а, Чарли, ведь правда?
     - Совсем! - ответила Чарли.
     - Достаточно окрепла, Чарли, чтобы узнать одну тайну?
     - Ну, уж для тайны-то я безусловно достаточно  окрепла!  -  воскликнула
Чарли.
     Но не успела Чарли прийти в восторг, как личико у нее вытянулось -  она
узнала тайну по моему лицу и, вскочив с кресла, упала мне на  грудь,  твердя
от всего своего благодарного сердца: "Ох, мисс, это все  из-за  меня!  Из-за
меня это, я виновата!" - и еще многое другое.
     - Так вот, Чарли, - начала я немного погодя, после  того  как  дала  ей
выговориться, - если я расхвораюсь, вся моя надежда на тебя. И  если  ты  не
будешь такой же спокойной и терпеливой во время моей  болезни,  какой  была,
когда хворала сама, ты не оправдаешь моих надежд, Чарли.
     - Позвольте мне еще немножко поплакать, мисс, -  проговорила  Чарли.  -
Ох, милая моя, милая! позвольте мне только немножко поплакать, милая вы моя!
- Не могу вспомнить без слез, с какой любовью и преданностью  она  лепетала,
обнимая меня: - Я буду умницей.
     Ну, я уж позволила Чарли поплакать еще  немножко,  и  нам  обеим  стало
как-то легче.
     - А теперь, мисс, с вашего позволения, можете  на  меня  положиться,  -
спокойно проговорила Чарли. - Все буду делать, как вы прикажете.
     - Сейчас я почти ничего не  могу  приказать  тебе,  Чарли.  Но  сегодня
вечером скажу твоему доктору, что чувствую себя нехорошо  и  что  ты  будешь
ухаживать за мной.
     За это бедняжка поблагодарила меня от всего сердца.
     - Когда же ты утром услышишь из сада голос мисс Ады, то, если я сама не
смогу, как всегда, подойти к окну, подойди ты, Чарли, и скажи, что я сплю...
что я очень устала и сплю. Все время поддерживай в комнате порядок, как  это
делала я, Чарли, и никого не впускай.
     Чарли обещала выполнить все мои просьбы, а я улеглась в постель, потому
что чувствовала себя очень скверно. В тот же вечер я  показалась  доктору  и
попросила его пока ничего не говорить домашним о моей болезни. Я лишь  очень
смутно помню, как эта ночь перешла в день, а день в свою очередь  перешел  в
ночь, но все же в то первое утро я через силу добралась до окна и поговорила
со своей любимой подругой.
     На следующее утро я услышала за окном ее милый голос - до чего милым он
казался мне теперь! - и не без труда (мне было  больно  говорить)  попросила
Чарли подойти и сказать, что я сплю.
     Я услышала, как Ада ответила:
     - Ради бога, не тревожь ее, Чарли!
     - Какой у нее вид, Чарли, у моей дорогой? - спросила я.
     - Огорченный, мисс, - ответила Чарли, выглянув наружу из-за занавески.
     - Но я знаю, что сегодня утром она очень красивая.
     - В самом деле красивая,  мисс,  -  отозвалась  Чарли,  снова  выглянув
наружу. - И она все еще смотрит вверх, на ваше окно.
     Смотрит... ясными голубыми глазами, благослови  их  бог!  И  они  всего
красивее, когда она их так поднимает ввысь.
     Я подозвала Чарли и дала ей последнее поручение.
     - Слушай, Чарли, когда она  узнает,  что  я  заболела,  она  попытается
пробраться ко мне в комнату. Не впускай ее, Чарли, пока опасность не минует,
если только ты любишь меня по-настоящему! Чарли, если ты хоть  раз  впустишь
ее сюда, хоть секунду позволишь ей посмотреть, как я лежу здесь, я умру.
     - Ни за что не впущу ее! Ни за что! - обещала она.
