о.
     Мы  молча  сидим  около получаса. Каждый думает о своем.  Каждый решает
свои проблемы. Он готовится к завтрашней лекции о браке <то ли еще  будет!).
А я думаю о слушателе из школы, которого я видел в гостинице "Стандинг". Вот
с ним-то я и хотел бы немножко потолковать с глазу на глаз.
     Наконец господин  Долороса с  супругой  выходят. Общий генеральный план
подчеркивает габариты дамы.  У этой милочки безукоризненный силуэт. Я обожаю
баб, которые пишут  своим  задом две "восьмерки",  когда идут. Жизнь  -- это
движение линий.
     -- Мы их отпускаем? -- ворчит Распухший.
     -- Мы знаем, где их прищучить.
     "Мерседес" уезжает,  я жду  совсем  немного, на  тот  случай,  если они
передумают.
     -- Вперед! -- приказываю я Бугаю.
     Мы выходим из машины  и направляемся к вилле. Сад, который ее окружает,
зарос сорняком.  В  саду находится  зеленоватый  бассейн, заполненный тухлой
водой, металлическая  ржавая  беседка, в  которой пылится поломанная садовая
мебель.  Фасад дома покрыт трещинами, от краски на ставнях остались давние и
расплывчатые воспоминания. Я поднимаюсь на крыльцо и стучусь в дверь стуком,
напоминающим  условный  сигнал. В  таких случаях  всегда так  делают.  Чтобы
морские пехотинцы, окопавшиеся  внутри,  подумали,  что это свои, потому что
только свои могут стучать "тагадага-да-дзыньдзынь". Я неприятно удивлен, что
на мою хитрость никто не клюнул: в доме никакого движения. Все тихо и мирно.
В  какомто  доме  кричит  пацан,  и  откуда-то издалека, из-за  мирных  стен
доносится лай шелудивого пса.
     --  Так  и  запишем: не везет,  -- шепотом говорит  Толстый,  -- в доме
никого.
     -- Но кто-то же им открывал дверь, -- тоже шепотом говорю я.
     -- У них должен быть ключ.
     -- Да нет, они ждали, пока им откроют.
     Я    шарю   по   карманам   и   недовольно   морщусь.   Всегда    такой
предусмотрительный, на  этот раз я  оставил свой  сезам  в  левом  выдвижном
ящичке для  подтяжек, которые  я  ношу только по выходньм дням.  Я говорю об
этом Берю, но это его совершенно не трогает.
     --  Дай  поработать мужику,  --  говорит он,  роясь в  своих  бездонных
карманах.
     Он  вытаскивает на свет различные  предметы и  внимательно разглядывает
их. Наконец он останавливает выбор на складном приборе для набивания трубки,
снова   распихивает  по  карманам   свой   хлам   и   критическим   взглядом
присматривается к замку.
     -- Надо иметь инженерные способности, дружище.  Идеальный мужик в жизни
должен уметь делать  все своими руками.  Если бы ты  знал,  до какой степени
умение мастерить упрощает существование...
     Он сгибает прибор своими толстыми разманикюренными пальцами.
     -- Слушай,  --  продолжает  Красноречивый.  -- Я  помню, целую вечность
назад я был совсем пацаном. Мы с моим  дядей Аженором слонялись по Блошиному
рынку.  Нужда заставила его быть ушлым. Сам гол как сокол, но имел страсть к
коммерции. Он толкал за бесценок какой-нибудь завалящий хлам и на вырученные
деньги покупал еще более завалящую дркнь! Я приезжал к нему на каникулы... У
тебя нет случайно пилки для ногтей?
     Я протягиваю ему требуемый предмет,  и мой Берю прямо нa крыльце, будто
за  своим  верстаком, начинает  изготавливать  ключ. И продолжает свою речь,
говорливый,  как  торговец пылесосами. Вот, что значит  преподавание.  Стоит
только  у  мужика  открыть  кран,  как  потом  его  уже  невозможно  закрыть
полностью. Всегда  найдутся какие-то прокладки,  которые плотно не прилегают
друг  к другу, и кран начинает течь.  Надо признаться в этом и принимать это
как должное.
