документация... Я в ней разбираюсь с пятого  на  десятое,
потому что не имею особых способностей к бизнесу.
   Вся она составлена на имя Франца Шинцера... Если я не совсем  отупел,  то
это немецкая фамилия, а шестерка из отеля "Тропик" мне  только  что  сказал,
что его "допрашиватель" говорил с немецким акцентом.
   Я уже собираюсь уходить, когда улавливаю  слабый  звук...  Прислушиваюсь.
Все тихо... Наверное, показалось или звук шел снаружи... Да, со двора... Это
был металлический скрежет. Все-таки я иду на кухню проверить, не  заблудился
ли там какой-нибудь поваренок. Нет...
   Я стою в  нерешительности.  Звук  больше  не  повторяется...  Я  жду  еще
секунду, натянутый, как скрипичная струна. Может, это было самовнушение? Мне
снова слышится скрежет, только более тихий, чем в прошлый раз.
   Кажется, он идет из подвала... Поискав, я нахожу ведущую  туда  лестницу.
Включив свет,  спускаюсь  в  просторное  помещение  со  сводчатым  потолком,
провонявшее дешевым вином.
   Подвал кажется пустым. Я говорю "кажется",  потому  что  это  впечатление
быстро проходит. Подойдя к нагромождению бочек, я вижу руку, ухоженные ногти
которой скребут пыль. Раздвигаю несколько  бочек  и  нахожу  малютку  Дюб„к,
вернее, то, что от нее осталось.
   На задней части ее черепа страшная рана... Кровь образует под ней  густой
ковер... Она бледна и слабо моргает.
   Она еще дышит,  но  дыхание  сдавленное,  неглубокое,  затрудненное...  Я
наклоняюсь над ней. Ее угасающий взгляд  останавливается  на  моем  лице,  и
некоторое оживление придает ему жизни.
   - Мой бедный зайчонок,- шепчу я,- что с тобой случилось?
   Она шевелит губами, и с них срывается душераздирающий стон:
   - Мааааам!
   Я попытаюсь понять. Она так хочет, чтобы я ее понял.
   - Мадам? Взмах ресниц.
   - Твоя хозяйка? Новый взмах.
   - Это она тебя так?
   Молчание.  Губы  снова  пытаются  сделать  невозможное,  чтобы   выразить
чувства, бурлящие в агонизирующем мозгу.
   Я отчаянно вслушиваюсь, остановив даже удары своего сердца, чтобы уловить
ее последние признания.
   - ...другой...
   - Другой?
   Ее измученное лицо говорит "да".
   Меня осеняет.
   - Немец? Хозяин этого заведения... как его?.. Франц какой-то?
   "Да",- говорят мне опустившиеся ресницы бедняжки. Я размышляю.
   - Он заодно с твоей хозяйкой? "Да",- подтверждают ресницы.  Я  продолжаю,
прерываясь только затем, чтобы поймать ее молчаливое подтверждение:
   - Это он позвонил тебе сегодня утром? Он хотел, чтобы ты пошла в квартиру
получить посылку? Он велел тебе поторапливаться?
   "Да".
   - Он ждал тебя внизу, в машине? Ты отдала ему  посылку,  он  привез  тебя
сюда... Твоя хозяйка ждала здесь? Он оглушил тебя?
   "Да".
   Я понимаю очень многое.
   - Он уже некоторое время водил знакомство с твоей  хозяйкой  и  Рибенсом?
"Да".
   - Это Рибенс, к которому ты питала слабость, устроил тебя к Ван  Боренам?
"Да".
   - Все трое хорошо ладили?
   Она  не  отвечает...  Это  обычное  неудобство  со  жмурами.  Вы  с  ними
разговариваете, а они неподвижно смотрят в другую  сторону  с  таким  видом,
дескать, плевать мы на вас хотели.
   Жермен конец... Она больше никогда не будет  заваливаться  на  спину  для
мужчин... Она легла на нее в последний раз и уже никогда не встанет.
