Эрнст пользовался положением своих братьев и смеялся над обоими. И  оба
брата его любили.


   Несмотря на всю свою изворотливость, Эрнст на сей раз вернулся домой, к
матери, в самом плачевном состоянии. Он прибыл из Мюнхена,  где  его,  как
обычно, очень скоро выгнали со службы. Большую  часть  пути  ему  пришлось
проделать пешком, в дождливую погоду, и ночевать где попало. Он был весь с
головы до ног покрыт грязью, одежда  висела  на  нем  клочьями,  будто  на
бродяге, и к тому же он надрывно  кашлял,  так  как  подхватил  по  дороге
серьезный бронхит. При виде его Луиза испуганно вскрикнула,  а  выбежавший
на ее крик Кристоф растрогался. Эрнст при случае мог легко пустить  слезу,
и на этот раз он тоже прибегнул к эффектному приему. В результате Луиза  и
Кристоф разжалобились, и все трое, обнявшись, долго плакали.
   Кристоф поместил брата в своей комнате; постель, куда уложили больного,
который,  казалось,  вот-вот  отдаст  богу  душу,  предварительно  согрели
грелками. Луиза и Кристоф уселись у изголовья Эрнста и всю ночь по очереди
продежурили  возле  больного.  Понятно,  появился   доктор,   понадобились
лекарства, особая пища, ярко пылающий камин.
   Надо было, кроме того, одеть блудного сына с головы до ног, - и  белье,
и обувь, и костюм требовались новые. Эрнст все принимал как должное. Луиза
и Кристоф из сил выбивались под бременем непредвиденных расходов.  Болезнь
Эрнста  застигла  их  в   трудных   обстоятельствах:   количество   уроков
сократилось, а тут еще переезд на новую квартиру, такую же  неудобную,  но
более дорогую, чем прежняя, и всякие прочие траты. Они и так  еле  сводили
концы с концами. Пришлось прибегать к героическим мерам. Кристоф  мог  бы,
конечно, обратиться к Рудольфу, которому легче было пособить Эрнсту, но он
не хотел - он считал делом чести самому помочь младшему  брату.  И  считал
так потому, что остался за старшего в семье, и  потому,  что  Кристоф  был
Кристоф. С краской стыда на лице он вынужден был принять - чуть не просить
- недавно отвергнутое с негодованием предложение одного посредника (богач,
от имени которого тот выступал, пожелал остаться неизвестным): речь шла  о
приобретении в полную собственность какого-нибудь произведения Крафта  для
последующего издания под именем вышеназванного  меломана.  Луиза  нанялась
поденно штопать белье. И мать и сын скрывали друг от друга эти  жертвы.  И
оба, заработав несколько грошей, безбожно лгали насчет их происхождения.
   Однажды уже выздоравливавший Эрнст, уютно сидя  у  камелька,  признался
между двух приступов кашля, что у него есть кое-какие долги.  Заплатили  и
долги. Никто не сказал ни  слова  упрека.  Это  было  бы  неблагородно  по
отношению к больному, по отношению к блудному  сыну  и  брату,  который  в
раскаянии вернулся под отчий кров, особенно сейчас, когда Эрнст, казалось,
переродился после пережитых испытаний. Со слезами в голосе  он  говорил  о
своих былых заблуждениях. И Луиза,  обнимая  любимого  сына,  умоляла  его
забыть тяжелое  прошлое.  Эрнст  вообще  был  от  природы  ласков  и  умел
порадовать  мать  нежными  излияниями.  Кристоф  раньше,  случалось,  даже
немножко ревновал. А теперь он считал  вполне  естественным,  что  младший
сын, да к тому же еще болезненный, был и самым  любимым.  Хотя  разница  в
возрасте у братьев была ничтожная, Кристоф относился к нему скорее  как  к
сыну, чем как к брату. Эрнст выказывал Кристофу  неизменное  уважение,  он
несколько раз заводил туманные разговоры  о  заботах,  которые  доставляет
домашним, о непомерно больших тратах, но всякий раз Кристоф обрывал его, и
Эрнст почтительно умолкал, глядя на родных преданным и робким взглядом. Он
жадно выслушивал советы Кристофа; казалось,  он  твердо  решил  переменить
образ жизни и, как только поправится, начать серьезно работать.
   И хотя Эрнст поправлялся, выздоровление шло медленно. Врач заявил,  что
здоровье его молодого пациента подорвано и требует  особых  забот.  Посему
Эрнст продолжал жить в материнском доме,  делил  с  Кристофом  постель,  с
аппетитом уписывал хлеб, заработанный трудами старшего  брата,  и  лакомые
кушанья, которые Луиза изобретала для любимого сына. Об отъезде он даже не
заикался. Молчали на эту тему и Луиза  с  Кристофом.  Они  были  счастливы
вновь обрести любимого сына и брата.
