забыли,  пусть  завяжут на своих  носовых  платках  узелки на
память.  И  когда наступит этот  прекрасный  день, они вспомнят  о словах их
друга Сан-А, который  в это время будет больше походить на персонажей картин
Ж.Буфета*,  чем  на Луче Тукру. И если у них будет то, что, я надеюсь, будет
там, где  я  думаю,  а  то, что я думаю,  там,  где  я  надеюсь,  то  они во
всеуслышание объявят,

     *  А  поскольку художник входил в  славиую когорту  кубистов,  то Сан-А
вполне можно представить в виде рассыхающегося от старости буфета кубической
формы. -- Примеч. пер.

     что с танцем скальпа покончено раз и навсегда. По отношению к героям не
нужно  скупиться  на  забвение, они  его  заслуживают сверх  меры! Время  от
времени минута молчания  --  это мелочно и смехотворно.  Они  имеют право на
полное молчание, это утверждаю я, Сан-А. И пока бомбочка еще не задула пламя
огня,  нужно сделать от него  ответвление в какую-нибудь экономически слабую
страну. Обещаете? Может быть, я шокирую, но мне необходимо высказаться. Имею
я право  или нет? Если  да,  то я им воспользуюсь. Если нет, то  я найду  на
озере Нешатель в Швейцарии необитаемый остров Нью-Фаундленд* и  буду жить на
нем Робинзоном. Найдутся люди со слегка сдвинутой  психикой, которые скажут:
"Сан-А  -- анархист". Но это  неправда.  Я просто объективный человек. Очень
выдержанный. Очень трезвомыслящий. Может быть, даже излишне, нет?
     Во всяком  случае я не виноват, что  у меня  нормально крутятся шарики?
Когда  кровь  красная, я  говорю, что она  красная. А  когда  она розовая  с
продресью, я говорю, что она розовая с продресью, только и всего. Это что --
криминал? Может быть, мне следовало поступить так, как делают другие: надеть
очки с  голубыми стеклами и  во все  горло орать, что все  вокруг окрашено в
лазурный цвет и еще в голубой, как небо в ясную погоду? Да, мне следовало бы
поступить именно так. Философия домашнего халата -- это хорошо, это выгодно:
только от такой философии пропадает желание  смотреть  на себя в  зеркало. А
мужчина, который избегает смотреть на себя, это -- уже  не мужчина, поверьте
мне!
     В течение некоторого времени мадам Труссаль де Труссо и я слышим, как в
соседней комнате, кто-то с треском разламывает  доски.  Поскольку  мы знаем,
что  наш  Малыш  растапливает огонь в  камине,  то,  вполне  естественно, не
придаем этому особого значения. Как  вдруг, на всех  парах  вбегает  лакей с
видом человека, которого опередили события.
     На пергаменте его лица видны свежие трещины.  Он что-то бормочет, а его
выпирающий кадык ходит вверх-вниз, как живот старого священника, работающего
капелланом в родильном доме.
     -- Госпожа графиня, я думаю, что требуется вмешательство мадам графини.
     Он  указывает  своим  щучьим   подбородком  на  соседнюю  комнату,  где
свирепствует Толстяк. Мы устремляемся туда. Я бегу

     * Автор в эмоциональном порыве несколько сместил акценты и размеры. Он,
скорее  всего,  хотел  укрыться  на необитаемом  плавучем  домике  на  озере
Нешатель,   находящемся   на.   о-ве  Нью-Фаундленд,  т.к.  площадь  первого
составляет 216 кв км а второго-всего лишь 402346 кв км .--Примеч. пер.

     позади дамы,  что дает мне неповторимый  случай лицезреть  вальсирующие
полусферы ее седалища. И мне сдается, что, говоря между нами и между прочим,
Его Высочеству Берю Первому скучать с ней не приходится.