   Я закрываю ее глаза, потому что нет ничего более  гнетущего,  чем  взгляд
мертвеца. Вас рассматривает враг живых.
   Поднимаюсь... Мне  остается  только  позвонить  Робьеру.  Теперь  я  могу
сообщить ему достаточно сведений, чтобы он довел расследование до конца...
   Все понятно: Югетт и ее "барсик" сговорились с Францем Шинцером и  парнем
в круглой шляпе, чтобы совместно использовать рогоносца  Ван  Борена...  Это
они его убили... А потом...
   Я перестаю  размышлять,  остановившись  на  первой  ступеньке...  Наверху
лестницы стоит толстый лысый тип с недобрым взглядом, угрожающий мне пушкой.
Я собираюсь схватить свой шпалер, но он останавливает меня коротким словом:
   - Nein!
   Я не знаю немецкого, но  понимаю,  что  он  хотел  сказать,  и  моя  рука
останавливается. Он держит палец на  спусковом  крючке  и,  если  судить  по
предыдущим случаям, должен обладать необыкновенной ловкостью  в  отправлении
своих современников в мир, называемый лучшим.
   Он спускается. Следом за ним идет Югетт, немножко бледненькая и  с  менее
глупым, чем обычно, взглядом...
   Я отступаю в погреб.
   - Это он...- говорит Югетт. Франц неприятно улыбается.
   - Злишком  льюбопитний,-  говорит  он  мне,  приближаясь  с  наставленным
пистолетом крупного калибра.
   Он массивный, как башня Сен-Жак. Настоящий бульдозер.
   Я пытаюсь заговорить, но слова застревают у меня в глотке.
   - У меня такая работа, что приходится быть любопытным,- выговариваю я.
   Он делает едва заметный жест, еще больше приближающий ко мне его шпалер.
   - Это лючший легарств от льюбопитств! Значала "бум", а бодом тишьина!
   Ситуация так натянута, что, если бы она  закрыла  глаз,  ей  бы  пришлось
открыть что-то другое.
   Югетт не выдерживает.
   - Стреляйте!- вопит она.- Да стреляйте же! Надо кончать!
   - Ферно!- соглашается лысый.
   Он держит пушку у бедра, как делают профессионалы.
   Прощайте, друзья, посадите на кладбище иву, как писал Мюссе.
   Водитель, в небытие, пожалуйста!
   Я закрываю глаза, чтобы лучше насладиться путешествием.

   Глава 20
   Гремит выстрел. Его звук отдается от стоящих в  подвале  бочек.  Это  все
равно что ударить по клавишам органа, нажав на педаль громкости.
   Я ожидаю смерти, но крик агонии, следующий  за  выстрелом  -  да  что  я!
совпадающий с ним,- издает кто-то другой, а не я. Я спешу открыть моргалы, и
что же вижу на лестнице, как раз за милашкой Ван Борен? Типа с  двухцветными
глазами.
   Он держит в руке пушку,  дымящуюся,  как  свежевываленный  экскремент,  и
смотрит на Франца, катающегося в пыли с маслиной в котелке.
   Немцу хана. После нескольких  конвульсивных  вздрагиваний  обезглавленной
курицы все его мясо замирает... Этот погреб  начинает  напоминать  фамильный
склеп.
   Югетт Ван Борен кусает себе запястье, чтобы не закричать,  и  рыдает  без
слез, бедняжка...
   Она в полушаге от нервного припадка, но парень, отметеливший меня прошлой
ночью, спускается на три ступеньки и сует ей три  плюхи  в  морду.  От  силы
ударов Югетт пролетает остаток лестницы и падает на труп толстого фрица.
   Я поднимаю ее за крылышко и, чтобы не  отстать,  тоже  влепляю  несколько
тумаков.
   Потом отпускаю ее, чтобы заняться парнем.