     --  Он  работал  чернорабочим на  каком-то  заводе в Сент-Уане, поэтому
вполне понятко,  что Блошиный рынок был  для него  своей вотчиной.  И другой
рынок напротив, я уж не помню, как он назывался, тоже. В этой  навозной куче
он чувствовал себя как рыба в воде: Он ходил туда с рюкзаком, набитым всякой
дрянью:   банками   из-под   варенья  с   отколотыми   краями,   поношенными
целлулоидными  воротничками,  ржавыми  велосипедными насосами,  разодранными
журналами,  изданными  до  1914  года.  Послушай,  однажды  он  продал  даже
суспензорий своего тестя! У него были свои покупатели, такие же сдвинутые по
фазе, как и он. Он вываливал перед ними содержимое своей урны с таким видом,
будто это был портфель, набитый  секретными  документами.  Надо было видеть,
как они качали своими котелками, переглядывались, щупали эти заразные вещи и
начинали  шепотом торговаться.  Несколько  лет до  этого  у  Ажевора  лопнул
какой-то нерв  в его  лицевой  нервопроводке. И с тех пор  одна половина его
вчтрнны  стала,  как восковая маска. Зато другая  во  время  торгов начинала
подергиваться,  морвщться,  краснеть.  Мой  дядя жестикулировал только  этой
половиной физиономии...
     Я извиняюсь,  что прерываю откровения Толстого, но признайтесь, ребята,
что делиться своими воспоминаниями о  годах  отрочества на  крыльце виллы, в
которую  ои собирается проникнуть,  взломав замок, может  только Берю.  Если
жилец таинственной виллы  подслушивает нас по ту сторону двери, то наверняка
ломает себе голову: кто это -- полицейские или закадычные друзья.  Моя пилка
вгрызается  в  прибор для  набивания  трубок  с тихим злым звуком.  На  ноги
Толстого  сынятся  серебряные  опилки.  И  мой  Несказанный,  все  такой  же
благодушный и жизнерадостный, продолжает свой рассказ:
     -- В  итоге Аженор всегда уступал.  Он выторговывал несколько су,  и на
этом все заканчивалось. А когда мы выходили  из аллеи, ои меня толкал локтем
в бок и говорил: "Ох! Сандри! Ты заметил, как я его облапошил, этого старого
кретина?"  Он  страшно  радовался.  Как-то  раз,  я  об  этом и  хотел  тебе
рассказать, дядя вдруг становится белым,  как страх молочника, и  показывает
мне на разную дрянь, разложенную на старом брезенте. До меня не доходило, от
чего  он  так  сильно  разволновался.  На  брезенте  лежали  клизма,  старый
граммофон с  рупором, похожим  на  поднятое  ухо  черно-белого  кабыздоха  с
рекламы  фирмы  "Пате-Макарони", пивные кружки  со злыми  тараканами внутри,
связки старых  журналов "Ночное бдение в хижине. и еще всякие  разные штуки,
штучки  и прочая мутота, глядя на которые невозможно было допереть, для чего
кто-то сообразил их смастерить. "Что случилось, дядя?" -- забеспокоился я. И
что же он мне показал? Вставную челюсть. Полный комплект домино из  тридцати
двух штук. "Я ее так давно ищу", -- бормочет  он, как тот  тип,  который всю
жизнь мечтал о  том,  как  раздавить  бутылку  на одного  и вдруг оказался в
спальном вагоне один на один с  "Белой лошадью". Потому что, я забыл об этом
сказать, у моего дяди единственным инструментом для пережевывания пищи  были
десны. У  него был совершенно лысый рот, у моего дяди! В ту эпоху, о которой
я веду  рассказ,  служба социального  обеспечения  не  выдавала  пособия  на
вставные  челюсти,  поэтому  зубной  протез  считался  внутренним  признаком
богатства!  Если бы  ты  присутствовал при  этой  торговле  дикарей,  Сан-А!
Сошлись грек  и армяшка!  Продавца  вдохновляло  то,  что  вставную  челюсть
собирался купить  клиент  без  фильтра для  гласных.  Он понимал,  что может
хорошо поживиться. Сделка века! А  дядя разыгрывал отчаявшегося человека. Ои
называл цифры, свистя, как  электрическая кофеварка. Он  буквально высасывал
их.  Он не  хотел упустить такой подходящий случай и в  то же время не хотел
вытрясать свой хошель. Из-за  престижа. Как старый завсегдатая блошинки,  ои
просто не мог поддаться сиюминутному капризу, поступиться своими  принципами
старьевщика! Люди кольцом  обступили  торгующихся, и  я  не  знал, куда  мне
деться. Наконец,  какой-то  пацан посоветовал продавцу:  "Послушай,  старик,
сделай жест, ты же не  допустишь, чтобы этот несчастный мужик рубал молочные
продукты  до конца своих дней". Толпа  загоготала,  и ханыга уступил.  Ты бы
только видел, как мой дядюшка возвращался к себе домой! Как после причастия!
