район в южной части Лондона.

     Монумент -  дорическая  колонна,  воздвигнутая  в  лондонском  Сити  по
проекту архитектора Кристофера Ренна в память о пожаре  1666  года.  Колонна
находится вблизи того места, где пожар был остановлен.

     ...историю ...Дэниела Дансера... а также - историю  мистера  Ивса...  -
Дэниел Дансер и мистер Ивc - известные английские ростовщики, жившие в XVIII
веке.

     Карл  Второй  (1630-1685)  -  английский  король  (1660-1685),  в  лице
которого была восстановлена после буржуазной революции королевская власть  и
династия Стюартов.

     ...скованных взглядом василиска... - Василиск -  сказочное  чудовище  с
телом петуха и хвостом змеи, убивающее своим взглядом.

     ...шестьсот пятьдесят восемь джентльменов... - число членов английского
парламента во времена Диккенса.

     Франкмасон  -  член  тайного  религиозного  и   философского   общества
франкмасонов  (франц.  "вольные   каменщики").   Организации   франкмасонов,
выросшие из цеховых корпораций строителей, возникли в Англии в начале  XVIII
века.  Созданные  затем  во  всех  европейских  странах   масонские   "ложи"
объединяли в XVIII веке людей,  не  чуждых  либеральных  и  просветительских
взглядов.  В  XIX  веке  масонские  организации  были  оплотом  политической
реакции.

     Сомерс-Таун - район Лондона к северо-западу от Сити.

     Веруламская стена. - Имеются в виду развалины  стен  древнего  римского
поселения Веруламиум, существовавшего в Англии в V веке н. э.

     Флора (лат. "цветок") - древнеримская богиня цветения и весны.

     Дил - город-порт в графстве Кент.

     Высокой церкви, или Низкой церкви... - Речь идет  о  двух  направлениях
англиканской церкви. Высокая церковь требовала слияния церкви с государством
и признавала ряд католических обрядов, отвергавшихся Низкой церковью.

     ...крови одного нормандского рода... - Старейшая английская знать ведет
свое происхождение от норманских завоевателей Англии (XI в.).

     Бедлам - психиатрическая больница в Лондоне, основанная в 1547  году  и
названная в честь св. Марии из Вифлеема. (Бедлам - искаж. Вифлеем.)

     ...той неугомонной особы... - Имеется в виду героиня трагедии  Шекспира
"Макбет" (1606) леди Макбет.

     Смешная, правда? - Баккет (bucket)-по-английски ведро.

     "Поверьте, когда б эти милые юные чары" - популярный  романс  на  слова
известного ирландского поэта Т. Мура (1779-1852).

     Дуврский замок - старинный замок в городе-порте  Дувре,  находящемся  в
графстве Кент, на берегу пролива Па де Кале.

     Авгуры - в древнем Риме жрецы -  предсказатели  будущего  по  полету  и
крику птиц.

     Геральдическая,   палата   -   корпорация,   объединяющая   обладателей
дворянских  гербов,  созданная  в  Англии  по  указу  короля   Ричарда   III
(1452-1485).

     Королевская академия - английская Академия художеств, основанная в 1768
году.

     ...с видом Венеры, выходящей из волн морских... - Древнеримская  богиня
любви и красоты Венера, по преданию, родилась, выйдя из морской пены.

     ...Юпитер, который похищает предмет своей нежной страсти. -  Речь  идет
об эпизоде из древнеримской мифологии: бог-громовержец Юпитер похищает  деву
Семелу, окутав ее облаком.

     Олмэк - здание в  центре  Лондона,  снимавшееся  для  аристократических
балов.

     Хайгетская таможенная застава.  -  Хайгет  -  северный  район  Лондона.
Название заставы сохранилось за местом у Хайгетских ворот, откуда начиналась
Великая Северная дорога, построенная в XIV веке.

     ....когда сэр Лестер внесет туда билль  о  своем  разводе.  -  Билль  -
законопроект, вносимый в парламент.  Согласно  английскому  законодательству
дворянину для совершения развода необходимо проведение через  парламент  так
называемого "частного билля".

     Дракон Скука - аллегорический персонаж из поэмы крупнейшего английского
порта эпохи Возрождения Э. Спенсера (1552-1599) "Королева фей" (1589-1596).

     ...в битве при Ватерлоо. - Близ бельгийской  деревни  Ватерлоо  в  1817
году  англо-прусская  армия  одержала  решительную   победу   над   войсками
Наполеона.

