помни о своем долге, помни; и если ты  еще
не очень  радуешься  тому,  что  должна  исполнять  свой  долг  весело  и  с
удовольствием, во что бы то ни стало и при всех обстоятельствах, то  обязана
радоваться. Вот все, что мне нужно сказать тебе, дорогая!"
     В первые дни у меня каждое утро было так  занято  разными  хлопотами  и
возней с хозяйством, так заполнено проверкой  счетов,  непрерывной  беготней
взад и вперед из Брюзжальни в другие комнаты  и  обратно,  новой  раскладкой
вещей в бесчисленных ящиках и  шкафах,  и  вообще  налаживанием  всей  жизни
заново, что я ни минуты не была свободна.  Но  когда  все  было  устроено  и
приведено в порядок, я решила  на  несколько  часов  съездить  в  Лондон;  а
побудило меня к этому одно обстоятельство, упомянутое в  письме,  которое  я
уничтожила в Чесни-Уолде.
     Для этой поездки я выдумала предлог: сказала,  что  хочу  повидаться  с
Кедди Джеллиби - так я ее всегда называла, - но сначала написала ей  записку
с просьбой пойти со мной в одно место,  где  мне  нужно  побывать  по  делу.
Выехав из дому спозаранку, я так быстро прибыла в Лондон, что отправилась на
Ньюмен-стрит, имея целый день в своем распоряжении.
     Кедди не видела меня со дня своей свадьбы и так обрадовалась, была  так
приветлива, что я уже почти опасалась, как бы муж не приревновал ее ко  мне.
Но он был, по-своему,  такой  же  противный...  то  есть  -  милый;  словом,
повторилась старая история - оба они, как и все, кого я знала, были со  мной
так ласковы, что я никогда бы не смогла заслужить подобное отношение к себе.
     Мистер Тарвидроп-старший еще лежал в постели, и Кедди готовила для него
шоколад, а грустный мальчуган, подмастерье (меня удивило, что в танцевальной
профессии могут быть подмастерья), ждал, пока  шоколад  будет  готов,  чтобы
отнести его наверх. Кедди сказала мне, что ее свекор чрезвычайно  любезен  и
внимателен, и они дружно живут все вместе. (Она говорила, что они "живут все
вместе", но на самом деле пожилой джентльмен кушал самые  лучшие  кушанья  и
занимал самое лучшее помещение, тогда как  Кедди  с  мужем  довольствовались
объедками и ютились в двух угловых комнатушках над конюшнями.)
     - А как поживает ваша мама, Кедди? - спросила я.
     - Мне рассказывает о ней папа, Эстер, - ответила Кедди, - но вижу я  ее
очень редко. Мы с ней в хороших отношениях,  чему  я  очень  рада,  но  мама
считает мой брак с учителем  танцев  глупостью  и  боится,  как  бы  это  не
набросило тень и на нее.
     Я подумала, что если бы миссис  Джеллиби  выполняла  свой  нравственный
долг  и  семейные  обязанности,  вместо  того  чтобы  водить  телескопом  по
горизонту в поисках других  занятий,  то  сумела  бы  предохранить  себя  от
подобных неприятностей, но вряд ли стоит упоминать, что я не высказала  этих
мыслей.
     - А ваш папа, Кедди?
     - Он заходит к нам  каждый  вечер,  -  ответила  Кедди,  -  и  с  таким
удовольствием сидит вон там в углу, что на него приятно смотреть.
     Бросив взгляд на этот угол, я  увидела  на  стене  отчетливый  след  от
головы мистера Джеллиби. Утешительно было сознавать, что он нашел,  наконец,
куда приклонить голову.
     - А вы, Кедди, - спросила я, - очень заняты, наверное?
     - Да, дорогая, очень занята, - ответила Кедди.  -  Открою  вам  большой
секрет: я сама готовлюсь давать уроки танцев. У Принца  слабое  здоровье,  и
мне хочется ему помочь. Уроки здесь, в других школах, у учеников на дому  да
еще возня с подмастерьями, - право  же,  у  него,  бедняжки,  слишком  много
работы!
     И  опять  мне  так  странно  было  слышать  о  каких-то   "танцевальных
подмастерьях", что я спросила Кедди, много ли их?
     - Четверо, - ответила Кедди. - Один живет  у  нас  и  трое  приходящих.
Очень милые ребятишки; но когда они сходятся вместе, им, как и  всем  детям,
конечно, хочется играть, а не работать. Так, например,  мальчуган,  которого
вы только что видели,  вальсирует  один  в  пустой  кухне,  а  остальных  мы
рассовываем по всему дому - кого куда.
