танцы. Кристоф не сомневался, что найдет среди
танцующих свою красотку. И в самом деле, он сразу увидел ее. Он  устроился
в укромном уголке, откуда мог спокойно следить за танцорами. Но,  несмотря
на  все  принятые  им  предосторожности,  Лорхен  очень  скоро  обнаружила
Кристофа. Танцуя без передышки вальс за вальсом, она бросала  через  плечо
кавалера быстрые взгляды на Кристофа и, чтобы раззадорить его, кокетничала
напропалую  с  деревенскими  парнями,  смеясь   своим   большим,   красиво
очерченным ртом. Говорила Лорхен неестественно громко и болтала  глупости,
ничем не отличаясь от светских молодых девушек, которые под  устремленными
на них взглядами начинают смеяться,  суетиться,  выставлять  напоказ  свою
глупость, хотя куда лучше было бы таить ее про себя. А может быть, это  не
так уж и глупо: ведь они знают, что на них смотрят, а не слушают. Кристоф,
облокотившись на стол и подпершись кулаком,  следил  за  маневрами  Лорхен
горящим злым взглядом: он достаточно владел собой,  чтобы  видеть  все  ее
ухищрения, но все же недостаточно, чтобы им не поддаваться. Он то  сердито
ворчал, то тихонько смеялся и пожимал плечами, недоумевая, зачем сам лезет
в петлю.
   Но и за Кристофом следил отец  Лорхен.  Это  был  низенький  коренастый
старик, большеголовый, курносый, с голым, покрасневшим от солнца  черепом,
окаймленным венчиком волос, некогда золотистых и кудрявых, как  у  святого
Иоанна на картине Дюрера,  аккуратно  выбритый,  невозмутимый,  с  длинной
трубкой в углу рта. Он вел степенную беседу с другими крестьянами,  искоса
следя за жестами Кристофа, и втихомолку потешался над ним. Но  вот  старик
кашлянул; с лукавым огоньком в  серых  глазках  он  поднялся  и  подсел  к
Кристофу.  Раздосадованный  юноша,  насупившись,  повернулся  к  нему;  он
встретил хитрый взгляд, услышал бойкую речь крестьянина, который  даже  не
вынул трубки изо рта. Кристоф знал,  что  старик  слывет  мошенником,  но,
питая слабость к дочери, был снисходителен и к отцу; встреча  с  ним  даже
доставляла ему странное удовольствие, - хитрый  старик  догадывался  и  об
этом. Поговорив о дожде и хорошей погоде, позубоскалив  насчет  прекрасных
девиц и насчет самого Кристофа, который,  дескать,  правильно  делает,  не
утруждая себя танцами, - понимает, что куда  приятнее  сидеть  за  кружкой
пива, - старик развязно напросился на угощение. Отхлебывая из  кружки,  он
неторопливо повел речь о своих делах, о том,  как  трудно  стало  жить,  о
тяжелых временах  и  дороговизне.  Кристоф  отвечал  больше  междометиями.
Беседа со стариком не очень занимала его: он  смотрел  на  Лорхен.  Иногда
фермер умолкал в ожидании ответа, но ответа не было, и он опять принимался
говорить с тем же чинным спокойствием.  Кристоф  недоумевал,  с  чего  это
старик вдруг почтил его своим обществом и доверием. Но  вскоре  все  стало
ясно. Крестьянин, покончив с жалобами, перешел на другой предмет: он  стал
расхваливать отличное качество  своих  продуктов  -  овощей,  птицы,  яиц,
молока и вдруг спросил,  не  может  ли  Кристоф  порекомендовать  его  как
поставщика во дворец. Кристоф подскочил:
   - Откуда вы взяли? Вы разве знаете меня?
   - Знаю, - сказал старик. - Все узнается...
   Он не прибавил:
   "Надо только не лениться и самому последить за нужным человеком".
