мен
Дюб„к, прибирала квартиру милашки Югетт!
   Я всякого видел, как поется в песне.
   Выходит,  это  она  открыла  дверь  почтальону?  И  может,  сделала   это
совершенно естественно?
   Хотя нет. Она уверяла, что хозяйка в ванной, а когда я вошел в  квартиру,
в ней никого не было.
   Я смотрю на городские куранты, которые мне сообщают,  что  сейчас  десять
часов с мелочью. Время идет, ребята! Летит галопом!
   Скоро мне надо будет возвращаться в отель собирать багаж, но  до  того  я
должен решить чертовски трудную проблему. Понимаете, когда  зашел  в  тупик,
остается только биться башкой об стенку и стучать себя кулаком в грудь.  Так
вот, я направляюсь в полицию. Отведу Робьера в сторонку и  выложу  ему  все,
что знаю. С теми сведениями, что я  принесу,  он  сможет  успешно  завершить
расследование, а у меня на это нет времени. Не буду же я,  в  конце  концов,
рисковать карьерой ради удовлетворения каприза! А оставаться в Льеже до  тех
пор, пока не найду разгадку, было бы крайне дорогостоящим капризом.
   Новое такси довозит  меня  до  здания,  в  котором  размещается  льежская
полиция.
   Я прошу сказать, где находится  кабинет  моего  бельгийского  коллеги,  и
направляюсь туда медленной благородной поступью мученика, идущего на казнь.
   Стучу в дверь. Меня приглашают войти, что я и делаю  без  тени  сомнения.
Комната довольно просторная,  в  ней  стоят  несколько  почерневших  столов,
заваленных бумагами. В комнате сидит всего один тип,  но  это  не  инспектор
Робьер, а маленький юнец в очках, с лицом, похожим на нож для  резки  бумаг.
Он  с  необыкновенно  проникновенным  видом  печатает   на   машинке   двумя
указательными пальцами.
   - Можно видеть  инспектора  Робьера?  Маленький  юнец  перестает  терзать
"Ундервуд".
   - Он на докладе!
   Сухой  голос,  полицейский  взгляд.  Миляга  только  начинает,   но   уже
законченный легашок. Поверьте мне, он далеко пойдет, если его  не  остановят
пули бельгийских блатных. Он станет спецом по допросам с мордобоем,  значит,
перед ним прекрасная карьера.
   - Ладно,- говорю,- я его подожду...
   - Ждите в коридоре,- скрипит бумагорезка-машинистка.
   Это подтверждает его неопытность.
   Надо быть невероятно плохим психологом, чтобы разговаривать со мной таким
образом в такой момент. Неужели очкарик не видит, что я доведен до ручки?  И
неужели на  моей  физии  не  написано,  что  я  тоже  занимаюсь  благородной
профессией легавого?
   Я недобро улыбаюсь.
   - Не надо проявлять излишнее  рвение,  малыш,-  говорю  я  резким  тоном,
доставая из карману сигарету.
   Он смотрит на меня и собирается  рявкнуть,  но  мои  глаза  советуют  ему
закрыть пасть, и он молчит.
   Я подхожу к окну, перед  которым  он  тюкает  на  машинке,  и,  покуривая
сигаретку, смотрю на серый  пейзаж,  расстилающийся  передо  мной.  И  вдруг
впервые со дня приезда в этот город  понимаю:  несмотря  ни  на  что,  я  за
границей. На меня накатывает ностальгия...  Мое  воображение  заменяет  М„зу
Сеной, а на место доков ставит башни Нотр-Дама.
   Клево...
   Набережные с  их  зеленью,  букинистами,  влюбленными...  Дорогие  старые
набережные Парижа... И сладкий воздух...
   Я вздыхаю и поворачиваюсь к "ножу для резки бумаг", вернувшемуся к  своей
работе. Мои глаза останавливаются на его указательных  пальцах,  исполняющих
танец умирающего лебедя на черных клавишах.
