льзя
назвать любовью.
   Я опустился на колени, на жалкий невзрачный коврик, и  обхватил  ее  ноги
своими горячими руками, а ее длинная изящная рука потянулась к моему лицу  с
нежной грустной лаской.
   - Вы на всю свою жизнь останетесь маленьким диким мальчишкой, Альбер!
   - Почему?
   - Не знаю, мне так кажется.
   Я взял ее руку и поднес  к  губам.  У  нее  была  нежная,  шелковистая  и
удивительно теплая кожа.
   - Самая красивая рука на свете, - пробормотал я. Улыбка скользнула по  ее
лицу.
   - Мне очень нравится, что вы это  заметили.  Обычно  мужчина  не  говорит
женщине о ее руках.
   В эту секунду она обнаружила на краю своего рукава два маленьких  красных
пятнышка в форме звездочек. Они были,  довольно  далеко  друг  от  друга,  и
действительно крошечные, но выделялись на светлом материале.
   - Что это еще за пятна? - прошептала она, поняв, что я тоже заметил их. Я
засмеялся.
   - Разве можно назвать пятнами булавочные головки?
   Мой  веселый  тон  не  успокоил  ее  нисколько.  Она  очень   огорчилась.
Оказывается, было достаточно  такого  пустяка,  чтобы  все  испортить.  Я  с
горечью понял, что все оборвалось. Всего несколько секунд  назад  мы  словно
находились в другом мире, эта женщина уже  принадлежала  мне.  Все,  что  мы
говорили друг другу, все, что мы делали, то, как мы молчали, -  вело  нас  к
логическому концу. И вот все  кончилось.  Мы  снова  оказались  такими,  как
прежде: растерянными и одинокими, бесконечно одинокими в самом сердце  этого
странного Рождества.
   - Мне нужно немного воды. Попробую замыть эти пятна.
   В нашей квартире не было ванной. В течение двадцати лет я совершал туалет
у раковины. Я отвел ее на кухню, но вода  была  перекрыта,  хотя  я  написал
консьержке, что буду оплачивать все услуги. Когда я повернул кран,  из  него
не вытекло и капли воды. Кажется, моя спутница расстроилась еще больше.
   - Пойдемте, - вздохнул я. - Пойдемте в какой-нибудь бар.
   И вот мы вышли. Глядя, как она перешагивает порог моего дома, я  подумал,
что, продлись молчание еще минуту, я бы обнял ее.  Я  испытывал  болезненную
удрученность, мое тело заныло от громадного сожаления.
   Сколько раз, лежа в своей мальчишеской  кровати,  я  мечтал  о  том,  что
сжимаю в объятиях женщину. Каждый раз иную.  Они  походили  на  тех,  что  я
встречал в течение дня: улыбнувшаяся продавщица; шикарная дама, за которой я
тайком подсматривал, когда она выходила из машины,  или  актриса  с  обложки
журнала.
   Годы спустя моя мечта сбылась, и реальность была прекрасней...
   - Вы подавлены? - заметила она, когда мы вновь пустились в странствия  по
пустынным улочкам.
   - Да, немного.
   - Почему, Альбер?
   - Прошу вас, не называйте меня Альбером.
   - Я не умею произносить ваше имя?
   - Нет.
   Я не был груб, просто старался быть откровенным.
   - Для того чтобы произнести имя мужчины, нужно любить его.
   - Можно подумать, вы сердитесь на меня?
   - Это правда.
   - Почему?
   - Я считаю несправедливым то, что вы не разделяете мои чувства.
   - Кто вам сказал, что не разделяю?
   - Я знаю. Страсть, настоящая, доступна только мужчине. У женщины  слишком
ясный ум, чтобы в считанные минуты достигнуть вершин любви.
   Она остановилась.
   - Поцелуйте меня, - попросила она.
   Это был почти приказ, в ее голосе слышалась  решимость.  Я  обнял  ее  за
талию и прижался губами к ее губам. Поцелуй окончательно лишил меня  разума.
Когда наши уста разъединились, мы зашагали быстро, очень быстро,  как  люди,
которым страшно.
   - Вы хотели... только что, в вашей комнате... да?
   - Да.
   - И вы на меня немного сердитесь?
   - Теперь нет. Так даже лучше. Она пожала плечами.
   - Естественно, так лучше. Нужно быть мужчиной, чтобы думать иначе.
   Мы как раз проходили мимо переполненного кафе. Мы зашли туда  и  остались
стоять у стойки, потому что все столики были заняты.
