион -- город шелка.  Марсель --
крупный город  в  Малой Азии,  Париж -- город-свет,  Лилль --  крупный город
севера и т.д. -- Примеч. авт.

     Наша дверь слегка приоткрывается, и  я вижу перед собой  другую  особу,
правда, не такую  страхолюдину,  как первая.Лет  двадцати шести, темно-русые
волосы, разделенные пробором, сжатое в кулачок личико, на котором выделяется
нос, усеянный веснушками. Такой предстает передо мной мадам Матиас.
     Она  носит своего  ребенка  под  платьем-мешком с большим  мужеством  и
достоинством.  С первого взгляда  чувствуется, что  она воспитывалась  среди
милосердных  монахинь  (хотя  ведут они  себя не  всегда  по-монашенски, как
говорится), что она имеет степень лиценциата юридических наук, что она любит
вышивать скатерти,  что  она  ходит  на  первую воскресную  мессу,  что  она
наряжает новогоднюю елку в  приходской церкви, что она умеет заваривать чай,
что она умеет  его  пить  (забеливая его каплей  молока), что она не  читает
Селина,  что она ходит в театр Целестинцев только  тогда,  когда  там ставят
драмы Клоделя,  и  что она шьет  себе одежду  у  портнихи своей маман,  мать
которой шила еще для ее бабушки.
     Представления.  Она  удостаивает   меня  бледной  и  робкой  улыбкой  и
протягивает мне несколько сухую руку, которую я увлажняю быстрым поцелуем.
     -- Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар,  что вы приехали к
нам, -- шепчет она, -- я полагаю, что Ксавье поднял тревогу по пустяку.
     Я гляжу на своего экс-подчиненного.
     -- Разве тебя зовут Ксавье? -- удивленно спрашиваю я.
     --  Это мое второе имя, --  лепечет Огненный. -- Моя жена считает,  что
это лучше, чем Раймон.
     Эта маленькая  деталь подтверждает  мое впечатление,  согласно которому
дружище Матиас выбрал несвободу в  тот день,  когда  он привел в  мэрию мисс
Клистир.
     Меня приглашают в  небольшой салон, обставленный мебелью в стиле  эпохи
обезглавленного Людовика XVI. Подушки кресел вытерты  сильнее, чем сиденья в
испанских автобусах, ворс на  коврах  стерся  и  видна основа,  а  амальгама
зеркала трюмо выглядит ничуть не лучше, чем амальгама гувернантки, которую я
только что видел.
     -- Как вы находите мою квартиру? -- обеспокоенно справляется Ржавый.
     -- Высший класс, -- лгу я ему, а про  себя думаю,  что на самом деле не
от  чего  поднимать  хвост  пистолетом  из-за  этих  старинных  залежавшихся
деревяшек.
     Каминные  часы с  картинкой,  изображающей  богиню, возлежащую  в  позе
знаменитой лионской  красавицы  Аделаиды  Рекамье,  отбивают  десять ударов.
Матиас и его несушка переглядываются.  Хотя дочка врача  и заливала мне, что
ее благоверный поднимает панику из-за пустяков, но по всему видно, что у нее
самой душа ушла в пятки от страха.
     -- Он сейчас позвонит, -- лепечет она.
     -- Какой голос был у этого человека? -- спрашиваю я.
     -- Властный голос, ледяной, очень неприятный.
     -- Ваш муж говорил, что у него иностранный акцент.
     -- Да, если только он не сюсюкал.
     -- Что именно в точности он вам сказал?
     Она опускается в кресло со своим грузом и шепчет;
     --  Он  попросил  меня позвать г-на Матиаса. Я ему  ответила, что  он в
школе полиции.
     Тогаа мужчина заявил мне,  что ему надо  срочно связаться с Ксавье,  и,
ничего больше не сказав, положил трубку.
     Часы  с  богиней не скупятся и  отбивают  последний  из  десяти  ударов
хрустального звона.
     -- Потом, -- продолжает дама Матиас, -- человек снова позвонил.
     -- Когда потом?
     -- Примерно через полчаса. Он сказал, что  решил в школу  не звонить, и