Придя домой,  он уселся на кухне. руки у него дрожали. Он широко открыл свою
форточку  для картофельного пюре и  засунул в  хлебальник купленную челюсть,
даже не сполоснув ее  под краном. Я подумал, что он  собирается  ее  съесть.
Протез по ширине и по высоте оказался больше размера его рта. С тех пор, как
губы  заменили  ему  зубы,  его  лицо  стало  похоже  на  подушечку, которую
подкладывает  под себя кассирша. И вдруг,  когда  он  вставил себе в рот эти
тридцать два клыка, его челюсть приподнялась на цыпочки! "Это не мой размер,
--  пробормотал  он через свой  кляп, -- но ничего  страшного,  я  это  дело
поправлю". И что самое смешное, -- делает вывод Его Берюрейшество, -- он так
здорово подпилил этот чертов протез, что тот в конце концов прижился  у него
во рту. После этого ты  бы видел, что стало с Аженором! Он не жевал отбивную
с гарниром,  а  гарцевал  по  ней  своими клыками! Он принимал себя  за того
господина с  рекламного плаката, который рекламировал зубную пасту "Колгат",
и  когда смеялся, старался  сделать так,  чтобы была  видна вся  его  зубная
батарея.  От этого его улыбка становилась  похожей на заячью, а  сам дядюшка
чем-то здорово напоминал травоядное животное!
     Берю  подпиливает  последний  зуб  на  приборе  для  набивания  трубок,
выдувает опилки и наощупь вставляет его в замочную скважину.
     Крик-крак! И дверь открывается.
     Рассказчик снисходит до подобия улыбки.
     -- Не так это и сложно,  -- вздыхает он. -- Входите же, господин барон,
вы у себя дома.



Глава двенадцатая
     В которой продолжается Глава одиннадцатая

     Мы входим в невзрачный коридор с заплесневелыми стенами. Сдается, что в
этом  бараке не жили  уже  тысячу  лет.  Пахнет сыростью и затхлостью.  Берю
чихает, но  чихает  сильнее  обычного, потому что он  старался удержаться от
чиха.  От  воздушной  волны  закачался  китайский  фонарик,  подвешенный  на
потолке.
     Я моментально выхватываю из  кобуры своего дружка "пифпафа", чтобы быть
готовым ко всему, и продвигаюсь внутрь лома.
     Справа и слева в коридор выходят много дверей. Мы пинком распахиваем их
и заглядываем в комнаты. Пусто, обшарпанно, изъедено молью и пахнет гнилью.
     -- Будто спальня Спящей красавицы из дубовой рощи, -- замечает Толстый,
демонстрируя свои глубокие познания в культуре.
     Нам  ничего  не остается делать, как подняться  по лестнице  на  второй
этаж, потому что на первом мы ничего не обнаружили. Мы вступаем на лестницу,
хотя это и не так престижно, как вступить в воздушно-десантные войска.  Я об
этом уже говорил в моменты  самозабвения. Не так престижно, но более опасно,
так как  едва мы  поднялись на  несколько степеней, как  сверху в  нас стали
плеваться. Какой-то  господин сидит на корточках  на клетке второго этажа  и
весело постреливает в нас  из пистолета с глушителем!  Классный презерватив,
ребята, почти ничего не  слышно! Сцена из фильма Лаутнера! А он один  играет
за всех  дядюшек  в фильме "Дядюшки-убийцы".  В  двух  миллиметрах  от  моей
физиономии отваливается  большой кусок штукатурки. Я едва успеваю плюхнуться
на  живот  и  на  животе скольжу  по  ступенькам.  По  пути  я  задеваю  Его
Округлость. Мы соединяемся и катимся  дальше в виде небольшой лавины из двух
тел. Малость побитые и помятые, мы оказываемся в коридоре.
     Маленький спектакль такого рода страшно нервирует.
     -- Вот  так дела,  --  ворчит  Толстощекий,  --  эта  таверна  случайно
называется не "Радушный  прием?" Надо звякнуть в полицию, чтобы нам прислали
подмогу, а то мы можем проторчать здесь весь день, как в осажденном Вердене!
     Я качаю головой.
     -- Мы урегулируем этот вопрос между собой, папуля!
     -- Ну, ты  даешь, -- ворчит он,  --  с твоими  выдающимися  умственными
способностями ты скоро будешь работать только на себя. На фоне таких гениев,
как ты, остальные полицейские просто ремесленники.
     Классный  убийца наверху  наверное уже  жалеет, что поспешил. Он не дал
нам подняться выше по лестнице, и ему пришлось стрелять под неудобным углом.
