ю сверху донизу; имущество мое,  правда  небольшое,
все перерыли, порасшвыряли, так что неизвестно, где теперь что лежит, и (как
я уже говорил) вот до чего я  докатился!  Впрочем,  я  на  это  не  особенно
жалуюсь. Хоть я и попал сюда  "на  постой"  не  по  своей  вине,  но  хорошо
понимаю, что, не уйди я бродяжничать еще мальчишкой, ничего такого  со  мной
не случилось бы. А теперь вот случилось.  Значит  спрашивается:  как  мне  к
этому отнестись?
     Оглядев нас добродушным взглядом, он потер смуглый лоб и сказал, как бы
извиняясь:
     - Не умею я говорить, придется немножко подумать.
     Немножко подумав, он снова посмотрел на нас и продолжал:
     - Как теперь быть? Несчастный  покойник  сам  был  юристом  и  довольно
крепко зажал меня в тиски. Не хочу тревожить его прах, но, будь он в  живых,
я бы сказал, что он до черта крепко прижал меня. Потому-то мне и не нравятся
его товарищи по ремеслу. Держись я от них подальше, я бы сюда не  попал.  Но
не  в  этом  дело.  Теперь  допустим,  что  это  я  его  убил.  Допустим,  я
действительно разрядил в него свой пистолет - один из тех, что за  последнее
время употреблялись для стрельбы  в  цель,  а  Баккет  нашел  у  меня  такие
пистолеты, хотя ничего особенного в этом нет, и он мог бы найти  их  у  меня
когда угодно - в любой день, с тех пор как я содержу галерею-тир. Так что же
я сделал бы, попав сюда, если б и  впрямь  совершил  убийство?  Я  нанял  бы
адвоката.
     Он умолк, заслышав, что кто-то отпирает замки и  отодвигает  засовы,  и
молчал, пока дверь не открыли и не закрыли опять. Вскоре я скажу,  для  чего
ее открывали.
     - Я нанял бы адвоката, а он сказал бы (как мне часто доводилось  читать
в  газетах):  "Мой  клиент  ничего   но   говорит,   мой   клиент   временно
воздерживается от защиты... мой клиент то, да се, да другое, да третье".  Но
я-то знаю, что у этого племени не в обычае идти напрямик  и  допускать,  что
другие идут прямым путем. Скажем, я не виновен, и я нанимаю адвоката. Скорей
всего он подумает, что я виновен... пожалуй, даже наверное так подумает. Что
он будет делать, - все равно, поверит он мне или нет? Он  будет  действовать
так, как будто я виновен: будет затыкать мне  рот,  посоветует  не  выдавать
себя, скрывать обстоятельства дела,  по  мелочам  опровергать  свидетельские
показания, вертеться, крутиться и  в  конце  концов  он,  может  быть,  меня
вызволит - добьется моего оправдания. Но, мисс Саммерсон,  как  вы  думаете,
хочу ли я, чтобы меня  оправдали  таким  путем,  или,  по  мне,  лучше  быть
повешенным, а все-таки поступить по-своему?.. Извините,  что  я  упоминаю  о
предмете, столь неприятном для молодой девицы.
     Он уже вошел в азарт и  больше  не  нуждался  в  том,  чтобы  "немножко
подумать".
     - Пусть уж лучше меня повесят, зато  я  поступлю  по-своему.  И  я  это
твердо решил! Этим я не хочу сказать, - он оглядел  всех  нас,  уперев  свои
сильные руки в бока и подняв темные брови, - этим я не хочу сказать, что мне
больше других хочется, чтобы меня повесили. Я хочу сказать, что меня  должны
оправдать вполне, без всяких оговорок, или не  оправдывать  вовсе.  Поэтому,
когда  говорят  об  уликах,  которые  против  меня,  но  говорят  правду,  я
подтверждаю, что это правда, а когда мне  говорят:  "Все,  что  вы  скажете,
может послужить материалом для следствия", - я отвечаю, что ничего  не  имею
против!.. пускай служит. Если меня не могут  оправдать  на  основании  одной
лишь правды, меня вряд ли оправдают на основании чего-то менее  важного  или
вообще чего бы то ни было. А если и оправдают, этому для меня - грош цена.