спросил меня, в какое время он сможет поговорить с Ксавье здесь.
     Именно это, вы понимаете, меня взволновало.
     Я стала задавать вопросы.  Но человек  меня  сухо оборвал: "Речь идет о
важном деле, о котором я буду говорить только с  ним. Скажите, когда я  смог
бы с ним поговорить".
     Она хмурит брови.
     -- Это было  сказано тоном,  не терпящим возражений. Я ответила, что  в
десять  часов  Ксавье  наверняка  вернется.  Тогда  человек заявил: "Идет, в
десять!" и, как в первый раз, положил трубку.
     Я в недоумении трясу своим котелком.
     -- Матиас должен  был вернуться в десять  часов? -- удивленно спрашиваю
я.
     Конопатый расссивает мое недоумение.
     -- Госпожа Матиас и я должны были пойти в кино.
     Она прерывает его, заботясь о сохранении своей репутации.
     -- В зале приходской церкви идет "Чудеса в раю", -- уточняет она.
     -- И вы отказались от такого тонкого фильма? -- с сочувствием спрашиваю
я.
     -- Нам вовсе было не до этого, -- жалобно отвечает молодая особа.
     Проходит несколько минут. Часы показывают десять часов пять минут, а на
моих уже десять десять.
     -- Ваш оборотень, кажется, не отличается пунктуальностью, -- замечаю я.
     Едва  я произношу эти  слова, как за стеной раздается  какоето странное
пение. Чем то похожее на заклинания.
     Я бросаю осторожный взгляд на Матиаса, он краснеет.
     -- Это телевизор! -- шепотом говорит он.
     Я в ответ ничего  не  говорю,  но  сам задумываюсь. Пение продолжается,
затем  бормочущий  голос  солиста  умолкает,  и  начинается  хоровое  чтение
молитвы. Когда хор прекратил бормотание, солист снова вступает, и все  это в
форме заклинания.
     -- Если  это по телеку, -- говорю я, --  то,  наверное, идет передача о
культе воду в Черной Африке.
     Внезапно кто-то несколько раз стучит кулаком в стенку.
     --  А это, --  спрашиваю  я у Матиаса, пока  его красотка  разливает по
рюмкам ликер домашнего приготовления, -- дежурное привидение?
     -- Это теща зовет свою дочь.
     И  действительно,  госпожа  Матиас отвечает  на этот  сигнал  условными
ударами кулака в стенку. Гравюра, изображающая священника из Арса* верхом на
мотоцикле,  от   ударов  начинает  подпрыгивать  (судя   по  тому,  как   он
подпрыгивает, святой отец вполне мог закончить кавалерийское училище Сомюр).
     -- Хотите немного апельсинового вина? -- щебечет молодая женщина.
     -- С удовольствием, -- поспешно соглашаюсь я, опасаясь худшего. Я боюсь
домашних  вин, как рвотного корня. От  них всегда по утрам трещит  голова  и
жжет в требухе. Впрочем, вся драма в том, что они крепленые.
     Она подносит  нам две малюсенькие  рюмочки, содержимое которых не могло
бы утолить жажду даже канарейки.
     --  А  ты,  дитя  мое,  -- по-дитячьи  сюсюкает Матиас, -- ты разве  не
выпьешь с нами?
     -- В моем-то положении, -- резко, как кнутом  стеганула,  сказала она и
так на него посмотрела, как будто два чернильных пятна поставила, -- ты что,
шутишь?
     Еще  одна  из  породы тех,  кто  считает,  что сделать  пацана  --  это
исключительная  штуковина.  По  моему мнению, Толстяк на своем первом  уроке
уделил этому  недостаточно  внимания.  Что до меня,  то  эти  бабы,  которые
разыгрывают из себя Жанну д'Арк из-за того, что у них объем талии  сто сорок
сантиметров, они меня  просто раздражают.  Как будто они вынашивают будущего
искупителя,  супермена всех  мастей,  на которого возлагается миссия  раз  и
навсегда вытащить нас из дерьма! Они

     * Возведен в лик святых в 1925 г. -- Примеч. пер.