   Проводя почти все вечера вместе с Эрнстом, Кристоф  мало-помалу  привык
разговаривать с ним  более  откровенно.  Ему  так  нужно  было  довериться
кому-то! Неглупый Эрнст с полуслова понимал или делал  вид,  что  понимает
брата. Беседы с ним даже доставляли удовольствие. Однако Кристоф  не  смел
говорить с ним о том, что особенно волновало его душу, -  о  своей  любви.
Его удерживала какая-то стыдливость. А Эрнст, который  отлично  знал  все,
делал вид, что ничего не знает.
   Однажды окончательно выздоровевший Эрнст воспользовался солнечным  днем
и вышел побродить по берегу Рейна. Проходя мимо какой-то шумной загородной
харчевни,  куда  горожане  обычно  приходили  по  воскресеньям  выпить   и
потанцевать, он увидел Кристофа, который пировал вместе с Адой  и  Миррой.
Кристоф заметил Эрнста и  покраснел.  Эрнст  притворился,  что  ничего  не
видел, и прошел, не окликнув брата.
   Кристофа смутила эта встреча.  Он  еще  острее  почувствовал,  в  каком
обществе вращается. Особенна было ему мучительно, что его видел  Эрнст,  и
даже не потому, что отныне он лишался права судить о поведении  Эрнста,  а
потому, что имел слишком высокое,  слишком  наивное,  немного  старомодное
представление  об  обязанностях  старшего  брата,  что  большинству  людей
показалось бы просто смешным и нелепым; сам же Кристоф не скрывал от себя,
что, пренебрегая своими обязанностями, он теряет в собственном мнении.
   Вечером, когда они остались одни в спальне,  Кристоф  ждал,  что  Эрнст
намекнет на их встречу. Но Эрнст молчал, ожидая  первых  слов  брата.  Они
начали раздеваться, и тут только Кристоф решился рассказать о своей любви.
Он  так  волновался,  что  даже  не  смел  взглянуть  на  Эрнста,   и   от
застенчивости заговорил в преувеличенно грубом тоне. Эрнст ничем не  помог
брату; он сидел молча, тоже  не  глядел  на  Кристофа,  но  тем  не  менее
прекрасно все видел: от  его  проницательности  не  укрылось  ни  смущение
Кристофа, ни то, как он говорил, а главное, то,  что  было  в  его  словах
смешного. Кристоф едва ли даже назвал имя Ады, нарисованный им портрет мог
подойти к каждой любимой девушке. Но зато он  говорил  о  своей  любви  и,
отдаваясь потоку  нежности,  переполнявшей  его  сердце,  воскликнул,  что
любить - величайшее благо, что он был так несчастлив, пока не увидел  этот
луч, озаривший его мрачную ночь, и что жизнь - ничто без любви, истинной и
глубокой. Эрнст слушал с серьезным видом, тактично вставил несколько слов,
ни о чем не спросил; лишь порывистое рукопожатие должно было показать, что
он разделяет чувства Кристофа. Братья поговорили еще, высказали друг другу
свои мысли о любви и жизни. Кристоф был счастлив. Наконец-то  его  поняли!
Перед сном братья обнялись.
   Мало-помалу, уверившись в скромности Эрнста, Кристоф привык  -  правда,
очень робко и очень  сдержанно  -  поверять  ему  свои  чувства.  Он  даже
признался, что поведение Ады  внушает  ему  беспокойство,  но  никогда  не
обвинял ее, - он обвинял только себя и со слезами на глазах повторял,  что
не переживет разлуки с нею.
   Говорил он и Аде об Эрнсте, хвалил его ум и внешность.
   Эрнст не выказывал желания познакомиться с Адой; в глубокой  меланхолии
сидел он целыми днями дома и отказывался пойти погулять, ссылаясь  на  то,
что у него  нет  знакомых.  Кристоф  упрекал  себя,  что  по  воскресеньям
отправляется, как и прежде, за город с Адой, а брат сидит дома.  Ему  было
очень трудно отказаться от этих прогулок вдвоем с Адой, но он  корил  себя
за эгоизм и в один прекрасный день предложил Эрнсту пойти с ними.
   Кристоф представил брата Аде на лестничной площадке у ее двери. Эрнст и
Ада церемонно раскланялись. Конечно, Ада пригласила  с  собой  неразлучную
Мирру, а та  при  виде  Эрнста  вскрикнула.  Эрнст  улыбнулся,  подошел  и
поцеловал Мирру, - та, по-видимому, сочла это в порядке вещей.
   - Как? Вы знакомы? - спросил Кристоф, вне себя от изумления.
   - Ну, конечно! - со смехом ответила Мирра.
   - И давно?
   - Очень давно!
