аю  морду
кирпичом. Между нами (и аэропортом Орли) говоря, я не  верю  ни  единому
слову из того, что мне парит эта усатая сирена.
   Я абсолютно убежден, что у Берты было любовное приключение с каким-то
типом, решившим устроить себе день здоровья подобным  образом.  А  потом
она придумала  историю  в  стиле  Ника  Картера  и  заливает  тут  своим
постоянным, но надоевшим партнерам.
   Ну да ладно, пусть выговорится. Посмотрим, куда заведут  ее  неуемные
фантазии.
   - Мы проезжаем Дефанс, - говорит она, - сворачиваем на Коломб!
   Давай, давай, ври дальше,  толстуха!  Интересно,  куда  ты  приедешь!
Самое любопытное, что оба недоразвитых кретина, Берю и Альфред,  глотают
эту развешанную на их ушах лапшу, будто рахат-лукум. Ну и балбесы!
   - Потом мы приезжаем в Мезон-Лафит... Здесь они сворачивают с шоссе и
едут в лес...
   Я решаю перебить ее географические воспоминания:
   - Они с вами разговаривали?
   - Нет. Я спрашивала, куда они меня везут...  Но  каждый  раз  парень,
пригласивший меня прокатиться, только вежливо смеялся...
   - Хорошо. Дальше?
   - Потом машина останавливается на дорожке  посреди  леса.  Вокруг  ни
души. И тихо-тихо... Солнце светит...
   Она себя видит  маркизой  де  Севиньи,  ни  больше  ни  меньше,  наша
толстозадая  Берта!  Ей  мерещится  солнце,  поблескивающее  в   листве,
подернутой желтизной осени.  Сейчас  начнется  что-нибудь  о  прощальном
крике птиц, собирающихся к отлету на столетних  дубах,  потом  почудится
жалобный скрип ржавых флюгеров!
   Что же произошло в действительности с законным центнером  мяса  моего
друга Берю? Может, она начиталась  романтической  чепухи  Ламартина  или
мадам де Сталь?
   Ладно, послушаем дальше.
   - Мужчина, сидевший рядом со мной, перестал  смеяться.  Он  нагнулся,
вынул из-под сиденья металлическую коробочку, открыл,  взял  тряпочку  и
приложил к моему лицу...
   - А пока он проделывал все  это,  вы,  я  полагаю,  начали  звать  на
помощь? Или вы молча вязали свитер господину?
   Она расстегивает еще один крючок своего панциря. Еще мгновение - и ее
корсет  со  всем   содержимым   грохнется   на   пол.   Это   называется
ортопедический стриптиз.
   Обычно такие стриптизерши сначала быстро  раздеваются  донага,  потом
медленно отстегивают искусственную ногу,  вынимают  челюсти,  стеклянный
глаз. На этом занавес! Все  аплодируют,  вспыхивает  свет,  и  на  сцене
появляется другая,  завернутая  в  меховую  шубу.  Дикость,  но  клиенты
страсть как любят, когда женщина в мехах раздевается догола!
   - Значит, - говорю я, еле сдерживаясь, чтоб не  заржать,  -  любезный
господин накрыл  тряпкой  ваше  лицо...  Тряпка  была  в  хлороформе,  я
полагаю?
   - Это ж надо!
   - Совершенно верно, - с радостью подтверждает Большая Берта.
   - Вы мне не верите? - удивляется она, с шумом хлопая ресницами.
   Оба хранителя тела серьезно смотрят на меня. Как я посмел  усомниться
в истинности утверждений такой высокоморальной персоны? Какая  наглость!
Это же нонсенс! Гнусный удар исподтишка в сокровенное!
   - Ну что вы, что вы, дорогая, я верю вам на слово!
   - Ага! Так вот, я вдыхаю этот отвратительный запах! Если  честно,  то
меня даже затошнило! - Она бросает через зал хозяину пивной:
   - Налейте-ка мне еще рюмку шартреза!