     Трапезная  Труссаль де Труссо имеет внушительные размеры. Одну из  стен
занимает  монументальный  камин. И кого же  мы видим перед этим очагом? Иес,
конечно же, Берю. Но это не тот  Берю, которого я знаю. Этот Берю -- вандал,
этот Берю  --  святотатец, доламывающий ударами своей  ножищи  кабинет эпохи
Ренессанса. Изящные выдвижные ящички кабинета, инкрустированные перламутром,
уже весело потрескивают в камине.
     Толстяк  весь  в  поту  и  в  рубашке с закатанными  рукавами,  что  не
противоречит одно другому.
     -- Ах ты, развалюха! -- ревет он. -- Вся изъедена  жучками, а туда  же,
сопротивляется!
     -- Несчастный, что вы делаете! -- восклицает графиня.
     --  Костер,  моя  графиня,  --  отвечает Громадина,  доламывая  кабинет
последним ударом каблука.
     Потом  плавным  округлым движением  руки  он  вытирает  пот  со  лба  и
заявляет:
     -- У Фелиция закончились дрова, и я откопал эту рухлядь в коридоре.
     -- Кабинет эпохи! -- кричит криком насилуемой девочки благородная дама.
     --  Кабинет?  -- изумленно  восклицает  Мастодонт.  И  пожимает  своими
могучими плечами.
     -- А я и не понял. Я, конечно, видел в  своей жизни маленькие туалетные
кабинеты, но чтобы такой маленький -- никогда.
     -- Этот человек лишился  разума!  -- с  рыданьем исторгает из себя дама
Труссаль де Труссо, упав мне на грудь.-- Мебель Ренессанса! Она обошлась мне
в два миллиона!
     На какое-то мгновение Бизон теряет дар речи.
     -- Два миллиона!  За  этот сундук с клопами, который держался только на
честном слове! Не хочу  подрывать ваш моральный дух, моя графиня, но все  же
скажу: продавец наколол вас как  девочку. Я за сотенную тебе, то есть,  вам,
притащу с городской барахолки мебель и практичнее и прочнее, чем эта.
     Он бросает в костер ножки от кабинета.
     -- Поверьте мне, душа моя, ничто не стоит нового!
     Ну, это уж слишком. Графиня делает прыжок в направлении  этого Атиллы с
маникюром.
     --  Мон шер,  --  цедит она сквозь зубки,  -- вы законченный придурок и
хам.  Я запрещаю  вам  доступ в  мой  дом,  пока  вы  не  станете  настоящим
джентльменом.
     Толстяк подавлен. Его прекрасная,  цвета любимого им божоле, физиономия
становится несчастной.
     -- Да что  с  вами, моя графиня? Будем мы цапаться  из-за этого сортира
Ренессанса! Если вам так нравятся обноски, то я пошарюсь  на блошином  рынке
на предмет  подыскать  что-нибудь заместо этой конуры для  недоносков. Там у
меня есть дружок, который как раз торгует всякой рухлядью.
     Но она остается иепреклонной.
     -- Уходите, месье!
     Бедный  Берю  натягавает  пиджак.  Он  такой  несчастный!  Он  в  таком
отчаянии! И мне стало его жалко.
     -- Госпожа графиня, -- перехожу я в наступление, -- может  быть, вы его
простите...
     Она отрицательно качает головой.
     -- Я  просила его заняться самовоспитанием,  самообразованием,  короче,
стать человеком, с которым не стыдно появляться на людях. Однако он остается
на прежнем уровне!
     Тут  Берюрье не выдерживает  и бурно  и  страстно извергает из себя всю
злость, которую он обычно оставляет для торжественных случаев.
     -- Не надо посягать на мою  честь мужчины, дочка! --  взрывается он. --
Я? На прежнем  уровне!  В  этом смокинге, сшитом у  Бодиграфа, в этой  белой
