какой твердостью и уверенностью в себе  он
руководил нашим возвращением. Ни разу не поколебавшись в своем  решении,  он
ни разу не приказал остановиться, чтобы навести справки, пока до Лондона  не
осталось всего нескольких миль. Но и теперь во  время  редких  остановок  он
ограничивался лишь двумя-тремя вопросами; и так мы между  тремя  и  четырьмя
часами ночи доехали до Излингтона.
     Не буду говорить подробно, с каким мучительным чувством неизвестности и
тревоги я все это время думала о том, что мы с каждой минутой все  больше  и
больше отдаляемся от моей матери. Правда,  я  очень  надеялась,  что  мистер
Баккет прав и если он гонится за Дженни, то на это у  него,  наверное,  есть
серьезные причины, и все-таки всю дорогу до Лондона я терзалась сомнениями и
недоумением. Что будет, когда мы найдем  эту  женщину,  и  как  нам  удастся
наверстать потерянное время - вот вопросы, от которых я не могла отделаться,
и когда мы остановились, я была уже совершенно измучена своими мыслями.
     Остановились мы на широкой улице, где была стоянка карет.  Мой  спутник
заплатил обоим нашим форейторам, которые были так забрызганы грязью,  словно
их самих таскали по дорогам, как нашу коляску, и, коротко объяснив им,  куда
ее надо отвезти, взял меня на руки  и  перенес  в  наемную  карету,  которую
выбрал сам.
     - Душа моя, - воскликнул он, - да вы, я вижу, совсем промокли!
     А я и не заметила этого. Мокрый снег часто проникал под верх коляски, к
точу же раза два мне пришлось выходить из нее, когда упавшая лошадь билась и
ее поднимали, - так можно ли было удивляться,  что  я  промокла?  Я  уверяла
мистера Баккета, что это пустяки, но наш возница - его знакомый, - не слушая
моих уговоров, сбегал к себе в конюшню и принес охапку чистой сухой  соломы.
Ее бросили в карету, хорошенько закутали ею мои ноги, и мне  стало  тепло  и
удобно.
     - Ну, душа моя, - сказал мистер Баккет, просунув голову в окно  кареты,
после того как дверцу закрыли, - теперь мы эту женщину нагоним. Может  быть,
не очень скоро, но не тревожьтесь. Ведь вы уверены, что я  действую  не  без
оснований. Правда?
     Я и не подозревала, что это за основания, - не подозревала, как скоро я
пойму их вполне; но я уверила его, что всецело на него полагаюсь.
     - Так и следует, душа моя, - отозвался он. - И вот  что  я  вам  скажу!
Если вы будете полагаться на меня хоть вполовину меньше, чем я полагаюсь  на
вас теперь, после того как увидел, какая вы, то этого  с  меня  хватит.  Бог
мой! Ведь вы ни капельки не мешаете. В жизни я не видывал такой девушки ни в
каком кругу, - а я их много перевидал, в том числе высокопоставленных, но ни
одна не могла бы вести себя так, как вели себя вы, с тех пор как вас подняли
с постели. Вы примерная девушка, вот вы кто, -  с  жаром  воскликнул  мистер
Баккет, - примерная!
     Я сказала ему, как я рада, - а я действительно  радовалась,  -  что  не
была для него обузой и, надеюсь, не буду и впредь.
     - Душа моя, - отозвался он, - когда девушка так же нежна, как стойка, и
так же стойка, как нежна, - это все, чего я прошу,  и  больше,  чем  ожидаю.
Тогда эта девушка просто царица женщин, и вы как раз такая.
     С этими ободряющими словами - они действительно ободрили  меня  в  моем
одиноком горе - он влез на козлы, и мы снова тронулись в путь. Где мы  ехали
- я не знала тогда, не знаю и теперь, но мы как будто нарочно выбирали самые
узкие и глухие улицы Лондона. Всякий  раз  как  мистер  Баккет  давал  новые
указания нашему вознице, я уже знала, что  мы  сейчас  нырнем  в  еще  более
путаную сеть подобных уличек, и так оно неизменно оказывалось.
     Иногда мы выезжали на довольно широкий проспект или направлялись к ярко
освещенному  зданию,  более  крупному,  чем  все  соседние  дома.  Тогда  мы
останавливались у подъезда учреждения, подобного тем,  в  какие  заезжали  в
первый час нашего пути, и я видела, как мой спутник совещается  с  какими-то
людьми. Бывало и так, что, пройдя куда-то  под  воротами  или  обогнув  угол
улицы, он таинственно махал своим зажженным фонариком. Тут на его свет  роем
бабочек слетались другие огоньки, и снова начиналось совещание.  Мало-помалу
круг, в  пределах  которого  мы  вели  поиски,  как  будто  начал  сужаться.