   Кто-то похрапывал, празднично одетые молодые люди  в  клоунских  колпаках
подыгрывали на дудке играющей пластинке.  В  глубине  помещения  на  четырех
столиках играли в карты. И это было Рождество! С ума сойти!
   - Вы меня извините, на секунду?
   Лавируя между людьми, она направилась к туалету. Я заказал очень  крепкий
кофе и в ожидании наблюдал за  музыкальным  автоматом,  который  переливался
огнями. Пластинка вращалась словно жернова мельницы, а головка  была  похожа
на рычаг.
   - Ну вот, с неприятностью покончено!
   Она показала мне кончик своего влажного рукава.
   - Что это было?
   - Капли воска от свечки.
   Это заявление неприятно удивило меня. Я видел пятна и  хорошо  знал,  что
это не воск.
   - Что вы будете пить?
   - Ничего. Мне нужно вернуться домой. Не забывайте, у меня там дочка одна.
***

   Сооружения Драве в лунном свете напоминали строения из  кубиков.  Сажа  и
копоть, овладевшие всем кварталом, еще не  успели  покрыть  стены,  и  белая
штукатурка четко выделялась в эту декабрьскую ночь.
   - Ну вот, - вздохнула мадам Драве, - мы сейчас расстанемся.
   Который час? Я посмотрел на часы.
   - Без четверти двенадцать.
   - Через пятнадцать минут Божий сын родится еще один раз. Как вы  думаете,
он искупит однажды все грехи мира?
   Мне вдруг стало смертельно скучно.
   - Мне плевать на все грехи мира, мадам Драве. Мне плевать  на  весь  этот
мир. Все, что сейчас меня интересует, это вы.  Мне  плохо  от  одной  только
мысли, что мы с вами, может быть, больше не увидимся...
   - Мы увидимся.
   - В другой жизни? - проворчал я.
   - Не будьте несправедливым! Не хотите ли выпить  в  последний  раз  перед
этой вещей полночью?
   Не покидать ее! Видеть ее еще! Слышать ее еще!
   - Да! Да! Да!
   Она открыла темные ворота. Я вновь очутился во дворе с грузовиками  вдоль
стен, с горами бумаги под стеклянным навесом, с запахом клея и картона.
   - Что он переплетает, ваш переплетчик? Книги?
   - Да. А еще обслуживает разные агентства.
   Когда мы вновь очутились в грузовом лифте, она  неожиданно  прижалась  ко
мне, и пока стальная клетка поднималась, она поцеловала меня так же страстно
и горячо, как в первый раз.
   Лифт остановился, а мы продолжали дико сжимать друг друга в объятиях.  Ее
нога скользнула между моих ног, я крепко сжал ее.
   Теперь у нас был один рот, одно дыхание.
   - Пойдем, - сказала она, неожиданно отталкивая меня.
   Движение было настолько сильным, что я потерял равновесие.
   Она открыла дверь и повторила то, что сказав первый раз:
   - Осторожно, здесь ступенька.

4. ВТОРОЙ ВИЗИТ

   Мы вошли к ней без шума, чтобы не разбудить спящего ребенка.
   Только когда мы были уже внутри, она закрыла за собой  дверь  и  включила
свет. И  вот  тогда  она  закричала.  Точнее,  это  был  не  крик,  а  нечто
напоминающее стон.
   - Что случилось? - взволнованно прошептал я.
   Ее глаза были прикованы к вешалке в вестибюле. На ней висело  темно-серое
пальто с велюровым воротником. Когда мы уходили, пальто не было. Это  пальто
наводило страх. Она старалась не дышать и прислушивалась, словно по тишине в
квартире хотела определить, где опасность.
   Опасность была!
   Я чувствовал это с той уверенностью, которая убивает всякий страх.
   - Это пальто вашего мужа? - прошептал я. Она быстро кивнула головой.
   - Значит, он здесь?
   Я собирался еще что-то сказать, но она быстро закрыла  мне  рот  ладонью.
Она продолжала прислушиваться. Самым страшным было это пальто  и  абсолютная
тишина в квартире. Я отстранил ее ладонь,  но  не  выпустил  из  рук,  будто
старался придать женщине смелости. Я слышал, как громко стучит ее сердце.  Я
опять задал вопрос, делая ударение на каждом слоге:
   - Он не должен был вернуться? Она отрицательно покачала головой.
   - Может быть, он переоделся и ушел? Пожатие плеч. Она колебалась.
   - Может быть, он лег спать?
   В тишине раздавался лишь мой свистящий шепот. Наверное, я  был  похож  на
немого. И еще - немые так шумят!
   Она снова отрицательно покачала  головой.  Казалось,  женщину  вывела  из
равновесия не столько  опасность  этого  присутствия,  сколько  его  дерзкий
характер.