     Он сделал шага два по каменному полу, вернулся к столу и закончил  свою
речь следующими словами:
     - Благодарю вас, мисс и джентльмены, горячо благодарю за ваше  внимание
и еще больше за участие. Я осветил вам  все  дело,  как  оно  представляется
простому кавалеристу, у которого разум - все равно что тупой палаш. Я ничего
хорошего в жизни не сделал, - вот  только  выполнял  свой  долг  на  военной
службе, и если в конце концов случится самое худшее, я только пожну то,  что
посеял. Когда я очнулся от первого потрясения, после того как меня забрали и
обвинили в убийстве, - а бродяга вроде  меня,  который  столько  шатался  по
свету, недолго оправляется от потрясений, - я обдумал, как мне себя вести, и
сейчас объяснил это вам. Этой линии я и буду придерживаться. По крайней мере
я не опозорю своих родных, не заставлю их хлебнуть горя и... вот все, что  я
могу вам сказать.
     Когда дверь открыли - как я уже говорила раньше, - вошел человек такого
же военного вида, как и мистер  Джордж,  но,  на  первый  взгляд,  не  столь
внушительный, а с ним  -  загорелая,  с  живыми  глазами,  здоровая  на  вид
женщина, которая держала в руках корзинку и с самого  своего  прихода  очень
внимательно слушала все, что говорил мистер Джордж. Не прерывая своей  речи,
мистер Джордж приветствовал этих людей только дружеским кивком  и  дружеским
взглядом. Теперь же он сердечно пожал им руки и сказал:
     - Мисс Саммерсон и джентльмены, это мой старый товарищ Мэтью Бегнет.  А
это его жена миссис Бегнет.
     Мистер Бегнет сдержанно поклонился нам  по-военному,  а  миссис  Бегнет
присела.
     - Они - мои истинные друзья, - сказал мистер Джордж. - Меня забрали  из
их дома.
     - Подержанная виолончель,  -  вставил  мистер  Бегнет,  сердито  дергая
головой. - С хорошим звуком. Для приятеля. Дело не в деньгах.
     - Мэт, - сказал мистер Джордж, - ты слышал почти  все,  что  я  говорил
этой леди и джентльменам! Ты, конечно, согласен со мной?
     Мистер Бегнет, подумав, предоставил своей жене ответить на этот вопрос.
     - Старуха, - проговорил он. - Скажи ему. Согласен я. Или нет...
     - Ну, Джордж, - воскликнула миссис Бегнет, распаковывая свою  корзинку,
в которой лежали кусок холодной соленой свинины, пачка чаю, сахар и хлеб  из
непросеянной муки, - надо бы вам знать, что он никак  с  вами  не  согласен.
Надо бы вам знать, что, послушавши вас, можно с  ума  спятить.  Как  же  вас
вызволить, если  вы  этого  не  хотите,  того  не  желаете?..  Что  это  вам
вздумалось так придираться да разбираться? Все это вздор и чепуха, Джордж.
     - Не будьте строги ко мне в моих горестях,  миссис  Бегнет,  -  шутливо
проговорил кавалерист.
     - К черту ваши горести, если вы от них не умнеете! -  вскричала  миссис
Бегнет. - Никогда в жизни не было мне так стыдно слушать дурацкую  болтовню,
как было стыдно за вас, когда вы тут всякий вздор городили. Адвокаты? А что,
кроме вашей дурацкой придирчивости, мешает вам нанять хоть дюжину адвокатов,
если этот джентльмен порекомендует их вам?
     - Вот разумная женщина, - сказал опекун. - Надеюсь, вы  уговорите  его,
миссис Бегнет.
     - Уговорить его, сэр? - отозвалась она. - Бог с вами! Да вы  не  знаете
Джорджа. Вот, глядите, -  миссис  Бегнет  бросила  корзинку  и  показала  на
мистера Джорджа своими смуглыми руками,  не  знавшими  перчаток,  -  вот  он
какой! До чего он своевольный, до чего упрямый малый, - хоть кого выведет из
терпения. Вы  скорей  вскинете  на  плечо  сорокавосьмифунтовую  пушку,  чем
разубедите этого человека, когда он забрал себе что-нибудь в голову и уперся
на своем. Э, да неужто я его не знаю! - вскричала миссис Бегнет. - Неужто  я
вас не знаю, Джордж? Или вы после стольких  лет  вздумали  корчить  из  себя
неизвестно кого и втирать очки мне?
     Дружеское негодование женщины сильно действовало на ее супруга, который
несколько раз покачал головой, глядя на кавалериста и  как  бы  убеждая  его
пойти на уступки. Время от времени миссис Бегнет бросала взгляд на  меня,  и
по выражению ее глаз я поняла, что ей  чего-то  от  меня  хочется,  но  чего
именно - я не могла догадаться.