Полисмены, стоявшие здесь на своих постах, уже знали то,  что  хотел  узнать
мистер Баккет, и указывали, куда надо направиться. Наконец  мы  остановились
надолго, так как беседа его  с  одним  из  этих  полисменов  вышла  довольно
длинной и, видимо, интересной, судя по тому, как он время от  времени  кивал
головой. Закончив совещание, он подошел ко  мне  с  очень  деловым  и  очень
сосредоточенным видом.
     - Ну, мисс Саммерсон, - сказал он мне, - я знаю, вы не испугаетесь, что
бы ни случилось. Не к чему рассказывать вам все, - скажу только, что  теперь
мы эту женщину выследили и вы можете мне понадобиться с минуты на минуту. Не
хочется вас беспокоить, душа моя, но вы в силах немного пройти пешком?
     Я, конечно, сейчас же вышла из кареты и взяла его под руку.
     - Идти тут довольно трудно, - сказал мистер Баккет, - не спешите.
     Я растерянно и  торопливо  озиралась  по  сторонам,  не  понимая,  куда
попала, и все же, когда мы переходили какую-то улицу, мне показалось,  будто
я узнаю ее.
     - Мы на Холборне? - спросила я.
     - Да, - ответил мистер Баккет. - Узнаете вы улицу за тем углом?
     - Кажется, это Канцлерская улица.
     - Правильно! Так ее окрестили когда-то, душа моя, -  подтвердил  мистер
Баккет.
     Мы свернули на нее, увязая в мокром  снегу,  и  я  услышала,  как  часы
пробили половину шестого. Мы шли молча и так быстро, как только  можно  было
идти по такой скользкой дороге, как  вдруг  какой-то  встречный  прохожий  в
плаще остановился на узком тротуаре и сделал шаг в сторону, чтобы пропустить
меня. В тот же миг я услышала возглас удивления и  свое  имя,  произнесенное
мистером Вудкортом. Я сразу узнала его голос.
     Было так неожиданно и так... не знаю, как сказать - то ли  приятно,  то
ли больно встретить его поздней ночью, после моих  лихорадочных  странствий,
что я не смогла удержаться от слез. Мне почудилось, будто я попала  в  чужую
страну и там вдруг услышала его слова:
     - Дорогая мисс Саммерсон, вы ли это? Как случилось, что вы на  улице  в
такой час и в такую погоду?
     Он слышал от опекуна, что меня вызвали по какому-то  срочному  делу,  и
сам сказал мне это, чтобы избавить меня от всяких объяснений.  А  я  сказала
ему, что мы только что вышли из экипажа и теперь идем... но, не  зная,  куда
мы идем, я запнулась и взглянула на своего спутника.
     - Видите ли, мистер Вудкорт, - проговорил он, называя моего собеседника
по фамилии, так как расслышал, как я произнесла ее в разговоре, - мы  сейчас
собираемся свернуть в следующий переулок. Инспектор Баккет.
     Не обращая внимания на мои возражения, мистер Вудкорт  сбросил  с  себя
плащ и накинул его мне на плечи.
     - Хорошо сделали, - поддержал его мистер Баккет, - очень хорошо.
     - Можно мне вас проводить? - спросил мистер Вудкорт, не знаю  только  -
меня или моего спутника.
     - Бог мой! - воскликнул мистер Баккет, отвечая и за меня и за  себя.  -
Конечно, можно.
     Все это было сказано в одно  мгновение,  и  дальше  я  шла  между  ними
обоими, закутанная в плащ.
     - Я только что от Ричарда, - сказал мистер Вудкорт. - Сидел  у  него  с
десяти часов вечера.
     - О господи, значит он болен!
     - Нет, нет, он не болен, уверяю вас, но, правда, не совсем хорошо  себя
чувствует. Сегодня он расстроился, ослабел, - вы  знаете,  он  иногда  очень
волнуется и устает, - вот Ада и послала за мной, по своему обыкновению; а я,
вернувшись домой, увидел ее записку и сразу же направился в  эти  края.  Ну,
что вам еще сказать? Немного погодя Ричард так  оживился,  а  ваша  Ада  так
этому обрадовалась и была так уверена, что это дело моих рук,  -  хотя,  бог
свидетель, я тут совершенно ни при чем, - что я сидел  у  них,  пока  он  не
заснул и не проспал несколько часов крепким сном. Столь же крепким, надеюсь,
каким сейчас спит Ада!
