куча
неприятностей, мой храбрый малыш.
   - Пожалуй, ты прав. Когда они оклемаются, то вряд ли поймут нас.
   Сказано-сделано. Мы мылимся к  нашей  тачке.  Черная  полицейская  машина
стоит прямо за ней. За рулем сидит тип  и  читает  газету,  но,  увидя  нас,
опускает ее. Я иду прямо к нему. Это маленький человек с недобрым  взглядом.
Он задает мне вопрос, на который-и на то есть основания-я не могу  ответить.
Я резко  распахиваю  дверцу.  Он  тянется  к  кобуре,  но  быстрота  реакции
Сан-Антонио уже стала притчей во языцах-о ней недавно  писали  в  спортивных
рубриках ведущих газет.
   Я делаю ему японский ключ (правда, кстати?) с  целью  нейтрализовать  его
руку. Мой  неразлучный  друг  Берю  сходу  предлагает  ему  продегустировать
оплеуху "язычок проглотишь" в качестве Десерта,  и  шофер  принимает  ее  за
милую душу, да так, что за ушами трещит. Прежде чем сесть в нашу  телегу,  я
спускаю шины у полицейского автомобиля. А сейчас нам нужно побыстрее  катить
в Токио. С такой историей в багаже мы можем не обобраться хлопот. Ну и везет
же нам: посадили себе на хвост японских легавых, когда и так дела-не в жилу.
   Не следует исключать того, что наши жертвы заметили номер нашей  каталки,
и тогда готовься принимать гостей...
   Это прозорливо отмечает Берю в лынде стрита. 1
   - Наверное, есть способ замести следы,- говорю я.
   - Хотелось бы узнать,- интересуется Амбал.
   - Мы подадим заявление об угоне машины.
   - Что это нам даст?
   - В этом случае станет  известна  наша  принадлежность  к  легаве.  Тогда
местной полиции не должна прийти в голову мысль брать у нас интервью.
   Он соглашается с тем, что это единственно правильное решение.
   Вернувшись в Токио, мы скромно оставляем машину в оживленном  квартале  и
берем такси до гостиницы. По пути мы заскакиваем к Хертцу и сообщаем ему  об
угоне автомобиля. Может быть, эта затея слетка хромает, но я не вижу  других
путей.
   Очутившись у себя в номере, я снимаю верещалку и звоню Рульту в Агентство
Франс-Пресс.
   - Что-нибудь новенькое?-с интересом спрашивает он.
   - Нет, кроме неприятного недоразумения, о котором я вам расскажу в другой
раз. Послушайте, дружище, если вдруг нам понадобится алиби, то вы не забыли,
что мы покинули ваш кабинет четверть часа тому назад, правда?
   -А как же! Об этом мне только что говорила  моя  секретарша,-  усмехается
он- А вы не забыли о сегодняшней вечеринке?
   - Только о ней и думаю.
   Я кладу трубку. И все же это происшествие не дает мне покоя. Я думаю, что
лучше известить о нем Старикана на крайний  случай.  Мне  не  хочется  стать
клиентом японских тюряг. Поэтому я заказываю новый разговор. Так  же  как  и
утром, после небольшого ожидания на другом конце  провода,  раздается  голос
дорогого Босса.
   Воздушными намеками (а он схватывает их на лету, как  парус  -  ветер)  я
рассказываю ему о втором харакири,  о  нашей  экспедиции  в  Кавазаки  и  ее
последствиях. Он говорит мне, что срочно свяжется с нашим посольством, чтобы
в случае необходимости они были готовы быстро и эффективно помочь нам.
   Новостей об Агентстве Пинодер все нет. Мы расстаемся. Я ещ„  никогда  так
часто не общался по телефону с Лысым. Если дела так пойдут и дальше, то  мой
гостиничный счет испортит мне аппетит,  как  бочка  тухлой  сельди  -  фужер
шампанского.
