цель  ради  меня...  как  он  это  делает
теперь. Но, если бы даже я не надеялась, я бы все равно вышла за него замуж,
Эстер... все равно!
     Ее  рука,  которая  раньше  безостановочно  бродила  по  клавишам,   на
мгновение замерла, твердо надавив  на  них,  -  казалось,  Ада  хотела  этим
подчеркнуть свои последние слова; а как только она умолкла,  рука  ее  снова
ослабела... и тут я поняла, как искренне говорила моя милая подруга.
     - Не думай, любимая моя Эстер, что я не вижу того, что видишь ты, и  не
боюсь того, чего ты боишься. Никто не может понять  Ричарда  лучше,  чем  я.
Величайшая мудрость на свете никогда не будет знать его так, как  знает  мая
любовь.
     Она говорила все это так скромно и мягко, но ее дрожащая рука бродившая
по немым клавишам,  выражала  такое  глубокое  волнение!  Моя  милая,  милая
девочка!
     - Каждый день я вижу его в таком плохом состоянии, в каком его не видит
никто. Я смотрю на него, когда он спит. Как  бы  ни  менялось  его  лицо,  я
понимаю, чем вызвана перемена. Но когда я вышла замуж за Ричарда.  Эстер,  я
твердо решила, с помощью божьей, никогда не показывать ему, что огорчена его
поведением, - ведь от этого ему только стало бы еще  хуже.  Я  хочу,  чтобы,
приходя домой, он не читал на моем лице ни малейшего беспокойства.  Я  хочу,
чтобы, глядя на меня, он видел только то, что любит во мне. Для  этого  я  и
вышла за него замуж, и это меня поддерживает.
     Я чувствовала, что она дрожит все сильнее.  Но  молчала,  ожидая  новых
признаний, и вскоре начала догадываться, о чем еще  она  хочет  говорить  со
мной.
     - И еще кое-что поддерживает меня, Эстер. Она на мгновение умолкла,  но
только на мгновение, а рука ее по-прежнему бродила по клавишам.
     - Я немного заглядываю вперед и мечтаю  о  том  времени,  когда,  может
быть, получу большую, очень большую  поддержку.  Это  будет,  когда  Ричард,
взглянув на меня, увидит в моих объятиях существо более  красноречивое,  чем
я, более способное вернуть его на правильный путь и спасти.
     Рука ее замерла. Ада крепко обняла меня, а я обняла ее.
     - Но если и эта малютка не поможет, Эстер, я все равно буду  мечтать  о
будущем. Я буду мечтать о далеком-далеком будущем,  которое  наступит  через
многие-многие годы, - мечтать, что, когда я состарюсь или, быть может, умру,
дочь Ричарда, прекрасная и счастливая в замужестве,  будет  гордиться  своим
отцом и служить ему утешением. Или буду мечтать о  том,  как  благородный  и
мужественный юноша - такой же красивый, каким некогда был Ричард,  такой  же
полный надежд, но гораздо более счастливый - будет  идти  рядом  с  отцом  в
солнечный день и, почитая его седины,  говорить  себе:  "Благодарю  бога  за
такого отца! Его чуть не сгубило роковое  наследство,  но  он  возродился  к
новой жизни благодаря мне!"
     О моя прелестная девочка, какое чудесное  сердце  билось  так  трепетно
рядом с моим!
     - Вот какие надежды поддерживают меня, милая  моя  Эстер,  и,  я  знаю,
будут поддерживать всегда. Впрочем, даже они иногда покидают  меня,  -  ведь
мне так страшно смотреть на Ричарда.
     Я попыталась ободрить свою любимую и  спросила,  чего  же  она  боится?
Заливаясь слезами, она ответила:
     - ...Что он не увидит своего ребенка, не доживет...


ГЛАВА LXI

     Неожиданность

     Никогда не исчезнут из моей памяти  те  дни,  когда  я  часто  навещала
убогое жилище, которое так украшала моя милая девочка. Я больше не  бываю  в
тех краях и не хочу бывать - с тех пор я посетила их лишь раз, - но  в  моей
памяти они окружены ореолом скорби, и он будет сиять вечно.
     Конечно, не проходило и дня без  того,  чтобы  я  не  навестила  Аду  и
Ричарда. Вначале я два-три раза заставала у них мистера Скимпола, который от
нечего  делать  играл  на  фортепьяно  и,  как  всегда,  оживленно   болтал.