   Кристоф не отказал себе в ехидном удовольствии и сообщил папаше Лорхен,
что хоть "все и узнается",  но  одно,  по-видимому,  еще  не  узналось,  а
именно: что он недавно поссорился со двором; да и вообще, если он когда  и
пользовался  влиянием  на  дворцовую  кухню  (в  чем  он   сам,   впрочем,
сомневается), то сейчас это уже дело прошлое - было и  быльем  поросло.  У
старика чуть заметно искривились губы. Однако он не сдался: немного погодя
он спросил, не может ли Кристоф порекомендовать его -  на  худой  конец  -
некоторым семьям в городе. И перечислил без запинки все дома,  с  которыми
Кристоф и в самом деле был знаком, - старик, оказывается, собрал на  рынке
самые подробные справки. В другой раз Кристоф пришел бы в бешенство, узнав
о подобной слежке, но его  рассмешила  мысль,  что  крестьянин  остался  в
дураках, несмотря на всю свою пронырливость (ведь он и не подозревал,  что
рекомендации Кристофа не только не доставили бы ему  новых  заказчиков,  а
еще лишили бы старых). И Кристоф не мешал ему без толку  выкладывать  весь
его запас мелких  и  неуклюжих  хитростей,  не  отвечая  ни  да,  ни  нет.
Крестьянин не унимался. Теперь он  уже  посягал  на  самого  Кристофа,  на
Луизу, которых приберег к концу, - он хотел во что бы то ни стало  сбывать
им молоко, масло, сливки. Старик напомнил Кристофу как музыканту, что  для
голоса нет ничего лучше свежих  яиц  в  сыром  виде  -  одно  утром,  одно
вечером, - брался поставлять их тепленькими, прямо из-под  курицы.  Поняв,
что старик  принимает  его  за  певца,  Кристоф  расхохотался.  Крестьянин
воспользовался и этим - заказал еще бутылочку. И, выжав из  Кристофа  все,
что можно было выжать в данную минуту, без долгих церемоний ушел.
   На улице темнело. Танцы были в  самом  разгаре.  Лорхен  уже  забыла  о
Кристофе: она  и  без  того  захлопоталась,  стараясь  пленить  одного  из
кавалеров, сына богатого фермера, за которым охотились и  другие  девушки.
Кристоф с увлечением наблюдал за этим соперничеством: он видел, как  нежно
улыбались девицы, впрочем еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться друг другу в
волосы. Добряк Кристоф, забывая о себе  самом,  желал  победы  Лорхен.  Но
когда победа была достигнута, он опечалился и упрекнул себя за эту печаль.
Ведь он не любит Лорхен, - так пусть же она полюбит, кого  ей  вздумается.
Это все так. Но мало радости сознавать, что сам ты никому не мил.  О  тебе
вспоминают лишь тогда, когда ждут какой-то выгоды, а затем  над  тобой  же
издеваются. Кристоф повздыхал, глядя на Лорхен, которая стала еще краше от
сознания, что ей удалось затмить и разозлить своих  соперниц,  и  собрался
уходить. Было почти девять, а ему предстояло отшагать добрых две мили.
   Кристоф поднялся из-за стола, но как  раз  в  эту  минуту  распахнулась
дверь; в зал шумно ввалилось человек десять солдат. С их приходом  веселье
замерло. Крестьяне стали перешептываться. Танцующие пары  одна  за  другой
останавливались, тревожно поглядывая на вновь прибывших. Зрители, стоявшие
возле дверей, вызывающе повернулись спиной к солдатам, стали разговаривать
между собой и все же слегка потеснились, освобождая  проход.  В  последнее
время по всему краю шла глухая  борьба  с  гарнизоном  фортов,  окружавших
город. Солдаты отчаянно стучали и отыгрывались на  крестьянах.  Они  нагло
издевались над ними, затевали драки, а с девушками вели  себя  так,  точно
находились  в  завоеванной  стране.  Неделю  назад   солдаты,   напившись,
расстроили праздник в соседней  деревне  и  до  полусмерти  избили  одного
крестьянина. Кристофу  все  это  было  известно,  и  он  разделял  чувства
крестьян; поэтому он снова уселся за стол и решил подождать.