   Этот чемпион по-прежнему спокоен. Он убирает свой  пистолет  и  улыбается
мне.
   - Кажется, я подоспел вовремя,- говорит он.
   - Я еще никогда не  видел,  чтобы  кто-нибудь  подоспел  более  вовремя,-
соглашаюсь я.
   И все. Мы только смотрим друг на друга, как две статуэтки  с  фарфоровыми
глазами.
   Он  чувствует,  что  это  напряжение  не  может  продолжаться  вечно,   и
использует классический, но всегда безотказно действующий прием: протягивает
мне свой портсигар.
   - Не обижаетесь за ту ночь?- спрашивает он меня. Я беру одну сигарету.
   - Я был бы очень неблагодарным,  если  бы  стал  обижаться  после  вашего
сегодняшнего вмешательства в мою пользу...
   Он кивает.
   - Кто вы?- спрашиваю я.
   Он достает свой бумажник и показывает удостоверение, на котором приклеена
его фотография, но, поскольку оно написано на немецком, я ничего не понимаю.
   - Вы не говорите по-немецки?
   -  Нет,  и  что  гораздо  хуже  -  не  читаю  на  нем.  Он  убирает  свое
удостоверение.
   - Я директор крупного частного сыскного агентства.  "Агентство  Глейтца",
может, слышали? Оно было знаменито еще до  прихода  нацистов...  А  при  них
сыском занималось только государство...
   Я действительно слышал о Глейтце.
   - Это вы?
   - Это был мой отец... Но я открыл лавочку  заново...  Вот  уже  некоторое
время я занимаюсь одним... э-э... деликатным делом...
   Охваченный вдохновением, я спрашиваю:
   - А! Делом объектива "Оптики"? Он вздрагивает.
   - Вы знаете?
   - Да.
   - А! Может быть, вы тоже занимаетесь им?
   - Немного...- вру я.
   Он пожимает плечами, наклоняется над трупом Франца и обыскивает его.  При
убитом он находит конверт из плотной бумаги... Разрывает его... Ему  в  руку
высыпается  пригоршня  брильянтов...  Вернее,  того,  что  я   принимал   за
брильянты.
   Вблизи я замечаю, что это маленькие лупы, размером с турецкий горох...
   - Что это такое?- спрашиваю я. Он кажется удивленным.
   - Ну как же! Тот самый знаменитый объектив...
   - Да?
   Он смотрит на меня.
   - Вы  мне  соврали.  Вы  не  занимаетесь  этим  делом.  Вместо  ответа  я
наклоняюсь над его раскрытой рукой.
   - Покажите! Он показывает.
   - Выглядит совершенно невинным... и однако... В собранном виде - это чудо
науки.  Они  называют  это   гроздевым   объективом!   С   ним   вы   можете
сфотографировать...
   - Европу, я знаю. Видел.
   Он быстро убирает кусочки стекла в карман.
   - Вы видели фотографию?
   - Да.
   - Где?
   - Она в бельгийской полиции, которая сейчас забавляется, делая увеличения
увеличения увеличений... Через недельку они получат фотографию вашей сестры,
если она случайно была на улице в тот момент, когда был сделан снимок...
   Он кажется недовольным.
   - В полиции?
   - Да... Если вы объясните мне, в чем тут дело, может быть, мы пришли бы к
какому-нибудь результату? Он пожимает плечами.
   - Гроздевый объектив был изобретен кельнской  фирмой  "Оптика"...  Работы
велись в  строжайшем  секрете,  но  Ван  Борен  пронюхал  об  этом  и  сумел
заполучить изобретение. Он работал на этого человека...
   Он указывает ногой на труп Франца.
   - Ну и?..
   - Он должен был переслать им детали объектива в коробке  с  засахаренными
фруктами.
   - А дальше?