   В тот момент,  когда  я  кладу  трубку,  появляется  Толстяк  в  пижамных
шакаренках в цветочек.
   - Я сдал  свой  костюм  в  чистку  и  глажку,-  говорит  он-Правда  ведь,
невезуха! Мой первый костюм из белой фланели... Но я надеюсь заполучить  его
к концу дня, чтобы надеть  на  вечеринку  к  американке.  Я  цементирую  его
энтузиазм:
   - Будет лучше, если ты не пойдешь туда, Толстяк.
   - Чего это вдруг?
   - Надо  же  понимать,  что  с  твоей  желтизной  ты  непрезентабелен!  Он
хмурится.
   - Послушай, Сан-А, ты меня удивляешь. Здесь миллионы  ребят  с  таким  же
цветом кожи.
   - Да, но для них - это естественная окраска. Поверь  мне,  будет  гораздо
лучше, если ты отдохнешь. К тому же, твое вынужденное купание, да и...
   Он молча возвращается в свою комнату, яростно захлопнув за собой дверь.
   Глава 7
   День заканчивается без приключений. К восьми  часам  ваш  милашка  Сан-А,
выкупанный,  свежевыбритый,  накрахмаленный,   с   уложенными   волосами   и
благоухающий, покидает свой селоп. Он стучится к Берю, но Берю  отсутствует.
Его величество обиделось и смоталось, не проронив ни слова.
   Я спускаюсь в холл гостиницы и прошу портье вызвать  для  меня  такси.  Я
зол, как собака. Плохо быть не в своей тарелке, да еще при этом  шляться  по
чужой стране, не зная толком, чего ищешь. Я еще  раз  проклинаю  свой  бзик,
заставивший меня очутиться в самолете  и  прилететь  в  Токио.  Лучше  бы  я
остался в Париже искать Гектора и Пино. Может  быть,  им  сейчас  приходится
крайне туго, а тем временем ваш Сан-А метелит японских легавых, приняв их за
бандитов. Он  носится  с  конвертом,  надпись  на  котором  никто  не  может
расшифровать,  и  спокойно  наблюдает  за  тем,  как  японцы   делают   себе
харакири... Он...
   - Такси ждет вас, месье.
   Я направляюсь к выходу. В тот самый  момент,  когда  я  собираюсь  пройти
через дверную вертушку, ее блокирует огромный японец в национальном костюме.
Я уже собираюсь облаять его, когда признаю в нем Берю. Чувак хоть  куда!  На
нем черное шелковое кимоно (то самое, которое он отважно вынес из дома  Фузи
Хотьубе), с зеленым драконом на спине, изрыгающим огонь. Толстяк корчит  мне
рожу. Возмущенный его жестом, я  толкаю  вращающуюся  дверь.  Берю  начинает
рычать, так как его пузо попадает между дверным  затвором  и  вертушкой.  Он
вырывается и догоняет меня на улице.
   - Как я тебе нравлюсь в этом костюме, Сан-А?
   Я не могу сдержать улыбку.
   - Ты похож на старого буддистского монаха. В честь чего ты так вырядился?
   - На вечеринку!
   - Какую вечеринку?
   - У американки. В таком виде ты можешь официально  представить  меня  как
своего старого японского друга.
   - Но...
   Он преграждает мне вход в такси.
   - Послушай-ка меня, Сан-А. Со мной такие штучки  не  пройдут!  Ты  втянул
меня в эту дребедень, не спрашивая моего желания. А теперь собираешься  идти
развлекаться без меня. На кось выкуси!
   В глубине души я чувствую, что бедный Толстяк прав.
   - Ты не можешь выдавать себя за японца, так как не знаешь языка.
   - Ну и что? Я ведь говорю по-французски.
   - Да, но на этой вечеринке будут и японцы. Если они обратятся к  тебе  на
японском, ты мигом сядешь в лужу.
   - Ладно, я скажу им, что китаец, какая разница! Вперед! Как убедить этого
упрямца? Я уступаю, и мы отправляемся в путь.