     ...в одном йоркширском поселке. -  Йоркшир  -  самое  большое  графство
Англии, расположенное на северо-востоке страны.

     Я, как жена Цезаря... - намек на латинскую поговорку "Жена Цезаря  выше
подозрений".

     "Дом, который построил Джек" - шутливая  детская  песенка  из  сборника
"Песни нянюшки".

     Вавилонское смешение -  смешение  языков,  происшедшее  по  библейскому
сказанию при постройке Вавилонской башни.

     Фатима, Синяя борода - персонажи сказок французского писателя Ш.  Перро
(1628-1703).

     Сильфида. - Сильфы - в кельтской и германской мифологии духи воздуха.

     ...к западу от Ньюмен-стрит. - В западных кварталах Лондона расположены
дома знати и крупной буржуазии.

     Б. Томашевский и Д. Шестиков



КНИГА ШЕСТАЯ. АНТУАНЕТТА

   Жанены принадлежали к  числу  тех  старых  французских  семей,  которые
веками живут в одном и том же захолустном уголке и хранят чистоту рода  от
посторонних вторжений. Несмотря на перемены, происшедшие в обществе, таких
семей во Франции больше, чем можно  предположить.  Они  сами  не  сознают,
какими глубокими корнями вросли в почву,  от  которой  их  может  оторвать
только сильная встряска. В этой их привязанности соображения  рассудка  не
играют никакой роли, соображения выгоды - очень малую,  а  умиление  перед
исторической стариной свойственно лишь кучке просвещенных литераторов.  Но
всех, как  самых  невежественных,  так  и  самых  образованных,  одинаково
связывает неразрывными узами глубокое и  могучее  чувство,  подсказывающее
им, что они испокон веков - частица этой земли, живут ее  жизнью,  вдыхают
ее воздух, слышат у своей  груди  биение  ее  сердца,  как  два  существа,
лежащие рядом на общем ложе, улавливают  каждое  ее  содрогание,  малейшие
оттенки, которыми отличаются друг  от  друга  часы  суток,  времена  года,
погожие и хмурые дни, голоса и молчание  природы.  При  этом  и  местность
может быть не из самых красивых, и живется там не очень легко,  но  к  ней
привязываешься тем крепче, чем проще, чем смиреннее там природа, чем ближе
она к человеку и чем яснее говорит ему родным, задушевным языком.
   Такой была провинция  в  самом  сердце  Франции,  где  обитали  Жанены.
Плоский болотистый край,  старинный  сонный  городок,  который  со  скукой
глядится в мутную, застоявшуюся воду  канала,  а  кругом  -  пашни,  луга,
ручейки, обширные леса,  однообразные  поля...  Ни  живописного  вида,  ни
навевающего воспоминания памятника старины. Ничто здесь не  привлекает.  И
все привязывает. В таком застое, в таком  оцепенении  есть  скрытая  сила.
Впервые столкнувшись с ними, ум человеческий страдает  и  возмущается.  Но
кто из поколения в поколение жил под воздействием этой силы,  тот  уже  не
может  стереть  ее  отпечаток:  она  вошла  в  его  плоть  и  кровь;   эта
неподвижность,  эта  баюкающая  скука,  это  однообразие  полны  для  него
чарующей прелести, в которой  он  не  отдает  себе  отчета,  которую  даже
отрицает, но любит и не забудет никогда.
   Жанены жили здесь с незапамятных времен. Их род  удалось  проследить  в
архивах города и окрестностей вплоть до  XVI  века  благодаря  неизбежному
двоюродному дедушке, который посвятил свою жизнь  составлению  родословной
этих безвестных тружеников: крестьян, деревенских ремесленников, а позднее
сельских писцов и нотариусов,  в  конце  концов  осевших  в  субпрефектуре
округа, где Огюстен Жанен, отец  нынешнего  Жанена,  преуспел  в  качестве
банковского дельца; это был человек ловкий,  по-крестьянски  упорный  и  с
хитрецой, в общем честный, но  без  чрезмерной  щепетильности,  неутомимый
работник и  прожигатель  жизни;  своим  лукавым  добродушием,  прямотой  и
богатством он умудрился внушить к себе почтение и страх на  десять  лье  в
окружности. Приземистый, коренастый, кряжистый,  с  мясистым,  красным,  в
оспинах лицом и быстрыми глазками, он в молодости слыл  большим  любителем
слабого пола да и под старость не совсем утратил вкус к женщинам. Он любил