     - Я верю тебе, милая моя Чарли. А теперь подойди сюда, посиди  немножко
здесь рядом и дотронься до меня. Ведь я тебя не вижу, Чарли, я ослепла!


ГЛАВА XXXII

     Назначенный срок

     Вечер настает в Линкольнс-Инне, этой непроходимой и беспокойной  долине
теней закона *, в которой просители почти никогда не видят дневного света, -
вечер настает в Линкольне-Инне, и в конторах гасят толстые свечи,  а  клерки
уже протопали вниз по расшатанным деревянным ступеням лестниц  и  рассеялись
кто куда. Колокол, который в девять часов звонит  здесь,  уныло  жалуясь  на
какие-то мнимые обиды, уже  умолк;  ворота  заперты,  и  ночной  привратник,
внушительный страж, одаренный редкостной способностью ко сну, стоит на часах
в своей каморке. Тускло светятся окна на лестницах - это закопченные фонари,
как глаза Суда справедливости, близорукого Аргуса * с бездонным карманом для
каждого глаза и глазом  на  каждом  кармане,  подслеповато  мигают  Звездам.
Кое-где за грязными  стеклами  верхних  окон  мерцает  слабое  пламя  свечи,
позволяя догадываться, что какой-то хитроумный крючкотвор все  еще  трудится
над уловлением недвижимой собственности в сети пергамента из бараньей  кожи,
что в среднем обходится примерно в дюжину баранов  на  акр  земли.  Вот  над
какой пчелиной работой - хотя служебные часы уже миновали, - все еще  корпят
эти благодетели своих ближних, чтобы,  наконец,  подвести  итог  прибыльному
дню.
     В  ближнем  переулке,  где  проживает  "Лорд-канцлер  лавки  Тряпья   и
Бутылок", помыслы всех обывателей направлены к пиву и ужину. Миссис Пайпер и
миссис Перкинс, чьи сыновья, занятые вместе с приятелями игрой в прятки, вот
уже несколько часов то лежат в засаде на "проселках", ведущих к  Канцлерской
улице, то рыщут по этой "большой дороге", приводя в замешательство прохожих,
- миссис Пайпер и миссис Перкинс только что поздравили друг  дружку  с  тем,
что ребята их уложены в кровать, а сами замешкались у чьей-то  двери,  чтобы
обменяться несколькими словами на прощанье. Мистер Крук и его  жилец,  и  то
обстоятельство, что мистер  Крук  "вечно  под  мухой",  и  надежды  молодого
человека на его завещание, как всегда, служат главной темой их беседы. Но им
есть что сказать и о "Гармоническом собрании" в  "Солнечном  гербе",  откуда
через полуоткрытые окна до переулка доносятся звуки рояля  и  где  Маленький
Суиллс не хуже самого Йорика *  уже  вызвал  восторженный  рев  у  любителей
гармонии, а теперь ведет басовую партию в  дуэте,  сентиментально  приглашая
своих друзей и покровителей "слушать, слушать,  слушать  рокот  во-до-пада!"
Миссис Перкинс и миссис Пайпер обмениваются  мнениями  и  об  одной  молодой
особе,  музыкальной  знаменитости,  которая   участвует   в   "Гармонических
собраниях" и которой отведено особое  место  в  рукописной  афише  на  окне;
причем миссис Перкинс имеет сведения, что эта музыкальная особа уже  полтора
года замужем, - хотя на афише значится как "мисс М. Мелвилсон, прославленная
сирена", - а младенца ее каждый вечер тайком приносят  в  "Солнечный  герб",
дабы он в антрактах получал необходимую для него пищу.
     - Чем так жить, - говорит миссис Перкинс, - я скорей  занялась  бы  для
пропитания продажей серных спичек.