   - Вы хотите, чтобы я ушел?
   Предлагая ей это, я  боялся  сойти  за  труса.  Персонаж,  желающий  быть
галантным в подобной ситуации,  выглядит  довольно  пошло,  к  тому  же  мне
нисколько  не  хотелось  спасаться  бегством.  Я  как   раз   был   настроен
побравировать перед ревнивым мужем. Энергия во мне искала выхода.
   Она колебалась и ничего не ответила.  Я  прекрасно  понимал  то  неловкое
положение, в котором она оказалась. Она не знала теперь, что делать дальше -
бежать или, наоборот, противостоять.
   Потом она неожиданно решилась и спросила почти уверенно:
   - Ты здесь, Жером?
   Тишина! Острая тишина, которая вонзалась в наши натянутые нервы. Я  пожал
плечами:
   - Я же сказал, что он ушел. Увидев, что вас нет, он решил провести ночь в
другом месте...
   На этот раз я уже не шептал. В знак согласия женщина опустила ресницы.  В
салоне не горел свет, значит, там никого не было. Она  прошла  по  коридору,
открывая по дороге все двери. Одна из них выходила в детскую, с  нее  она  и
начала. Я тоже  заглянул  и  увидел  малышку  Люсьенну,  спокойно  спящую  в
кроватке из светлого дерева.
   На стене висел  цветной  плакат,  изображающий  Дональда  Дака,  на  полу
валялись игрушки.
   Дверь напротив детской вела в спальню. В комнате никого не было,  постель
не разбирали, там стояла португальская кровать с двумя колоннами в  ногах  и
жутко заставленной полкой у изголовья.
   - Вот видите - никого нет!
   Для полной уверенности она заглянула в кухню и в гостиную.
   Никого нет! Она почувствовала себя спокойнее.
   - Не  понимаю,  почему  он  пришел  ночью.  Это  так  не  вяжется  с  его
привычками.
   - Может быть, он хотел пожелать вам счастливого Рождества?
   - Он? Видно, что вы его не знаете! Действительно здесь какая-то  тайна...
Пойдемте выпьем, скоро полночь...Я обнял ее за талию.
   - Уже полночь. Я поднял  палец.  -  Послушайте!  Башенные  часы  медленно
отбивали двенадцать ударов. Низкие звуки вибрировали  в  неподвижном  ночном
воздухе.
   - Поцелуй меня, - неожиданно попросила она. -Мне страшно!
   Я снова обнял ее.
   -  Сильнее!  Сильнее!  Мне  страшно...Она  была   крайне   возбуждена   и
прижималась ко мне с такой страстью, что мне стало не по себе.
   - Ну-ну, успокойтесь. Чего вы боитесь? Я здесь...
   Она открыла стеклянные двери салона и зажгла свет.
   Сцена была ужасной. На диване, который я занимал во время первого визита,
лежал мужчина. Его  ноги  были  на  подушках,  а  головой  он  прижимался  к
подлокотнику. На нем был темно-синий  костюм.  Левая  рука  покоилась  вдоль
тела, а правая, неестественно выгнутая, находилась между его щекой и спинкой
дивана. Часть черепа у него вообще отсутствовала, то, что было между  правым
виском и затылком, превратилось в кровавую кашу.  Пуля  прошла  насквозь,  а
затем рикошетом ударила  в  потолок,  оторвав  большой  кусок  шпаклевки.  У
мертвого были закрыты глаза, а губы слегка приоткрыты, на одном из  передних
зубов блестела золотая коронка.
   Женщина молчала. Она походила  на  тонкое  подрубленное  дерево,  которое
вот-вот упадет. Я быстро схватил ее за плечи и вытащил в коридор.  Она  была
смертельно бледна, подбородок у нее дрожал.
   Она уставилась на висящее на вешалке пальто, как на труп.
   - Это ваш муж? - спросил я наконец едва слышно.
   - Да.
   Издалека  доносилась  песня,  мелодия   возникала,   словно   ветер,   из
бесконечности, сначала отрывками, а потом разрастаясь.
   Я вернулся в маленький салон. Труп рядом с рождественской елкой;  казался
галлюцинацией. Мсье Драве было лет тридцать довольно благородные черты лица,
слегка выпуклый квадратный подбородок волевого человека.
   Очень осторожно я обошел диван. Я не собирался ни до чего  дотрагиваться,
просто искал  какое-нибудь  письмо  или  записку,  объясняющие  причину  его
самоубийства. Ничего такого не было.
   Может быть, найдут позже в одежде...
