я научиться читать; ну вот, вы и начинаете  думать
- и правильно делаете: "Эге, надо мне держать ухо востро, а  то  как  бы  не
нажить беды с этим завещанием".
     - Эй, Баккет, рассказывайте, да  поосторожней!  -  в  тревоге  вскричал
старик, приложив руку к уху. - Говорите громче, без  этих  ваших  зловредных
уверток. Поднимите меня,  а  то  я  плохо  слышу.  О  господи,  меня  совсем
растрясло!
     Мистер Баккет поднял его  во  мгновение  ока.  Но,  как  только  мистер
Смоллуид перестал кашлять и злобно восклицать: "Ох, кости мои! Ох, боже мой!
Задыхаюсь! Совсем одряхлел - хуже, чем эта  болтунья,  визгунья,  зловредная
свинья у нас дома!" - мистер Баккет, зная, что  теперь  старик  снова  может
расслышать его слова, продолжал все тем же оживленным тоном:
     - Ну, а я привык часто захаживать к вам, вот вы  и  рассказали  мне  по
секрету о завещании, правда?
     Мистер Смоллуид  подтвердил  это,  но  донельзя  неохотно,  чрезвычайно
недовольным тоном и ничуть не скрывая, что кому-кому, а уж  мистеру  Банкету
он ни за что бы не сказал ничего  по  секрету,  если  бы  только  мог  этого
избежать.
     - И вот мы с вами обсуждаем это дело, - обсуждаем по-хорошему,  -  и  я
подтверждаю ваши вполне основательные опасения, говоря, что вы наживете себе
кучу пре-непри-ят-нейших хлопот, если не заявите о найденном завещании, -  с
пафосом проговорил мистер Баккет, - а вы, вняв моему совету, договариваетесь
со мной о передаче этого завещания здесь присутствующему  мистеру  Джарндису
без всяких условий. Если оно окажется  ценным  документом,  вы  получите  от
мистера Джарндиса награду по его усмотрению; так?
     - Такой был уговор, - согласился мистер Смоллуид, по-прежнему неохотно.
     - Поэтому, - продолжал мистер Баккет, сразу же переменив свой  любезный
тон на строго деловой, - вы в настоящее время имеете при себе это завещание,
и единственное, что вам остается сделать, это вынуть его!
     Покосившись на нас  бдительным  взглядом  и  торжествующе  потерев  нос
указательным пальцем, мистер Баккет впился  глазами  в  своего  "закадычного
друга" и протянул руку, готовый взять бумагу и передать ее  опекуну.  Мистер
Смоллуид вынул бумагу очень неохотно и  лишь  после  того,  как  многословно
попытался уверить нас в том, что он бедный, трудящийся человек и  полагается
на порядочность мистера Джарндиса, который не допустит, чтобы он,  Смоллуид,
пострадал из-за своей честности. Но вот, наконец, он очень медленно  вытащил
из бокового кармана покрытую пятнами, выцветшую бумагу, сильно опаленную  на
обороте и немного обгоревшую по краям - очевидно, ее когда-то хотели  сжечь,
но, бросив в огонь, быстро вытащили оттуда.  С  ловкостью  фокусника  мистер
Баккет мгновенно выхватил бумагу у мистера Смоллуида  и  вручил  ее  мистеру
Джарндису. Передавая ее опекуну, он прошептал, приложив руку ко рту:
     - Он  не  договорился  со  своими  домочадцами,  сколько  за  нее  надо
запросить. Все они там из-за этого переругались. Я предложил за нее двадцать
фунтов. Сперва скаредные внуки накинулись на дедушку за то, что  он  зажился
на этом свете, а потом накинулись друг на друга. Бог мой! Это такая семейка,
что каждый в ней готов продать другого за фунт  или  два,  если  не  считать
старухи, но ту не приходится считать только потому, что она выжила из ума  и
не может заключать сделок.
     - Мистер Баккет, - громко проговорил опекун, -  какую  бы  ценность  ни
представляла эта бумага для меня или для других, я вам очень признателен,  и
если  она  действительно  ценная,  я  сочту  своим   долгом   соответственно
вознаградить мистера Смоллуида.
     - Не соответственно  вашим  заслугам.  Не  бойтесь  этого,  -  дружески
пояснил  мистер  Баккет  мистеру  Смол-луиду.  -   Соответственно   ценности
документа.