   * * *
   Миссис Ловикайфмен занимает роскошные апартаменты в  современном  здании.
Нас встречает слуга в белой куртке и провожает в огромный салон, где хозяйка
дома восседает на диване, предназначенном для военных маневров,  в  компании
трех джентльменов.
   Как я узнаю чуть позже, миссис Ловикайфмен никогда не приглашает  к  себе
женщин. Она - женоненавистница  и  любит  единолично  блистать  в  окружении
воздыхателей всех возрастов и профессий. Это крупная женщина примерно сорока
лет, рыжеволосая, с горящим  взглядом,  полными  губами,  смехом,  способным
разрушить вдребезги структуру кристалла, резкими жестами  и  непредсказуемым
поведением.  И  без  психоаналитических  сеансов  профессора   Ляпетриш   из
Трепанского  университета  серого  вещества  ясно,  что  эта  жизнерадостная
вдовушка совершенно чокнутая и киряет, как полк поляков.
   Рульт уже на месте и уже бухой, так как успел швырнуть пару бутылок виски
в качестве аперитива.
   -  Гляди-ка,  златокудрая!-рокочет  он-  Дарлинг,  я   представляю   тебе
комиссара Сан-Антонио! Ходячая легенда французской полиции! А  это  Барбара,
Сан-А. Лучшая шмара Соединенных Штатов и их окрестностей! Можешь  поцеловать
ее, она это любит!
   Я вхожу в контакт, и как вы можете предположить, дорогие  дамы,  довольно
плотный. Я награждаю Барбару парижским засосом, который, кажется, приходится
ей по вкусу, а чтобы дать мне понять это, она  обвивает  руками  мою  шею  и
скользит своей ногой между моими. Рульт хлопает себя по ляжкам.
   - Ну что, признайся, не ожидал такого феномена?!-горланит  он,  продолжая
прихлопы.
   Вот он уже со мной на  "ты".  У  меня  складывается  впечатление,  что  я
давным-давно знаком с этим парнем.
   - Я обычно предпочитаю быть действующим лицом, а не  статистом,-  отвечаю
я.
   Наконец, хозяйка вспоминает о соблюдении приличий и  начинает  номер  под
названием    "представление    гостей".    Мне     показывают     профессора
Ямамототвердолобо, старика, морщинистого,  как  древний  пергамент,  который
абсолютно  естественно  диссонирует  с  этим  пьяным  балаганам.  Затем  мне
представляют старикашку-америкашку с  мурлом  измятым,  как  автомобиль  для
гонок со столкновениями.
   - Папаша Хилджон!-объявляет Рульт.- Старый бродяга, который сколотил себе
состояние в Токио, продавая брелки в форме атомных бомб.
   А вот  Тай-Донг-Педхе  -  блестящий  таиландский  актер,  который  сделал
головокружительную карьеру в Японии, играя филиппинцев.
   Я едва успеваю пожимать хрящи присутствующих.
   - Дорогая Барбара,- говорю я,- я отважился привести к вам своего близкого
друга, Бе-Рхю-Рье, который сгорал от желания познакомиться с вами.
   Присутствующие  разражаются  смехом.  Толстяк  хмурится  и  вопросительно
смотрит на Рульта.
   - Я извиняюсь,  Сан-А,-говорит  Рульт,-но  по-японски  Бе-Рхю-Рье  значит
"цветок сурепки в винном соусе". Толстяк громко смеется.
   - Согласитесь, что это весьма кстати.  Получается,  что  у  моего  папаши
предки были японцами.
   Виски начинает литься рекой, и надо быть чемпионом по сплаву, как говорит
Берю, уважающий массаж почек,-чтобы преодолеть пороги от Ни до Гара целым  и
невредимым.  Все  начинают  постепенно  надираться  и  довольно   откровенно
массировать ягодицы Барбары.
   В какой-то момент профессор-японец начинает пристально наблюдать за Берю.