   Берю с умилением смотрит, как его  половина  (три  четверти),  чавкая
губами, отхлебывает принесенный ликер.
   - Я потеряла сознание, - подумав, сообщает она.
   - Что, сразу?
   - Да, почти...
   Душещипательная история! Расскажи  ее  со  сцены  театра  "Альгамбра"
Морис Шевалье, публика бы валом повалила. Или театр бы прикрыли!
   - А дальше что, дорогая Берта?
   - А дальше я пришла в себя в комнате с закрытыми ставнями!
   Ах, как романтично! Прямо Спящая Красавица!
   - Какое  захватывающее  приключение  вы  пережили!  -  вскрикиваю  я,
сдерживаясь изо всех сил, чтобы не прыснуть от смеха.
   - Так мы же тебе говорили! - с жаром и гордостью за свою  драгоценную
вставляет несчастный балбес Берюрье.
   - И  что  они  с  вами  сделали?  -  спрашиваю  я,  разглядывая,  как
топорщатся усы у бедняжки.
   - Ничего, - вздыхает она с  сожалением,  глубоким,  как  артезианский
колодец.
   - Ничего?
   - Ничего!
   - Фантастика, правда? - искренне изумляется Берю.
   -  Некоторое  время  я  оставалась  взаперти,  -  продолжает  героиня
смутного романа. - Мне приносили еду, напитки, книги...
   - Кто?
   - Джентльмен, который меня похитил.
   - Ну а потом?
   - Потом где-то после обеда он пришел с другим мужчиной. Тот посмотрел
на меня и начал ругаться. Кричал  что-то  на  английском,  видно,  очень
сквернословил. Я так поняла, что он был с чем-то не согласен. Тогда  они
завязали мне глаза и отвели  к  машине,  поддерживая  под  руки  с  двух
сторон, чтоб я не грохнулась. Потом мы опять ехали...  Когда  мне  сняли
повязку, я увидела, что мы на берегу Сены недалеко от  Сен-Клу  рядом  с
заводами Бреге... Они высадили меня из машины и уехали...  Мне  пришлось
переться пешком до моста Нейи и брать такси до дома. Представляете?
   Ловким движением Берта  расстегивает  еще  один  крючок  на  корсете.
Караул, сейчас бюст обязательно громыхнется на пол!
   - Вот и все! Теперь, господа полицейские, думаю,  что  настало  время
вам взяться за дело!

Глава 3

   Когда мамаша Берю умолкает, за столом устанавливается тишина такая же
натянутая, как штаны короля Фарука. (Надеюсь" этим сравнением я не  убил
наповал какого-нибудь неуча,  поскольку  всем  известно,  как  и  почему
натянуты штаны горемыки Фарука)
   Альфред, маэстро масляных шампуней всех категорий,  смотрит  на  свою
лесную нимфу  с  благоговением.  Он  горд  от  сознания,  что  окучивает
женщину, попадающую в неординарные ситуации. Берю тоже был  бы  доволен,
если бы его положение рогоносца не создавало в придачу еще  и  некоторые
заслуженные комплексы. Разве его стерва не требовала только  что,  чтобы
мы, полицейские, бросились на тропу войны?
   Я разглядываю толстуху. Огромная отвислая грудь, выпирающий  отовсюду
жир, расплывшаяся необъятная задница, тройной подбородок. На мой взгляд,
она омерзительна. Похожа на колоссальный кошмар, даже хуже.  Ради  бога,
пусть она своим присутствием украшает существование двух придурков.  Как
сказал один (не великий, просто рядовой) адвокат, это не  мое  дело.  Но
чтобы этот ходячий склад маргарина впаривал нам историю с похищением  на
"кадиллаке", хлороформом в лесу, заточением и  повязкой  на  глазах,  я,
извините, не согласен.