     - Это я и хотел сказать, - промолвил опекун. - Заметьте, мистер Баккет,
что сам я не стану читать этой бумаги. Дело в том, что вот  уже  много  лет,
как я окончательно отказался от всякого личного участия в тяжбе  -  так  она
мне осточертела. Но мисс Саммерсон и я, мы немедленно передадим бумагу моему
поверенному, выступающему в суде от  моего  имени,  и  все  заинтересованные
стороны будут безотлагательно осведомлены о ее существовании.
     - Вам ясно, что мистер  Джарндис  совершенно  прав,  -  заметил  мистер
Баккет, обращаясь к своему спутнику. - Теперь вы поняли, что никто не  будет
в обиде, и, значит, у вас  гора  с  плеч  свалилась,  -  стало  быть,  можно
приступить к последней церемонии - отправить вас в кресле обратно домой.
     Отперев дверь,  он  кликнул  носильщиков,  пожелал  нам  доброго  утра,
значительно посмотрел на нас, согнув палец на прощанье, и ушел.
     Мы  тоже  поспешили  отправиться  в  Линкольнс-Инн.  Мистер  Кендж  был
свободен, - он сидел за столом в своем пыльном кабинете, набитом скучными на
вид книгами и кипами бумаг. Мистер Гаппи подвинул нам кресла, а мистер Кендж
выразил удивление и удовольствие по поводу  того,  что  наконец-то  видит  в
своей конторе мистера Джарндиса, который давно уже сюда глаз не  кажет.  Это
приветствие он произносил, вертя в руках очки, и мне казалось,  что  сегодня
ему особенно подходит прозвище "Велеречивый Кендж".
     - Надеюсь, - проговорил мистер Кендж, - что благотворное  влияние  мисс
Сачмерсон,  -  он  поклонился  мне,  -  побудило  мистера  Джарндиса.  -  он
поклонился опекуну, - отчасти преодолеть  его  враждебное  отношение  к  той
тяжбе и тому суду, которые... так сказать, занимают определенное место среди
величественной галереи столпов нашей профессии?
     - Насколько я знаю, - ответил опекун, - мисс Саммерсон наблюдала  такие
результаты деятельности этого суда  и  такие  последствия  этой  тяжбы,  что
никогда не станет влиять на меня в их пользу. Тем не менее если  я  все-таки
пришел к вам, то это отчасти из-за суда и тяжбы. Мистер  Кендж,  прежде  чем
положить эту бумагу к вам на стол и тем самым развязаться с  нею,  позвольте
мне рассказать вам, как она попала в мои руки.
     И он рассказал это кратко и точно.
     - Вы изложили все так ясно и по существу, сэр, - сказал мистер Кендж, -
как не излагают дела даже на заседании суда.
     - А вы считаете, что английские  суды  Общего  права  и  Справедливости
когда-нибудь высказывались ясно и по существу? - заметил мистер Джарндис.
     - О, как можно! - ужаснулся мистер Кендж.
     Сначала мистер Кендж как будто не придал особого значения бумаге, но не
успел он бросить на нее взгляд, как заинтересовался, а когда развернул ее и,
надев очки, прочел несколько строк, стало ясно, что он был поражен.
     - Мистер Джарндис, - начал он, подняв глаза, - вы это прочли?
     - Нет, конечно! - ответил опекун.
     - Но слушайте, дорогой сэр, - сказал  мистер  Кендж,  -  это  завещание
Джарндиса составлено позже, чем те, о которых идет спор  в  суде.  Все  оно,
по-видимому,   написано   завещателем    собственноручно.    Составлено    и
засвидетельствовано, как полагается по закону. И если  даже  его  собирались
уничтожить, - судя по тому, что оно обгорело, - все-таки фактически  оно  не
уничтожено. Это неопровержимый документ!
     - Прекрасно! - сказал опекун. - Но какое мне до него дело?
     - Мистер Гаппи, -  позвал  мистер  Кендж  громко.  -  Простите,  мистер
Джарндис...
     - Да, сэр?
     - К мистеру  Воулсу  в  Саймондс-Инн.  Мой  привет.  "Джарндисы  против
Джарндисов". Буду рад побеседовать с ним.
     Мистер Гаппи исчез.
     - Вы спрашиваете, какое вам дело до этого документа,  мистер  Джарндис?
Но если бы вы его прочитали, вы увидели бы, что в нем вам  завещано  гораздо
меньше, чем в более ранних завещаниях Джарндиса, хотя сумма остается  весьма
крупной... весьма крупной, - объяснил мистер Кендж,  убедительно  и  ласково
помахивая рукой. -  Засим  вы  увидели  бы,  что  в  этом  документе  суммы,
завещанные мистеру Ричарду Карстону и мисс Аде Клейр,  в  замужестве  миссис
Ричард Карстон, гораздо значительнее, чем в более ранних завещаниях.