     Миссис Пайпер, как и полагается, держится того же взгляда, отмечая, что
домашняя жизнь лучше рукоплесканий публики, и благодарит  бога  за  то,  что
сама она (разумеется, и миссис Перкинс тоже) занимает приличное положение  в
обществе. В это время является слуга из "Солнечного  герба"  и  приносит  ей
увенчанную пышной пеной пинтовую кружку  пива  на  ужин,  а  миссис  Пайпер,
приняв этот сосуд, направляется домой, предварительно пожелав спокойной ночи
миссис Перкинс, которая все время держала в руках свою кружку с тех пор, как
юный Перкинс принес ее из того же  трактира,  перед  тем  как  его  отослали
спать. Вот уже в переулке  раздается  стук  ставен,  закрываемых  в  лавках,
распространяется запах трубочного табака и дыма, в  верхних  окнах  мелькает
что-то вроде падающих звезд, и все это  означает,  что  обыватели  готовятся
отправиться на покой. Вот уж и полисмен начинает  дергать  двери,  проверять
запоры, подозрительно приглядываться к узлам в руках у прохожих и  совершать
свой обход в уверенности, что все и каждый или сами грабят, или подвергаются
ограблению.
     Вечер душный, хотя все пронизано холодной сыростью, и  медленный  туман
стелется невысоко над землей. Вечер насыщен  влагой  -  это  как  раз  такой
вечер, когда всюду проникают  миазмы,  исходящие  от  боен,  вредных  цехов,
сточных канав, гнилой воды, кладбищ,  а  Регистратору  смертей  прибавляется
работы. То ли в воздухе что-то есть, - и даже очень много чего-то, -  то  ли
что-то неладно с самим мистером Уивлом, иначе говоря Джоблингом, но так  ли,
этак ли, а ему очень не по себе. Он мечется между своей комнатой и  открытой
настежь входной дверью, - то туда, то обратно, - и так раз двадцать  в  час.
Это когда уже стемнело. А когда "Канцлер" закрыл свою лавку,  -  сегодня  он
закрыл ее очень рано, - мистер Уивл (в дешевой бархатной ермолке, так плотно
прилегающей к голове, что  его  бакенбарды  кажутся  непомерно  пышными)  то
спускается, то поднимается чаще прежнего.
     Не мудрено, что мистеру Снегсби тоже не по себе; ведь ему всегда  более
или менее не по себе, так как он всегда чувствует  гнетущее  влияние  тайны,
которая тяготеет над  ним.  Подавленный  мыслями  о  загадочной  истории,  в
которой он участвовал, но которой не  разгадал,  мистер  Снегсби  все  время
бродит близ тех мест, где, по его мнению, скрыт  ее  источник,  а  именно  -
вокруг лавки старьевщика. Эта лавка влечет его  неодолимо.  И  даже  сейчас,
пройдя мимо "Солнечного герба" с тем, чтобы выйти из переулка на Канцлерскую
улицу и  закончить  свою  бесцельную  вечернюю  десятиминутную  прогулку  от
собственной двери и обратно, мистер Снегсби подходит к лавке Крука.
     - А! Мистер Уивл? - говорит  торговец  канцелярскими  принадлежностями,
останавливаясь, чтобы поболтать с молодым человеком. - Вы здесь?
     - Да! - отвечает Уивл. - Я здесь, мистер Снегсби.
     -  Дышите  свежим  воздухом  перед  тем,  как  улечься  в  постель?   -
осведомляется торговец.
     - Ну, воздуху здесь не так-то много, и  сколько  бы  его  ни  было,  не
очень-то он освежает, - отвечает Уивл, окинув взглядом весь переулок.
     - Совершенно верно, сэр. А вы не замечаете, - говорит  мистер  Снегсби,
умолкнув, чтобы втянуть носом воздух  и  принюхаться,  -  вы  не  замечаете,
мистер Уивл, говоря напрямик, что здесь у вас пахнет жареным, сэр?
     - Пожалуй; я сам заметил, что тут  сегодня  как-то  странно  пахнет,  -
соглашается мистер Уивл. - Должно быть, это из "Солнечного герба" - отбивные
жарят.