     - Лишь для того, конечно, чтобы они сами  упражнялись  делать  "па"?  -
предположила я.
     - Именно, - подтвердила  Кедди.  -  Каждый  день  они  несколько  часов
практикуются в "па", которые им показали. Но танцуют они в классе, а теперь,
летом, мы проходим фигуры танцев каждое утро, с пяти часов.
     - Ну и трудовая жизнь у вас! - воскликнула я.
     - Вы знаете, дорогая, - отозвалась Кедди с улыбкой, - когда  приходящие
подмастерья звонят нам утром (звонок  проведен  в  нашу  комнату,  чтобы  не
беспокоить мистера Тарвидропа-старшего), я открываю окно  и  вижу,  как  они
стоят  на  улице  с  бальными  туфлями  под  мышкой  -  ни  дать  ни   взять
мальчишки-трубочисты.
     Теперь хореография предстала передо  мной  в  совершенно  новом  свете.
Кедди же, насладившись эффектом своих слов, весело рассказала  мне  во  всех
подробностях о собственных занятиях.
     - Видите ли, дорогая, чтобы сократить  расходы  на  тапера,  мне  нужно
самой научиться немножко играть на рояле, да и на "киске" тоже - то есть  на
скрипке, - и вот приходится теперь упражняться в игре на  этих  инструментах
да еще совершенствоваться в нашей профессии.  Будь  мама  похожа  на  других
матерей, я бы немножко знала музыку, хоть для  начала.  Но  музыке  меня  не
учили, и должна признаться, что занятия ею на первых порах приводят  меня  в
отчаяние. К счастью, у меня  очень  хороший  слух,  а  к  скучной  работе  я
привыкла - этим-то я, во всяком случае, обязана маме, - а вы знаете,  Эстер,
где есть желание, там будет и успех; это относится ко всему на свете.
     Тут Кедди со смехом села за маленькое расстроенное фортепьяно  и  очень
бойко забарабанила кадриль. Доиграв ее, она покраснела, поднялась и  сказала
с улыбкой:
     - Не смейтесь надо мной, пожалуйста, милая девочка!
     Мне не смеяться хотелось, а плакать,  но  я  не  сделала  ни  того,  ни
другого. Я ободряла и хвалила ее от всего сердца. Ведь  я  хорошо  понимала,
что, хотя она вышла  за  простого  учителя  танцев  и  сама  непритязательно
стремилась  сделаться   лишь   скромной   учительницей,   но   она   избрала
естественный, здоровый, внушенный любовью путь труда и постоянства,  который
был не хуже любой миссии.
     - Дорогая моя, - проговорила Кедди, очень довольная, -  вы  представить
себе не можете, как вы меня подбодрили. Чем только я вам не  обязана!  Какие
перемены, Эстер, даже в моем маленьком  мирке!  Помните  тот  первый  вечер,
когда я вела себя  так  невежливо  и  вся  выпачкалась  чернилами?  Кто  мог
подумать тогда, что  из  всех  возможных  и  невозможных  занятий  я  выберу
преподавание танцев?
     Муж ее, куда-то уходивший во время этого разговора, теперь  вернулся  и
собирался начать упражнения с подмастерьями в бальном зале, а Кедди сказала,
что полностью предоставляет себя в мое распоряжение. Но идти  нам  было  еще
рано, и я с большим удовольствием сообщила ей это - мне не хотелось  уводить
ее в часы занятий. Поэтому мы втроем отправились к подмастерьям, и я приняла
участие в танцах.
     Вот  были  диковинные  ребятишки,  эти  подмастерья!  Кроме   грустного
мальчугана, который, надеюсь, загрустил не потому, что  вальсировал  один  в
пустой  кухне,  подмастерьями  числились  еще  два  мальчика  и   маленькая,
неопрятная хромая девочка в прозрачном платьице и  очень  безвкусной  шляпке
(тоже из какого-то прозрачного материала). И как не по-детски вела себя  эта
девочка, носившая свои бальные туфельки в  затрепанном  бархатном  ридикюле!
Как жалки были (когда они не танцевали) эти мальчуганы  в  рваных  чулках  и
дырявых  туфлях  с  совершенно  смятыми  задниками,  таскавшие  в   карманах
веревочки, камешки и костяшки!
     Я спросила Кедди, что побудило их родителей выбрать для своих ребят эту
профессию? Кедди ответила, что не знает, - может  быть,  детей  готовят  для
преподавания танцев, а может быть - для сцены. Родители их  -  люди  бедные;
так, например, мать грустного мальчугана торгует имбирным пивом в ларьке.