Признаться, я почти не сомневалась,  что  каждое  его  появление  у  молодых
чувствительно отзывается на кошельке Ричарда, но даже не говоря об  этом,  в
его  беспечной  веселости  было  что-то  слишком  несовместимое  с  душевным
состоянием Ады, о котором я знала.  Кроме  того,  мне  было  ясно,  что  Ада
относится к мистеру Скимполу так же, как я. Тщательно продумав  все  это,  я
решила пойти к нему и сделать попытку деликатно объясниться  с  ним.  Больше
всего я заботилась о благе моей дорогой девочки, и это придало мне смелости.
     Как-то раз утром я вместе с Чарли отправилась в Сомерс-Таун. Чем  ближе
я подходила к знакомому дому, тем больше мне хотелось  повернуть  вспять,  -
ведь я предвидела, как безнадежны будут мои  старания  повлиять  на  мистера
Скимпола и как много шансов на то, что он нанесет  мне  жестокое  поражение.
Тем не менее я решила, что делать нечего, - раз уж я пришла сюда,  отступать
поздно. Дрожащей рукой я постучала в дверь, повторяю  -  рукой,  потому  что
дверной молоток исчез, и после длительных переговоров меня впустила какая-то
ирландка, которая стояла во дворике и, пока  я  стучала,  кочергой  отбивала
крышку от бочки для воды, должно быть на растопку.
     Мистер Скимпол лежал в своей комнате на диване, поигрывая на флейте,  и
при виде меня пришел в восторг. Кто же должен принимать  меня,  спросил  он?
Которую из его дочерей я предпочла бы видеть в роли церемониймейстера?  Дочь
Насмешницу, дочь Красавицу или дочь Мечтательницу?  А  может  быть,  я  хочу
видеть всех трех сразу в одном роскошном букете?
     Уже наполовину побежденная, я ответила, что, с его  разрешения,  хотела
бы поговорить с ним наедине.
     - Дорогая мисс  Саммерсон,  с  величайшей  радостью!  -  отозвался  он,
подвигая свое кресло поближе ко мне и сияя  очаровательной  улыбкой.  -  Но,
разумеется, говорить мы будем не о делах. А, стало быть, об удовольствиях!
     Я сказала, что, конечно, пришла не по делу, но  тема  нашего  разговора
будет не из приятных.
     - Если так, дорогая мисс Саммерсон, - промолвил он  с  самой  искренней
веселостью, - вы про нее и не говорите. К чему  говорить  о  вещах,  которые
нельзя назвать приятными? Я никогда о них  не  говорю.  А  ведь  вы  гораздо
приятнее меня во всех отношениях. Вы приятны вполне; я же не вполне приятен.
Поэтому, если уж я никогда не говорю о неприятных вещах, так вам  тем  более
не к лицу о них говорить!  Итак,  с  этим  покончено,  давайте  поболтаем  о
чем-нибудь другом.
     Мне было неловко, но я все-таки решилась сказать, что хочу  говорить  о
том, для чего явилась сюда.
     - Я сказал бы, что это ошибка, -  промолвил  мистер  Скимпол  с  легким
смехом, - если бы считал, что мисс Саммерсон способна ошибаться. Но я  этого
не считаю!
     - Мистер Скимпол, - начала я, глядя ему в глаза, - я так часто  слышала
от вас самих, что вы ничего не смыслите в житейских делах...
     - То есть в наших трех друзьях из банкирского дома  -  Фунте,  Шиллинге
и... как бишь зовут младшего компаньона?  Пенс?  -  принялся  шутить  мистер
Скимпол. - Правильно! О них я не имею ни малейшего представления!
     - Так,  может  быть,  вы  не  посетуете  на  меня  за  навязчивость,  -
продолжала я. - Но,  мне  кажется,  вы  обязаны  знать,  что  Ричард  теперь
обеднел.
     - Боже мой! - воскликнул мистер Скимпол. - Но я тоже обеднел,  как  мне
говорят.
     - И что дела его очень запутаны.
     - Как и мои - точь-в-точь! - отозвался мистер Скимпол с ликующим видом.
     - Ада, естественно, этим очень встревожена и, вероятно, тревожится  еще
больше, когда вынуждена принимать гостей; а  Ричарда  никогда  не  оставляет
тяжкая забота; ну вот я и решила взять на себя смелость  сказать  вам...  не
можете ли вы... не...