     - Отбивные котлеты жарят, говорите? Да... значит, отбивные  котлеты?  -
Мистер Снегсби снова втягивает носом воздух и принюхивается. - Пожалуй,  так
оно и есть, сэр. Но, смею сказать, не худо бы подтянуть кухарку  "Солнечного
герба". Они у нее  подгорели,  сэр!  И  я  думаю,  -  мистер  Снегсби  снова
втягивает носом воздух и принюхивается, потом сплевывает и вытирает рот, - я
думаю, говоря напрямик, что они были не первой свежести, когда  их  положили
на рашпер.
     - Весьма возможно. Погода сегодня какая-то гнилая.
     - Погода действительно гнилая, - соглашается  мистер  Снегсби,  -  и  я
нахожу, что она действует угнетающе.
     - Черт ее подери! На меня она прямо  ужас  наводит,  -  говорит  мистер Уивл.
     - Что ж, вы ведь, знаете ли, живете уединенно,  в  уединенной  комнате,
где произошло мрачное событие, -  отзывается  мистер  Снегсби,  глядя  через
плечо собеседника в темный коридор и отступая на шаг,  чтобы  посмотреть  на
дом. - Я лично не мог бы жить в этой комнате один, как живете вы, сэр. Я  бы
так нервничал, так волновался по вечерам, что все  время  стоял  бы  тут  на
пороге - лишь бы не сидеть в этой комнате. Но, правда, вы в  ней  не  видели
того, что видел я. Это большая разница.
     - Я тоже прекрасно знаю, что там произошло, - говорит Тони.
     - Неприятно, правда? - продолжает мистер  Снегсби,  покашливая  в  руку
кротким и убеждающим кашлем. - Мистеру Круку  не  худо  бы  принять  это  во
внимание и сделать скидку с квартирной платы. Надеюсь, он так и поступит.
     - Надеюсь, - отвечает Тони. - Но сомневаюсь.
     - Вы считаете квартирную  плату  слишком  высокой,  сэр?  -  спрашивает
владелец  писчебумажной  лавки.  -  В  этом  околотке  квартиры   и   правда
дороговаты. Не знаю почему; должно быть, юристы набивают  цены.  Впрочем,  -
оговаривается мистер Снегсби, покашливая извиняющимся кашлем, - я отнюдь  не
хочу опорочить хоть словом профессию, которая меня кормит.
     Мистер  Уивл  снова  окидывает  взглядом  переулок,  потом  смотрит  на
торговца. Мистер Снегсби, нечаянно поймав  его  взгляд,  смотрит  вверх,  на
редкие звезды, и, не зная, как прекратить разговор, покашливает.
     - Как странно, сэр, - снова начинает он, медленно потирая руки,  -  что
он тоже был...
     - Кто он? - перебивает его мистер Уивл.
     - Покойный, знаете ли, - объясняет мистер  Снегсби,  указав  головой  и
правой бровью в сторону лестницы и похлопывая собеседника по пуговице.
     - А, вы о нем! - отвечает тот, видимо не слишком увлеченный этой темой.
- Я думал, мы уже перестали о нем говорить.
     - Я только хотел сказать, сэр, как странно, что он  поселился  здесь  и
сделался одним из моих переписчиков, а потом  вы  поселились  здесь  и  тоже
сделались  одним  из  моих  переписчиков.  В   этом   занятии   нет   ничего
унизительного, напротив, - подчеркивает мистер Снегсби, терзаемый  внезапным
опасением, что этими словами он, сам того не  желая,  неделикатно  предъявил
какие-то права на мистера Уивла, -  я  знавал  переписчиков,  которые  потом
работали в конторах  пивоваренных  заводов  и  сделались  весьма  уважаемыми
людьми. Чрезвычайно уважаемыми, сэр, - добавляет мистер Снегсби, подозревая,
что не исправил своей оплошности.