     Он говорил о них как о своих близких друзьях,  был  непритворно  предан
им, внушил доверие моей дорогой девочке, воспылавшей к нему  благодарностью,
и всегда ободрял ее, а я... могла ли я сомневаться, что все  это  связано  с
обещанием, которое он дал мне? Какой я была бы  неблагодарной,  если  бы  не
вспомнила слов, которые  он  мне  сказал,  когда  был  так  взволнован  моей
изменившейся внешностью: "Вы доверили его мне, и ваше  поручение  я  почитаю
священным!"
     Мы опять свернули в узкий переулок.
     - Мистер Вудкорт, - сказал мистер Баккет, внимательно присматриваясь  к
нему  на  ходу.  -  мы  сейчас  должны  зайти  по  делу  к  одному  торговцу
канцелярскими принадлежностями, некоему мистеру Снегсби.  Как,  да  вы  его,
оказывается, знаете?
     Он был так наблюдателен, что, назвав эту фамилию, сразу же догадался по
лицу мистера Вудкорта, что тот знает торговца.
     - Да, я немного знаком с ним и заходил к нему сюда.
     - Прекрасно, сэр! - проговорил  мистер  Баккет.  -  Так  позвольте  мне
ненадолго оставить мисс Саммерсон с вами, а я пойду поговорить с ним.
     Последний из полисменов, с  которыми  совещался  мистер  Баккет,  молча
стоял сзади нас. Я его не замечала, пока он не вмешался в разговор - когда я
сказала, что, кажется, кто-то плачет здесь поблизости.
     - Не пугайтесь, мисс, - промолвил он. - Это служанка Снегсби.
     - Видите ли, - объяснил мистер Баккет,  -  с  этой  девушкой  случаются
припадки, и нынче ночью ей туго пришлось. Это очень досадно, потому что  мне
нужно получить от  нее  кое-какие  сведения;  так  что  придется  как-нибудь
привести ее в чувство.
     - Но, если бы не она, мистер Баккет, все в  доме  давно  завалились  бы
спать, - сказал полисмен. - Она тут голосила чуть не всю ночь, сэр.
     - Что правда, то правда, -  согласился  тот.  -  Мой  фонарь  догорает.
Посветите-ка мне своим.
     Все это говорилось шепотом, неподалеку от того дома, из которого  глухо
доносились стоны и плач. Мистер Баккет подошел к двери, которую  полицейский
осветил маленьким кругом света, и постучал.
     Дверь открыли только после того, как он постучал два раза, и он вошел в
дом, а мы остались на улице.
     - Мисс Саммерсон, - сказал мистер Вудкорт, - прошу вас,  позвольте  мне
остаться с вами, только не сочтите меня навязчивым.
     - Вы очень добры, - ответила я. - Мне нечего скрывать от вас, и если  я
теперь что-то скрываю, так это чужая тайна.
     - Это я хорошо понимаю. Верьте мне, я останусь при вас  только  до  тех
пор, пока не почувствую себя лишним.
     - Я во всем доверяю вам, - сказала я. - Я знаю и глубоко чувствую,  как
свято вы исполняете свое обещание.
     Немного погодя маленький круг света засиял  вновь,  и,  освещенный  им,
мистер Баккет подошел к нам; лицо у него было серьезное.
     - Пойдемте, пожалуйста, туда, мисс Саммерсон, - сказал он, - погрейтесь
у огонька. Мистер Вудкорт,  мне  сказали,  что  вы  -  врач.  Будьте  добры,
осмотрите эту девушку, - может, удастся привести ее в чувство? У нее  где-то
спрятано письмо, которое мне очень нужно. В ее сундуке  письма  нет,  должно
быть она носит его с собой, но сейчас она так скорчилась и съежилась, что до
нее трудно дотронуться, не сделав ей больно.
     Мы все трое вошли в дом. В этом доме было не только холодно и сыро,  но
и душно. В коридоре за дверью  стоял  перепуганный,  расстроенный  маленький
человек в сером сюртуке, очень вежливый, с мягким голосом.
     - Пройдите, пожалуйста, вниз,  мистер  Баккет,  -  сказал  он.  -  Леди
извинит меня за то, что я веду вас в кухню,  -  в  будни  она  заменяет  нам
гостиную. В чулане при кухне обычно спит Гуся; она и сейчас там, бедняжка, и
так мучается, просто ужас!
     Мы стали спускаться по лестнице, а за нами следовал  мистер  Снегсби  -
так звали маленького человека, как я скоро узнала. В  кухне  у  огня  сидела
миссис Снегсби и глаза у нее были очень красные, а лицо очень суровое.