     - Вот уж много лет, как я перестала вас уговаривать, старина, - сказала
миссис Бегнет, сдув пылинку со свинины и снова бросив на меня  взгляд,  -  и
когда леди и джентльмены узнают вас не хуже, чем знаю я, они тоже перестанут
вас  уговаривать.  Если  вы  не  слишком  упрямы,  чтобы  принять  кое-какие
гостинцы, вот они!
     - Принимаю с великой благодарностью. - отозвался кавалерист.
     - В самом деле? - проговорила  миссис  Бегнет  ворчливым,  но  довольно
добродушным тоном. - Очень  этому  удивляюсь.  Странно,  что  вы  не  хотите
уморить себя голодом, лишь бы поставить на своем. Вот было бы похоже на вас!
Может, вы теперь и до этого додумаетесь?
     Тут она опять  взглянула  на  меня;  и  теперь  я  поняла,  что,  глядя
попеременно то на меня, то на дверь, она давала мне понять, что нам  следует
уйти и подождать ее за оградой тюрьмы. Передав это тем же способом опекуну и
мистеру Вудкорту, я встала.
     - Мы надеемся, что вы передумаете, мистер Джордж,  -  сказала  я,  -  и
когда снова придем повидаться с вами, найдем вас более благоразумным.
     - Более благодарным вы меня не найдете, мисс Саммерсон, - отозвался он.
     - Но надеюсь - более сговорчивым, - сказала я. - И прошу вас подумать о
том, что необходимо раскрыть тайну и  обнаружить  преступника,  -  это  дело
первостепенной важности не только для вас, но, может быть, и для других лиц.
     Он выслушал меня почтительно, но не обратил большого  внимания  на  мои
слова, которые я произнесла, слегка отвернувшись от него, - уже  на  пути  к
выходу. Он всматривался (как мне после сказали) в мое лицо и фигуру, которые
почему-то вдруг привлекли его внимание.
     - Любопытно, - проговорил он. - И ведь в тот раз я тоже так подумал!
     Опекун спросил, что он имеет в виду.
     - Видите ли, сэр, -  ответил  он,  -  когда  в  ночь  преступления  моя
злосчастная судьба привела меня в дом убитого, по лестнице мимо меня  прошла
женщина, и хоть было темно, она показалась  мне  до  того  похожей  на  мисс
Саммерсон, что я даже чуть было не заговорил с нею.
     Я содрогнулась; такого ужаса я ни до, ни после этого не  испытывала  и,
надеюсь, не испытаю и впредь.
     - Она спускалась по лестнице, а я поднимался, - сказал кавалерист, -  и
когда она прошла мимо окошка, - в ту ночь светила луна, - я заметил, что  на
плечи у нее накинута широкая черная мантилья с  длинной  бахромой.  Впрочем,
это совершенно  не  относится  к  нашему  делу,  но  сейчас  мисс  Саммерсон
показалась мне до того похожей на ту женщину, что я сразу о ней вспомнил.
     Я не могу определить и отделить одно от другого все те чувства, какие я
испытала после его слов. Достаточно сказать, что если с самого  начала  мною
владело смутное убеждение, что долг  требует  от  меня  наблюдать  за  ходом
следствия по этому делу, - хоть я и не смела задавать себе никаких вопросов,
- то сейчас это убеждение стало твердым; однако  я  с  возмущением  говорила
себе, что у меня нет ни малейших оснований чего-то опасаться.
     Мы втроем вышли из тюрьмы и стали прохаживаться  неподалеку  от  ворот,
расположенных в уединенном месте. Долго ждать нам не пришлось,  -  мистер  и
миссис Бегнет тоже вышли из ворот и быстро подошли к нам.
     На глазах у миссис  Бегнет  выступили  слезы,  ее  пылающее  лицо  было
взволновано.
     - Вы знаете, мисс, я и виду не показала Джорджу, какого я мнения о  его
деле, - призналась она, как только подошла к нам, - но он попал  в  скверною
историю, бедняга!
     - Нет, не думаю, если о нем позаботиться, если действовать осторожно  и
оказать ему помощь, - сказал опекун.
     - Такому джентльмену, как вы,  лучше  знать,  сэр.  -  заметила  миссис
Бегнет, поспешно  вытирая  глаза  краем  серой  накидки,  -  но  я  за  него
беспокоюсь. Очень уж он неосторожный - говорил много такого, чего у  него  и
на уме не было. Джентльмены присяжные, может,  и  не  поймут  его  так,  как
понимаем мы с Дубом. К тому же собрали столько  улик  и  столько  свидетелей
будут показывать против него, а Баккет такой хитрый.