     Мне было очень трудно высказаться до конца, но мистер Скимпол взял  мои
руки в свои и с сияющим лицом очень быстро докончил мою фразу:
     - Не бывать у  них?  Конечно,  не  буду  больше  бывать,  дорогая  мисс
Саммерсон; безусловно не  буду.  Да  и  зачем  мне  у  них  бывать?  Если  я
куда-нибудь иду, я иду, чтобы получить удовольствие. Я никогда не хожу туда,
где буду страдать, потому что я  создан  для  удовольствий.  Страдание  само
приходит ко мне, когда хочет. Надо сказать, что в последнее время я почти не
получал удовольствия, когда заходил  к  нашему  милому  Ричарду,  а  вы  так
практичны и проницательны, что объяснили мне, почему так вышло. Наши молодые
друзья утратили ту юношескую поэтичность, которая некогда была в  них  столь
пленительной, и начали думать: "Вот  человек,  которому  нужны  фунты".  Это
правда; мне то и дело нужны фунты - но не для себя, а для торговцев, которые
то и дело норовят получить их с меня. Далее, наши молодые друзья  понемножку
становятся меркантильными и  начинают  думать:  "Вот  человек,  который  уже
получил фунты... то есть взял их в долг", - а я и  вправду  брал.  Я  всегда
занимаю фунты. Выходит, что наши молодые друзья, опустившиеся  до  прозы  (о
чем  приходится  очень  пожалеть),   так   сказать,   вырождаются,   лишаясь
способности доставлять мне удовольствие. А раз так, с какой стати  я  к  ним
пойду? Смешно!
     Сияющая улыбка, с какой он,  разглагольствуя,  поглядывал  на  меня,  и
бескорыстно благожелательное выражение его лица были просто поразительны.
     - А кроме того, -  продолжал  он  свои  рассуждения  тоном  безмятежной
уверенности в себе, - если я не иду туда, где буду страдать,  -  а  пойди  я
туда, я поступил бы чудовищно, наперекор самой сущности своей жизни,  -  так
зачем мне идти куда-то, чтобы причинять  страдания  другим?  Если  я  навещу
наших молодых друзей теперь, когда они в неуравновешенном состоянии духа,  я
причиню им страдание. Мое общество будет им неприятно.  Они  могут  сказать:
"Вот человек, который занимал фунты, но не может вернуть эти фунты", -  чего
я, разумеется, не могу, -  и  речи  быть  не  может!  Если  так,  вежливость
требует, чтобы я к ним не ходил... я и не буду ходить.
     Кончив свою речь, он с чувством поцеловал мне руку и поблагодарил меня.
Только утонченный такт мисс Саммерсон, сказал он, помог ему  разобраться  во
всем этом.
     Я была очень смущена, но решила, что раз уж я  добилась  своей  главной
цели, мне все равно, что он столь извращенным путем пришел к единомыслию  со
мной. Мне нужно было, однако, сказать ему еще кое о чем, и  тут  уж  я  была
уверена, что меня ничем не смутишь.
     - Мистер Скимпол, - начала я, - осмелюсь сказать еще кое-что перед тем,
как уйти: недавно я с удивлением узнала из самых достоверных источников, что
вам было известно, с кем ушел бедный больной мальчик из  Холодного  дома,  и
что вы в связи с этим согласились принять подарок.  Я  не  сказала  об  этом
опекуну, из боязни  его  огорчить;  но  вам  я  могу  сознаться,  что  очень
удивилась.
     - Не может быть!  Неужели  вы  действительно  удивились,  дорогая  мисс
Саммерсон? - переспросил мистер Скимпол, шутливо поднимая брови.
     - Очень.
     Он немного подумал об этом  с  приятнейшим  и  чуть  лукавым  видом  и,
наконец, окончательно отказавшись понять  мое  удивление,  проговорил  самым
чарующим тоном:
     - Вы знаете, я сущее дитя. Скажите, почему же вы удивились?
     Мне не хотелось объяснять все подробно, но мистер Скимпол сам  попросил
меня об этом, потому-де, что ему очень любопытно это  знать,  и  я  в  самых
мягких выражениях, какие могла придумать, дала  ему  понять,  что  он  тогда
погрешил против своих нравственных обязанностей. Это  показалось  ему  очень
интересным и забавным, и он отозвался на мою речь словами: "Неужели правда?"
- сказанными с неподдельным простодушием.
     - Вы же знаете, что я не могу отвечать за свои поступки,  нисколько  на
это не претендую. И никогда не  мог.  Ответственность  -  это  такая  штука,
которая всегда была выше меня... или ниже, - пояснил  мистер  Скимпол,  -  я
даже не знаю точно, выше или ниже; но, насколько  я  понимаю,  наша  дорогая
мисс Саммерсон (которая отличается практическим здравым смыслом  и  ясностью
ума) намекает, вероятно, на то, что я тогда принял деньги, не так ли?