     - Крошечка, - начал мистер Снегсби, входя следом за нами, - не лучше ли
нам прекратить, - говоря напрямик, дорогая, - прекратить вражду хоть на одну
минутку за всю эту длинную ночь?  К  нам  пришли  инспектор  Баккет,  мистер
Вудкорт и одна леди.
     Миссис Снегсби очень удивилась, да и немудрено, и,  оглядев  нас  всех,
бросила особенно недружелюбный взгляд на меня.
     - Крошечка, - продолжал мистер Снегсби, присев в самом дальнем  углу  у
двери, словно он считал, что, садясь на стул у  себя  дома,  позволяет  себе
некоторую вольность, - ты,  может  быть,  спросишь  меня,  почему  инспектор
Баккет, мистер Вудкорт и  эта  леди  зашли  в  переулок  Кукс-Корт  в  такой
неурочный час? Не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Если бы мне и сказали,
почему, я все равно ничего бы не понял, и лучше пускай не говорят.
     Он сидел, опустив голову  на  руку,  и  казался  таким  жалким,  а  мое
появление здесь, очевидно,  было  столь  нежелательным,  что  я  уже  хотела
извиниться, как вдруг мистер Баккет решил вмешаться.
     - Вот что, мистер Снегсби, - начал он, - подите-ка вы сейчас с мистером
Вудкортом и позаботьтесь о своей Гусе...
     -  "Своей  Гусе",  мистер  Баккет!  -  воскликнул  мистер  Снегсби.   -
Продолжайте, сэр, продолжайте в том же духе. Того и гляди, меня заподозрят и
в том, что она "моя".
     -  Держите  свечу,  -  продолжал  мистер  Баккет,  не  исправив   своей
оплошности, - или держите девушку и вообще помогайте, когда вас попросят. Вы
безусловно будете делать все это охотно, потому что  вы  человек  учтивый  и
мягкий, сами знаете, и сердце ваше  полно  сочувствия  к  ближнему.  (Мистер
Вудкорт, осмотрите ее, пожалуйста, и если вам удастся найти письмо,  отдайте
его мне как можно скорее.)
     Мистер Вудкорт и мистер Снегсби вышли, а мистер Баккет, ни на минуту не
умолкая, заставил меня сесть в углу у камина и снять  сырые  башмаки,  потом
повесил их сушиться на каминную решетку.
     - Не огорчайтесь, мисс, что миссис Снегсби встретила  вас  не  очень-то
приветливо, - проговорил он, - ведь все  дело  в  том,  что  она  давно  уже
находится в заблуждении. Она это  скоро  поймет,  -  что  будет  не  слишком
приятно для столь здравомыслящей особы, как она, - ибо я сейчас  объясню  ей
все. - Стоя у камина со своей мокрой шляпой и моими шалями  в  руках  и  сам
смахивая на ворох мокрого тряпья, он обратился с речью к миссис  Снегсби:  -
Первое, что  я  вам  скажу,  как  замужней  женщине,  притом  одаренной  так
называемыми чарами, - помните песню: "Поверьте, когда б эти милые чары..." и
так далее? - полно, вы же знаете эту песню, раз ее знают в свете, и  зря  вы
будете мне твердить, что не вращаетесь  в  светском  обществе,  -  так  вот,
значит, первое, что я вам скажу, как женщине, одаренной чарами и прелестями,
- которые, заметьте, должны бы внушить вам веру в себя, -  это  то,  что  вы
сами во всем виноваты.
     Миссис Снегсби испуганно посмотрела на него, но немного  смягчилась  и,
запинаясь, спросила, что хочет этим сказать мистер Баккет.
     - Что хочет этим сказать мистер Баккет? - повторил он, а я  увидела  по
его лицу, что он, и болтая, все время прислушивался к тому, что делалось  за
стеной, стараясь угадать, нашлось ли  письмо,  -  увидела  и  взволновалась,
поняв, какое большое значение оно имеет. - Сейчас  я  вам  объясню,  что  он
хочет сказать,  сударыня.  Пойдите-ка  посмотрите  спектакль  "Отелло".  Эта
трагедия - самая для вас подходящая.
     Миссис Снегсби в искреннем недоумении спросила: почему?
     - Почему? - повторил мистер Баккет. - А потому, что вы кончите тем  же,
если не возьмете себя в руки. Да что говорить - ведь в  этот  самый  момент,
пока я тут с вами беседую, у вас душа не на месте и в голове вертятся всякие
мысли насчет этой вот молодой леди.  А  сказать  вам,  кто  она  такая?  Ну,
слушайте: вы, что называется, женщина большого ума, хотя коли на  то  пошло,
душа у вас слишком велика для тела, - так и выпирает, - и вы меня знаете,  а
также помните, в каком доме вы виделись со мной на днях и о чем шла  речь  в
той компании. Ведь помните? Да! Прекрасно. Так вот, эта молодая  леди  -  та
самая, о которой тогда шла речь.