     Мы с величайшей  серьезностью  танцевали  целый  час,  причем  грустный
ребенок делал чудеса своими нижними конечностями, в движениях которых  можно
было подметить некоторые признаки получаемого им удовольствия; но  выше  его
талии этих признаков не наблюдалось. Кедди не  сводила  глаз  с  мужа,  явно
стараясь подражать ему, хотя сама уже успела приобрести грацию и уверенность
в движениях, что в соединении с ее хорошеньким личиком и прекрасной  фигурой
производило чрезвычайно приятное впечатление. Она уже теперь  почти  целиком
взяла на себя обучение подмастерьев, и муж ее редко вмешивался в занятия,  -
разве что исполнял свою роль в какой-нибудь фигуре, если  его  участие  было
необходимо. Но он всегда аккомпанировал. Стоило посмотреть,  как  жеманилась
девочка  в  прозрачном  одеянии  и  как  снисходительно  она  относилась   к
мальчикам! Так мы проплясали добрый час.
     Когда урок окончился, муж Кедди собрался уходить в  какую-то  школу,  а
Кедди убежала принарядиться перед тем как выйти вместе со мной. В это  время
я сидела в бальном зале и смотрела на подмастерьев. Двое приходящих  убежали
на  лестницу,  переобуться  и  подергать  за  волосы  пансионера,  о  чем  я
догадалась по его негодующим крикам. Вернувшись в застегнутых  курточках,  с
бальными туфлями за пазухой, они вынули свертки с хлебом и холодным мясом  и
принялись закусывать,  расположившись  под  лирой,  нарисованной  на  стене.
Девочка в прозрачном платье, сунув туфельки в ридикюль  и  натянув  на  ноги
стоптанные башмаки, рывком втиснула голову в безвкусную  шляпку;  а  на  мой
вопрос, любит  ли  она  танцевать,  ответила:  "Только  не  с  мальчишками",
Завязала ленты под подбородком и с презрительным видом ушла домой.
     - Мистер Тарвидроп-старший, - сказала Кедди, - очень сожалеет, что  еще
не кончил своего туалета и потому  лишен  удовольствия  повидать  вас  перед
вашим уходом. Он вас прямо боготворит, Эстер.
     Я сказала, что очень ему признательна, но не нашла нужным добавить, что
охотно обойдусь без его внимания.
     - Он очень долго занимается своим туалетом, - объяснила Кедди, - потому
что на него, знаете ли, обращают большое внимание и ему  нужно  поддерживать
свою репутацию. Вы не поверите, до чего он любезен с папой! Он  может  целый
вечер рассказывать папе о принце-регенте, и я ни разу не видела, чтобы  папа
слушал кого-нибудь с таким интересом.
     Я представила себе, как мистер Тарвидроп рисуется своим "хорошим тоном"
в присутствии мистера Джеллиби, и пришла в полный восторг от  этой  картины.
Потом я спросила Кедди, не пытается ли он когда-нибудь вызвать  ее  отца  на
разговор?
     - Нет, - ответила Кедди, - вряд ли, но он всегда говорит сам, обращаясь
к папе, и папа очень восхищается им и слушает его с удовольствием.  Я  знаю,
конечно, что папа не имеет понятия о хорошем тоне, но  он  чудесно  ладит  с
мистером Тарвидропом. Вы себе не представляете, как  они  подружились.  Папа
никогда не нюхал табака, а теперь он всякий раз берет понюшку  из  табакерки
мистера Тарвидропа и то поднесет ее к носу, то опустит, и так весь вечер.
     Подумать  только  -  надо  же  было  случиться,  чтобы  именно   мистер
Тарвидроп-старший явился спасать  мистера  Джеллиби  от  Бориобула-Гха!  Это
показалось мне чрезвычайно странным и забавным.
     - Что касается Пищика, - нерешительно продолжала  Кедди,  -  я  боялась
больше всего на свете (почти так же, как боюсь, что  у  меня  самой  родится
ребенок), как бы он не обеспокоил мистера Тарвидропа,  но  мистер  Тарвидроп
так ласков с мальчиком, что и выразить нельзя. Он сам просит  его  привести,
милая.  Позволяет  Пищику  приносить  ему  газету  в  постель,  угощает  его
корочками от своих гренков, гоняет по дому с разными маленькими поручениями,
посылает ко мне за мелочью. Словом, чтобы долго не распространяться  на  эту
тему, скажу, что я очень счастлива и должна  горячо  благодарить  судьбу,  -
весело заключила Кедди. - Так куда же мы пойдем, Эстер?
