ь  лежать  в  деревянном  бушлате.
Скажи-ка лучше, что там у тебя не заладилось?
   - Исчезла моя жена, - замогильным голосом  трубит  Толстяк  и,  чтобы
подчеркнуть горечь утраты, бьет себя в грудь так, что, попадись ему  под
руку  североамериканский  бизон,  у  несчастного  реликтового  животного
обязательно отлетели бы рога.
   И тут вместо  жалости  во  мне  вскипает  сумасшедшая  ярость.  Между
прочим, он испортил праздник не только мне, но, главное, Фелиции!  Я  бы
еще  мог  понять  причину  этого  безутешного   нытья,   если   бы   его
гиппопотамиха откинула копыта. Но исчезла?! Уже тысячу раз любвеобильная
мадам Берю наставляла рога  своему  тоже  не  слишком  верному  супругу.
Последний в курсе и  в  течение  многих  лет  стойко  мирится  со  своим
несчастьем!
   - И ты приперся сюда, чтобы поставить меня в известность?
   - Но пойми же, Сан-А, я умираю от беспокойства!
   - Ах, бедный! Да она свалила со  своим  парикмахером!  Вернется.  Вот
увидишь!
   - Да нет же! Я вначале сам думал так же, что, вот, мол,  она  ушла  к
моему другу Альфреду... Она исчезла как раз в понедельник... В этот день
все парикмахерские закрыты! Я,  конечно,  огорчился,  но  не  настолько,
чтобы бить тревогу. Мне оставалось  только  сидеть  и  ждать,  пока  она
вернется! Однажды уже  было  так,  пятнадцать  лет  назад,  она  ушла  к
проктологу по соседству... Ушла, но через два дня-то вернулась!
   - Ну хорошо, а дальше что?
   -  Вот  слушай!  Сегодня  после  обеда  вдруг  звонок  в  дверь...  Я
подкинулся. Бегу открывать...  И  кого  обнаруживаю?  Могу  спорить,  не
поверишь! Альфреда! Я было подумал  про  себя,  что  этот  хмырь  пришел
извиниться и сообщить, что Берта возвращается в  гнездо...  Но  черта  с
два! Он явился узнать, что случилось, потому как тоже не видел  Берту  с
понедельника!  Ты  понял,  Тонио?  Моя  кукушка  пропала!  Говорю  тебе,
пропала!
   В  памяти  всплывает  громоздкий  силуэт   мамаши   Берюрье.   Трудно
представить,  что  эта  куколка  весом  в  сто  двадцать  кило  является
привлекательным объектом для похищения.  С  такой  поклажей  даже  самый
сильный и натренированный штангист выбился бы из сил.
   - Послушай-ка, братец, - говорю я Толстяку, - я разделяю  вашу  боль,
твою и твоего  друга  цирюльника,  но  вы  должны  все-таки  пораскинуть
мозгами и понять, что ваша коровушка нашла себе третьего бычка...
   - Думаешь?
   - Сам прикинь: если бы  она  скопытилась  где-нибудь  в  общественном
месте, то мы бы уже услышали об этом, правда? Знаешь, она женщина, можно
сказать, видная. Ее не спутаешь с банановой кожурой!
   Берюрье неуверенно качает головой. На физиономии мучительная тревога,
а под глазами мешки размером с картофелины.
   - Сан-А! Если бы моя законная жена бросила меня, то,  во-первых,  она
бы об этом сразу сказала, чтобы помучить меня, и, второе, она забрала бы
свое барахло! Понимаешь? Ты ведь знаешь Берту! Она так держится за  свои
деньги и побрякушки, что вряд ли оставила бы их дома.
   - Ты считаешь,  она  бы  прихватила  с  собой  всякие  там  кольца  с
серьгами,  шубу  из  почившего  козла,  неполный  севрский   сервиз   на
двенадцать персон,  -  и  все  это  только  для  того,  чтобы  один  раз
перепихнуться с каким-то типом? Нет уж, черта с два! Знаю я твою Берту!