   Если  6  ей  было  лет   двадцать,   плюс   свеженькая   мордашка   и
презентабельная фигура, я бы, может, и сам предложил  ей  прогуляться  в
лесок. Но в том-то и дело: она настолько далека  от  вышеперечисленного,
что одна мысль о проблеме в целом вызывает тошноту.
   - Что ты решил? - спрашивает в волнении Берю. Он меня хорошо знает  и
по моему лицу понимает: еще секунда - и  я  наговорю  его  гиппопотамихе
массу приятных вещей.
   - Поеду домой и лягу спать, - сообщаю я твердо со  звоном  металла  в
голосе. - Мне, конечно, было очень  интересно,  даже  чем-то  напоминает
довоенные фильмы, но со вчерашнего дня я в отпуске и хочу  провести  его
соответственно.
   Физиономия Берты становится цвета вареного омара.
   - Значит, вы мне не верите? - вызывающе произносит она.
   Усы встают как иглы дикобраза. В некотором роде мадам Берю похожа  на
какую-то экзотическую, страшно опасную, толстую рыбу.
   - Дорогая моя, - говорю я, стараясь скрыть распирающий меня  сарказм,
- я уверен, что ваш случай небезнадежен. Думаю, вам следует  для  начала
сделать энцефалограмму. Может быть, всего лишь нервная  система  немного
поизносилась, но, как говорят в таких случаях, вскрытие покажет.
   - Мерзавец! - шипит Берта через усы и тут же взывает к своим мужьям:
   - Вы же не будете сидеть как пни и смотреть, как меня оскорбляют!
   Цирюльник сует руку в карман и  вынимает  расческу.  Чтобы  выдержать
паузу и успокоить нервы, он принимает позу мудреца и  тщательно  наводит
пробор. Что касается моего Толстяка, то он отквашивает такую  рожу,  что
знаменитого мима Марселя Марсо хватил бы паралич.
   - Доброй  ночи!  -  откланиваюсь  я,  направляюсь  к  двери  и  вновь
оказываюсь  на  сыром,  но  таком  чистом  воздухе  Парижа,  в   котором
смешиваются приятные и немного грустные запахи осыпающихся листьев.
   - Эй! Сан-Антонио! Постой!
   Толстяк вприпрыжку бежит за мной, обеими  руками  поддерживая  живот,
чтобы, чего доброго, не наступить  на  пупок.  Я  замедляю  шаг,  но  не
останавливаюсь, поскольку  совершенно  осмысленно  даю  ему  возможность
таким образом хоть изредка заняться физическими упражнениями.
   Ему удается, правда с  большим  усилием,  меня  догнать.  Его  легкие
работают, как продырявленные кузнечные мехи.
   - Послушай-ка, парень...
   Я останавливаюсь и натягиваю ему  шляпу  на  глаза.  Берю  становится
похожим на перевернутый котел.
   - Ты ошибаешься! - хрипя  и  пыхтя,  произносит  он.  -  Клянусь,  ты
ошибаешься! Я знаю Берту, а...
   - Осточертела мне твоя Берта! - взрываюсь я. - Не понимаешь  ты,  что
ли? Да ей и  хлороформа  не  нужно,  чтобы  усыпить  твою  бдительность!
Хочешь, я скажу тебе всю правду, начистоту, как есть? Так вот: она сняла
какого-нибудь бакалейщика и устроила себе отпуск на пару дней где-нибудь
на усиленном матрасе. А вы оба болваны - что ты, что твой Альфред!  Ваша
ненасытная небось со смеху помирала, когда вы слопали за милую душу  это
грандиозное вранье. Ей, наверное, даже любопытно, как далеко может зайти
ваша непроходимая тупость... Но ваша тупость зашла так далеко, что  вряд
ли найдется межпланетный корабль, способный достичь ее границ!
   - Но ты же не знаешь Берту, - уверяет Толстяк.