     - Подержанная виолончель. Говорил, что играл на флейте.  В  детстве,  -
добавил мистер Бегнет очень многозначительным тоном.
     - Теперь вот что я вам скажу, мисс, - начала миссис Бегнет, - а когда я
говорю "мисс", я говорю "все вы". Пойдемте-ка вон туда в уголок у стены, и я
вам кое-что скажу.
     И миссис Бегнет торопливо потащила нас в еще более уединенное место, но
она так тяжело дышала от волнения, что сначала не могла вымолвить ни  слова,
и мистеру Бегнету пришлось понукать ее:
     - Скажи им, старуха!
     - Так вот, мисс, - проговорила "старуха", развязывая ленты своей шляпы,
чтобы свободнее было дышать, - легче сдвинуть с места Дуврский замок *,  чем
сдвинуть Джорджа, когда он упрется на своем, если только  не  удастся  найти
какую-то новую силу, которая его сдвинет. И я эту силу нашла!
     - Вы прямо сокровище, а не женщина! - сказал опекун. - Рассказывайте!
     - Так вот что я вам скажу, мисс, - торопливо продолжала она, волнуясь и
то и дело всплескивая руками. - Хоть он и говорит, что у него нет родных, но
это сущая чепуха. Они ничего про него не знают, но зато он знает о  них.  Он
кое-когда рассказывал мне о себе и - гораздо больше, чем другим, и не зря он
как-то раз говорил моему Вулиджу, как это, мол, хорошо,  если  у  матери  не
прибавилось ни одной морщинки, ни одного седого волоса по вине  сына.  Бьюсь
об заклад на пятьдесят фунтов, что в тот день Джордж увидел свою  мать.  Она
жива, и ее нужно привезти прямо сюда!
     Тут миссис Бегнет, немедленно взяв в рот несколько  булавок,  принялась
подкалывать подолы своих  юбок,  так  чтобы  они  стали  чуть  короче  серой
накидки, и сделала она это изумительно быстро и ловко.
     - Дуб, - сказала миссис Бегнет, -  приглядывай  за  детьми,  старик,  и
подай мне зонт! Я еду в Линкольншир, чтобы доставить сюда старушку!
     - Что она выдумала, эта женщина! -  воскликнул  опекун,  сунув  руку  в
карман. - Как же она поедет? Да хватит ли у нее денег?
     Миссис Бегнет снова  повозилась  со  своими  юбками,  вытащила  кожаный
кошелек, торопливо пересчитала лежавшие в  нем  несколько  шиллингов,  потом
закрыла его с чувством полного удовлетворения.
     -  Не  беспокойтесь  обо  мне,  мисс.  Я  жена   солдата   и   привыкла
путешествовать одна. Ну, Дуб, - и миссис Бегнет  расцеловалась  с  мужем,  -
один поцелуй тебе, старик, три детям. А теперь я отправилась  в  Линкольншир
за матушкой Джорджа!
     И она действительно уже тронулась в путь, в то время как мы трое только
переглядывались, не помня себя от  удивления.  Она  зашагала  прочь  твердым
шагом, завернула за угол, и ее серая накидка скрылась из виду.
     - Мистер Бегнет, - сказал опекун, - неужели вы так и отпустите ее?
     - Ничего не поделаешь, - ответил тот.  -  Однажды  приехала  домой.  Из
другой части света. Вот в этой серой накидке. И с тем же зонтом. Что старуха
скажет, то и делайте. Делайте! Когда старуха говорит: "Я сама  сделаю".  Она
сама и сделает.
     - Значит, она действительно такая добрая и честная,  какой  кажется,  -
заметил опекун, - а это очень много, - большего и не скажешь.
     - Она знаменосец Несравненного батальона, - сказал мистер Бегнет и, уже
уходя, еще раз оглянулся на нас. - И другой такой во всем свете  не  сыщешь.
Но при ней я этого не говорю. Надо соблюдать дисциплину.


ГЛАВА LIII

     След

     Обстоятельства сложились так,  что  мистеру  Баккету  теперь  частенько
приходится совещаться со своим толстым указательным  пальцем.  Когда  мистер
Баккет обдумывает дела столь же важные, как то, которым он занят теперь, его
толстый указательный палец как бы  возвышается  до  положения  демона-друга.
Мистер Баккет прикладывает  его  к  уху,  и  палец  нашептывает  ему  нужные
сведения; прикладывает к губам, и палец приказывает  ему  молчать;  трет  им
нос,  и  палец  обостряет  его  нюх;  грозит  им  преступнику,  и  тот,  как
завороженный, выбалтывает гибельное признание. Авгуры * из Храма  Уголовного
Розыска неизменно предсказывают, что, если уж мистер Баккет начал  длительно
совещаться со своим пальцем, значит скоро можно ожидать  грозного  возмездия
кому-то.