   Я мечтаю. И вдруг... да, вдруг я вздрагиваю.
   Меня поразила одна деталь клавиатуры машинки. Важная деталь. Я  привык  к
печатным машинкам. Все полицейские, хотя и не умеют печатать, выдают на  них
свои рапорты. Но я никогда  не  задумывался,  что  находится  на  клавише  с
двойкой и семеркой. Чтобы получить цифры, надо нажать на клавишу перевода  в
верхний  регистр,  но  неопытный  или   торопящийся   "печатник",   желающий
напечатать "27", но не нажавший на эту клавишу, получит "-".
   Я вытаскиваю из лопатника записку,  найденную  этой  ночью  у  мадам  Ван
Борен. Я о ней совсем забыл! Не о Ван Борен, а лаконичной записке.
   "Жорж, я в - ".
   Это никакой не код, а просто опечатка.
   Надо читать: "Жорж, я в 27".
   Я тихонько  посмеиваюсь  над  этим  открытием.  Ко  мне  вдруг  вернулась
надежда.
   Наша Югетт сообщила любовнику, что отправляется в 27. Раз она  выразилась
так кратко, то Жорж, которому адресована записка (то  бишь  Рибенс),  должен
был хорошо знать, о каком месте идет речь.
   Я бросаю сигарету и сажусь за стопкой  досье,  не  обращая  ни  малейшего
внимания на паршивца, который даже перестал долбать  по  "Ундервуду",  чтобы
лучше рассмотреть меня. Я должен  сосредоточиться,  довести  рассуждения  до
конца.
   Это 27 соответствует номеру дома. Может быть, на ее  же  улице?  Пожалуй,
да. Если бы я оставлял записку близкому  знакомому,  то  написал  бы  только
номер дома, если дом находится на той же самой улице.  Или  указал  название
улицы без номера дома, если это место находится не на моей улице...
   Итак, вывод: я должен заглянуть в дом двадцать  семь  по  улице  Этюв.  Я
встаю.
   - Вы уходите?- спрашивает юнец.
   - Я вернусь попозже. Передайте  Робьеру,  что  к  нему  заходил  комиссар
Сан-Антонио.
   Парень так широко разевает рот, что нижняя челюсть опускается ниже пояса.
Он просто ошарашен.
   - Я... О! Я не...
   Не глядя на него, я направляюсь к двери. Открыть ее  мне  не  приходится,
потому что ее распахивает Робьер. Он свеж и пахнет фиалкой, как  деревенский
новобранец.
   - Комиссар!- орет он.- Я счастлив вас видеть... Есть новости!
   Я сразу же прячу свои мысли о том, чтобы убежать, подальше.
   - Садитесь!- приглашает Робьер.- Вы курите?  Я  достаю  сигарету  из  его
портсигара. Очкастый недомерок сжимается за своей  машинкой  до  минимальных
размеров.
   - Я только что вернулся из Брюсселя,- возвещает Робьер.- Поездка была  не
напрасной...
   Он достает из записной книжки целлофановый конвертик, а из него крохотную
фотографию, которую я уже видел в часах.
   - Я знаю, что изображено на этом снимке!- торжествующе объявляет он.
   - Правда?
   - Да, правда! И думаю, для вас это станет сюрпризом.
   Он протягивает мне сильную лупу и предлагает:
   - Попробуйте угадать!
   Я беру лупу и рассматриваю фото, чтобы позлить его, найдя решение без его
помощи. Малопонятное пятно по-прежнему наводит меня на мысли о шкуре пантеры
или о бульоне с микробами... И все больше напоминает еженедельник загадки  с
разгадкой вверх ногами внизу страницы.
   Я признаю себя побежденным:
   - Сдаюсь, Робьер.
   Он  смотрит  на  меня,  улыбаясь,  довольный  эффектом,  который   сейчас
произведет.