     Я опрометчиво согласилась с этим.
     - Ага! В таком случае, - проговорил мистер Скимпол, качая головой, - я,
как видите, безнадежно не способен уразуметь все это.
     Я решила уйти и встала, но добавила еще, что  нехорошо  было  променять
доверие опекуна на взятку.
     - Дорогая мисс Саммерсон, - возразил  мистер  Скимпол  с  неподражаемой
наивной веселостью, - никто не может дать взятку мне.
     - Даже мистер Баккет? - спросила я.
     - Даже он, - ответил мистер Скимпол. - Никто не может. Деньги для  меня
не имеют никакой цены. Я ими не интересуюсь; я в них ничего не смыслю;  я  в
них не нуждаюсь: я их не берегу... они уплывают от меня  мгновенно.  Как  же
можно дать взятку мне?
     Я сказала, что думаю иначе, хоть и не способна с ним спорить.
     - Напротив, - продолжал мистер Скимпол, - в подобных случаях я как  раз
стою  выше  прочих  людей.  В  подобных  случаях  я  способен   действовать,
руководствуясь философией.  Я  не  опутан  предрассудками,  как  итальянский
младенец свивальниками. Я свободен,  как  воздух.  Я,  как  жена  Цезаря  *,
чувствую себя выше всяких подозрений.
     Он так легко, с такой шаловливой беспристрастностью убеждал  сам  себя,
жонглируя своей аргументацией, словно пуховым шариком, что  в  этом  с  ним,
пожалуй, не мог бы сравниться никто на свете!
     -  Рассмотрите  этот  случай,  дорогая  мисс  Саммерсон.  Вот  мальчик,
которого привели в дом и уложили на кровать в таком состоянии,  которое  мне
очень не нравится. Когда этот мальчик уже на  кровати,  приходит  человек...
точь-в-точь как в детской  песенке  "Дом,  который  построил  Джек"  *.  Вот
человек, который спрашивает о мальчике, приведенном в  дом  и  уложенном  на
кровать  в  состоянии,  которое  мне  очень  не   нравится.   Вот   банкнот,
предложенный человеком, который спрашивает о мальчике, приведенном в  дом  и
уложенном на кровать  в  состоянии,  которое  мне  очень  не  нравится.  Вот
Скимпол,  который  принимает  банкнот,   предложенный   человеком,   который
спрашивает о мальчике, приведенном в дом и уложенном на кровать в состоянии,
которое  мне  очень  не  нравится.  Вот  факты.  Прекрасно.  Должен  ли  был
вышеозначенный  Скимпол  отказаться  от  банкнота?  Почему  он  должен   был
отказаться от банкнота? Скимпол противится, он  спрашивает  Баккета:  "Зачем
это нужно? Я в этом ничего  не  смыслю;  мне  это  ни  к  чему;  берите  это
обратно". Баккет все-таки просит Скимпола принять банкнот. Имеются ли  такие
причины, в силу которых Скимпол, не извращенный предрассудками, может  взять
банкнот? Имеются. Скимпол о них осведомлен. Что же это за  причины?  Скимпол
рассуждает  следующим  образом:  вот  дрессированная   рысь   -   энергичный
полицейский  инспектор,  неглупый  человек,   который   весьма   своеобразно
проявляет свою  энергию,  отличаясь  тонкостью  замыслов  и  их  выполнения;
который ловит для нас наших друзей и  врагов,  когда  они  от  нас  убежали;
возвращает нам наше имущество, когда его у нас  украли;  достойно  мстит  за
нас,  когда  нас  убили.  Занимаясь  своим   искусством,   этот   энергичный
полицейский инспектор преисполнился непоколебимой веры в деньги - он находит
их очень полезными для себя и приносит ими большую пользу обществу.  Неужели
я должен расшатывать эту веру Баккета только потому, что у  меня  самого  ее
нет; неужели я стану умышленно притуплять оружие Баккета; неужели  я  решусь
буквально парализовать Банкета в его будущей сыскной  работе?  И  еще  одно.
Если со стороны Скимпола предосудительно взять банкнот,  значит  со  стороны
Банкета  предосудительно   его   предлагать   -   и   даже   гораздо   более
предосудительно, так как  Банкет  опытнее  Скимпола.  Но  Скимпол  стремится
уважать Банкета; Скимпол, хоть он и человек маленький,  считает  необходимым
уважать   Банкета   для   поддержания   общественного   строя.   Государство
настоятельно требует от него доверять Банкету. И он доверяет. Вот и все!