   Толстяк вдруг весь оживляется, как рисунок под рукой Уолта Диснея. Со
страстью вырвав из носа волосок, он любезно выкладывает  его  на  медный
поднос, стоящий рядом с гардеробщицей, которая  во  все  уши  следит  за
нашим обменом мнениями, способными смутить ломового извозчика.
   - Кстати, в прошлом году - чтоб тебя  сориентировать  во  времени,  -
когда у нее была кишечная недоходимость...
   - Непроходимость! - поправляю я.
   - Ну да, я и говорю, так  вот,  она  попросила  меня  принести  ей  в
больницу коробочку с драгоценностями, золотые монеты и еще лопаточку для
торта, потому что у нее серебряная ручка.  Боялась,  видишь  ли,  что  я
воспользуюсь ее кишечной неотходимостью и сопру эти  вещи...  Просекаешь
ход ее мыслей?
   Этот последний аргумент повергает меня в задумчивость.
   - Ну и что? О чем ты, собственно? - спрашиваю я в нерешительности.
   Берю бессильно воздевает руки, которые тут же падают вдоль  туловища.
Из   зала   раздается   взрыв   аплодисментов,   заглушающий   последний
душераздирающий си-бемоль в исполнении детского хора.
   - Так вот я не знаю, что думать, почему и пришел к  тебе,  -  канючит
Толстяк, - мы теряемся в догадках...
   - Кто мы?
   - Как кто? Альфред и я. Пойдем со мной, он ждет в машине.
   Без всякого энтузиазма я плетусь за своим погибающим коллегой.
   И действительно, в машине сидит  парикмахер  в  состоянии  еще  более
удрученном, чем Берю. Я его знаю,  поскольку  неоднократно  встречал  по
разным  причинам   у   Толстяка.   Индивидуум,   не   имеющий   большого
общественного значения. Щуплый, бесцветный, есть в нем что-то от понурой
дворняжки. Он устремляется ко мне навстречу, хватает за руку, трясет  и,
задыхаясь от распирающих его чувств, с жаром бормочет:
   - Ее нужно найти, господин комиссар... Очень нужно!
   Ах бедняги вдовцы! Я им очень  сочувствую.  Они  погибнут  без  своей
бегемотихи. Их мир в одночасье поблек и опустел. Тут  уместно  заметить,
что мадам Берю в принципе занимает много места! Физически! Я так  думаю,
бедолаги  должны  работать  посменно,  чтобы  довести  до  экстаза  свою
драгоценную Берту. Убийственное занятие - работа на износ!
   Цирюльник пахнет керосином. Правда, керосином под  названием  "Роша",
"Шанель" и еще чем-то вроде того. Он льет одеколоновые  слезы,  а  когда
сморкается, впечатление, будто вам под нос суют охапку гвоздик.
   - Наша  бедная  Берта!  -  всхлипывает  мастер  по  стрижке  волос  и
намыливанию щек. - Как вы думаете, господин комиссар, что  с  ней  могло
приключиться?
   - Ты оповестил "Розыск членов семьи"? - спрашиваю я Толстяка.
   Поникшая Гора трясет макушкой.
   - Ты что, упал? Ты  думаешь,  я,  полицейский,  пойду  хныкать  перед
коллегами, что, вроде того, моя половина бросила меня!
   Половина! Он еще и плохо видит, мой  друг  Берю!  Скажем  так  -  три
четверти, и больше не будем об этом!
   Из зала доносится выворачивающее желудок наизнанку завывание скрипки.
Поскольку программа точь-в-точь как в предыдущие годы,  я  знаю,  сейчас
адъютант Нудье вдохновенно прогнусавит романс "Пусть плачет моя душа" из
трех куплетов и протокола.
   Надрывный  для  нормально  сконструированных  ушей  романс  повергает
соломенных вдовцов во вселенскую скорбь.