     Миссис Снегсби, видимо, поняла его слова лучше, чем я могла их понять в
то время.
     - А Тупица, иначе говоря Джо, был замешан в этом деле, и только  в  нем
одном; и переписчик, которого вы знали, был тоже замешан  в  этом  деле,  но
только в нем; и ваш супруг, который разбирался во всем этом не  больше,  чем
ваш прадедушка, был замешан (покойным мистером Талкингхорном,  своим  лучшим
заказчиком) именно в этом деле, и только в нем; и вся эта злобная орава была
замешана все в том же самом деле, но только в  нем  одном.  И  вот  замужняя
женщина, столь одаренная прелестями, сама замазывает  себе  глазки  (да  еще
такие блестящие!) и бьется изящной головкой об стену. Ну, знаете, мне  прямо
стыдно за вас! (Пора бы уж мистеру Вудкорту найти письмо.)
     Миссис Снегсби покачала головой и приложила платок к глазам.
     - Вы думаете, это все? - с жаром продолжал мистер  Баккет.  -  Нет,  не
все. Смотрите, что вышло. Другая особа, тоже замешанная в этом деле и только
в нем одном и попавшая  в  очень  тяжелое  положение,  приходит  сюда  нынче
вечером, разговаривает с вашей служанкой и передает ей бумагу, за которую  я
и ста фунтов не пожалел  бы  отдать.  А  что  делаете  вы?  Вы  прячетесь  и
подглядываете за ними, а потом налетаете на девчонку -  зная,  какая  у  нее
болезнь и каким пустяком можно вызвать приступ, - налетаете так неожиданно и
с такой яростью, что она, черт подери, валится наземь в припадке, да  так  и
валяется до сих пор, а ведь чья-то человеческая жизнь, быть  может,  зависит
от одного ее слова!
     Он говорил все это так внушительно, что я невольно сжала  руки,  и  вся
комната закружилась передо мной. Но это сразу  же  прошло.  Вернулся  мистер
Вудкорт, отдал мистеру Баккету какую-то бумажку и снова ушел.
     - Ну, миссис Снегсби, единственное, чем вы можете искупить свою вину, -
сказал мистер Баккет, быстро бросив взгляд на бумажку, - это  оставить  меня
здесь вдвоем с этой молодой леди - я  хочу  с  ней  поговорить.  И  если  вы
знаете, как помочь джентльмену, который возится  в  чулане,  или  чем  можно
привести в чувство девушку, да поскорее, действуйте как  можно  проворней  и
усердней!
     Миссис Снегсби немедленно вышла, а он закрыл за нею дверь.
     - Теперь, душа моя, скажите, вы спокойны и вполне владеете собой?
     - Вполне, - сказала я.
     - Чей это почерк?
     Это был почерк моей матери. Несколько строк, написанных  карандашом  на
измятом, надорванном  клочке  бумаги,  покрытом  пятнами  сырости  и  наспех
сложенном в виде письма на мое имя, адресованного на квартиру опекуна.
     - Вы узнали почерк, - сказал мистер Баккет,  -  и  если  вы  достаточно
владеете собой,  чтобы  прочесть  мне  вслух  это  письмо,  читайте!  Но  не
пропустите ни слова.
     Письмо было написано по частям, в разное время. Вот что я прочла:

     "Я пришла сюда, в этот домик, с двумя целями. Во-первых,  мне  хотелось
увидеть еще раз свою любимую, если удастся, - только увидеть; ни говорить  с
нею, ни дать ей знать, что я близко, я не хотела. Вторая цель -  ускользнуть
от погони и скрыться навек. Не осуждай той другой матери за ее участие.  Она
помогла мне, но лишь после моих самых настоятельных уверений, что это  -  на
благо моей любимой. Ты  помнишь  ее  умершего  ребенка.  Согласие  мужчин  я
купила, но женщина помогла мне, не требуя награды".

     -  "Я  пришла  сюда".  Значит,  она  писала  это,  когда   отдыхала   у
кирпичников, - сказал мой спутник. - Это подтверждает мои выводы. Я оказался
прав.
     Следующие строки были написаны позже.

     "Я прошла длинный путь, бродила много часов и знаю, что скоро умру. Ох,
эти улицы! Я хочу лишь о