     говорят о СВОЕМ ПОЛОЖЕНИИ  с  большим  пафосом,  чем Карл V  говорил  о
своем.  А  нежная,  внимательная,  восхитительная семья вторит  ей умильными
голосками. Она сочится рекомендациями. Она  готова,  она  переживает  второе
рождение  с  рождением мальца. Она суетится,  теряется, старается.  Особенно
мамаши  дочек; они разглагольствуют  о том,  как  это происходило с ними, и,
позабыв,   что   они   снесли  на   свет   божий   еще   одного  несчастного
налогоплательщика, превозносят до небес свой внутриматочный подвиг.
     -- Извини меня, детка,  -- медовым голоском говорит он. -- Мы выпьем за
твое здоровье.
     Я поднимаю свой наперсток.
     -- И за здоровье маленького чуда,  которое вы скоро  нам  подарите,  --
пылко говорю я с сосредоточенным видом.
     Мама  мия! Хорошо, что рюмка такая малюсенькая.  Я раньше, конечно, пил
апельсиновое  вино,  но  такое  отвратное  --  никогда. Оно  напоминает  мне
микстуру  от  "глистов", которой поила меня Фелиция, когда я был в родильном
доме. Это была такая дрянь, что  я  в течение  десяти минут не закрывал рот,
чтобы она выветрилась.  Это  пойло было гадким и отвратительным, мерзким  до
невозможности.  Но  зато  эффективным.  От  него   мои  бедненькие  червячки
быстренько сменили место  жительства! Им там  устроили  настоящую  Хиросиму,
причем  без уведомительного письма! Verboten!* Отъезд без возвращения назад!
Они после этого и слышать не хотели об этой ужасной среде обитания. Это была
опустошенная навсегда и непригодная для жилья земля, и я сомневаюсь, что эти
ацтеки рискнут опять залезть  в мой каркас даже  тогда, когда меня упакуют в
накрахмаленное пальто.  У  червячков есть свой  беспроволочный  или ползучий
телефон, по которому они узнают о радиоактивных местах.
     -- Вам нравится? -- спрашивает будущая маман.
     -- Восхитительно, -- заверяю я ее со всей откровенностью.
     Едва я это произношу, как открытвается дверь, и в проеме появляется еще
одна особа женского пола. Если бы  у нее на бедрах не  было юбок, а на губах
помады,  резонно было  спросить, а уж не кобыла  ли кентавра во плоти  стоит
перед тобой.
     Но это  все-таки  дама:  высокого  роста,  неповоротливая,  квадратная,
ноздреватая и волосатая со всех сторон.
     -- В  чем дело, Анжелика! --  вещает она голосом, от которого у вас тут
же возникает жгучее желание  пойти на скачки и поставить сразу на три первые
лошади, -- мы же тебя ждем.

     * Запрещается! -- Нем.

     Матиас поспешно  встает, складывается вдвое. Пришибленный  и раболепный
до глубины штанов.
     -- У нас гость, мать, -- говорит Анжелика.
     Кобыла застыла, как изваяние.
     -- В такой час? -- хмурит она брови.
     Тем не менее  меня представляют. Комиссар Сан-Антонио, бывший начальник
Ксавье.
     Теща и ухом не ведет. Она не подает мне ни руку, ни копыто и смотрит на
меня осуждающим и враждебным  взглядом. А ее взгляд напоминает рыскающий луч
прожектора. Под этим убийственным лучом я чувствую себя гораздо неприличнее,
чем если бы