     -- У  меня такая мыслишка, что он там один, -- шепчу я на ухо Толстому,
-- давай попробуем подобраться к нему сзади.
     -- Хоккей, -- отвечает Несносный, -- я схожу к соседу и одолжу  у  него
лестницу. Трепану, что она нужна для подстрижки усов у клубники!
     Он уходит.
     Рукоятка  пугача  щекочет  мне ладонь.  Как я хочу  взять его на мушку,
этого нехорошего человека со второго этажа!
     -- Эй, дружище, -- ору я ему во всю глотку. -- На вашем месте, я бросил
бы свою  хлопушку  и  тихонько спустился по лестнице  с поднятыми руками.  К
счастью, вы меня не задели,  поэтому  вы еще можете  надеяться на смягчающие
обстоятельства при определении меры наказания!
     Никакого ответа.
     --  Ваше  поведение  неразумно,  --  добавляю я,  -- вы влипли, влипли,
влипли, как пел воробушек на ветке липы!
     По-прежнему никакой реакции. Может быть,  этот канонир вообще не  сечет
по-французски? А вдруг случайно у него рот заклеен лейкопластырем, а?
     Проходит  несколько минут. Над собой я слышу его дыхание. В пустом доме
все звуки заметно усиливаются.
     -- Ты слышишь, метатель желудей, -- снова кричу я злющим --  презлющим,
брюзжащим  голосом.  -- Тебе крышка. В твоих же интересах не  брать на  себя
лишнее и  увеличивать  свой  пассив,  иначе  ты никогда  на  расплатишься  с
долгами!
     Наверху слышится  легкий  шум  шагов.  Парень  меняет  место.  Это что,
военная  хитрость?  Я  поднимаю  свое навостренное  ухо: никакой ошибки,  он
входит в  какую-то комнату;  слышится скрип половиц  под его ногами. Вдруг в
тишине раздается  выстрел,  звук которого, приглушенный  глушителем, кажется
каким-то глухим, металлическим и даже смешным.
     У  меня  на  мгновение   появляется  мысль,  что  он  выстрелил  в  Его
Высочество,  но  она  тут  же  исчезает.  Здраво рассуждая,  у  Берю  просто
физически не было  времени одолжить лестницу  у соседей  и  взять  приступом
главную башню этого замка. Тогда, что же?
     Я решаюсь и, пистолет в  руке, палец на курке, голова напряжена, глаза,
как  у орла, я  делаю молниеносный бросок на эту треклятую лестницу. И одним
броском перескакиваю половину ступеней. Тут я  замечаю, как из одной комнаты
крадучись выходит парень гусарского сложения.  Без  пиджака. На шее шелковый
галстук   с  рисунком  под  названием   "Гибель  Титаника",   выполненным  в
естественных цветах. Седые волосы подстрижены "под ершик". Лицо цвета  охры.
Густые брови.  Из ствола пушки идет дымок... Глушитель придает пистолету еще
более угрожающий вид. Тип держит пистолет у бедра, на манер наемного убийцы.
Теперь до меня доходит, почему он промахнулся в меня. Месье привык палить из
определенного положения: от бедра. А когда он стреляет  с вытянутой руки, то
теряет целкость. Поскольку мне известны его намерения по отношению ко мне, я
говорю сам  себе  (но  гораздо быстрее,  чем это пишу),  что  лучше  мне его
опередить и первым пожелать  покоя его душе. И слету открываю огонь. И  пока
он не успел  ничего понять, я всаживаю в него всю обойму.  Последним усилием
он нажимает на спусковой крючок,  и перила лестницы расцвечиваются пунктиром
дырочек.  После этого парень, который  схлопотал восемь моих картечин в свой
буфет,  делает  кульбит  вперед.  Его голова  смешно  свешивается  с  первой
ступеньки лестницы, а из вспоротого живота фонтаном хлещет кровь.
     Как говорил один мой приятель: "если  он любит цветы, то скоро их будет
иметь".
     Я  завершаю свое  восхождение  наверх  и  переступаю  через  тело. Меня
продолжает интриговать выстрел из пушки, который я слышал  несколько  секунд
назад.  Я  врываюсь в комнату,  из  которой  он вышел, и с  трудом  перевожу
дыханье.  Передо  мной  Матиас. Лицо  залито  кровью... Он  сидит  на  полу,
прислонившись спиной к батарее центрального отопления. Рот заткнут кляпом из
шелкового платка.  Но сейчас этот кляп бесполезен: от пули, которую всадил в
его котелок этот громила, у рыжего  явно нет  никакого желания  рассказывать
свою  биографию. Пуля  пробила  крышку  его котелка,  и из  раны,  пузырясь,
вытекает  кровь. Будто  его  мозг  пускает  пузыри.  От крови рыжая шевелюра
приобретает пурпурный цвет. В  этот  момент он  чем-то похож  на  клоуна.  Я
становлюсь перед  ним на колени и прикладываю  руку к  груди. В груди что-то
бьется.