   - Но он не доверял ему и положил простые кусочки стекла. Вместо обещанной
суммы он получил два выстрела из револьвера,  когда  однажды  ночью  шел  по
темной улице. Он остался жив, но понял,  что  его  страхи  обоснованны:  ему
нечего было ждать от этого человека. Чувствуя, что за ним ведется охота,  он
остановился в отеле, чтобы  подождать  развития  событий...  Он  предупредил
только одного человека...
   - Свою жену?
   - Нет. Своего друга Рибенса... Он не знал о  связи  парня  с  его  женой.
Рибенс увидел возможность избавиться от мешавшего мужа и заработать  большие
деньги. Он сговорился с Шинцером. Не знаю,  какую  сделку  они  заключили...
Шинцер стал следить за Ван Бореном. Тот заметил слежку, испугался  и  послал
стекла объектива своей жене... Наверняка он  собирался  бежать  за  границу,
избавившись от драгоценного груза,  и,  оказавшись  в  безопасности,  ждать,
когда  неверная  супруга  привезет  ему  деньги  за  продажу  изобретения...
Отправив посылку  по  почте,  он  пошел  предупредить  жену.  Он  больше  не
рисковал, что у него украдут объектив, но хотел  разработать  вместе  с  ней
план.  Она  была  его  последним  шансом.  Он  пришел  к  ней,  преследуемый
Шинцером... и мною. Полагаю, что, собираясь позвонить в  дверь,  он  услышал
шум, навострил уши и уловил очень поучительный  разговор  между  Рибенсом  и
своей женой. Не так ли, мадам?
   Югетт не отвечает. Она сжалась в комок и лежит неподвижно.
   - Тогда,- продолжает Глейтц,- этого сына  почтенного  семейства  охватило
отчаяние...
   - И он бросился в шахту лифта?
   - Совершенно верно. Я размышляю.
   - Да, все объясняется... Как вы узнали так много?
   - Я шел по следу Ван Борена несколько дней. Я работаю на фирму  "Оптика".
К этим выводам меня привело сопоставление фактов...
   - Браво, отличная работа. Кажется, вы приумножите славу вашей  знаменитой
фирмы. Он кивает:
   - Стараюсь...
   - Лично я считаю, что Рибенс уже долгое время работал с Шинцером,  потому
что у него в квартире лежала коробка с  засахаренными  фруктами,  которая...
является первой, о которой вы говорили!
   По взаимному согласию мы обращаемся к Югетт:
   - Дорогая мадам, вы можете сообщить нам полезные сведения...
   - Я ничего не сделала!- говорит она.- Ничего! Это Жорж!  Жорж!  Он...  Он
входил в организацию, это он подключил Франца к этому делу, а я...
   Эта  стерва  меня  раздражает.  Я  отвешиваю  ей  два  или   три   пинка,
заставляющие ее взвыть.
   - Ах ты сука!- рычу я.- Ты упала в объятия толстого фрица и...
   Глейтц кашляет.
   - Ой, простите,-извиняюсь я,- это наследственное. Бывают  моменты,  когда
простой человек забывает, что наши страны теперь строят  взаимоотношения  на
новых основах.
   Он улыбается.
   - У нас тоже, комиссар... Югетт плачет.
   - Я хотела разбогатеть, я...
   - И тогда ты  задумала  вместе  с  Францем  грязное  дельце,  так,  мразь
дешевая? Ты заманила Рибенса сюда, оставив ему записку. Вы его  оглушили,  а
ночью отвезли в его дом.
   - Я не хотела, чтобы его убивали... Я... Это Франц перерезал ему горло.
   - Шинцер узнал, что делом занимается Глейтц, ты знала о  моем  участии...
Чтобы подстраховаться от  неприятной  случайности,  вы  велели  этой  бедной
девочке (я показываю на труп Жермен) получить посылку...
   Она падает на пол, извиваясь, как в тот момент, когда я сообщил  ей,  что
она стала вдовой... Но на меня это не действует. Вместо уксуса я привожу  ее
в чувство пинками.
   - Не убивайте ее!- говорит Глейтц.