Пронзительность его взгляда начинает беспокоить Толстяка.
   -Что это бороденка так дыбает на меня? - волнуется мой приятель.
   - Я изучаю его морфологию,-успокаивает нас Ямамототвердолобо.
   И продолжает болтать по-японски с вопросительной интонацией.
   -  Чего?-недоумевает  мой  корифан.  -  Так,  значит,  вы   не   говорите
по-японски?
   - Я-китаец!
   Старикан спокойно переходит на китайский. Непонимание Толстяка  от  этого
лишь возрастает.
   - Вы не говорите и по-китайски?
   - Ну...
   Но ученые подобны юнцам, которым стоит лишь где-то случайно  прикоснуться
к трусикам ровесниц, как они не могут успокоиться,  пока  не  прикоснутся  к
тому, что под ними, если я осмелюсь на такое сравнение1
   - Сеньор Бе-Рхю-Рье, говорите, пожалуйста, на своем родном диалекте, а  я
попытаюсь определить, откуда вы родом.
   Толстяк обалдело смотрит на меня, однако берет себя в руки и изрекает:
   - Откеда скандехался этот долдон на мою макитру?
   Ямамототаердолобо хмурит свои тонкие брови, впадает в  транс  и  начинает
испускать возгласы "ойя, ойя", как если бы он словил сомнительный кайф. Но в
конце концов, разочарованно качает головой.
   - Я тщетно тешил себя надеждой, что  знаю  все  диалекты  Азии.  Вынужден
признаться, что не знаю этого языка.
   - С таким чаном это те не в догон!
   - Откуда же вы? - стонет старикан.
   - Не  заставляй  профессора  мучаться  догадками,-протестую  я.  И  спешу
добавить:
   - Он родом из Монголии.
   - Но я знаю монгольский язык!
   - Да, но из внешней Монголии.
   - Я знаю и этот диалект.
   Берю выходит из себя, да это и немудрено  после  восемнадцати  стопариков
виски:
   - Я из настоящей вешней Монголии, целиком вешней, моей, ик,  Монголии!  А
теперь смени пластинку, папаша, в натуре, ты мне давишь на эндокринку!
   Все хохочут. Нам подают ужин. Слуга приносит каждому по блюду с  хрумкой.
Все начинают  жевать.  Малышка  Барбара  оказывается  великой  искусницей  в
применении двух своих полусфер и их ближайших окрестностей. Она  закладывает
в свое декольте шикарные паштеты и вынуждает нас лакомиться  ими  на  месте.
Мне еще не приходилось клевать с таких литавр. Я начинаю отдавать себе отчет
в том, что мне не удастся рассказать вам этот эпизод до конца,  мои  дорогие
бедняжки-читательницы. Скажу лишь, что даже у пожарников  из  Шампюре  кишка
тонка, чтобы укротить это пламя.
   Наступает  праздник  на  улице  вешнего  монгола.  Это  не   какой-нибудь
монгол-гордец!  У  Толстяка  блудливая  арапка1.  Американка   сладострастно
повизгивает. Ей попался первоклассный дегазатор, пардон, дегустатор! Берю  и
так обожает штефку, ну а пошамать из декольте зажигательной  дамочки  -  это
апофеоз его аппетитов! Он напрочь забывает рецепты  Раймона  Оливера.  Между
прочим, такой урок по телеку произвел  бы  настоящий  фурор!  Представьте-ка
себе знаменитого Раймона, дегустирующего  подобным  образом  свои  блюда  со
сногсшибательной Картин; вот бы это подогрело аппетит телезрителей  -  отцов
многодетных семей, мрачных  матушек-бандерш,  балующих  своих  чад  лапочек,
дедушек, белых пап, черных пап,  с  черных  земель,  мам  по  имени  Мишель,
канадцев,   португальцев,   португальских   устриц   и   крестных   матерей,
титулованных и титрованных, любителей пряностей,  трезвенников,  язвенников,
трезвомыслящих      инакомыслящих,      недоброжелательных       аджюданов2,
доброжелательных   хулиганов,   благоразумных,   заумных,   запредельных   в
настоящем,   присягнувших,   посягнувших,    веснушчатых,    фининспекторов,
прозекторов, проректоров и проректорш, а  также  многих  других,  да,  очень
многих, в том числе даже безногих!