вольные шутки, любил хорошо поесть. Стоило посмотреть на него за столом  в
обществе его сына Антуана и нескольких старых приятелей того же  пошиба  -
мирового судьи, нотариуса, настоятеля собора (старик  Жанен  вел  яростную
кампанию против церкви, но охотно водил компанию  со  служителями  церкви,
если те были люди компанейские): все это были молодцы точно на подбор, как
и подобало землякам Рабле.  Гул  стоял  от  забористых  острот,  от  стука
кулаками по столу, от раскатов хохота. Их безудержное веселье передавалось
прислуге на кухне и соседям на улице.
   Но однажды в знойный летний день старик Огюстен  вздумал  спуститься  в
погреб без пиджака, чтобы самому  разлить  вино  по  бутылкам,  и  схватил
воспаление легких. В одни сутки убрался  он  в  иной  мир,  в  который  не
очень-то   верил,   упокоился,   напутствуемый   надлежащими    церковными
таинствами,  как  и  полагается  провинциальному   буржуа-вольнодумцу:   в
последнюю минуту он на все готов согласиться, лишь  бы  бабье  к  нему  не
приставало, тем  более  что  самому-то  ему  наплевать...  А  кстати,  кто
знает...
   Сын Антуан наследовал ему в делах. Это был веселый, румяный,  низенький
толстяк, бритый, с бакенбардами, очень  подвижной,  шумливый;  говорил  он
быстро, глотая слова и отрывисто жестикулируя. Он не обладал коммерческими
способностями  отца,  но  не  лишен  был  хозяйственной  жилки.   Впрочем,
достаточно было спокойно продолжать начатое до него дело,  чтобы  оно  шло
своим ходом и процветало само по себе. В местных  кругах  Антуана  считали
дельным  человеком,  хотя,  говоря  по  совести,  роль  его   была   самая
незначительная; он  способствовал  преуспеянию  предприятия  только  своей
методичностью и усердием.  В  общем,  он  был  человек  в  высшей  степени
почтенный и всюду пользовался заслуженным  уважением.  И  в  городке  и  в
окрестных деревнях он снискал себе прочную популярность  приветливостью  и
простотой манер, кое-кому казавшихся чересчур панибратскими, развязными  и
грубоватыми. В деньгах он не  был  расточителен,  но  в  чувствах  -  щедр
непомерно. Он легко пускал слезу и при виде чужой беды так  бурно  выражал
свое огорчение, что неизменно потрясал пострадавшего.
   Как и большинство обитателей городка, Антуан  увлекался  политикой.  Он
был до крайности умеренным  республиканцем  и  при  этом  ярым  либералом,
патриотом  и,  по  примеру  отца,  рьяным  антиклерикалом.  Он  состоял  в
муниципальном совете, и  для  него  вкупе  с  коллегами  не  было  лучшего
удовольствия,   как   насолить   приходскому   священнику   или   суровому
проповеднику, приводившему в  восторг  местных  дам.  Кстати,  не  следует
забывать,  что  антиклерикализм  французских  провинциальных  городков  по
большей части бывает одним из видов домашней войны, замаскированной формой
той глухой и жестокой розни между  мужьями  и  женами,  которая  неизбежна
почти в каждой семье.
   Антуан Жанен тяготел и к литературе. Как все провинциалы его поколения,
он был  воспитан  на  латинских  классиках,  из  которых  заучил  наизусть
несколько страниц и множество пословиц, на Лафонтене и Буало  -  на  Буало
"Поэтики" и, главное, "Налоя", на авторе "Девственницы", а также на poetae
minores [второстепенных поэтах (лат.)] французского XVIII века  и  пытался
подражать им в собственных стихотворных опусах. В своем кругу не  он  один
страдал этой склонностью, возвышавшей его  в  глазах  знакомых.  В  городе
повторяли  его  стихотворные  шутки,  четверостишия,  буриме,   акростихи,
эпиграммы и куплеты, зачастую несколько вольные, однако не лишенные юмора,
впрочем, довольно плоского. Тайны пищеварения  при  этом  отнюдь  не  были
забыты. Муза прилуарских краев охотно трубит в рог  на  манер  знаменитого
дантовского дьявола:

   Ed egli avea del cul fatto trombetta...
   [А тот трубу изобразил из зада... (итал.)
   Данте, "Божественная комедия", "Ад", песнь XXI]