     Мистер Баккет в общем  -  снисходительный  философ,  несклонный  строго
осуждать людские безрассудства, и обычно он изучает человеческую  натуру  не
слишком ревностно; но теперь он заходит в десятки домов и без  устали  рыщет
по бесчисленным улицам, хотя вид у него такой, словно он слоняется от нечего
делать. С ближними своими он поддерживает самые дружеские  отношения,  а  со
многими даже не прочь выпить за компанию. Деньгами он сорит не стесняясь,  в
обращении любезен, в беседе бесхитростен; однако в глубинах тихой  реки  его
жизни струится подводное течение, которое направляется указательным пальцем.
     Мистера Баккета не связывают ни пространство, ни  время.  Как  и  любой
смертный, сегодня он здесь, а завтра его уже нет; но, не в  пример  простому
смертному, послезавтра он опять тут как тут. Нынче вечером он, как будто  из
простого любопытства,  осматривает  железные  гасители  факелов  у  подъезда
лондонского дома сэра Лестера Дедлока; а завтра утром  будет  в  Чесни-Уолде
ходить по террасе с полом, обитым свинцом, - той самой террасе,  до  которой
некогда прохаживался  старик,  чей  дух  хотят  умилостивить  сотней  гиней,
обещанных за поимку убийцы. Мистер Баккет осматривает все вещи  покойного  -
ящики, письменные столы, карманы - словом,  все,  что  тому  при  надлежало.
Несколько часов спустя он  останется  вдвоем  с  римлянином,  и  один  будет
по-прежнему указывать перстом вниз, а другой - поднимать указательный  палец
вверх.
     Подобные занятия вряд ли совместимы с семейными  радостями;  во  всяком
случае, мистер Баккет теперь не бывает дома. А ведь он  очень  высоко  ценит
общество миссис Баккет - особы с врожденным сыскным нюхом, которая могла  бы
творить чудеса, если бы развила свой талант профессиональной практикой,  но,
не  получив  этой  возможности,  осталась  просто  любительницей,   хотя   и
одаренной; однако мистер Баккет избегает ее, лишая себя столь милого  сердцу
отдохновения. Миссис Баккет довольствуется общением и разговорами  со  своей
жилицей (к счастью, женщиной приятной), в судьбе которой принимает участие.
     В день похорон на Линкольновых полях собирается огромная толпа,  и  сэр
Лестер Дедлок лично присутствует на церемонии. Строго  говоря,  кроме  него,
провожающих только трое: лорд  Дудл,  Уильям  Баффи  да  изнемогающий  кузен
(которого прихватили с собой, чтобы составить две пары,  но  скорбных  карет
тьма тьмущая. Аристократия соизволила  выразить  столько  соболезнования  на
четырех колесах, сколько этому околотку в жизни не  доводилось  видывать.  И
так  велико  скопище  гербов  на  дверцах  карет,  что  кажется,  будто  вся
Геральдическая  палата  *  сразу  потеряла  родителей.  Герцог  Фудл  выслал
роскошную карету - ни дать ни взять погребальный костер, осыпанный прахом  и
пеплом,  -  карету  с  серебряными  втулками,  патентованными  осями,  всеми
новейшими усовершенствованиями и  тремя  осиротевшими  лакеями  шести  футов
ростом,   торчащими   на   запятках,    словно    траурный    султан.    Все
высокопоставленные кучера, сколько их есть в Лондоне,  облачились  в  черные
ливреи,  и  если  покойный  старик  в  поношенном  одеянии  питал  некоторое
пристрастие к породистым лошадям  (что  мало  вероятно),  сегодня  он  может
вдосталь налюбоваться ими.
     Незаметный среди убитых горем факельщиков, экипажей  я  лошадиных  ног,
мистер Баккет сидит, притаившись, в одной из скорбных карет  и  с  удобством
наблюдает за толпой сквозь решетчатые ставни  ее  окон.  Он  великий  мастер
следить за толпой, - как  и  за  всем  на  свете,  -  и  когда  посматривает
туда-сюда то в правое окно кареты, то в левое, то поднимает глаза  вверх  на
окна домов, то пробегает взглядом по головам людей, он ничего не упускает из
виду.
     "А, и ты здесь, мой дружок? - говорит себе мистер Баккет,  подразумевая
миссис Баккет, которая по его протекции получила место на крыльце дома,  где
жил покойный. - Вот как!