   Легкий шум заставил меня обернуться. Я увидел  ее  в  проеме  двери,  она
прижалась к косяку и смотрела на своего мертвого мужа скорее  с  изумлением,
чем испуганно. Она не понимала.
   - Он что, действительно мертв? - спросила она.
   - Да.
   Вопрос был просто лишним. Когда у человека в голове дыра наподобие такой,
он не может быть живым.
   И как только ему пришла мысль застрелиться рядом с  этой  веселой  елкой,
олицетворяющей  жизнь?  Столик  с  напитками  по-прежнему  находился   перед
диваном, на нем стояли рядом наши рюмки,  в  одной  оставалось  еще  немного
шерри, в другом - коньяку.
   - Это ужасно, - прошептала мадам Драве, приблизившись к мертвому.
   - Не дотрагивайтесь! - посоветовал я. - Это очень важно.
   - О! Да!.. Из-за полиции?
   - Да, именно  из-за  полиции.  При  самоубийстве  малейшая  деталь  имеет
значение...
   - Самоубийство?
   - Он выстрелил себе в голову - это очевидно.
   Казалось, она не верит. Мы растерялись...  Мы  знали,  что  надо  принять
какие-то меры, но не могли действовать осмысленно. Я спрашивал себя, что она
чувствует. Испытывает ли она грусть? Я должен был задать ей этот вопрос,  но
в комнате лежал мертвец...
   - Нужно позвонить в полицию?
   - Конечно!
   Но она не пошевелилась. Она смотрела  на  рану  на  голове  убитого.  Все
произошло  очень  быстро  -  часы  продолжали  отбивать  полночь.  Мгновения
кошмара!  Мечтаешь  о   фантастических   приключениях,   бьешься   в   сетях
бесчисленных неприятностей,  но  не  успеешь  и  глазом  моргнуть,  как  все
кончилось. Но только не для нас с мадам Драве. Труп оставался трупом,  и  мы
все  еще  смотрели  на  него,  улавливая,  казалось,   легкое   подрагивание
повалившегося на бок тела. Мы застыли, словно ожидая конца кошмара,  но  это
была реальность во всей своей красе.
   Наконец мадам Драве очнулась и быстро вышла из комнаты. Я слышал, как она
идет  по  коридору.  Через  некоторое  время  раздался   звук   вращающегося
телефонного диска. И тут я ужаснулся! И как это раньше я не подумал!
   Как сумасшедший, я бросился вон из салона.
   Она была в спальне, сидела на пуфе с  телефоном  на  коленях  и  как  раз
заканчивала набирать номер, когда я вырвал телефон  у  нее  из  рук.  Трубка
отлетела к туалетному столику и разбила один из флаконов с  духами.  Сладкий
запах туберозы мгновенно распространился по комнате.
   Женщина была шокирована.
   - Что вы делаете?!
   - Подождите секунду.
   То, что мне предстояло ей сказать, было трудно произнести.
   - Но я должна позвонить! - запротестовала она.
   - Да, это необходимо. Только ничего не говорите обо мне полицейским! Я не
могу быть замешан в историю подобного рода.
   Она была очень подавленна, но не растерянна. Я заметил, как в ее  взгляде
полыхнуло пламя презрения. Она решила, что я охотник за юбками, испугавшийся
первых же трудностей.
   - Я знаю, о чем вы думаете, но вы ошибаетесь. Я  прошу  вас  в  ваших  же
интересах. Мое присутствие у вас в эту ночь может все испортить. Я  не  могу
быть свидетелем!
   Она  едва  дышала.  Рот  ее  был  слегка  приоткрыт,  глаза  расширились,
казалось, она сейчас упадет в обморок. Состояние прострации, в  которое  она
впала, вызвало у меня тревогу.
   - Вам плохо?
   - Нет. Говорите!
   - В начале вечера я рассказал вам свою историю. Но не до конца...  потому
что это трудно рассказать...
   Я снова замолчал. На грани истерики она закричала:
   - Да говорите же! Вы же видите, что я больше не могу!
   - Та женщина, с которой я бежал... Через три месяца она охладела ко мне и
захотела уйти. И тогда я... я убил ее. В состоянии аффекта, так  по  крайней
мере определил адвокат. Меня судили в Эан-Прованс и дали десять лет... Вчера
меня освободили из тюрьмы Бомэтт в Марселе. Досрочно.
   Я выложил все это на одном дыхании, не  глядя  на  нее.  Взгляд  мой  был
прикован к перевернутому телефону. Он  был  похож  на  мертвое  животное.  Я
поднял его и положил трубку на место.