     - В самом деле, странное совпадение,  как  вы  говорите,  -  отзывается
Уивл, еще раз обводя взглядом весь переулок.
     - Перст Судьбы, не правда ли? - говорит торговец.
     - Совершенно верно.
     - Вот именно! - соглашается мистер Снегсби, покашливая в  подтверждение
своих слов. - Перст Судьбы. Судьбы! А теперь, мистер Уивл, я,  к  сожалению,
должен пожелать вам спокойной ночи. - Мистер Снегсби прощается таким  тоном,
словно необходимость уйти приводит его в отчаяние, хотя он все время, с  тех
пор как умолк, только и думал, как бы спастись  бегством.  -  А  не  то  моя
крошечка будет искать меня. Спокойной ночи, сэр!
     Если мистер Снегсби спешит домой, чтобы  избавить  свою  "крошечку"  от
необходимости ринуться на его поиски, то об этом  ему  беспокоиться  нечего.
Его "крошечка" не спускала с него глаз все то время, пока он  бродил  вокруг
да около "Солнечного герба", и теперь крадется за ним следом, повязав голову
платком, а проходя мимо мистера Уивла, удостаивает сверлящим взглядом и  его
самого и даже его дверь.
     "Кого-кого, а меня вы, дамочка, теперь и  в  толпе  узнаете,  -  думает
мистер Уивл, - и кем бы вы ни были, но наружности вашей я похвалить не  могу
- голова у вас не голова, а узел какой-то... Этот малый,  должно  быть,  так
никогда и не явится!"
     Но "этот малый" как раз приходит. Мистер Уивл предостерегающе поднимает
палец, тащит "малого"  в  коридор  и  запирает  наружную  дверь.  Затем  они
поднимаются наверх - мистер Уивл тяжелыми шагами, а мистер  Гаппи  (ибо  это
он)  весьма  легкими.  Запершись  в  задней  комнате,  они  начинают  беседу
вполголоса.
     - Я думал, ты уж к черту на кулички сбежал, вместо того чтобы поспешить
сюда, - говорит Тони.
     - Я же сказал, что - часов в десять.
     - Ты сказал - часов в десять, - повторяет Тони. - Да, ты  действительно
сказал - часов в десять. Но по моему счету прошло десятью  десять...  прошло
сто часов. В жизни у меня не было такого вечерка!
     - А что случилось?
     - Да ну тебя! - отвечает Тони. - Ничего не случилось. Но я тут  парился
и коптился в этой веселенькой старой  лачуге,  и  на  меня  градом  сыпались
всякие страхи. - Вот погляди, какой чудесный вид у этой  свечки!  -  говорит
Тони, показывая пальцем на свой стол, на котором тускло горит тонкая  свечка
с огромным нагаром и вся оплывшая.
     - Это легко наладить, -  отзывается  мистер  Гаппи,  хватая  щипцы  для
сниманья нагара.
     - Ты думаешь? - возражает его друг. - Не так легко, как кажется. С  тех
пор как я ее зажег, она все время чадит.
     - Да что с тобой такое, Тони? - спрашивает мистер Гаппи и со щипцами  в
руках смотрит на приятеля, который сидит, облокотившись на стол.
     - Уильям Гаппи, - отвечает ему приятель, - я словно в ад попал.  А  все
из-за этой невыносимо мрачной, самоубийственной  комнаты...  да  еще  старый
черт внизу.
     Мистер Уивл хмуро  отодвигает  от  себя  локтем  подносик  для  щипцов,
опускает голову на руку, ставит ноги па каминную решетку и смотрит на пламя.
Мистер Гаппи, наблюдая за ним, слегка  покачивает  головой  и  непринужденно
усаживается за стол прямо против него.
     - Кто это с тобой разговаривал, Тони, Снегсби, что ли?