   Нелюбезная  встреча  ничуть  не  смутила  солдат;  они  шумной  гурьбой
устремились к занятым столам, расталкивая во все стороны  крестьян,  чтобы
очистить себе место, - на это потребовалось не более  минуты.  Большинство
посетителей отодвигалось, ворча себе под нос. Какой-то старик, сидевший на
краешке скамьи, недостаточно  проворно  посторонился,  -  солдаты  дернули
скамью, и старик полетел кубарем на пол под взрывы  громкого  хохота.  Вся
кровь бросилась в лицо Кристофу; он в негодовании вскочил, но, прежде  чем
Кристоф успел вмешаться, старик тяжело поднялся с полу, - он не только  не
возмутился, но еще начал униженно извиняться. К столу Кристофа направились
двое солдат; он смотрел на них, стискивая кулаки. Но  обороняться  ему  не
пришлось. Это были дюжие и добродушные парни; они, как бараны, подчинялись
двум-трем удальцам и подражали им во всем. При виде высокомерного Кристофа
они даже оробели, а он сухо сказал:
   - Место занято...
   Солдаты поспешили  извиниться  и  присели  на  край  скамьи,  чтобы  не
обеспокоить его: в  голосе  Кристофа  слышались  властные  интонации  -  и
привычная угодливость взяла верх. Они сразу  поняли,  что  перед  ними  не
крестьянин.
   Смягченный их смирением, Кристоф мог уже более  хладнокровно  наблюдать
за тем, что творится вокруг. Нетрудно было  заметить,  что  верховодит  во
всей этой компании унтер -  приземистый  бульдог  с  колючими  глазками  и
лакейской внешностью,  лицемерный  и  злобный;  это  был  один  из  героев
схватки, случившейся в прошлое воскресенье. Сидя за столом по соседству  с
Кристофом, уже изрядно опьяневший, он нагло рассматривал крестьян и бросал
обидные и язвительные замечания, которые те пропускали мимо ушей. Особенно
донимал он танцующих, подчеркивая их физические изъяны или преимущества  в
грязных выражениях, вызывавших бурное веселье у его собутыльников. Девушки
заливались  краской,  слезы  выступали  у  них  на  глазах.  Их   кавалеры
стискивали зубы и, затаив ярость, молчали. Унтер взглядом палача  медленно
обводил зал, никому не давая спуску. Кристоф видел, что приближается и его
черед. Он схватил кружку и, судорожно сжимая ее, ждал. Он решил,  что  при
первом же обидном слове швырнет ее в голову солдату. Про себя он думал:
   "Я с ума сошел. Лучше уйти. Они заколют  меня;  а  если  я  останусь  в
живых, меня посадят в тюрьму, - игра не стоит свеч. Надо уходить, пока  он
не вывел меня из себя".
   Но гордость его возмущалась: могут подумать, что он спасается  бегством
от этих молодчиков. Колючий и злой  взгляд  задержался  на  нем.  Кристоф,
окаменев, гневно смотрел  на  унтер-офицера.  Тот  некоторое  время  молча
рассматривал его; по-видимому, облик Кристофа вдохновил унтера на подвиги:
он подтолкнул локтем своего соседа, кивнул, хихикая, на молодого  человека
и уже открыл рот,  чтобы  выпалить  оскорбительные  слова.  Кристоф,  весь
сжавшись, готов был с размаху запустить в него кружкой. Но и на  этот  раз
его выручил случай. В то самое мгновенье, когда пьяница  уже  совсем  было
собрался заговорить, одна из танцующих пар нечаянно  налетела  на  него  и
столкнула на пол его кружку.  Взбешенный  вояка  обернулся  и  обрушил  на
неловких танцоров град ругательств. Это отвлекло его  внимание  -  он  уже
забыл о Кристофе. Кристоф подождал еще несколько минут; затем,  видя,  что
враг не пытается возобновить начатый  разговор,  встал,  медленным  жестом
взял шляпу и неторопливо направился к выходу. Он  не  отводил  взгляда  от
скамьи, на которой сидел унтер, всем своим видом показывая, что  его  уход
не есть отступление. Но унтер позабыл о нем, да и никто не обращал на него
внимания.