     Мне нечего было возразить на это рассуждение, и поэтому я  распрощалась
с мистером Скимполом.  Однако  мистер  Скимпол,  который  был  в  прекрасном
расположении  духа,  и  слышать  не  хотел,  чтобы  я  вернулась   домой   в
сопровождении одной только "Ковинсовой малютки",  как  он  все  еще  называл
Чарли, и сам проводил меня до дому.  По  дороге  он  занимал  меня  приятным
разговором о том о сем; а прощаясь, заверил, что  никогда  не  позабудет,  с
какой деликатностью и тактом я разъяснила ему, как ему  надо  себя  вести  с
нашими молодыми друзьями.
     Как-то так вышло, что я больше не встречала мистера  Скимпола;  поэтому
лучше мне тут же рассказать все, что я знаю о его дальнейшей жизни. Опекун и
он охладели друг к другу главным образом из-за случая с Джо, а также потому,
что мистер Скимпол (как мы впоследствии узнали от  Ады)  бездушно  пренебрег
просьбами опекуна не вымогать денег у  Ричарда.  Его  крупный  долг  опекуну
никак не повлиял на их разрыв. Мистер Скимпол  умер  лет  через  пять  после
этого,  оставив  дневник,  письма  и  разные  материалы  автобиографического
характера; все это было опубликовано и  рисовало  его  как  жертву  коварной
интриги,  которую  человечество  замыслило  против  простодушного  младенца.
Говорят, будто книга получилась занимательная, но я, открыв ее  как-то  раз,
прочла из нее только одну фразу, случайно попавшуюся мне на глаза, и  дальше
уже читать не стала. Вот эта фраза: "Джарндис, как и почти все, кого я знал,
- это воплощенное Себялюбие".
     А теперь я подхожу к тем главам  своего  повествования,  которые  очень
близко касаются меня самой, и опишу события, которых  никак  не  предвидела.
Если время от времени во мне и возникали  воспоминания  о  том,  каким  было
когда-то  мое  несчастное  лицо,  то  лишь  потому,  что  они  были   частью
воспоминаний о тех годах моей жизни, которые уже  миновали...  миновали  так
же, как детство и отрочество. Я не утаила ни одной из многих моих слабостей,
связанных с этим, но правдиво описала их такими, какими  они  сохранились  в
моей памяти. Хочу и надеюсь поступать так же до самого последнего  слова  на
этих страницах, которое, видимо, скоро будет дописано.
     Бежали месяцы,  а  моя  дорогая  девочка,  по-прежнему  черпая  силы  в
надеждах,  которые  поведала  мне,  сияла  в  своем  жалком  жилище,  словно
прекрасная звезда. Ричард, совсем  замученный,  изможденный,  день  за  днем
продолжал торчать в суде, безучастно просиживал там весь день напролет, даже
если знал, что дело его ни в коем случае  не  будет  разбираться,  и,  таким
образом, сделался там одним из самых бессменных завсегдатаев. Вряд  ли  хоть
кто-нибудь из судейских помнил, каким был Ричард,  когда  впервые  пришел  в
суд.
     И он был так поглощен своей навязчивой идеей, что иной раз,  в  веселую
минуту, признавался, что ему не пришлось бы даже дышать свежим воздухом, "не
будь Вудкорта" Только мистер Вудкорт и мог иногда на несколько часов отвлечь
внимание Ричарда от тяжбы  и  даже  расшевелить  его  в  те  дни,  когда  он
погружался в очень тревожившую нас летаргию души и  тела,  приступы  которой
учащались с каждым месяцем. Моя дорогая девочка была права, когда  говорила,
что, заботясь о ее благе,  он  с  тем  большим  рвением  цепляется  за  свой
самообман. Я тоже не сомневалась, что его  желание  возместить  растраченное
еще больше возросло от  жалости  к  молодой  жене  и,  наконец,  уподобилось
одержимости игрока.
     Я уже говорила, что навещала их как можно чаще. Если я проводила у  них
вечер, то обычно возвращалась вдвоем с Чарли в наемной карете;  а  бывало  и
так, что опекун встречал меня по дороге, и мы шли домой вместе. Однажды мы с
ним условились встретиться в восемь часов вечера. На этот раз мне не удалось
уйти, как всегда, точно в назначенное время, потому что я кое-что  шила  для
своей  дорогой  девочки  и,  заканчивая  работу,  должна  была  сделать  еще
несколько стежков;  но  задержалась