     - Да, чтоб его... да, это был Снегсби, - отвечает  мистер  Уивл,  меняя
конец начатой фразы.
     - О делах?
     - Нет. Не о делах. Просто он тут прохаживался  и  остановился  почесать
язык.
     - Так я и подумал, что это Снегсби, - говорит мистер Гаппи, - но  я  не
хотел, чтобы он меня видел, и потому ждал, пока он не уйдет.
     - Ну, вот опять, Уильям Гаппи! - восклицает Тони, на  мгновение  подняв
глаза. - Все какие-то тайны, секреты! Черт возьми, да задумай мы кого-нибудь
укокошить, мы и то не вели бы себя так таинственно!
     Мистер Гаппи  пытается  улыбнуться  и,  желая  переменить  разговор,  с
искренним или притворным восхищением оглядывает  комнату  и  "Галерею  Звезд
Британской Красоты", заканчивая свой  обзор  прибитым  над  каминной  полкой
портретом леди Дедлок, которая изображена на террасе, возле  тумбы  на  этой
террасе, причем на тумбе - ваза, на вазе  шаль,  на  шали  огромный  меховой
палантин, на огромном меховом палантине рука, на руке браслет.
     - Леди Дедлок тут очень похожа, - замечает мистер Гаппи. -  Только  что
не говорит!
     - Лучше бы говорила, - ворчит Тони, не меняя позы. -  Тогда  я  мог  бы
вести здесь светские разговоры.
     Поняв, наконец, что  его  никакими  хитростями  не  приведешь  в  более
общительное  настроение,  мистер  Гаппи  меняет  неудачно  взятый   курс   и
принимается урезонивать приятеля.
     - Тони, - начинает он, - я способен извинить угнетенное состояние духа,
ибо, когда оно находит на человека, ни один человек не знает лучше,  чем  я,
что это за состояние, и, может быть, ни один человек не имеет права знать об
этом больше человека, в сердце которого  запечатлен  образ,  не  оправдавший
надежд. Но,  когда  речь  идет  о  стороне,  непричастной  к  делу,  следует
держаться в известных границах, и должен тебе заметить, Тони, что  в  данном
случае  я  не  считаю   твое   поведение   ни   гостеприимным,   ни   вполне
джентльменским.
     - Очень уж сильно ты выражаешься, Уильям Гаппи, - одергивает его мистер
Уивл.
     - Может быть, сэр, - парирует мистер Уильям Гаппи, -  но  когда  я  так
выражаюсь, значит я сильно чувствую.
     Мистер Уивл признает свою неправоту  и  просит  мистера  Уильяма  Гаппи
предать забвению этот инцидент. Но мистер Гаппи, получив преимущество, не  в
силах расстаться с ним без того, чтобы не сделать другу добавочного внушения
обидчивым тоном.
     - Нет! Черт возьми, Тони, - говорит этот джентльмен,  -  тебе  все-таки
надо бы поостеречься и не задевать самолюбия  человека,  в  сердце  которого
запечатлен некий образ, не оправдавший надежд, и которому  струны,  дрожащие
от нежнейших чувств, не приносят полного счастья. Ты, Тони, обладаешь  всем,
что способно  очаровать  глаз  и  привлечь  к  тебе  внимание.  Не  в  твоем
характере, - к счастью для тебя, быть может,  и  я  хотел  бы  то  же  самое
сказать о себе, - не в твоем характере  витать  вокруг  одного-единственного
цветка. Для тебя открыт весь сад, и ты порхаешь в  нем  на  своих  воздушных
крылышках. Тем не менее, Тони, я никогда не позволю себе задевать без  нужды
даже твое самолюбие!
     Тони снова просит его не возвращаться к этой теме, восклицая с пафосом:
     - Уильям Гаппи, бросим этот разговор!
     Мистер Гаппи соглашается, добавив:
     - Сам я никогда бы его не начал, Тони.
     - А теперь, -