рубашке! На  том же уровне! С  такими граблями,  за которые, чтобы они  были
такими,  Филипп Английский стал бы платить жалованье своей  благоверной!  На
том же  уровне! И это после того,как я уже пропахал несколько глав из вашего
пособия! Не обижайтесь, но вы ко всему прочему еще в сектантка! В постели со
мной, да будет вам известно, вы что-то мало думаете о хороших манерах, когда
зовете благим матом, мадам, вашу мать!
     -- Я сейчас умру! -- с пафосом восклицает графиня.
     -- Именно  это вы всегда утверждаете  в  том случае, на счет которого я
намекнул, -- скалится Берю.
     Он идет к двери и говорит, размахивая своей энциклопедией:
     --  Я  поднимаю  вызов, моя графиня,  хоккей,  идет.  Я  стану светским
человеком и в одни прекрасннй день вернусь сюда с такими манерами, что рядом
со мной сам граф Парижский будет выглядеть продавцом ракушек.
     Он кладет свою левую руку на энциклопедию правил хорошего тона будто на
библию и изрекает голосом актера из Комеди-франсэз:
     -- Клянусь на ней!
     --  Госпожа  графиня  попросила  вас  выйти!  --  скрипит,  как  старая
осина,лакей.
     Берю в упор рассматривает его и говорит:
     --  Ну,  ты,  мумия,  исчезни!  Потому  что   до  того,  как   я  стану
джентельменом, я так тебе  могу врезать приемом  "Кабинет  Ренессанса", что,
принимая во внимание твою  архитектуру,  из тебя  как раз и получится  кучка
дровишек!
     Затем, повернувшись ко мне, он добавляет:
     -- Сан-А, у меня сейчас нет времени штудировать этот  Кодекс, поэтому я
не знаю,  нарушаю я или нет  правила  хорошего тона, заявляя тебе  об  этом,
только я не хочу, чтобы  ты оставался рубать один на один  с мадам. Хоть она
меня и  отругала, я все  равно  питаю  к ней  слабость,  и  если  ты  с  ней
останешься тет-атет, я буду ревновать.
     Все  это  было  сказано  в  такой  категоричной  форме,  что  я немедля
откланиваюсь:
     -- Мадам, после такого ультиматума я могу лишь просить у вас разрешения
удалиться.
     Она сухо протягивает мне руку, и я,  не менее сухо, прикладываюсь к ней
губами.
     -- Конечно, -- брюзжит Толстяк,  когда мы спускаемся  в лифте,  -- тебе
легко, ты во всем этом разбираешься. Что до лобзания рук и прочих нежностей,
то  это у  тебя  в крови. У  тебя  и язык  прилизанный, и слова ты выбираешь
ученые, и глаголы ты спрягаешь правильно. А я...
     Его покрасневшие глаза наполняются большими крупными слезами.
     -- Без роду,  без племени, предок -- алкан. Разве с таким багажом перед
тобой откроют ворота Букинджемского дворца?
     Я по-дружески хлопаю его по плечу.
     -- Не стони, голова садовая, ты -- сама простота, и это-то  и подкупает
в тебе.  Доказать? Пожалуйста: все тебя любят. Потому быстренько запихай эту
идиотскую  книженцию в первую  попавшуюся  водосточную  трубу  и стань самим
собой.
     Но он отрицательно качает головой.
     -- Можно  подумать, что ты совсем не знаешь твоего Берю, парень. Клятва
--  это  клятва.  Я  поклялся  стать парнем что  надо и с  манерами  на "три
звездочки"*, и я  им стану. И пусть  в тот день она, моя  графиня,  лучше не
просит меня разжечь огонь в камине, например!
     -- Да будет тебе, зайдем лучше пообедаем ко мне, -- предлагаю я.