     - На Олд-стрит-роуд, - ответила я, - мне нужно сказать  несколько  слов
одному клерку из юридической конторы, тому, которого послали встретить  меня
у почтовой станции, когда я  приехала  в  Лондон  и  познакомилась  с  вами,
дорогая. Я сейчас вспомнила, что этот самый джентльмен  отвез  нас  тогда  к
вам.
     - Если так, кому же идти туда с вами, как не мне, - сказала Кедди.
     Мы пошли на Олд-стрит-роуд и, отыскав квартиру миссис Гаппи,  спросили,
дома ли хозяйка. Миссис Гаппи, сидевшая в гостиной, не дождавшись,  пока  ее
вызовут, выглянула в переднюю с риском, что дверь  раздавит  ее,  как  орех,
немедленно представилась нам  и  пригласила  нас  войти.  Это  была  пожилая
женщина в огромном чепце; нос у нее был красноватый,  а  глаза  посоловелые,
зато все лицо расплывалось в улыбке. Душная маленькая гостиная  была  убрана
для приема гостей, и здесь висел портрет сына хозяйки,  более  точный,  если
можно так выразиться, чем сама натура, - столь настойчиво он подчеркивал все
черты оригинала без единого исключения.
     Но в гостиной находился не только портрет, мы увидели здесь и оригинал.
Разодетый необычайно пестро, он сидел за столом и читал какие-то юридические
документы, приставив указательный палец ко лбу.
     - Мисс Саммерсон, - проговорил мистер Гаппи, вставая, - ваше  посещение
превратило мое жилище в оазис. Мамаша,  будьте  добры,  принесите  стул  для
другой леди и не путайтесь под ногами.
     Миссис Гаппи, не переставая улыбаться,  что  придавало  ей  удивительно
игривый вид, исполнила просьбу сына, а сама села  в  углу  и  обеими  руками
прижала к груди носовой платок, словно припарку.
     Я представила Кедди, и мистер Гаппи сказал, что все мои друзья встретят
у него более чем радушный прием. Затем я перешла к цели своего посещения.
     - Я позволила себе написать вам записку, сэр, - начала я.
     Желая засвидетельствовать получение записки, мистер Гаппи вынул  ее  из
грудного кармана, прижал к губам и с поклоном опять положил  в  карман.  Это
так рассмешило мамашу мистера Гаппи, что она завертела головой,  заулыбалась
еще игривей и, молчаливо ища сочувствия, толкнула локтем Кедди.
     - Можно мне немного поговорить с вами наедине? - спросила я.
     Тут мамашу мистера Гаппи охватил такой припадок  веселья,  какого  я  в
жизни не видывала. Смеялась она совершенно беззвучно, но при этом вертела  и
качала головой, прикладывала платок  ко  рту,  искала  у  Кедди  сочувствия,
толкая ее локтем, рукой, плечом, и вообще так расшалилась,  что  ей  лишь  с
трудом удалось провести Кедди через маленькую двустворчатую дверь в  смежную
комнату - свою спальню.
     - Мисс  Саммерсон,  -  сказал  мистер  Гаппи,  -  вы  извините  причуды
родительницы, которая вечно  заботится  о  счастье  своего  детища.  Мамаша,
правда, очень надоедлива, но все это у нее от материнской любви.
     Я не представляла себе, что можно так густо покраснеть и так измениться
в лице, как это случилось с мистером Гаппи, когда я подняла вуаль.
     - Я просила вас позволить мне увидеться с вами здесь, мистер  Гаппи,  -
сказала я, - так  как  решила  не  заходить  в  контору  мистера  Кенджа:  я
вспомнила о том, что вы однажды говорили мне по секрету, и боялась поставить
вас в неловкое положение.
     Должно быть, я все-таки поставила его в неловкое положение.  Никогда  я
не видела такого смущения, такого замешательства, такого изумления и страха.
     - Мисс Саммерсон, - запинаясь, пробормотал мистер Гаппи.  -  Я...  я...
прошу прощения, но мы, юристы, мы... мы  считаем  необходимым  высказываться
определенно. Вы говорите о том случае, мисс, когда я... я оказал себе  честь
сделать вам предложение, которое...
     У мистера Гаппи как будто подступил комок к горлу, который  он  не  мог
проглотить. Молодой человек взялся рукой за шею, кашлянул,  сделал  гримасу,
снова попытался проглотить комок, опять кашлянул, еще  раз  сделал  гримасу,
обвел глазами комнату и принялся судорожно перебирать свои бумаги.