     - Слушайте, Кендж, - сказал опекун, - если бы все  огромное  богатство,
вовлеченное тяжбой в порочный Канцлерский суд, могло  достаться  обоим  моим
молодым родственникам, я был бы вполне удовлетворен. Но неужели  вы  просите
меня поверить в то,  что  хоть  что-нибудь  хорошее  может  выйти  из  тяжбы
Джарндисов?
     - Ах, полно, мистер Джарндис! Это предубеждение, предубеждение! Дорогой
сэр, наша страна - великая страна... великая страна. Ее судебная  система  -
великая система... великая система. Полно! Полно!
     Опекун ничего не сказал на это, а тут как раз  появился  мистер  Воулс.
Всем своим видом он скромно выражал  благоговейное  почтение  к  юридической
славе мистера Кенджа.
     - Как поживаете, мистер Воулс? Будьте так добры, присядьте здесь  рядом
со мной и просмотрите эту бумагу.
     Мистер Воулс повиновался и внимательно прочел весь документ от начала и
до конца. Чтение его не взволновало; но, впрочем, его не волновало ничто  на
свете. Изучив бумагу, он отошел к окну вместе с мистером Кенджем и  довольно
долго говорил с ним, прикрыв рот своей черной  перчаткой.  Не  успел  мистер
Воулс сказать и нескольких слов, как мистер Кендж уже начал с  ним  спорить,
но меня это не удивило - я знала, что еще не было случая, чтобы два человека
одинаково смотрели на любой вопрос, касающийся тяжбы  Джарндисов.  Однако  в
разговоре, который,  казалось,  весь  состоял  из  слов  "уполномоченный  по
опеке", "главный казначей", "доклад",  "недвижимое  имущество"  и  "судебные
пошлины", мистер Воулс, по-видимому,  одержал  верх  над  мистером  Кенджем.
Закончив беседу, они вернулись к столу мистера Кенджа  и  теперь  уже  стали
разговаривать громко.
     - Так! Весьма замечательный документ, правда, мистер Воулс? - промолвил
мистер Кендж. Мистер Воулс подтвердил:
     - Весьма.
     - И весьма важный документ, мистер Воулс? - проговорил мистер Кендж.
     Мистер Воулс снова подтвердил:
     - Весьма.
     - И, как вы правильно сказали, мистер Воулс, когда дело будет слушаться
в следующую сессию суда, появление этого документа будет весьма интересным и
неожиданным фактом, - закончил мистер  Кендж,  глядя  на  опекуна  с  высоты
своего величия.
     Мистер Воулс, юрист менее значительный,  но  стремящийся  к  укреплению
своей репутации, был польщен, что его мнение поддерживает такой авторитет.
     - А когда же начнется следующая сессия? - спросил опекун, вставая после
небольшой паузы, во время которой мистер Кендж бренчал деньгами в кармане, а
мистер Воулс пощипывал свои прыщи.
     - Следующая сессия, мистер Джарндис, начнется  в  следующем  месяце,  -
ответил мистер  Кендж.  -  Разумеется,  мы  немедленно  проделаем  все,  что
требуется  в  связи  с  этим  документом,  и  соберем  относящиеся  к   нему
свидетельские  показания;  и,  разумеется,  вы  получите  от   нас   обычное
уведомление о том, что дело назначено к слушанию.
     - На которое я, разумеется, обращу не больше внимания, чем всегда.
     - Вы по-прежнему склонны, дорогой сэр, - сказал мистер Кендж,  провожая
нас через соседнюю комнату к выходу, -  при  всем  вашем  обширном  уме,  вы
по-прежнему  склонны   поддаваться   распространенному   предубеждению?   Мы
процветающее общество, мистер Джарндис... весьма процветающее  общество.  Мы
живем в великой стране, мистер Джарндис... мы живем в великой  стране.  Наша
судебная система - великая система, мистер Джарндис; неужели вы  хотели  бы,
чтобы у великой страны была какая-то жалкая система? Полно, полно!
     Он говорил это, стоя на  верхней  площадке  лестницы  и  делая  плавные
движения правой рукой, словно  держал  в  этой  руке  серебряную  лопаточку,
которой накладывал цемент своих слов на здание упомянутой системы, чтобы оно
простояло еще многие тысячи веков.