   К концу ужина все надираются в стельку,  кроме  вашего  покорного  слуги,
который ограничился бутылочкой рисовой водки.
   Таиландский певец затягивает знаменитую филиппинскую колыбельную дорожную
"Спимоязюзяусни",  папаша  Хилджон   дрыхнет   на   диване,   предварительно
разувшись, чтобы не стеснять рост своих клешней, профессор Ямамототвердолобо
выдергивает  волоски  из  своей  бороды  и  умело  заплетает   их,   Барбара
дегустирует слизистую оболочку Берю, а ее друг Рульт с нездоровым  интересом
наблюдает за ее опытом. У меня  мелькает  мысль,  что  если  бы  это  увидел
Старикан, у  него  бы  выросли  волосы.  Настоящая  оргия,  ребята!  Во  мне
просыпается стыд. Я не представлял себе такую вечеринку. Неожиданно  Толстяк
покидает н„бо Барбары.
   Он вдруг становится серьезным. Его плешивые брови вытягиваются  в  строго
горизонтальную линию над плотно залитыми глазами.
   - Я хочу позвонить по телефону,- сухо бросает он.
   Миссис Ловикайфмен указывает ему на соседнюю комнату.
   - Пожалуйста, милый.
   В  отсутствие  Толстяка,  который,  кажется,   уже   завоевал   ее,   она
набрасывается на меня.
   - Ваш друг-неотразим,-жарко выдыхает она.
   Как бы там ни было, мы совершили это  путешествие  в  страну  восходящего
солнца недаром - будет что вспомнить! Отсутствие Берю затягивается. Проходит
четверть часа, затем - полчаса. Так как его все  нет,  я  толкаю  Барбару  в
свободные руки Рульта и отправляюсь на поиски.
   Толстяк  сидит  верхом  на  пуфе.  Его  шнобель  пылает,  как   носопырка
схватившего насморк пьяного чукчи.
   - Забодай тебя комар,-говорю я на французском  девятнадцатого  века,-кому
ты звонишь? Ты ведь никого здесь не знаешь!
   - Здесь, да! Я звоню Берте. Ее нет дома, я звонил Альфреду, ее  там  тоже
нет. Альфред сказал мне, что в Париже мерзкая погода. Сейчас я звоню  своему
шурину в Нантер.
   Тут его настойчиво перебивает телефонный звонок, и он начинает  мычать  в
трубку:
   - Алло! Нинетт? Это Бенуа-Алексавдр. Здорово! Что-что?  Из  Токио  (и  он
диктует по буквам) Т. О. К. И. О. Да нет же, это не в Ардеше, это в  Японии!
Да, в Японии! Ты представляешь, где Мадагаскар? Так вот, это левее. Берта  у
тебя? Позови-ка ее!
   Кратковременное затишье... Он поворачивается ко мне и изрекает:
   - Она там. Сейчас погладим!
   Он снова говорит в трубку:
   - Это ты, Берта?
   Из трубки доносятся вопли Берты. Толстяк отстраняет  жужжалку  от  своего
лопуха и скребет барабанную перепонку ногтем.
   - Убавь громкость,-просит он-Даже  если  ты  и  недовольна,  уже  за  все
уплачено! Я звоню тебе только для того, чтобы сказать... А?..  Из  Токио!  Я
говорю: из Токио! Да нет, это не в Ардене! Это  в  Японии.  Ты  знаешь,  где
Япония? Ну да! Что ты городишь, Толстуха!
   При помощи выразительной мимики он комментирует мне высказывания Берты.