     - У меня что-то вроде головокружения, мисс, - объяснил он,  -  прямо  с
ног валит. Я... э... - немножко подвержен этому... э... черт возьми!
     Я молчала, чтобы дать ему время прийти в себя. И все это  время  он  то
прикладывал руку ко лбу, то опускал ее, то отодвигал свое кресло подальше  в
угол.
     - Я хотел бы отметить, мисс... -  снова  начал  мистер  Гаппи,  -  боже
мой!., что-то у меня неладно с бронхами, надо думать... хм!., отметить,  что
в  тот  раз  вы  были  настолько  любезны,  что  отклонили  и  отвергли  мое
предложение. Вы... вы, быть может, не откажетесь подтвердить это? Хотя здесь
и нет свидетелей, но, может, этак будет спокойней... у вас на  душе...  если
вы подтвердите?
     - Ну,  конечно,  -  ответила  я,  -  на  ваше  предложение  я  ответила
категорическим отказом, мистер Гаппи.
     - Благодарю вас, мисс, - отозвался он и,  растопырив  дрожащие  пальцы,
принялся мерить рукой стол. - Это меня успокаивает  и  делает  вам  честь...
Э... должно быть, у меня бронхит, не иначе!., что-то  попало  в  дыхательное
горло... э... может, вы не обидитесь, если я  замечу,  хоть  в  этом  и  нет
необходимости, ибо ваш собственный здравый смысл, как,  впрочем,  и  здравый
смысл любого другого лица, помогает это понять... может,  вы  не  обидитесь,
если я замечу, что то предложение было сделано мною  в  последний  раз...  и
делу конец?
     - Так я это и понимаю, - ответила я.
     - Может... э... всякие формальности, пожалуй, излишни, но так вам самой
будет спокойнее... может, вы не откажетесь подтвердить это, мисс? -  спросил
мистер Гаппи.
     - Подтверждаю полностью и очень охотно, - ответила я.
     - Благодарю вас, - сказал мистер Гаппи.  -  Очень  благородно  с  вашей
стороны, смею заверить. Сожалею, что мои  планы  на  жизнь,  в  связи  с  не
зависящими от меня  обстоятельствами,  лишают  меня  возможности  когда-либо
вернуться к этому предложению или возобновить его в каком бы то ни было виде
или форме; но оно навсегда останется воспоминанием, обвитым... э...  цветами
под сенью дружбы...
     Тут ему пришел на помощь бронхит, и мистер Гаппи перестал мерить стол.
     - Можно мне теперь сказать вам  то,  что  я  хотела,  мистер  Гаппи?  -
спросила я.
     - Почту за честь, смею заверить, - ответил мистер Гаппи.  -  Я  глубоко
убежден, что ваш здравый смысл  и  ваше  благоразумие,  мисс...  внушат  вам
желание говорить со всей возможной искренностью  и  прямотой,  а  посему  не
иначе, как с удовольствием, смею заверить, выслушаю всякое заявление,  какое
вы пожелаете сделать.
     - В тот раз вы были так добры намекнуть...
     - Простите, мисс, - перебил меня  мистер  Гаппи,  -  но  лучше  нам  не
переходить от недвусмысленных суждений к намекам. Я отказываюсь подтвердить,
что намекал на что-нибудь.
     - Вы сказали в тот раз, - снова начала я, - что желаете позаботиться  о
моих интересах и улучшить мою судьбу, начав расследование насчет моей особы.
Вероятно, вы затеяли все это, узнав, что я сирота и всем обязана великодушию
мистера Джарндиса. Итак, вот о чем  я  хочу  попросить  вас,  мистер  Гаппи:
будьте так  любезны,  откажитесь  от  мысли  принести  мне  пользу  подобным
образом. Я иногда думала об этом, особенно в последнее время, -  с  тех  пор
как заболела. И, наконец, решила - на случай, если вы когда-нибудь вспомните
о своей затее и соберетесь что-то  сделать  в  этом  направлении,  -  решила
прийти к вам и убедить  вас,  что  вы  ошиблись  во  всех  отношениях.  Ваши
расследования не могут принести мне ни малейшей пользы, ни малейшей радости.
Мне известно мое происхождение, и могу  вас  уверить,  что  вам  не  удастся
улучшить мою долю никакими расследованиями. Может быть, вы давно уже бросили
эту свою затею. Если так, простите за беспокойство. А если  нет,  прошу  вас
поверить мне и отказаться от своих планов. Прошу вас - ради моего  душевно