   Кристоф уже взялся за ручку двери; еще несколько секунд, и он был бы за
порогом. Но благополучно выйти отсюда ему было не суждено. В глубине  зала
вдруг поднялась суматоха. Подвыпившие солдаты решили потанцевать.  Увидев,
что все девушки уже заняты, они оттерли кавалеров, и те покорно отступили.
Но не такая девушка была Лорхен, чтобы подчиниться. Недаром же у нее  были
дерзкие  глаза  и  своевольный   подбородок,   пленившие   Кристофа.   Она
самозабвенно  кружилась  в  вальсе,  когда  унтер-офицер,   которому   она
приглянулась, бросился к ней, намереваясь отбить ее у танцевавшего  с  ней
парня. Лорхен топнула ногой и с бранью оттолкнула солдата, заявив, что  ни
за что на свете не будет танцевать с такой  дубиной.  Солдат  погнался  за
нею, расшвыривая ударами кулака тех, за кем она пыталась укрыться. Наконец
ей удалось отгородиться столиком, и здесь, в  относительной  безопасности,
она перевела дух и опять начала ругать преследователя. Она  понимала,  что
ее отпор ни к чему не приведет, и  вся  трепетала  от  ярости,  бранясь  и
выбирая самые хлесткие выражения, сравнивая обидчика со всеми  обитателями
скотного двора. Он стоял, пригнувшись, по другую сторону стола  и  зловеще
улыбался; глаза его сверкали от гнева.  Вдруг  он  отступил  на  несколько
шагов,  разбежался,  перепрыгнул  через  стол  и   облапил   Лорхен.   Она
отбивалась, как полагалось скотнице, - и кулаками и ногами.  Пьяный  унтер
пошатнулся и чуть не потерял равновесие. В бешенстве он притиснул  девушку
к стене и влепил ей пощечину. На этом  и  кончились  его  подвиги:  кто-то
накинулся на него сзади, изо всей силы хватил по лицу и пинком отшвырнул в
толпу. Это был Кристоф - он ринулся на  мерзавца,  опрокидывая  столики  и
сшибая  с  ног  людей.  Унтер-офицер  обернулся  и  в   исступлении   стал
вытаскивать из ножен саблю. Но он не  успел  пустить  ее  в  ход:  Кристоф
оглушил его ударом табуретки. Все это произошло так молниеносно, что никто
не успел  вмешаться.  Унтер  рухнул  на  пол,  как  бык,  и  тут  поднялся
невообразимый шум. Солдаты, выхватывая на ходу сабли, кинулись к Кристофу,
но на них напали крестьяне. Началась рукопашная схватка.  По  залу  летели
кружки, вдруг с грохотом опрокидывался стол. Взыграли крестьянские  сердца
- слишком давние счеты были у них с солдатами. Дерущиеся катались по полу,
с остервенением кусали друг друга. Кавалер,  у  которого  вырвали  из  рук
Лорхен, дюжий парень, повалил одного из своих обидчиков,  схватил  его  за
голову и  стал  колотить  ею  об  стену.  Лорхен,  вооружившись  кочергой,
наносила удары направо и налево. Остальные девушки разбежались,  визжа  от
ужаса, за исключением не то двух, не то трех  воительниц,  которые  решили
всласть  отвести  душу.  Одна  из  них,  маленькая,  белокурая  толстушка,
заметив, что гигант-солдат - один из тех, что сели за столик  Кристофа,  -
уперся коленом в грудь опрокинутого наземь противника, кинулась к печке и,
схватив горсть горячей золы, бросила ее в глаза озверевшему  солдату.  Тот
взвыл от боли. Девушка торжествовала, осыпая отборной бранью  поверженного
врага, которого крестьяне колотили изо всей мочи. Наконец солдаты  поняли,
что силы неравны, и выбрались наружу, оставив две жертвы  на  поле  брани.