   Я подавляю улыбку и стараюсь выглядеть профессиональным полицейским.
   - Послушайте, господа, кто из вас видел мадам Берюрье последним?
   - Альфред! - заявляет покинутый законный муж без тени сомнения.
   - Рассказывайте! - обращаюсь я к мастеру опасной бритвы.
   Он осторожно чешет затылок.
   - Я... Гм... Значит, понедельник мой день...
   - Знаю, день величия и славы. Так!
   Цирюльник немного конфузится.  Имея  интеллектуальный  уровень  много
ниже уровня моря, он тем не менее через туман  сарказма  догадывается  о
моем глубоком презрении.
   - Я видел мадам Берюрье после обеда...
   - Она приходила к вам?
   - То есть...
   - То есть да или то есть нет? Толстяк трогает меня за руку.
   - Не дави на  Альфреда,  -  бормочет  он.  -  Видишь,  парень  и  так
убивается!
   Профессионал расчески и ножниц поднимает на  меня  заплаканное  лицо,
которое напоминает о несчастных гражданах Кале,  протягивающих  толстому
злому королю ключи от своего города (кстати, если бы они заблаговременно
объявили Кале открытым городом, им бы не пришлось этого делать).
   - Да, - невнятно бормочет он, - Берта приходила выпить со мной кофе!
   - В котором часу она ушла от вас?
   - Примерно в четыре...
   - Похоже, вам пришлось приналечь.., на кофейник.
   И  вновь  Толстяк  призывает  меня   к   деликатности.   Складывается
впечатление, будто Берю беспокоится о душевном равновесии своего коллеги
по семейной жизни больше, чем о своем собственном,  и  готов  выпить  за
него расплавленный свинец, если, конечно, потребуется.
   - Она ушла одна?
   - Конечно.
   - Но вы могли ведь и проводить ее?
   - Нет, я ждал представителя  фирмы,  торгующей  новыми  сушилками  по
принципу катализа с двусторонним трением...
   - Уходя от вас, она не намекала, куда направляется?
   Альфред  задумывается,  уставившись  в  одну  точку  своими  опухшими
глазами.
   - Да, она говорила, что пойдет на Елисейские поля купить ткань...
   - Точно-точно, - спешит вставить Толстяк. - Она  и  мне  говорила  об
этом за завтраком... Ей приглянулся какой-то баптист цыплячьего цвета  с
рисунком "куриная лапка"...
   - Ив каком магазине она собиралась приобрести этот курятник?
   - В "Коро", кажется...
   Секунду я соображаю, затем оттаскиваю Берю в сторону. Мы  оказываемся
прямо под окнами концертного  зала,  где  инспектор  Скрипюш,  следующий
номер программы, отрывает внутренности своей скрипке.
   - Скажи, Толстяк, ты доверяешь своему другу Альфреду?
   - Как  самому  себе,  -  уверенно  подтверждает  удивительный  синтез
рогоносца и нежного мужа.
   -  Знаешь,  у  парикмахеров  иногда  бритва  в  рукаве...  И  они  ей
пользуются не по назначению. Не думаешь,  что  он  развлекся,  расчленив
твою Берту?
   Честно говоря, я тут же отбросил эту мысль. Для того чтобы расчленить
такую колоду, нужна не бритва, а газовый резак!
   - Ты что, спятил? - кипятится Берю. -  Альфред  -  и  замочил  Берту?
Зачем бы ему это делать?
   - Из ревности.
   - Это конечно. Но только из ревности убивают, когда есть противоречие
в любви! А тут где ты видишь противоречие?
   Он умолкает, поскольку смущается сказанным...
   - Может, твоя жена изменяет вам с кем-то третьим?  -  подсказываю  я,
чтобы вывести Толстяка из транса.
   Берю приосанивается, опухшее лицо приобретает осмысленное  выражение.