   Этот крепкий, жизнерадостный и деятельный толстяк  женился  на  женщине
совершенно иного типа - на дочери местного судейского чиновника,  Люси  де
Вилье. Все де Вилье или, вернее, Девилье - их фамилия разделилась течением
времени, как раскалывается  надвое  камень,  скатившийся  с  холма,  -  из
поколения в поколение служили по судебному ведомству и принадлежали к  той
старинной породе французских парламентариев, для которых священно  понятие
закона,   долга,   общественных   приличий,   личного,   а    тем    более
профессионального достоинства,  подкрепленного  безупречной  честностью  с
легким привкусом самодовольства. В  предшествовавшем  веке  они  набрались
фрондирующего янсенизма, от которого у них осталось отвращение ко  всякому
иезуитству и какая-то ворчливая разочарованность. Жизнь представлялась  им
в мрачном свете, и они отнюдь не старались сглаживать житейские  невзгоды,
а, наоборот, рады были нагромоздить новые, лишь бы иметь  право  брюзжать.
Люси де Вилье унаследовала кое-какие из этих черт,  прямо  противоположных
несколько примитивной  жизнерадостности  своего  мужа.  Это  была  женщина
высокого роста, на голову выше мужа, худощавая, стройная; одевалась она со
вкусом, но, пожалуй, слишком строго, словно умышленно  старалась  казаться
старше своих лет; сама по натуре глубоко  нравственная,  она  была  крайне
требовательна к другим, не прощала не только проступков, но даже  промахов
и слыла холодной и высокомерной. Она отличалась большой  набожностью,  что
служило поводом для вечных раздоров между супругами. Вообще  же  они  были
очень любящей четой, и хотя часто ссорились, но жить  друг  без  друга  не
могли. Оба были лишены практической сметки - он от неумения разбираться  в
людях (его ничего не стоило провести умильным видом  и  пышными  фразами),
она - от полной неопытности  в  деловых  вопросах  (ее  всегда  держали  в
стороне от дел, и она привыкла не интересоваться ими).