   - Это фотография Европы,- говорит он.

   Глава 17
   Это напоминает мне  историю  об  одном  сумасшедшем,  который,  показывая
приятелю на свое ухо, спрашивал:
   "Как тебе мой новый шкаф?"
   Обалдев, я бормочу:
   - Европы?
   - Да...
   Он кладет лупу на фото и, вытащив из лацкана  пиджака  булавку,  начинает
мне показывать маленькие неравные пятнышки.
   - Средиземное море,- объясняет он,-  Черное,  Адриатическое,  Каспийское,
Балтийское, Северное... Он останавливается.
   - Сенсационная вещь! Одна  фотография!  Европа  на  почтовой  марке!  Это
произведет революцию в фотографии...
   На моем лбу выступает пот. Честно говоря, я испытал сильные эмоции.
   - Немыслимо!- говорю я.- Как можно сделать такую фотографию!  Самолет  не
может подняться на такую высоту...
   - Конечно.
   - Значит, ракета? Я слышал, что американцы запустили одну с камерой и так
засняли часть Земли... Робьер качает головой.
   - В брюссельской фотолаборатории снимок увеличили в двести раз,  тогда  и
стало понятно, что это снимок  Европы...  Но  они  были  поражены  четкостью
изображения...
   - Четкостью?
   - Они отрезали один квадратный сантиметр от увеличенного варианта и  тоже
увеличили в двести раз...  Потом  повторили  эту  операцию.  Невероятно,  но
фотографии  получаются  такими  же  превосходными,  как   при   высокоточной
аэросъемке.  Я  оставил  их  утром  в  полном  экстазе...  в  лаборатории...
Профессор утверждает, что, продолжая серию увеличений,  можно  увидеть  даже
родинку  на  носу  прохожего.  Это  самое  большое  достижение   в   области
фотографии.
   Парень  просто  в  восторге.   Он   заразился   энтузиазмом   сотрудников
брюссельской лаборатории и готов читать лекции по этому вопросу.
   Кроме того, он счастлив, что смог  поразить  меня  в  присутствии  своего
задохлика-подчиненного. Он садится поудобнее, поддергивает брюки,  чтобы  не
помять складку, вытягивает безупречные  манжеты,  как  делает  мой  босс,  и
смотрит на отражение солнца от их запонок.
   -  Понимаете,-  продолжает  он,-  при  данной  съемке   способ   доставки
фотоаппарата не имеет значения. Можно почти наверняка сказать, что это  была
ракета, снабженная системой парашютирования, а вот  объектив  -  это  просто
вызов законам оптики. Суметь заснять мельчайшие  детали  на  такой  огромной
поверхности - просто чудо!
   Я его слушаю... Размышляю... То, что я сейчас узнал, меня добивает.
   - Вы себе отдаете отчет,- говорит он,- в военном значении этого открытия?
От подобного аппарата не останется никаких секретов! Мир окажется голым!  Ни
одна винтовка не останется незамеченной!
   Если я дам Робьеру продолжать, то либо засну, либо он сорвет себе глотку.
   - Знаете, о чем я думаю?- перебиваю я его.
   - О чем?
   -  Ван  Борен,  у  которого  нашли  эту  фотографию,  работал  в   фирме,
производящей очень мощные фотоаппараты... Робьер тонко улыбается.
   - Я об этом уже думал... Один из моих коллег выехал на поезде в  Кельн  с
заданием войти в контакт с  директором  "Оптики"  и  узнать,  не  оттуда  ли
происходит данное изобретение.
   - Все это правильно,- одобряю я.- Знаете, Робьер, вы кажетесь  мне  очень
хорошим специалистом.  Слово  полицейского,  вы  можете  затмить  даже  нас,
парижских умников.
   Его радость не знает границ. Еще одно мое слово, и он выпьет  чернильницу
или написает в ящик своего стола.