   - Я преступник, мадам Драве. Если полиция узнает, что мы  провели  вместе
часть ночи, то  они  могут  не  поверить  в  самоубийство  вашего  мужа.  Вы
понимаете? Теперь-то я хорошо  знаю  полицейских,  они  всегда  предполагают
самое худшее!
   Она обхватила голову руками.
   - И все же, - прошептала она, - они не могут нас заподозрить.
   Мы были вместе. Мы же не расставались!
   - А кто это докажет? Вы и я. Если полиция решит, что мы сговорились,  нам
не оправдаться. Доверяй, но проверяй.  А  я  уже  один  раз  убил  человека,
понимаете?
   Она бросила на меня испуганный взгляд и шарахнулась было в  сторону.  Эта
женщина наконец поняла, что я убийца и почувствовала то, что обычно  ощущают
в подобном случае, - страх, смешанный с брезгливостью.
   - Уходите.
   - Хорошо, мадам...
   - Сейчас же убирайтесь отсюда! - сказала она резко.
   - И все же, может быть, нам следует договориться о...
   - Нет! Я вас не знаю! Как только вы выйдете отсюда, вы забудете обо  мне,
словно никогда и не видели! Вы меня поняли?
   - Как хотите. Только полиция...
   - Я сама займусь ею! Убирайтесь вон!
   В замешательстве от ее  злобного  взгляда,  я  попятился  из  комнаты.  В
течение двух или трех часов, что мы провели вместе, она казалась мне  слабой
и растерянной. И вот, превратившись  в  противника,  она  стала  удивительно
решительной, она уже не вела себя, как жертва. Во всем ее  хрупком  существе
появилась такая  безжалостность,  что  мне  стало  даже  больно.  Я  не  мог
представить себе нежное личико той, которую обнимал.
   Нет, теперь это была другая женщина.
   Очутившись вновь в вестибюле, я опомнился. Рядом был мертвый мужчина, а я
находился в его доме без всяких объяснимых причин.
   И я только что вышел из тюрьмы!
   Мне казалось, что вся эта квартира уставлена волчьими  капканами.  Я  уже
собирался  выйти,  но  вспомнил  о  своей  рюмке  с  коньяком  в  пятидесяти
сантиметрах от трупа. На  ней,  наверное,  остались  великолепные  отпечатки
пальцев. Я вошел в салон, чтобы вытереть рюмку  платком.  Я  также  обтер  и
горлышко пузатой бутылки из-под коньяка,  и  края  столика  на  колесиках  и
мрамор камина.
   Затем я протер ручку двери в салон.
   Когда я убирал платок в карман, пальцы  нащупали  смятую  коробку  из-под
елочной игрушки. Чуть было не забыл! Сомневаюсь,  что  с  такой  шероховатой
поверхности можно снять отпечатки пальцев,  но  лучше  ничего  не  оставлять
после себя.
   Я подошел к елке, протянул руку, чтобы снять маленькую серебряную клетку,
да так и застыл, словно парализованный: клетка с велюровой птичкой исчезла.
   Я раздвинул ветки, заглянул под елку, надеясь, что игрушка просто  упала.
Но я искал напрасно - ее нигде не было. Кто-то убрал ее!
   Я услышал шаги мадам Драве в вестибюле.
   - Вы еще здесь? - удивилась она.
   Она окинула меня подозрительным взглядом, посмотрела на мои  руки,  затем
на труп своего мужа, размышляя, дотронулся ли я до чего-нибудь.
   Она все больше становилась похожа на Анну. У  нее  был  такой  же  пустой
взгляд, как у Анны, когда та сообщила мне, что для нас двоих все  кончено  и
она хочет вернуться к мужу.
   И все же мне захотелось обнять ее, сказать что-нибудь успокаивающее.
   - Извините, мадам, я ухожу.
   Она открыла мне дверь на площадку и, кажется, прошептала "прощайте", но я
в этом не уверен.

5. ДОБРЫЙ СОВЕТ

   Дверь резко закрылась за мной, и я оказался в полной темноте.
   Снизу доходил резкий запах клея для бумаг. Я зажег спичку,  чтобы  как-то
сориентироваться.  Слева  была  лестница,  а  прямо  передо  мной  находился
грузовой лифт. Я вошел в стальную кабину.
   Вытянутая в длину, она напоминала лифты в больницах для перевозки лежачих
больны. Я стал искать табло. Пламя спички уже лизало пальцы когда я  заметил
две кнопки - красную и черную.
   Красная  была  ниже  -  я  нажал  на  нее.   Содрогнувшись,   словно   от
электрического разряда, кабина двинулась вниз. Я разжал пальцы,