   - Что?- удивляюсь я.- Вы испытываете жалость?!  Это  из  чего  же  теперь
делают немцев?

   Заключение
   Толстяк Берюрье, чьи остроты я несколько раз цитировал, стоит в  коридоре
перед дверью в кабинет Старика. Заметив меня, он начинает махать рукой.
   - Ну наконец-то, вот и ты!- восклицает он.- Сейчас тебе будет больно.
   - Старик злой?
   - Как черт!
   Захожу...
   Он сидит спокойный, холодный, лоб цвета  слоновой  кости  поблескивает  в
свете лампы, манжеты сверкают чистотой, взгляд каменный...
   - Браво!- говорит он.
   -  После,-  перебиваю  его   безапелляционным   тоном.-   Сначала   дайте
рассказать... И я рассказываю... Все! Когда я закончил, он качает головой.
   -  Да,  действительно  любопытное  дело.   Понимаю,   почему...   Однако,
Сан-Антонио,  есть  вещь  первостепенной  важности,  без  которой  не  может
функционировать ни одна организация...
   Так, это надолго - проповедь о дисциплине! Когда он истощил свою тему,  я
достаю из кармана конверт.
   - Это вам в качестве утешения, патрон.
   - Что это?
   - Гроздевый объектив! Всей гроздью! Разве вы  не  хотите,  чтобы  Франция
получила его раньше всех стран мира? Он выпучивает глаза.
   - Но... но... Сан-Антонио...
   - Да, шеф?
   - Это... Вы же сказали, что детали объектива забрал Глейтц...
   - Он отдал их мне, вот и все!
   - Добровольно?- недоверчиво спрашивает он. Я пожимаю плечами.
   - Увы, нет. Он заупрямился, и мне  пришлось  рассердиться...  Видите  ли,
босс, "сердечное согласие" с соседями наступит еще не скоро!




   Голосуйте за Берюрье!

   Votez Berurier!
   Roman special-police.
   (c) 1961, Editions Fleuve Noir, Paris.


   Имена,
   Места действия
   И обстоятельства вымышлены.
   А персонажи? Гм?..
   Надо еще посмотреть!
   С.-А.
   ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЯМ
    Один  великий  писатель,  фамилию  которого  мы  утаим,  чтобы  его   не
скомпрометировать, написал недавно пространное письмо комиссару Сан-Антонио.
   Это письмо заканчивалось следующей фразой:
   "После 30 лет засилья Кафки, пусть нас от  него  освободят!  Я  желаю  от
всего сердца, чтобы ваша серия, Сан-Антонио, никогда не иссякла".
   Вот этому писателю и посвящено настоящее произведение.
   ГЛАВА I
   Честно говоря, ребята, априори, я ничего не имею против телятины. Надо же
и коровам иметь детей - это в порядке вещей! Но телятина целый  день  (и  на
завтрак, и на обед, и на ужин), телятина в течение  двух  недель,  телятина,
слишком или недостаточно поджаренная, может запросто стать сущей  мукой,  не
так ли?
   Телятина в виде жаркого, эскалопа, рагу, оссо-буко  (итальянское  блюдо),
фаршированного рулета - такое не приснится даже в кошмарных  снах!  В  конце
концов начинаешь ее не переносить.
   Именно это я стараюсь объяснить Фелиции, моей славной  маме,  на  террасе
гостиницы "Сторожевая башня и Новая мэрия" (вместе взятые).  Это  заведение,
славящееся своей чистотой,  домашней  кухней,  видом  на  мельницу  Тюрлюрю,
любезностью хозяйки, роскошным японским бильярдом и бассейном  с  плавающими
раками (восемью штуками, действительно плавающими, причем  их  никто,  кроме
кухонного персонала, не беспокоит), но  заведение,  в  которое  я  очень  не
рекомендовал бы коровам посылать своих отпрысков.