     * Берю,  вероятно, имеет в  виду гостиницу третьего разряда. Во Франции
имеются   гостиницы  3-го,  4-го  и  5-го   разрядов,  которые  обозначаются
соответствующим количеством звездочек. -- Примеч. пер.

     Он отказывается.
     -- Нет, я иду домой  и буду тренироваться в расшаркивании; имея в  виду
мои пробелы, мне нельзя терять ни одной минуты.
     Мы  выходим  из дома, и он  уходит с высоко поднятой  головой навстречу
своему геральдическому будущему.



Глава третья
     В которой визит дружбы имеет самые серьезные последствия

     Обеспокоенный этими событиями, которые могут отрицательно сказаться  на
индивидуальности Берюрье, я иду домой, чтобы быстренько пообедать. Моя мама,
Фелиция,  будет приятно  удивлена.  Фелиция у меня  как птичка божья.  Живет
моими приходами  и не переставая  бормочет молитвы  в адрес  более или менее
официально признанных святых, чтобы я почаще являлся пред ее очи.

     Любимица Фелиции -- сестра Тереза от Дитя Христова. Вместе с тем больше
всего  ей  помогает маленькая  Мартина.  Как  тут  не  поверишь  в  то,  что
причисленные к лику святых -- это те же самые горничные: чем они моложе, тем
больше  у них КПД.  По моему мнению, Фелицию больше  всего впечатляют  розы,
розовый дождь.  Когда  я был пацаном, матушка рассказывала мне о том,  как в
честь юной кармелитки все хрустальные вазы утопали в розах. Это  же знамение
-- розовый дождь, правда? А ведь для многих дождь льет обычным дождем!
     Я  хмурю  брови, заметив  перед  решеткой  нашего  особняка  на Сен-Клу
машину, "Рено-8" с лионским номером. Гости из Лиона? Что бы это значило?
     Я направляюсь к своему дому по аллее, посыпанной гравием (хотя на аллее
гораздо  меньше  неприличного  гравия,  чем в  моих  сочинениях). Осень, как
трубочист,   прочистила   сад.  И   теперь,  как  говорится,  деревья  стоят
деревянные,  а земля  лежит в печали.  Однако это не  подорвало  дух  нашего
обиталища, наш дом выглядит  даже нарядно со своим стыдливым от своей наготы
виноградником, своими  зелеными  ставнями и цветастыми шторами на окнах.  По
радио надрывает голосовые связки Беко.
     Я толкаю дверь  и оказываюсь в кокетливой прихожей, стены которой обиты
матерчатыми обоями фабрики Жуй, на  которых изображены пастухи  и  пастушки,
предающиеся любовным утехам под кронами деревьев, в стиле Людовика XV.
     Трюмо отражает сияние моей улыбки в тридцать два зуба, как на рекламном
плакате, рекламирующем зубную пасту "Колгат". Все говорит о покое, будничном
благополучии, которое пахнет горячим хлебом. А в общем, Фелицией!
     Дверь гостиной открывается и появляется моя славная сияющая матушка.
     -- Да, это он! -- кричит  она  кому-то  я гостиной. Гость пришел, когда
она  занималась  стряпней.  И  хотя  она  уже  успела  снять  свой сиреневый
передник, руки у нее еще в муке.
     За  ее спиной я замечаю  Матиаса, рыжего  малого,  работавшего раньше в
лаборатории  нашей конторы. Конопатый  уехал от  нас несколько месяцев  тому
назад. Он поехал в Лион жениться ва какой-то дурочке, с которой познакомился
на лыжяой базе в горах, а после свадьбы попросил перевода  в Лион, поскольку
его  дама в Париж  переезжать отказалась.  Молодая мадам Матиас не  захотела
трогаться  с  насиженного  места,  потому что,  как  совершенно  справедливо
утверждает поговорка,  характерная для  района  между Роной и Соной, "Кто из
Лиона уезжает, тот разум теряет".
     -- Какой приятный сюрприз, старый изменник! -- восклицаю я.
     Он никогда не был более  рыжим, чем  сейчас, этот Матиас. Либо забвение
стало  его  осветлять  в  моей  памяти. Не  шевелюра,  а  растрепанная пачка
рыженьких  десятифранковых  ассигнаций.  С тех пор, как он получил  лионское
гражданство,  он  стал  очень  строго одеваться.  Темно-серая  тройка, белая
рубашка,  галстук  цвета  бутылочного  стекла  (для   Лиона  это  совершенно
естественно).  Зеленый цвет  хорошо гармонирует с  его паяльником. На  одном
колене он держит шляпу, на другом  -- перчатки  с запахом прогорклого масла.
Сразу чувствуется: парень на  пути к совершенству. Раз и навсегда выведен на
свою орбиту.
     -- Как я рад вас видеть, господин комиссар, -- с чувством изрекает он.
     -- Ну, как семейная жизнь, все нормально?
     Как он еще умудряется краснеть, это -- тайна или, скорее всего,-- чудо.
     -- Привыкаем, -- улыбается он.