   А я горько смеюсь, потому что, в конце концов,  мои  слова  -  правда.  С
немногими исходными данными он за короткий  срок  сумел  расчистить  немалый
участок. Если бы я не скрытничал, если бы рассказал ему все, что  знаю,  он,
возможно, уже дошел бы до разгадки.
   Неожиданно посерьезнев, он меня спрашивает:
   - Вы ничего  не  хотите  мне  сказать?  Уж  не  умеет  ли  этот  льежский
полицейский читать мысли себе подобных?
   - Хочу,- отвечаю.- Немедленно прикажите начать поиски некой Жермен Дюб„к,
проживающей в доме, где жил убитый этой ночью Жорж Рибенс. Заодно  разошлите
описание типа лет тридцати пяти, высокого, плотного, с усами, в серой  шляпе
и со странными глазами... Он делает заметки.
   - Договорились.
   Он смотрит мне прямо в глаза:
   - Это все, что вы имеете мне сказать? Я не моргаю.
   - На данный момент - да!
   Тем хуже! Я не могу решиться  выложить  все.  Что  вы  хотите,  тщеславие
сильнее всего на свете!

   Глава 18
   Есть профессии, недоступные женщинам. Профессия таксиста, например.
   Когда баба садится за руль ради удовольствия, ее уже можно  рассматривать
как источник повышенной опасности, но когда она делает  это  своей  работой,
это все равно, как если бы я поступил в "Фоли Бержер" танцовщицей.
   За рулем тачки, в которую я влезаю в этот раз,  сидит  толстая  бабища  -
брюнетка с внешностью торгашки или содержательницы борделя.
   Она встречает меня радостным:
   - А вы француз, вы знаете?
   - Знаю,- флегматично отвечаю я,- а вы, спорю, таксистка?
   Она фыркает и объясняет, что села за руль после смерти мужа.
   - Мне прооперировали живот,- говорит она,- и я не могу выполнять  тяжелую
работу.
   Бесстыдство ее слов просто забавно. Какое  мне  дело,  что  ей  разрезали
брюхо? Опять эта старая потребность  заинтересовывать  людей  чисто  личными
вопросами!
   - Гоните быстрее,- прошу я.
   - Вы торопитесь?
   Кажется, с ней повторяется анекдот об идущем на рыбалку глухом.
   - Я готова ехать быстро,- продолжает она,- только скажите куда.
   Что-то у меня сегодня плохо варят мозги; надо сказать,  что  в  этом  нет
ничего удивительного, если вспомнить, что я сейчас узнал!
   - Улица Этюв, дом двадцать семь.
   - Ладно... Отвезем вас туда.
   Она меня туда, конечно, везет, но с  риском  для  наших  жизней.  Это  не
женщина, а тайфун. На  одном  из  поворотов  заднее  колесо  выскакивает  на
тротуар и один край машины зависает в воздухе. Я вспоминаю,  что  в  Бельгии
нет водительских прав. Это все объясняет!
   У меня замирает сердце, честное слово!
   Эта поездка настоящий кошмар! Не хватало только тут расшибиться насмерть!
   Наконец мы без повреждений прибываем по назначению, по  крайней  мере  на
улицу Этюв.
   Моя доблестная водительница останавливает свою машину, от чего я влетаю в
лобовое стекло.
   - Э!- говорит она.- Какой номер вы сказали?
   - Двадцать седьмой... Она косится на меня.
   - А такого нет.
   Я бросаю взгляд знатока на номера домов. Она права, маленькая  улочка  не
доходит до дома двадцать семь...
   Этот последний удар судьбы вызывает у меня желание совершить  харакири...
Во мне образуется большая пустота, которая начинает  расширяться.  Меня  как
будто пронзило огромное сверло... Мне все надоело...  Мне  вдруг  становится
наплевать на все! Ван Борен, Рибенс и прочие могут спокойно тлеть...