Теперь бой шел на улице. Солдаты с неистовыми криками вторгались  в  дома,
угрожая все разгромить, а крестьяне бежали за ними с вилами и спускали  на
врага свирепых псов. На улице упал третий солдат -  ему  проткнули  вилами
живот. Остальным пришлось обратиться в бегство: за ними гнались  до  самой
околицы, а они, убегая, кричали, что вернутся с подкреплением.
   Крестьяне  победителями  возвращались  в  трактир;  они  торжествовали:
наконец-то они отплатили за все унижения, которые им приходилось  терпеть;
каждый хвалился своими подвигами. Они как брата обнимали Кристофа,  а  тот
радовался завязавшейся между  ними  дружбе.  Лорхен  взяла  его  руку,  на
мгновенье сжала ее своей жесткой рукой и, улыбаясь, посмотрела на него.  В
эту минуту он уже не казался ей странным.
   Занялись ранеными. Крестьяне  отделались  сравнительно  легко:  выбитые
зубы,  сломанные  ребра,  шишки  и  кровоподтеки  -  вот  и  все.  Солдаты
пострадали серьезнее. Трое из них находились в тяжелом состоянии: гигант с
ожогом глаз, у которого плечо  было  наполовину  отсечено  ударом  топора;
солдат с распоротым животом, не  перестававший  стонать,  и  унтер-офицер,
которого свалил Кристоф. Их уложили на земле, возле  печки.  Унтер-офицер,
пострадавший меньше других,  открыл  глаза.  Он  медленно  обвел  горевшим
ненавистью взглядом склонившихся над ними крестьян.  Придя  в  сознание  и
припомнив все случившееся, он стал извергать потоки ругани. Он клялся, что
рассчитается с ними, что они еще у него попляшут; он хрипел от  бешенства;
казалось, будь это в его силах, он истребил бы всех до одного. Кое-кто  из
крестьян попытался улыбнуться, но вообще им было не до смеха. Один  парень
крикнул раненому:
   - Заткни пасть, не то убью!
   Унтер-офицер, порываясь встать, впился в парня налитыми кровью  глазами
и прокричал:
   - Негодяи! Убивайте! Вам отрубят головы.
   И так он вопил без умолку. Солдат с распоротым  животом  визжал,  точно
свинья под ножом. Третий лежал, не шевелясь и вытянувшись,  как  покойник.
Крестьяне вдруг  оцепенели  от  ужаса.  Лорхен  с  помощью  других  женщин
поволокла раненых в соседнюю комнату. Оттуда гневные выкрики унтер-офицера
и стоны умирающего доносились глуше.  Крестьяне  молчали;  они  продолжали
стоять, сбившись в кружок, как будто у ног их все еще лежали три тела;  не
смея тронуться с места, они уныло  переглядывались.  Наконец  отец  Лорхен
произнес:
   - Хороших же вы наделали дел!
   Послышался испуганный шепот; у всех пересохло  в  горле.  И  вдруг  все
заговорили разом. Сперва крестьяне  шушукались,  будто  опасаясь,  что  их
подслушают, но вскоре голоса зазвучали  громче,  пронзительней:  крестьяне
стали переругиваться, обвиняя друг друга в  нанесенных  солдатам  увечьях.
Перебранка, казалось, вот-вот перейдет в рукопашную. Но отец  Лорхен  всех
примирил. Сложив руки на груди и повернувшись к Кристофу, он кивнул в  его
сторону.