Словно почувствовав торжественность момента, скрипач грянул Моцарта.
   - Ну нет, за кого ты принимаешь нашу Берту? За  шлюху?  -  возмущенно
выдыхает Берюрье.
   Все,  баста!  Вполне  достаточно  для  пока  еще  нормальной   головы
комиссара Сан-Антонио.
   Я посылаю своего напарника в выражениях, о которых вы  должны  знать,
если хоть чуть-чуть интересовались фольклором.
   - Знаешь, Берю, осточертел ты мне с вашей  коммунальной  старушкой...
Чего ты ждешь? Чтобы я научил тебя твоей же профессии? Ты рогат,  но  от
этого не перестал быть легавым. Пошевели задницей,  чтоб  отыскать  свою
милую! Поспрашивай в доме, где живет твой брадобрей.  Сходи  в  магазин,
покажи фотографию Берты, может, кто-то ее видел. Такая, как она, надолго
запоминается...
   Берю лезет в карман и достает страшно замусленный окурок. Повертев  в
руках  и  не  найдя  лучшего  применения,  Толстяк  сует  его  в  рот  и
прикуривает, подпалив при этом волосы в носу.
   - Ладно, думаю, ты прав, Сан-А. Пойду поспрашиваю...
   - Вот и отлично. И проведи расследование, будто ты его  не  для  себя
делаешь!
   Чтобы придать бедолаге уверенности, я шлепаю его пониже спины.
   - Попозже я зайду к тебе.
   - Спасибо, Сан-А, ты настоящий друг!
   Он садится в машину рядом со своим собратом, и оба исчезают в плотном
облаке выхлопных газов.
   Я пробираюсь снова на свое место как раз  в  тот  момент,  когда  два
ангела-хранителя  в  униформе  затягивают  тирольскую  песню.  Их   дуэт
смахивает на работу двух компрессоров с автоматическим отключением.
   Совсем изволновавшаяся маман спрашивает:
   - Что случилось?
   - Берюрье примчался за советом... Хотел  узнать,  как  вновь  обрести
супружеское счастье.
   Привыкшая ко всему Фелиция вздыхает:
   - Ах, бедняга!
   Но тут мое внимание сосредоточивается  на  ноге  соседки  слева,  чья
изящная туфелька вступила на полу в контакт с моим башмаком. Очень милая
брюнетка, заслуживающая самого пристального внимания.
   Представители от каждой пары нашей обуви знакомятся. Ее представитель
из магазина "Манон", а мой из "Байи". Родителями ее делегата были яловые
телки,  а  моего  -  парочка  нильских  крокодилов.   Но   несмотря   на
наследственный антагонизм, они просто созданы, чтобы поладить.

Глава 2

   В тот же вечер, чуть позже, верный  обещанию,  я  решаю  завернуть  к
моему  другу  Берюрье.  Фелиция  остается  в  компании  господина  Клода
Обморже, вдохновенно  вещающего  моей  маман  о  нравах  крупнокопытных,
населяющих экваториальные леса...
   Собственно, несчастье моего друга не ново и не удивляет  меня.  Жизнь
битком набита мужиками, готовыми хныкать вам  в  галстук,  поскольку  их
партнерши обнаружили других,  способных  в  постели  наибольшее.  Так  и
подмывает им сказать, чтобы они пораскинули мозгами и сделали выводы, но
мозг и сердце подчас вступают в страшную драку, лишь только завидя  друг
друга.
   Подумав немного над проблемой, я пришел к заключению, что мамаша Берю
играет в Джульетту  с  каким-нибудь  Ромео  неподалеку.  Эта  породистая
свиноматка поставила такую задачку, что  и  профессору  Оппенгеймеру  не
решить. И вот ведь что любопытно:  речь  идет  о  горе  мяса,  способной
вывернуть  наизнанку  желудок  трупоядных.  Ее  усы  топорщатся,  как  у
заправского кучера, - она могла бы получить золотую медаль  на  выставке
кактусов.  Нос  настолько  красный,  что  водители,  едва  завидев  его,
тормозят вмертвую. От нее пахнет так, что слезятся глаза.  Мадам  похожа
на огромный кусок сала, причем потеющий. У нее руки как ляжки,  а  ляжки
как бочки - и вот, пожалуйста, от клиентов  нет  отбоя.  Спрос,  как  на
гвозди во время строительной лихорадки.