   Я издаю вздох, способный по силе потягаться с муссоном.
   - Отель "Тропик",- бормочу я,- и не надо гнать на ста десяти,  времени  у
меня полно.
   Ну вот, мои вещи уложены. Мне осталось только приказать спустить их вниз,
потому что у меня самого сил на это нет.  Я  разбит,  как  девушка,  которую
изнасиловал полк казаков.
   Такова жизнь! Иногда такое ощущение, что у  тебя  на  плечах  груз  всего
мира...
   Я звоню и, ожидая коридорного, в последний раз припадаю глазом к дырке  в
стене. Это с нее начались все  мои  неприятности...  Соседний  номер  теперь
пуст.  Только  развороченная  постель  по-своему  рассказывает   о   страсти
любовников, занимавших эту комнату.
   Наконец в дверь стучат. Я кричу, чтобы входили. За  моим  багажом  пришел
тот же коридорный, который относил на почту драгоценную посылку Ван Борена.
   Он угодливо улыбается мне.
   - Вы звонили, господин комиссар? И этот знает, кто я! Пора сваливать... А
что касается этого звания, мне кажется, я его больше не заслуживаю.
   - Да. Отнесите мои вещи вниз...
   - Хорошо, господин комиссар. Он берет мой чемодан.
   - Какая история, а?- говорит  он.-  Бедный  месье  Ван  Борен...  Как  вы
думаете, его убили? Мне хочется его задушить.
   - Мне это неизвестно...
   - А я думал, что дело ведете вы, - Он подмигивает-Я сказал себе...
   Он ставит чемодан и показывает на дырку в стене.
   - Я решил, что вы за ним следили... Снаружи-то это тоже делали...
   Он снова берет чемодан и собирается уходить.
   - Эй!
   - Да, месье?
   - Что вы имеете в виду, говоря: "Снаружи это тоже делали"?
   У этого парня нюх на чаевые, как у бретонского  спаниеля  на  бекасов.  Я
выкладываю перед ним крупную купюру.
   Он убирает ее в карман молча, как будто это носовой платок, потом  ставит
чемодан на пол и садится на кровать.
   - За Ван Бореном следили два дня... Я это сразу заметил.
   - Правда? И кто за ним следил?
   - Мужчина...
   - В круглой шляпе, в плаще и с усами?
   - Нет, этот приходил за его багажом. Я говорю  о  том,  кто  расспрашивал
меня насчет посылки...
   Я чувствую примерно то же, что парень, порвавший лотерейный билет, думая,
что он ничего не выиграл, а потом сообразивший, что читал его вверх ногами.
   Я хватаю его за грудки.
   - Говорите!
   Он не задает вопросов, зная, что меня интересует.
   - Вчера, после обеда, после того как  забрали  багаж  месье  Ван  Борена,
пришел один мужчина... Он расспрашивал меня о нашем клиенте...  Сказал,  что
из полиции...
   - Сколько он тебе дал? Он пожимает плечами.
   - О, господин комиссар!- И добавляет:- Пятьдесят франков.
   - Что он хотел узнать?
   - Клал ли Ван Борен что-нибудь в сейф отеля... Он хотел, чтобы я разузнал
об этом без шума. Я разузнал  и  сказал,  что  не  клал,  но  попросил  меня
отправить посылку  на  имя  дамы,  носящей  ту  же  фамилию,  что  и  он,  и
проживающей в Льеже...
   - Ты ему это сказал?!
   Я поднимаю  лакея  за  полосатый  жилет.  Он  бледнеет  и  вяло  пытается
вырваться.
   - Но, господин комиссар, он мне сказал, что он полицейский!
   На этого кретина, дающего вам самое фальшивое объяснение, которое  только
можно придумать, просто не хватает зла!
   - Как он выглядел?
   - Мужчина лет пятидесяти, говорит с немецким акцентом... Лысый...