   - Как попал в Японию? Я пролетел через Италию и через... В конце  концов,
я сел в самолет с Сан-А! Да дай же мне сказать! Я звоню тебе, чтобы сказать,
что между нами  все  покончено,  Берта!  Если  хочешь,  можешь  подавать  на
развод-домой я больше не вернусь. Здесь я встретил женщину моей  мечты,  моя
бедная старушка!-Он плачет.-Конечно, я страдаю...  Но  что  поделаешь,  ведь
иногда надо же менять постельное белье?
   Из трубки доносится словесная очередь разъяренной Толстухи.
   - Твоя ругань не заставит меня  сменить  решение,  моя  маленькая  Берта!
Такова жизнь... Ты тоже найдешь себе родственную душу... А?  Кого  я  люблю?
Одну американку, ты бы ее только видела! Рыжая, как  огонь!  Глазища  такие,
что и не скажешь, что они  только  для  того,  чтобы  ими  смотреть.  А  это
бурдаражущее соображение тело богини! От ее поцелуя можно смело  свихнуться!
Такое бывает только в кино, которое ты... В трубке раздается  щелчок.  Бугай
озадаченно смотрит на меня.
   - Она бросила трубку,- лепечет он.
   -Я на ее месте поступил бы точно также.
   - Почему?
   - В ней заговорило ее женское самолюбие, старина! И потом,  мне  кажется,
что ты принимаешь поспешные решения...
   Но пытаться в чем-то убедить пьяного Толстяка, это все равно, что очищать
от снега Монблан чайной ложечкой.
   Мы возвращаемся в салон - и..., о проклятье!  -  перед  нами  открывается
картина, от которой Берю замирает, как вкопанный.
   Наш  приятель  Рульт  прекрасно  проводит   время   в   компании   миссис
Ловикайфмен. Он исполняет для нее "фантаситческую кавалькаду",  в  то  время
как цепкий филиппинский тенор горланит свои куплеты, а профессор  продолжает
выщипывать волоски, следуя примеру волосатой малышки Амелии.
   - Не может быть,-бормочет Толстяк-Я знаю, что такое женская неверность, и
скажу тебе - это мой крест! Меня преследуют удары судьбы.
   Он возвращается к телефону и заказывает международный переговор.  Получив
европейскую службу, он хмуро говорит:
   - Соедините меня с Дефанс 69-69.
   Ночью это делается довольно быстро. Через десять минут он снова  получает
свою Берту.
   - Алло! Берта? Не клади трубку, цыпа! Послушай, ты  же  поняла,  что  это
была шутка? В Японии сегодня первое апреля! Это  страна,  которая  опережает
нас по времени. Страна восходящего солнца, как ее называют. Вот  я  и  решил
похохмить. Честное слово! Ты же меня знаешь, Берта! Ты знаешь, что  я  люблю
одну тебя! Тот день, когда я тебя  обману,  еще  не  предусмотрен  греческим
календарем. Подожди, я передаю трубку моему  комиссару,  он  хочет  с  тобой
поговорить.
   Он умоляюще смотрит на меня и протягивает мне трубку.
   -  Послушайте,   Берта,-говорю   я,-мы   заключили   пари   с   японскими
полицейскими, которые пригласили нас...
   Толстуха входит в раж. Я слышу, как она разоряется на другом краю  света.
Она говорит мне, что мы - негодяи, что никто не имеет  права  так  шутить  с
чувствами честной женщины, что это не принесет нам счастья и что, как бы там
ни было, когда Толстяк вернется домой, она задаст ему хорошую взбучку.
   - Ну что же, я очень рад, что  вы  поняли  шутку,-говорю  я,  прежде  чем
повесить трубку.- Я обязательно передам ему это. Спасибо, милая Берта!
   - Что за молодчина твоя Берта,-добавляю я возвращая верещалку на  место.-
Она просила передать тебе, что прощает и встретит тебя как короля.
   Я снова снима