ГЛАВА LXIII

     Сталь и железо

     "Галерея-Тир Джорджа" сдается внаем, весь инвентарь  распродан,  а  сам
Джордж живет  теперь  в  Чесни-Уолде  и,  когда  сэр  Лестер  ездит  верхом,
сопровождает его, стараясь держаться поближе к поводьям его  коня,  так  как
всадник правит не очень твердой рукой. Но сегодня у Джорджа  другие  заботы.
Сегодня он едет на север, в "страну железа", посмотреть, что там делается.
     Чем дальше он едет на север, в "страну железа", тем реже встречаются на
его пути свежие зеленые леса, - такие, как в Чесни-Уолде, - и, наконец,  они
исчезают совсем; только и видишь вокруг, что угольные шахты и шлак,  высокие
трубы и красный кирпич, блеклую зелень, палящие огни да густые,  никогда  не
редеющие клубы дыма. Вот по каким  краям  едет  кавалерист,  посматривая  по
сторонам и высматривая без устали, не покажется ли то место, куда он едет.
     Наконец он въезжает в оживленный городок, который весь звенит от  лязга
железа, весь - в огнях и дыму (такого всадник еще не видывал, хотя  сам  уже
почернел от угольной пыли на дорогах) и вскоре останавливает коня на  мосту,
переброшенном через канал с черной водой, и спрашивает встречного  рабочего,
не слыхал ли тот про некоего Раунсуэлла.
     - Вы бы еще спросили, хозяин, слыхал ли я, как меня зовут,  -  отвечает
рабочий.
     - Значит, его хорошо  знают  в  этих  местах,  приятель?  -  спрашивает
кавалерист.
     - Раунсуэлла-то? Ну, еще бы!
     - А где он сейчас, как вы думаете? - спрашивает кавалерист, глядя перед
собой.
     - То есть, вы хотите знать - в банке он или  на  заводе,  или  дома?  -
интересуется рабочий.
     - Хм! Как видно, Раунсуэлл такая важная шишка, -  бормочет  кавалерист,
поглаживая себя по подбородку, - что мне, пожалуй, лучше повернуть  назад...
Я и сам не знаю, где я хочу его видеть. Как  вы  думаете,  найду  я  мистера
Раунсуэлла на заводе?
     - Трудно сказать, где его найти. Днем в эти часы вы можете застать  его
на заводе, если только он теперь в городе, - ведь он часто уезжает по делам;
а нет - так его сына.
     А где его завод?
     Видит приезжий вон те трубы... самые высокие?
     Да, видит.
     Ну, так ему надо ехать прямо на них; скоро будет поворот налево, и  тут
он опять увидит эти трубы за высокой кирпичной  стеной,  что  тянется  вдоль
всей улицы. Это и есть завод Раунсуэлла.
     Кавалерист благодарит за полученные сведения и  медленно  едет  дальше,
посматривая по сторонам. Назад он не поворачивает, но оставляет своего  коня
(которого ему очень хочется почистить собственноручно) на  постоялом  дворе,
где сейчас, по словам конюха, обедают "рабочие руки" Раунсуэлла. У некоторых
"рабочих рук" Раунсуэлла сейчас обеденный  перерыв,  и  они  заполнили  весь
город. Они очень мускулисты и сильны, эти  "рабочие  руки"  Раунсуэлла...  и
немножко закопчены.
     Кавалерист подходит к воротам в кирпичной стене, заглядывает во двор и,
пораженный,  видит  всюду,  куда  ни  глянь,  огромное   скопление   железа,
пережившего самые различные стадии, отлитого в  самые  разнообразные  формы:
железные полосы, клинья, листы; железные чаны, котлы,  оси,  колеса,  зубья,
рычаги, рельсы; железо гнутое, перекрученное, превращенное  в  детали  машин
странной, причудливой формы; горы железного лома,  ржавого  от  старости;  а
подальше - печи, в которых железо рдеет и  клокочет  в  пылу  юности;  яркие
фейерверки  железных  искр,  брызжущие  из-под  парового   молота;   железо,
раскаленное докрасна, железо, раскаленное  добела,  железо,  охлажденное  до
черноты; он ощущает железный вкус и  железный  запах;  слышит  оглушительное
"вавилонское смешение" * железных звуков.
     - Ну и местечко, - того и гляди голова затрещит! - говорит  кавалерист,
оглядываясь кругом и отыскивая глазами контору. - А кто это идет, хотел бы я
знать? Смахивает на меня в молодости. Должно  быть  -  мой  племянник,  если
верить в семейное сходство. Ваш слуга, сэр.
     - К вашим услугам, сэр. Вы кого-нибудь ищете?
     - Простите. Вы мистер Раунсуэлл-младший, если не ошибаюсь?
     - Да.