     Маман,-- которая  уже  угостила его  портвейном, насильно наливает  мне
стакан и бесшумно исчезает, радуясь тому, что может репатриироваться на свою
кухню. У меня такое впечатление, что у нее там томится луковый суп  с тертым
сыром.
     -- Думаете заводить детишек?
     На этот раз он становится кирпичного цвета.
     -- Да, в январе месяце.
     -- В рыжий горошек,  -- шучу  я, а сам себя  спрашиваю, на кого  же  он
будет походить, маленький царь в горошек папаши Матиаса.
     -- А как тебя приняли ребята в Лионе?
     -- Очень славные.
     Отчего же  тень  омрачила  лило  Матиаса, этого  живого  Ван  Гога? Его
рыжеватый  взгляд  покрывается  дымкой.  Он  нервно  просовывает  палец  под
воротник рубашки.
     -- Ты там работаешь в лаборатории?
     -- Нет, я  уже  два месяца  преподаю в школе полиции Сен-Сир на Золотой
Горе.
     Я поздравляю его, восхищенно присвистнув.
     --Теперь прямая дорога в институт, дружище. А что ты там преподаешь для
слушателей?
     -- Опознавание по пулевым отверстиям.
     -- Преподаватель пулевых отверстий, это что-то оригинальное, -- с умным
видом изрекаю я. -- На визитной карточке это выглядит солидно. Да, ты с нами
перекусишь, надеюсь?
     -- Я не хотел бы вас беспокоить.
     -- Брось ломаться! Ты приехал с женой?
     -- Нет. В ее положении, сами понимаете...
     -- У тебя дела?
     Он прокашливается и заявляет:
     -- Я приехал к вам.
     Я престо  ошарашен.  Я сразу предчувствую что-то нехорошее. Я опорожняю
свой стакан,  потому  что я  почти такой  же, как Берю: налитый  стакан меня
раздражает.
     -- У тебя неприятности?
     Он смотрит на меня натужным взглядом. Прядь волос цвета опавших листьев
свисает на  его  веснушчатый лоб. Он пахнет рыжим; такой  сильный  и терпкий
запах может разбудить любую аудиторию. Многие лекторы только  бы выиграли от
того, что они конопатые.
     -- Я боюсь, господин комиссар.
     Это  самое неприличное из всего, что может произнести  его рот.  Матиас
сколько  угодно  может быть  лабораторным  работником,  сражаться со  своими
лупами, пробирками и фотоувеличителями, но это совсем не  говорит о том, что
он хлюпик.
     -- Рассказывай!
     --  Все  начались через  неделю после моего прибытия в  школу  полиции.
Как-то  вечером я задержался в своей  лаборатории. И как  раз тогда, когда я
выходил из нее, я услышал крик  с верхнего этажа. Мимо меня пролетело что-то
темное и  с грохотом  ударилось об  пол.  Это был  один из слушателей школы.
Почему-то у меня возникло впечатление, даже --  уверенность,  что кто-то его
сбросил через  перила. Поэтому  я  не побежал вниз, а  одним  махом  взбежал
наверх.
     -- Рефлекс ищейки,  это точно!  -- одобрительно  говорю  я. -- А потом,
дитя мое? Говорите мне все!
     -- Я не заметил ничего  странного. На последнем этаже находится кафедра
средств связи. Там никого не было, некоторые  двери  были  заперты на замок!
Тогда я спустился.
     -- А что с этим классным прыгуном?
     -- Умер. Пролом черепной коробки.
     -- Что показало расследование?
     -- Заключение: самоубийство в состоянии депрессии.
     -- Я пока не усекаю причины твоего страха.
     -- Меня чуть было дважды не убили, господин комиссар. У  Матиаса легкий
тик, одна щека подергивается.
     -- Ты уверев?
     --  А как  же!  В первый раз  это  было  на следующий  день  после того
самоубийства.
     Я  собирался  сесть  в свою  машину, как какой-то  автомобиль как смерч
тронулся  с места и помчался прямо на меня. Я чудом успел перемахнуть  через
капот машины, на кузове моей "восьмерки" до сих пор осталась вмятина. Вторая
попытка  была  предпринята  в  лаборатории  школы.  Вместо  порошкообразного
реактива мне во флакон  насыпали бугназильную селитру. И когда я стал делать
анализ, раздался ужасный взрыв.
     Он показывает совершенно черную ладонь левой руки.
     -- Это чудо, что я там не остался!
     Наступает тишина. От всего этого действительно можно прийти в смущение.
     --  Что  ты думаешь по существу,  Матиас?  Он  похож на большого умного
мальчика.  Из категории всегдапервыйвклассе. Хорошие отметки, доски почета и
дипломы была придуманы для парней его породы.
     Без  особого  ума,  но с  большой  поглощающей способностью  мозга. Без
инициативы, но с громадным прилежанием. Он ждет от жизни  только то, что она
может ему дать: устойчивое положение,  плодовитую супругу, загородный дом  и
орден  "Академические пальмы". Он уже сам по себе академиченв.  Доволен тем,
что он живет, что он рыжий и приносит пользу.
     -- По  существу,  господин  комиссар,  я думаю  следующее.  Некто  убил
слушателя.  Этот некто  посчитал, что я либо его увидел, либо догадался, что
речь идет  об  убийстве. Теперь он меня опасается  и хочет  меня  убрать. Вы
думаете, что я неправ?
     --  Стоящая гипотеза,  Ваша  честь!  Ты рассказывал об этом коллегам из
Лиона?
     Он качает своей огненной макушкой.
     --Нет.
     --Почему?
     Он медлит  с ответом,  но я уже все уловил. Он из породы осторожных. Он
знает,  что  человеку, ставшему посмешищем,  практически  невозможно сделать
карьеру, поэтому  он не хочет подвергать  себя риску  вляпаться в  идиотскую
историю,  разыгрывая  роль героя из  детектива "черной  серии". А  вдруг  он
ошибся? А вдруг он оказался  жертвой своего воображения?  А? Он предпочитает
рисковать  своей  шкурой  потихоньку,  не  высовываясь,  как тот  обыватель,
который идет покупать лотерейный билет за три франка в соседний квартал,
     -- Я предпочел сначала поговорить об этом с вами, -- лепечет он.
     -- Ты правильно сделал, -- одобряю я,--