   Что вы об этом думаете, господа? Не правда ли,  в  этом  есть  что-то
утешительное? В конце концов,  было  бы  очень  несправедливо,  если  бы
успехом пользовались только Брижит Бардо, Мэрилин Монро и им подобные!
   Толстяк живет  в  облупившейся  многоэтажке,  где  весь  первый  этаж
занимает кафе. О гармония случайностей! Перед тем как ринуться вверх  по
ступенькам до третьего этажа, я решаю бросить взгляд  внутрь  пивной.  И
кого же я вижу со стаканом в руке, с  улыбкой  во  весь  рот  и  залитым
глазом? Ясно - Берю, парикмахера  и  их  красотку  мадам  Ноги  Вверх...
Бегемотиха благополучно возвратилась на родную базу!
   Пытаясь сдержать подступающую ярость, я вступаю на территорию. Увидев
меня, Берюрье быстро  опустошает  стакан  и  устремляется  ко  мне,  как
устремляются полицейские к машине, припарковавшейся вторым рядом.
   - Ах! Мой Сан-Антонио! - пьяно  вопит  Толстяк.  -  Ох!  Сан-Антонио!
Какая.., ик.., авантюра!
   Все больше закипая при виде  этой  счастливой  тройки,  я  решительно
прерываю его радостные восклицания:
   - Без фамильярностей с начальством, инспектор Берюрье. Прошу вас!
   Он останавливается, будто нарвался на столб.
   Я отодвигаю его в сторону авторитарным жестом и  вплотную  подхожу  к
Красной Шапочке.
   - Итак, дорогая мадам, - грозно нависаю я над ней, - во что играем? В
салочки или в прятки?
   Мадам Берю не тот тип женщины, которую легко сдвинуть с места, даже с
помощью лебедки. Она упирает свои десять сосисок в то,  что  в  принципе
должно быть бедрами, и заявляет:
   - Эй, комиссар, не следует разговаривать с дамами в таком тоне! После
всего того, что со мной произошло, я не позволю!
   Альфред, специалист  по  взбиванию  мыльной  пены,  тут  же  начинает
пыжиться и раздувать щеки. Под защитой ста  двадцати  килограммов  своей
любовницы он  позволяет  желчи  вылиться  наружу.  Он  шипит,  ругается,
иронизирует, инсинуирует. Он бросает обвинения мне прямо в лицо.  Флики,
дескать, только и  могут,  что  размахивать  руками  да  терроризировать
честных граждан, а против настоящих  бандитов  у  них  кишка  тонка.  Он
брызжет слюной как из пульверизатора, полицейские, мол, всего лишь банда
ленивых и тупых трусов... Хозяин бистро потешается, как на международном
форуме горбунов.
   Толстяк стремится погасить скандал, испуская  пацифистские  "тсс-тсс"
вроде  станций-глушилок,  борющихся  за  демократию  на  самых  коротких
волнах. А ваш любимый друг Сан-Антонио в этот  момент  спрашивает  себя,
сделать из мастера перманента отбивную котлету или фарш?
   Я хватаю его за галстук и резко затягиваю петлю, чтобы  хоть  немного
придушить его фонтан. Затем тоном, не терпящим возражений, сообщаю:
   -  Цирюльник,  закрой  пасть,  или  от  тебя  даже  мыльной  пены  не
останется!
   Он моментально слушается, захлопывает рот и выпучивает  глаза,  будто
на рекламе магазина "Оптика". Морда наливается зеленой краской под  цвет
его лосьонов и одеколонов.