   - С каких  это  пор  бельгийские  полицейские  разговаривают  с  немецким
акцентом?
   Он понимает, что дал маху, утверждая, будто  думал,  что  разговаривал  с
полицейским, и отводит глаза.
   - Ладно. Пятьдесят лет, лысый... Что дальше?
   - Довольно полный, одет в черное...
   - Это все, что он сказал?
   - Да...
   - Ладно, выноси мой багаж...
   Приближается время отъезда.
   Четверть часа спустя я сижу  в  большом  зале  вокзала,  куда  прибыл  на
полчаса раньше, чем нужно.
   У меня в кармане лежит билет, и я стараюсь забыть историю Ван Борена, его
друзей и знакомых... Нерешенные головоломки вредят здоровью...
   Сегодня вечером, у себя дома, рядом с моей  старушкой  Фелиси,  я  напишу
Робьеру своеобразный рапорт, отправлю  его  авиапочтой,  и  благодаря  этому
инспектор сможет сделать огромный шаг вперед...
   Я купил в киоске "Франс суар", но не читаю ее, берегу для дороги.
   Я мотаюсь по залу  ожидания,  рассматривая  рекламные  щиты...  На  одном
названия всех театров, киношек, кабаре и ночных баров города... Я машинально
пробегаю глазами список... и внизу  колонки  останавливаюсь,  пораженный.  В
одной из ячеек читаю:
   "Двадцать  семь".  Элитарное  кабаре.  Танцы,  развлечения.  Льеж,  улица
Бургомистра Постена, дом 27".
   Музыку, ребята!
   Жизнь продолжается! Как и вчера, я бегу в камеру хранения, сдаю  чемодан,
вскакиваю в тысячепервое такси и во всю силу легких требую отвезти  меня  на
улицу Бургомистра Постена, к дому двадцать семь...

   Глава 19
   Флаг по ветру, шпаги наголо! Пусть я рискую окончательно рассобачиться со
Стариком, еще раз пропустив  поезд,  но  это,  по  крайней  мере,  будет  не
напрасно. Я в  удовлетворительном  состоянии.  Все  мои  тревоги,  ошибки  и
слабости отброшены. Мне наплевать на  фактор  времени!  Сейчас  только  одно
имеет значение - полный успех! И я  добьюсь  его,  если  меня  до  этого  не
прикончат...
   Выскочив из тысячепервого такси, я смотрю на дом номер двадцать семь.
   На его белом фасаде намалеваны две огромные цифры. Заведение закрыто. Оно
открывается только по вечерам. Представляю себе:  дешевый  зал,  три  унылых
музыканта и "широко известная  звезда  радио  и  грампластинок",  пытающаяся
произвести   эффект   "уже   слышанного",   имитируя    манеру    знаменитых
исполнительниц.
   Из скромного заведения не доносится ни единого звука, не видно света.
   Я сворачиваю на боковую улицу, ища черный ход, нахожу его и вхожу  внутрь
благодаря моей отмычке...
   Унылый серый коридор ведет в другой коридор, намного шире первого,  почти
холл.  С  одной  стороны  этой  буквы  "Т"  находится  зал  "27",  полностью
соответствующий моим представлениям. Напротив зала  располагаются  служебные
помещения: гримуборные, туалеты, кабинет, кухня...
   Я рыскаю  повсюду,  вынюхивая,  высматривая,  ощупывая...  Если  заявится
владелец, начнется громкий возмущенный крик. То,  чем  я  сейчас  занимаюсь,
называется "незаконное проникновение в помещение  путем  взлома".  А  взлом,
даже не сопровождаемый кражей, дает вам право на фасолевую баланду.
   Но мне на это плевать...
   Внутри действительно  никого  нет.  Ни  души.  Даже  уборщицы,  пришедшей
навести порядок... Никого! Пустыня...
   Я иду в кабинет порыться в бумагах.
   Обычная деловая