   В его красных глазках породистого поросенка стоят слезы.
   - Мне вполне достаточно того, что знаю. Если бы я  кинулся  проводить
расследование, значит, стал бы с вами на одну  доску.  Чтобы  соблазнить
твою кокетку, нужно просто вместе со всеми занять стартовую позицию...
   - Ей нет необходимости придумывать подобные вещи. Она и  так  в  себе
уверена! Она слишком хорошо стоит на ногах!
   Я б ему ответил, что Берта часто не стоит на  ногах,  а  задирает  их
вверх, но на кой черт мне лить в  эту  израненную  душу  серную  кислоту
неаппетитных образов!
   - Хватай лучше свою романтическую королеву и тащи в постель, Толстяк,
пока ее опять не свистнули... Повторяю тебе, я решил провести три дня на
природе. И хоть тресну, а проведу. Завтра мой черед совершать похищения.
А поскольку речь идет о малышке-брюнетке с хищными повадками,  то  я  не
имею права истощать свои резервы.
   Я оставляю Берю стоять  с  открытым  ртом  и  сажусь  в  свою  тачку.
Проезжая мимо, успеваю заметить толстую Берту,  которая  поливает  меня,
очевидно, самыми лестными  эпитетами.  Бюст,  похожий  на  два  запасных
колеса, ходит ходуном.

***

   Когда я приезжаю домой,  по  телевизору  как  раз  подходит  к  концу
сенсационная по своей глубине  дискуссия  с  участием  нескольких  лысых
джентльменов о современном взгляде на  анальные  свечи.  Лысый  в  очках
утверждает, что свеча должна  вдвигаться  вперед  острым  концом  и  что
необходимо по возможности улучшать ее аэродинамические свойства. Лысый с
усами отвечает первому, что эффективность ректальной капсулы  базируется
не на скорости, а как раз, наоборот, на ее  замедленном  продвижении,  и
поэтому мир заинтересован  в  придании  ей  квадратной  формы.  Лысый  с
блестящими часами-браслетом отвергает это смелое умозаключение,  говоря,
что самым важным является момент проникновения: он должен  быть  резким,
поэтому  господин   предлагает   внедрить   специальный   пистолет   для
проталкивания свечи в анальное отверстие... Четвертый  лысый  -  ведущий
теле дебатов, к которому с надеждой во  взоре  поворачиваются  остальные
участники, страстно желая, чтобы  он  наконец  решил  их  научный  спор,
изрекает, что пришло время заканчивать передачу.
   Он передает слово дикторше (ослепительные зубы, свежее дыхание), та в
свою очередь с открытой  створки  полу  экрана  коротко  передает  слово
ведущему тележурнала, и разговор переходит в монотонный ритм. Я выключаю
телевизор, и Фелиция замечает:
   - Антуан, ты подхватил насморк.
   - Я?
   - Ты ходил без зонта под дождем! Я сделаю тебе ингаляцию.
   Она наливает немного рому  в  плошку,  подносит  спичку,  и  красивые
язычки пламени начинают танцевать над поверхностью.
   Как когда-то в детстве, я тушу лампу,  чтобы  лучше  было  видно  это
теплое свечение. Пламя бросает блики на лицо моей матушки, придавая  ему
несколько шальное выражение...
   Я вдыхаю горячий аромат рома,  затем,  когда  пламя  гаснет,  выпиваю
содержимое чашки  залпом  и  принимаю  горизонтальное  положение,  чтобы
спокойно  поразмыслить  над  услышанными   только   что   воспоминаниями
счастливой мадам Берты Нарасхват.
   Горячий  алкоголь  разливается  по  телу,  и   я   представляю   себе
великолепную Берту на  крупе  сумасшедшего  коня,  уносимую  легендарным
Тарзаном,     которому     Альфред,     чародей-парикмахер,     соорудил
сногсшибательный перманент.  Они  лихо  скачут  по  бескрайней  пустыне,
утыканной колючими  кактусами,  оказывающимися  через  секунду  колючими
усами самой мадам Берюрье...