   Мы в отпуске, мама и  я.  Это  место  нам  посоветовал  кузен  соседа  по
лестничной клетке, который, как  оказалось,  является  шурином  хозяина.  Он
расхваливал ухоженность заведения, спокойствие края, красоту пейзажа.
   Поскольку я нуждался в отдыхе, мы позволили себя уговорить. И вот  уже  в
течение двух недель мы уплетаем коровьих детей  утром,  в  обед  и  вечером.
Удивительно нетерпеливы местные жители. Они  не  ждут,  пока  телята  станут
быками. Они поедают свои доходы, так сказать, на корню.
   По части спокойствия жаловаться не приходится. Если не считать отставного
унтер-офицера жандармерии, который  храпит  в  соседней  комнате,  здесь  не
слышно никакого шума. Иногда мне кажется, что меня маринуют в доме отдыха  с
непроницаемыми стенами. Ко всему прочему,  погода  стоит  плохая.  Поначалу,
однако, мы были оптимистами,  поскольку  человечек  под  зонтиком  на  нашем
барометре предусмотрительно оставался в своем укрытии. И, наоборот,  дама  с
зонтиком от солнца, предвещающая хорошую погоду, красовалась  на  авансцене.
Наш барометр никогда еще не ошибался,  никогда.  Ведь  он  был  швейцарским,
поэтому мы ему верили. Но, возможно, он принял французское  подданство,  ибо
обитал в нашем особняке в Сен-Клу? Как бы там ни было, но завлекающая улыбка
девицы с зонтиком подстрекнула нас к отъезду. Я  схватил  Фелицию  за  руку,
затем другой рукой подхватил наш большой чемодан, и мы  неожиданно  укатили,
минуя вокзал, на моем автомобиле.
   Вот так мы и прибыли в Верхнее Сен-Тюрлюрю. Бессмысленно искать на  карте
Нижнее Сен-Тюрлюрю: его больше нет. Поскольку оно было вытянуто в длину,  на
его  месте  построили  национальную  автомагистраль,  и  все,  что  от  него
осталось, так это писсуар, который нижние  сентюрлюрюнцы,  эмигрировавшие  в
Верхнее Сен-Тюрлюрю, благоговейно перекрашивают каждый  год  к  14  июля1  и
возлагают к нему венок. В то же время Верхнее Сен-Тюрлюрю стал  процветающим
городишком.  В  нем  имеется  дополнительное  почтовое  отделение,   которое
одновременно является хлебным и газетным складом, а также бакалейно-табачной
лавкой высшего разряда. Лавка в свою очередь разделена на две  части,  слева
от двери располагается кафе с продажей табачных изделий и, представьте себе,
со столиками для домино и стендом для метания дротиков (тот же Лас-Вегас, но
чуть поменьше); справа -  бакалея  ателье  высшего  разряда.  Там  продаются
крупномолотая соль, горчица, дамские платья, дурацкие полусферические шляпки
(действительно, дурацкие), кофты с кружевами на груди, нижнее  белье  ручной
работы, вызывающее похоть, и такие плутовские трусики, что Поль-Эмиль Виктор
купил бы три дюжины пар, готовясь  к  очередной  экспедиции  в  Арктику.  На
упомянутом  магазине  две  вывески:  слева  -  "Местная  дырка",  справа   -
"Парижское изящество". Короче, в  этом  краю  не  соскучишься.  Мы  с  мамой
убиваем время, играя в рами2. Иногда к нам присоединяются жильцы  гостиницы,
ибо в ней проживают избранные. Сюда приезжают отдыхать достойные люди. Среди
них: бывший налоговый инспектор с супругой; бывший унтер-офицер  жандармерии
- храпун, о котором я уже упоминал; девица восьмидесяти четырех лет, которая
играет по воскресеньям в церкви  на  фисгармонии,  и  чета  пятидесятилетних
голубков, любимцев компании (после меня), которые являются англичанами и  не
скрывают этого.
   - Ты с