   - Теперь рассказывайте! - поворачиваюсь я к Берте.
   Толстуха, если бы могла меня одолеть,  точно  кинулась  бы  в  драку.
Однако неожиданно смягчается.
   - Нехорошо быть букой, - кокетничает она, - тем  более  что  господин
Альфред прав: вы (она тычет пальцем в сторону своего  супруга  и  меня),
полицейские, сильны на болтовню, а как доходит до дела... Значит, хотите
узнать, что со мной произошло?
   - Я добиваюсь этого уже битых четверть часа, дорогая мадам!
   Дорогая мадам проводит пальцем по щетке своих усов, поправляет  юбку,
затем отправляет назад в лифчик  (да  что  я  говорю?  Скорее  -  лифт!)
готовую выпасть левую грудь и начинает повествование, облизывая  толстые
губы, чтобы придать скольжение застревающим на выходе слогам.
   - В понедельник после обеда я пошла по магазинам на Елисейских полях,
в частности, была в "Коро"...
   - Точно, так оно  и  было!  -  спешит  засвидетельствовать  показания
своего вновь обретенного сокровища Берю. - Я потом проверил.  Продавщица
на втором этаже, классная блондинка...
   - Заткнись, кретин! - обрывает его Берта.
   Берю  моментально  выполняет  эту  любезную   просьбу.   Царица-пушка
продолжает повествование:
   - Я вышла из магазина тканей, и на тротуаре ко мне  подошел  мужчина.
Весь из себя, но по-французски ни в зуб ногой, и попросил меня пройти  к
его машине...
   - Как же вы поняли, если он не говорит по-французски?
   Она поднимает правую грудь, водит ею из стороны в сторону, ориентируя
внутри бюстгальтера, затем отпускает, при этом раздается звук упавшего с
высоты шести тысяч метров  мешка  муки,  как  это  делают  для  спасения
отрезанных от цивилизации людей.
   - Вы, наверное, забыли, комиссар, что существует  международный  язык
общения - язык жестов. Месье просто показал мне рукой  на  свою  машину,
стоящую у тротуара напротив  магазина.  Машина  шикарная,  американская,
голубая с желтым, красные полоски, а сиденья зеленые... За  рулем  сидел
еще один...
   - И вы последовали за незнакомым человеком? - спрашиваю  я  небрежно,
глядя на мадам ничего не выражающими глазами.
   Она удивленно хлопает ресницами.
   - А в чем дело, мой дорогой? Это был очень представительный  мужчина,
веселый. Я хоть и не понимала до конца смысл  его  слов,  но  во  всяком
случае не сомневалась, что речь идет о вполне пристойном  приглашении...
Прогулка в лесу, например...
   Вот это крепко! Ну и потаскуха ваша мамаша Берю! Готова  прыгнуть  на
любого, только пальцем помани! Я смотрю на пользующуюся спросом  слониху
и не знаю, что сказать, как говорит один мой знакомый лингвист.
   - А дальше? - выдавливаю я из себя.
   Самое противное, старая  корова  старается  выразиться  поизысканнее.
Она, видно, считает, что у нее  берут  интервью  перед  телекамерами,  а
вокруг толпятся корреспонденты.
   - Тогда я  сажусь  в  эту  замечательную  машину,  -  продолжает  она
смаковать воспоминания, машинально  расстегивая  крючок  на  корсете.  -
Мужчина, пригласивший меня, садится рядом, и машина трогается.  Мы  едем
по Елисейским полям, затем через Гранд-Арме к Дефансу...
   Как великая актриса перед  главной  ударной  тирадой,  она  умолкает,
потупив  взгляд,  и  делает  паузу,  как  бы  подчеркивая  всю   глубину
драматизма, скрытого в ее повествовании. Она, видно, воображает,  что  я
ее сейчас ущипну или поведу себя еще более галантно, но  я  дел