   У четы Жаненов было двое детей: дочь Антуанетта и  сын  Оливье,  моложе
сестры на пять лет.
   Антуанетта  была  хорошенькая  брюнетка  с  приветливым,   простодушным
личиком чисто французского типа - округлый овал, блестящие глаза, выпуклый
лоб,  изящный  подбородок,  прямой  носик,  -  "тонкий  нос   благородства
необычайного  (как  галантно  выражается  один   из   старых   французских
портретистов),  каковой  чуть  приметно  морщился  и  оживлял  все   лицо,
указывая,  сколь  тонки  были  чувствования  молодой  особы,   когда   она
благоволила  говорить  или  слушать".  От  отца  Антуанетта   унаследовала
жизнерадостность и беспечность.
   Оливье был хрупкий блондин небольшого роста, как отец, но совсем  иного
душевного склада. В детстве он подолгу серьезно  хворал,  отчего  здоровье
его пошатнулось, и хотя домашние всячески холили его, он с ранних лет стал
вялым, задумчивым мальчуганом, боялся смерти и был беззащитен перед  лицом
жизни. Рос он одиноко: от  природы  нелюдимый,  он  сторонился  и  дичился
сверстников - ему было с ними не по себе; их игры и драки его отталкивали,
их грубость приводила  в  ужас.  Он  терпел  их  побои  не  от  недостатка
храбрости, а от застенчивости: он  боялся  защищаться,  чтобы  не  сделать
кому-нибудь больно. Мальчишки совсем бы его замучили, если бы не положение
отца. Оливье  был  очень  нежным  и  болезненно  чувствительным  ребенком:
малейшее слово, ласка, упрек доводили его до слез.  Сестра,  натура  более
здоровая, чем он, дразнила его, называла "Фонтанчик".
   Брат и сестра горячо любили друг друга, но они  были  слишком  разными,
чтобы жить одной жизнью. Каждый шел своим путем, увлекаемый своей  мечтой.
Антуанетта с возрастом все хорошела; ей об этом говорили, она и  сама  это
знала, радовалась и уже видела себя в будущем героиней романов. Тщедушного
меланхолика Оливье коробило всякое соприкосновение с внешним миром,  и  он
искал прибежища в своем  глупеньком  ребяческом  воображении,  рассказывая
себе разные истории. У него  была  страстная,  чисто  женская  потребность
любить и быть любимым; живя одиноко, в стороне от сверстников,  он  создал
себе двух-трех вымышленных друзей: одного звали Жан, другого Этьен, а  еще
одного - Франсуа; он был постоянно с ними, а не с теми, кто на самом  деле
окружал его. Спал он мало и  вечно  о  чем-то  грезил.  Утром,  когда  его
наконец-то удавалось поднять с постели, он задумывался, свесив  с  кровати
голые ножки или же натянув оба чулка на  одну  ногу,  что  тоже  случалось
нередко.  Он  задумывался,  погрузив  обе  руки  в  умывальный   таз.   Он
задумывался за партой, не дописав строчки или  заучивая  урок;  он  часами
витал в мечтах, а потом вдруг с ужасом обнаруживал, что  не  успел  ничего
выучить. Когда его окликали за обедом, он пугался и отвечал  не  сразу,  а
начав говорить, забывал, что хотел сказать. Он жил в полудреме, убаюканный
своими детскими думами и привычными однообразными  впечатлениями  медленно
текущей провинциальной жизни: большой  пустынный  дом,  половина  которого
была необитаемой; огромные, страшные подвалы и чердаки; наглухо  запертые,
таинственные  комнаты  с  закрытыми  ставнями,  с  мебелью  в  чехлах,   с
завешенными зеркалами и закутанными люстрами; старинные фамильные портреты
с застывшими улыбками; гравюры времен Империи - смесь игривой  добродетели
и героизма - "Алкивиад и Сократ  у  куртизанки",  "Антиох  и  Стратоника",
"История Эпаминонда", "Нищий Велизарий"...
   Снаружи - с той стороны улицы - грохот кузни,  скачущий  ритм  молотов,
тяжкие, прерывистые вздохи кузнечного  меха,  запах  паленого  рога,  стук
вальков  на  берегу,  где  прачки  полощут  белье,  глухие  удары  топора,
доносящиеся из мясной лавки в соседнем доме, цоканье  лошадиных  копыт  по
мостовой, скрип колодца, лязг разводимого моста на канале, тяжелые  баржи,
груженные штабелями дров, медленно тянущиеся на буксире мимо сада; мощеный
дворик с небольшой клумбой, где среди поросли герани  и  петуний  тянулись
вверх два сиреневых куста; вдоль террасы над каналом - кадки с лавровыми и
гранатовыми деревьями в цвету; а в базарные дни - шум с площади, крестьяне
в глянцевитых синих блузах, визг свиней... По воскресеньям в  церкви,  как
всегда, фальшивил певчий, а старый  кюре  дремал  во  время  мессы;  затем
прогулка всей семьей по  Вокзальному  проспекту,  где  время  проходило  в
обмене церемонными приветствиями с такими же страдальцами, тоже считавшими
своим долгом гулять семьями, - пока наконец дорога не выводила в озаренные
солнцем поля,  над  которыми  вились  незримые  жаворонки,  или  на  берег
сонного, подернутого рябью  канала,  по  берегам  которого  тянулись  ряды
тополей... А потом парадные провинциальные обеды,  где  без  конца  ели  и
обсуждали еду с упоением и  знанием  дела;  знатоками  же  были  все,  ибо
чревоугодие для провинциала  -  важнейшее  занятие,  подлинное  искусство.
Говорили и о делах или рассказывали пикантные  анекдоты;  иногда  заводили
разговор о болезнях, не скупясь на подробности... Мальчуган сидел в  своем
уголке, тихонько, точно мышка, нехотя грыз что-нибудь, когда другие ели, и
слушал, слушал. Ничто не ускользало от его внимания, а что  ему  случалось
недослышать, он  дополнял  воображением.  У  него  был  удивительный  дар,
присущий отпрыскам старых семей, старых родов, на  которых  оставили  след
целые века, - дар угадывать мысли, ему самому пока что  не  приходившие  в
голову и едва ли даже понятные. И еще была кухня, где творились  сочные  и
смачные чудеса; была  старая  нянюшка,  которая  рассказывала  потешные  и
страшные сказки. А в сумерки - бесшумный полет летучих мышей,  ужас  перед
копошащимися где-то в недрах старого  дома  чудовищами:  жирными  крысами,
гигантскими мохнатыми пауками; вечером - молитва на  коленях  у  кроватки,
когда сам не понимаешь, что бормочешь; дребезжание колок