     Что  же ты, малыш!  Ведь  ты  так  гордился своей  нескладной женушкой,
которая с таким желанием ждала своего пацана!
     Где-то рядом слышится  шум.  Это Толстый берет  штурмом бастион. Он уже
проник на второй этаж  через  окно,  предварительно разбив в щепки жиденькие
ставни. Он входит в комнату. В руках  у  него кольт-компостер, изготовленный
для пробивания дырок на билетах.
     -- Сюда! -- зову я его.
     Он замечает окровавленное тело, и его лицо странно бледнеет.
     -- Матиас, -- бормочет он. -- Это сделал тот гад  в  коридоре, которого
ты пришил?
     -- Увы! -- с горечью говорю я. -- Этот тип понял, что ему конец и решил
убрать Матиаса, чтобы тот ничего не сказал!
     Его Башковитость внимательно рассматривает рану.
     -- Для преподавателя по пулевым отверстиям, -- говорит  он, -- на самом
деле печально вот так заканчивать свою жизнь!
     И, продолжает, вздрогнув:
     -- Постой, может  быть,  еще есть какая-то  надежда.  Он  еще  жив. Мне
думается, что под таким углом пуля  должна скользнуть вдоль затылочной кости
и выйти наружу!
     Я рассматриваю рану повнимательнее.
     -- И правда, она  вышла, эта пилюля:  видишь, она  застряла в плинтусе,
возле батареи. Скорую помощь! Быстро!

     Через полчаса Матиаса на  скорой доставляют  в госпиталь Эдуарда Эррио,
где  ему  будут  делать трепанацию  черепа.  Его  тестю не  остается  ничего
другого,  как  созвать дежурных серафистов  на траурную обедню  с  певчими и
музыкой. Сейчас  именно тот момент, когда следовало призвать  на помощь всех
святых,   всех   ангелов-стражей   порядка,   дипломированных    архангелов,
потенциальных  блаженных,  а также все  Святое семейство:  Господа Бога, Его
Сына,  Святой  Дух  Элуа,  Марию,  Иосифа,  осла  и все такое прочее,  чтобы
дежурный хирург совершил маленькое чудо.
     Берю и  я очень подавлены.  Этот трагический случай внезапно  опустошил
нас.  Все происходило  так  мирно. Спокойная слежка, а  потом  --  вдруг все
перевернулось, и мы  стали свидетелями драмы.  У палача Матиаса при себе  не
было  никаких  документов.  Служба  криминалистики,  в  соответствии   с  ее
функциональным  предназначением,  сейчас  занимается  опознанием этого типа.
Долоросы в  гостиницу "Стандинг" еще не вернулись. Я отдал приказ устроить в
гостинице  засаду  и, если  они  вернутся,  арестовать их.  Мне  не терпится
пролить свет на  эту историю. А вам,  мои красавицы, разве  нет, скажите? От
этих таинственных аккумуляций (как говорит Берю) у вас в замыкателях  бегают
мурашки. И вы  хотели бы иметь чистую совесть во всей  этой истории (хотя бы
раз в жизни, плутовки вы мои). Ну, что ж, вам придется сделать как Шарль, то
есть, набраться терпения и ждать, чтобы узнать всю правду о господине Икс.
     -- Надо срочно ехать в школу и найти этого типа, -- волнуется Берю.
     -- Хорошо, Малыш.
     И мы едем в школу Сен-Сир.
     Пока мы  преодолеваем первые  подъемы Золотой горы,  Берю  сам  с собой
ведет такой разговор:
     -- А ты  не думаешь, Сан-А, что в глубине души Матиас чувствовал, что с
ним что-то случится?
     Пораженный таким открытием, я шепотом отвечаю:
     -- Правда, Толстый, он это чувствовал.
     -- Что же он такое знал, из-за чего они закрыли ему говорильник пулей?
     -- Ои ничего не знал, но они думали, что он что-то знает.
     -- И что же? -- простодушно спрашивает Невыразимый.
     Я испускаю  ртом  звук,  который другие предпочитают производить  своим
южным полушарием.
     -- В тот день, когда мы это будем знать. Толстый, правда будет записана
огненными буквами на фасаде школы!
     Берю улыба