***

   Вы знаете мой режим дня, когда я на  отдыхе?  Утром  горячий  кофе  в
постель с дополнением в  виде  жареных  тостов,  которые  Фелиция  густо
смазывает медом и конфитюром, затем свежая газета и почта.
   Сегодня утром  почта  скудная.  Портной  доводит  до  моей  блестящей
памяти, а также намекает в скромном постскриптуме,  что  я  ему  остался
должен двести франков за новый костюм в стиле принца Галльского,  сшитый
месяц назад. У меня возникает желание ответить ему в том духе, что своим
поставщикам я плачу по жребию и, если он не прекратит гнусные намеки, не
включу его в список участников следующего тиража.
   Кроме  послания  портного  в  почте  лежит  еще   рекламный   листок,
извещающий о праве на покупку надувного матраса со скидкой  в  пятьдесят
франков, если это право будет реализовано до десятого  числа  следующего
месяца.  Рекламный  проспект  безапелляционно  утверждает:  приобретение
этого  предмета  является  абсолютной  необходимостью  для  современного
человека. Я вполне согласен с такой постановкой вопроса, но тем не менее
предпочитаю в сухую погоду добираться до Конторы на тачке.
   Выбросив  весь  этот  мусор,  принимаюсь  за  тосты   и   практически
одновременно за  газету.  На  первой  полосе  сенсационный  материал:  у
принцессы Маргареты  свинка,  хотя  вначале  думали  -  дифтерия!  Внизу
страницы значительно скромнее  преподносится  еще  одна  новость,  также
представляющая большой интерес.
   В аэропорту Орли похитили жену американского бизнесмена. Жующим  ртом
я криво усмехаюсь:  может,  тоже  похищение  в  стиле  мадам  Берюрье?..
Набранная курсивом рекомендация в  скобках  сообщает,  что  за  деталями
надлежит  отправляться  на  третью  страницу,  что  я  спешно  и  делаю.
Фотография мадам тиснута на двух колонках. Полное ощущение, будто у меня
начались галлюцинации, настолько ошеломляюще сходство американки с женой
Берю. Та же голова-глыба, толстые висячие щеки, так же топорщатся усы  -
мне кажется, я сплю... Действительно,  нужно  всмотреться  как  следует,
чтобы  убедиться,  что  на  портрете  все-таки  не  любвеобильная  мадам
Берюрье. И тут же в моем котелке закипает напряженная работа.  Как  язык
колокола, внутри черепа бьет тревожный вопрос: "А ну как Берта и вправду
не вешала нам лапшу на уши? Может, ее действительно похитили?"
   Слова, произнесенные ею вчера, длинной вереницей мелькают перед моими
глазами, будто бегущая строка световой газеты на фронтоне здания.
   "После обеда пришел человек, посмотрел  на  меня  и  начал  орать  на
другого..."
   Я проглатываю статью вместе с тостом.
   В  двух  словах,  как  получится,  постараюсь  пересказать   вам   ее
содержание.
   Толстая американка, миссис Один Таккой, готовилась  ступить  на  борт
самолета "Супер-констелейшн"  в  направлении  собственного  заокеанского
дома, чтобы соединиться со  своим  собственным  законным  супругом,  как
вдруг громкоговорители  аэропорта  потребовали  от  нее  незамедлительно
явиться в зал ожидания. Важную даму  сопровождала  ее  секретарша,  мисс
Сбрендетт, ответственная за текущие дела и чемоданчик с  драгоценностями
миссис  Таккой.  Толстуха  попросила  секретаршу  подождать  и   быстро,
насколько  позволяла  ей   жировая   прослойка,   отправилась   на   зов
громкоговорителей.  Прошло  десять  минут,  самолет  стоял  под  парами.