     - Я ищу вашего отца, сэр. Мне надо с ним побеседовать.
     Молодой человек говорит, что он пришел  как  раз  вовремя,  ибо  мистер
Раунсуэлл сейчас здесь, и провожает посетителя в контору к отцу.
     "Очень похож на  меня  в  молодости...  до  черта  похож!.."  -  думает
кавалерист, следуя за ним.
     Войдя во двор, они подходят к какому-то  зданию,  в  одном  из  верхних
этажей которого  помещается  контора.  Мистер  Джордж,  увидев  джентльмена,
сидящего в конторе, густо краснеет.
     - А ваша фамилия? - спрашивает молодой человек. - Как  доложить  о  вас
отцу?
     Джордж, будучи не  в  силах  отвязаться  от  мыслей  о  железе,  наобум
отвечает: "Сталь"; так его и представляют. Но вот Джордж остается  вдвоем  с
джентльменом, который сидит за столом, разложив перед собой счетные книги  и
листы бумаги, исписанные цифрами или заполненные сложными чертежами. Стены в
конторе голые, окна голые, и за ними открывается вид на царство  железа.  По
столу разбросаны какие-то железные предметы, умышленно разломанные на  куски
для испытания  на  прочность  в  различные  периоды  их  службы  в  качестве
различных орудий. Все вокруг покрыто железной пылью, а за окнами виден дым -
он поднимается густыми  клубами  из  высоких  труб  и  смешивается  с  дымом
туманного "Вавилона" других труб.
     - Я к вашим услугам, мистер Сталь, - говорит джентльмен, после того как
посетитель присел на потертый стул.
     - Видите ли, мистер Раунсуэлл, - начинает  Джордж,  наклоняясь  вперед,
облокотившись на левое колено и держа шляпу в  руке,  но  тщательно  избегая
встречаться глазами с братом, - я предвижу, что мое посещение покажется  вам
скорее навязчивым, чем приятным. Когда-то я служил в драгунах и подружился с
одним товарищем, который, если не ошибаюсь, был вашим  братом.  Насколько  я
знаю, у вас был брат, который причинил  немалое  беспокойство  своей  семье,
убежал из дому и ничего хорошего  не  сделал,  если  не  считать  того,  что
старался не показываться на глаза родным.
     -  А  вы  по-прежнему  утверждаете,  -  говорит  заводчик  изменившимся
голосом, - что ваша фамилия Сталь?
     Кавалерист бормочет что-то невнятное и смотрит на  него.  Старший  брат
вскакивает, называет его по имени и обнимает.
     - Ну, брат, ты похитрее меня! - кричит кавалерист, и слезы показываются
у него на глазах. - Как живешь, старина? А я и помыслить не мог, что ты  мне
так обрадуешься. Как живешь, старина? Как живешь?
     Они снова и снова трясут друг другу руки, обнимаются, и кавалерист  все
твердит: "Как живешь, старина?" - уверяя, что и помыслить не мог,  что  брат
ему так обрадуется.
     - Больше того, - говорит он в виде заключения к полному отчету обо всем
случившемся с ним до его приезда сюда, - я вовсе  и  не  хотел  признаваться
тебе, кто я такой. Я думал, что, если ты снисходительно отнесешься ко всему,
что я расскажу про твоего брата, я со временем решусь написать тебе  письмо.
Но я не удивился  бы,  брат,  если  бы  вести  обо  мне  не  доставили  тебе
удовольствия.
     - Вот погоди, Джордж, мы тебе дома покажем, как мы относимся к подобным
вестям, - отвечает брат. - Сегодня у нас в семье торжественный день,  и  ты,
загорелый старый солдат, приехал как раз вовремя.  Мы  с  моим  сыном  Уотом
порешили, что ровно через год он женится  на  одной  хорошенькой  и  хорошей
девушке, - ты такой и не видывал за все свои странствия. Завтра она  уезжает
в в Германию с одной  из  твоих  племянниц,  чтобы  немного  пополнить  свое
образование. Мы надумали отпраздновать это событие, и ты будешь героем дня.
     Вначале мистер Джордж так ошеломлен  этой  перспективой,  что  с  жаром
отказывается от подобной чести. Однако брат и  племянник  (а  племяннику  он
тоже твердит,  что  и  помыслить  не  мог,  что  они  ему  так  обрадуются),
завладевают им и ведут его в  нарядный  дом,  во  всей  обстановке  которого
заметно приятное смешение  простоты  -  привычной  для  родителей,  когда-то
живших скромно, - и роскоши, соответствующей их  изменившемуся  положению  в
общест