   - А этот, - сказал он, - зачем пожаловал к нам?
   Мгновенно весь гнев толпы обрушился на Кристофа.
   - Правильно! Правильно! - орали крестьяне. Вот кто начал! Не будь  его,
ничего бы и не случилось!
   Ошеломленный Кристоф попытался было возразить:
   - То, что я сделал, я сделал не для себя, а для вас, и вы это знаете.
   Но они в бешенстве кричали:
   - Не можем мы сами за себя постоять, что ли? Очень нам  нужны  указчики
из города! Кто у тебя спрашивал совета? И кто тебя  сюда  звал?  Лучше  бы
дома сидел!
   Кристоф пожал плечами и направился к дверям, но отец Лорхен взвизгнул и
загородил ему выход.
   - Вот! Вот! - кричал он. - Теперь наутек! Накликал  на  нас  беду  -  и
удирать. Ну нет, не уйдешь!
   Крестьяне заревели:
   - Не уйдет! Он всему причина. Пускай за все и расплачивается!
   Его со всех сторон  обступили,  грозили  кулаками.  Злобные  физиономии
придвигались к самому его лицу: крестьяне обезумели  от  страха.  Кристофа
всего передернуло; он молча, с отвращением швырнул шляпу на стол и  сел  в
глубине зала спиной к присутствующим.
   Но тут к крестьянам бросилась  возмущенная  Лорхен.  Ее  красивое  лицо
пылало гневом. Девушка грубо растолкала обступивших Кристофа мужчин.
   - Трусы! Зверье! - кричала она. - И вам не стыдно? Вы хотите подстроить
так, чтобы он один вышел виноватым? А сами вы что делали?  Все  до  одного
лупили направо и налево!.. Все дрались. Да найдись хоть один, кто стоял бы
сложа руки, я бы первая плюнула ему в лицо и крикнула: "Трус! Трус!.."
   Крестьяне, опешив от неожиданного наскока,  на  мгновенье  умолкли,  но
потом снова загалдели:
   - Начал-то он! Не будь его, ничего бы и не случилось.
   Отец Лорхен напрасно старался знаками утихомирить дочь. Она напустилась
и на него:
   - Да, верно, начал он, а не вы! Нашли чем хвастаться. Если бы не он, вы
бы все проглотили: пусть  себе  глумятся  над  вами  и  над  нами.  Трусы!
Негодяи!
   Она накинулась на своего друга:
   - А ты тоже хорош!  Ни  слова  не  сказал!  Состроил  умильную  рожу  и
подставил зад - пусть, мол, себе колотят сапожищами! Чуть в  ножки  им  не
поклонился! И тебе не стыдно?..  И  всем  вам  не  стыдно?  Хороши!  Ну  и
мужчины! Бараны вы, уперлись лбом в землю и рады! А он показал вам пример!
И теперь вы хотите все свалить на него?.. Ну нет, я вам этого не  позволю!
Уж вы мне поверьте! Он дрался за нас.  Или  вы  спасете  его,  или  будете
отвечать вместе с ним: даю вам слово, так и знайте!
   Отец Лорхен тянул ее за рукав и кричал, не помня себя:
   - Замолчи! Замолчи!.. Уймись, сука!
   Она оттолкнула его и  завопила  еще  громче.  Крестьяне  орали,  Лорхен
старалась перекричать их своим пронзительным голосом,  от  которого  можно
было оглохнуть.
   - А ты что скажешь? Думаешь, я не видела, как ты  разделывал  каблуками
солдата - того, который лежит в той комнате? Может, уже  кончился.  А  ты,
покажи-ка свои руки!.. На  них  до  сих  пор  еще  кровь.  Думаешь,  я  не
приметила, как ты орудовал ножом? Все расскажу, если  будете  топить  его.
Всех вас засудят до единого.
   Крестьяне