Секретарша вернулась в здание аэропорта, но не обнаружила свою  хозяйку.
Самолет с облегчением вздохнул и взмыл в  небо.  Мисс  Сбрендетг  забила
тревогу, начали поиск, опросили свидетелей и узнали, что  какой-то  тип,
приехавший на американском автомобиле, попросил вызвать  миссис  Таккой,
чтобы сообщить ей что-то очень важное...
   Просьба была выполнена,  мадам  вызвали.  Один  из  служащих  таможни
утверждал, что видел женщину понуро  выходящей  из  здания  аэропорта  в
сопровождении того типа.
   С тех пор никаких известий...
   Я отбрасываю газету в угол,  ставлю  поднос  на  стул,  на  четвертой
скорости совершаю утренний туалет и одеваюсь.
   - Ты уходишь? - ахает моя добрая Фелиция, увидев меня  направляющимся
к двери при полном параде в шикарном костюме в светлую полоску.
   - Да, мам, ненадолго, - обещаю я, целуя ее в щеку.
   Через полчаса я звоню в дверь четы Берю.
   У меня в руке букет нагло распустившихся цветов, в спешке купленных у
торговца всякой растительностью на углу, а на лице  я  располагаю  самую
что ни на есть рекламную улыбку. Дверь открывает лично мадам Ноги Вверх.
Сегодня кусок сала завернут в подобие халата из  нежно-зеленого  атласа.
Ну чисто поле, покрытое цветочками и листьями филодендрона. В таком виде
мадам напоминает мне девственный лес, только уж очень дремучий.
   Когда ей удается констатировать, что на коврике перед дверью стоит не
кто иной, как Сан-А, ее глаза испускают  зигзагообразные  молнии,  а  из
глубин организма вырывается страшный рык, чуть  не  выбросив  из  халата
мощный бюст:
   - Вы!
   Я стараюсь преодолеть головокружение  и  произношу  так  сладко,  как
только могу:
   - Дорогая Берта, я честно принес штраф.
   - Вот как!
   Я сую ей букет. В руках мадам Берю букет становится микроскопическим,
тем не менее она его замечает и, зажав цветы в  своей  лапе,  отвешивает
мне примирительную улыбку.
   - Вы вчера были несносны, комиссар.
   - Сам знаю, - соглашаюсь я, - не надо мне напоминать.
   Не имея мелочи, чтобы положить в ее протянутую  руку,  я  кладу  свою
пятерню...
   - Все быльем поросло! -  заявляет  она,  с  хрустом  раздавливая  мои
пальцы.
   - Все! - выдавливаю я со стоном.
   - Давайте поцелуемся, чтобы скрепить наш мир, -  шепчет  с  жаром  (и
жиром) Берта и притягивает меня к своему филодендроновому массиву.
   Дыхание у меня останавливается. Ее толстые губы приклеиваются к  моей
щеке совсем рядом со ртом.
   Вжав голову в плечи, я пережидаю шквал.

Глава 4

   Господин Берюрье собственной персоной выходит из спальни. Вы  помните
слона Джумбо из цирка Амара, который несколько лет  назад  скончался  от
инфаркта? Подозреваю, что свою грязно-серую пижаму Берю  унаследовал  от
него. Толстяк расплывается в улыбке - он очень  рад  нашему  примирению.
Его тайной мечтой было бы видеть всех своих друзей в ласковых отношениях
с его ненаглядной Бертой. Вообще,  мне  сдается  (во  всяком  случае,  я
наблюдаю это в течение  собственной  долгой  жизни),  что  многие  мужья
таковы. Каждый мужчина, даже самый  ревнивый,  втайне  надеется  застать
свою дражайшую  в  объятиях  непосредственного  начальника.  Отбросив  к
чертям мораль, скажем  так:  здесь  скрываются  большие  возможности.  И
народная вера в удачу рогоносца родилась не