   - И ты это знала? - спросил Кристоф Аду. - Почему же ты мне  ничего  не
говорила?
   - Неужели я должна знать всех Мирриных  любовников?  -  возразила  Ада,
пожав плечами.
   Мирра  расслышала  слово  "любовников"  и   притворилась   шутки   ради
рассерженной. Так Кристоф ничего и  не  узнал.  Он  сразу  погрустнел.  Он
считал, что Эрнст, Мирра и  Ада  недостаточно  искренни,  хотя  и  не  мог
упрекнуть их в прямой лжи;  но  трудно  было  поверить,  чтобы  Мирра,  не
имевшая никаких секретов от Ады, именно на этот раз не посвятила ее в свою
тайну и чтобы Эрнст и Ада не были знакомы раньше. Кристоф  стал  наблюдать
за ними. Но они обменивались самыми обычными фразами, и Эрнст всю прогулку
был занят только Миррой. Да и Ада тоже говорила только с Кристофом и  была
с ним гораздо нежнее обычного.
   Отныне Эрнст стал принимать  участие  во  всех  их  прогулках.  Кристоф
отлично обошелся бы и без него, но не  смел  об  этом  сказать.  Ему  было
стыдно, что брат стал участником его развлечений, -  никаких  иных  причин
отделаться от Эрнста у него не было. Кристоф был  чужд  подозрений.  Да  и
Эрнст не давал к этому повода; казалось, он влюблен  в  Мирру,  а  с  Адой
обращался холодно, вежливо и излишне почтительно, что было даже неуместно,
-  казалось,  он  хочет  перенести  на  возлюбленную  брата  частицу  того
уважения, которое питает к Кристофу. Ада ничуть этому  не  удивлялась,  но
продолжала быть настороже.
   Теперь они вчетвером совершали длинные прогулки. Обычно  братья  шагали
впереди, чуть позади  шли  Ада  с  Миррой  и  все  время  перешептывались,
пересмеивались; увлекшись беседой, девушки часто останавливались. Кристофу
и Эрнсту тоже приходилось останавливаться и поджидать  своих  спутниц.  Но
нетерпеливый Кристоф не выдерживал таких пауз и пускался  в  путь;  однако
вскоре поворачивал обратно, досадуя на  Эрнста,  хохотавшего  и  оживленно
беседовавшего с двумя болтушками. Ему очень хотелось  узнать,  о  чем  они
говорят, но когда он подходил ближе, разговор сразу умолкал.
   - Да что это вы затеваете? - допытывался он.
   Ему отвечали шутками. Эти трое прекрасно спелись.


   Как-то  Кристоф  повздорил  с  Адой.  Все  утро  оба   дулись.   Против
обыкновения. Ада не приняла  благородно-обиженного  вида,  который  обычно
принимала в подобных случаях: желая отомстить  дерзкому,  она  становилась
невыносимо надоедливой. Но на сей раз  она  притворилась,  что  вообще  не
замечает Кристофа, и была на редкость мила с Миррой и Эрнстом. Можно  было
подумать, что в глубине души она даже рада этой ссоре.
   Кристофу, напротив, ужасно хотелось поскорее помириться. Он был сегодня
как-то  особенно  сильно  влюблен.  Его  нежность  подогревалась  чувством
признательности за все, что было в их любви хорошего; он  сожалел  о  том,
что время проходит зря в бессмысленных раздорах  и  недобрых  подозрениях;
беспричинный страх, какая-то тайная мысль, что любовь их  скоро  кончится,
мучили Кристофа. Он печально глядел  на  хорошенькое  личико  Ады,  а  она
притворялась, что не замечает его, и улыбалась двум другим спутникам;  это
личико вызывало в Кристофе столько  дорогих  воспоминаний,  такую  любовь,
такое подлинное ощущение близости, на этом прелестном личике временами  (и
как раз сейчас) появлялось выражение такой доброты, так ясна была  улыбка,
что Кристоф с недоумением спрашивал себя, чего ради они портят друг  другу
радость, почему Ада старается забыть эти пронизанные светом часы,  -  ведь
есть в ней прямота и честность, к чему же отрекаться от них, душить в себе
все хорошее, какое странное удовольствие находит Ада в том, чтобы смущать,
грязнить, пусть даже в мыслях,  их  чистое  чувство.  Он  ощущал  огромную
потребность верить в ту, кого любил, и  пытался  вновь  и  вновь  обмануть
себя. Он упрекал себя в  несправедливости,  в  том,  что  приписывает  Аде
дурные мысли, а сам недостаточно терпим.
   Кристоф подошел к  Аде  и  попытался  с  ней  заговорить;  она  сухо  и
односложно ответила ему: ей вовсе не хотелось мириться. Кристоф настаивал,
он шепотом умолял выслушать его, хоть на минуту отойти в  сторону.  Ада  с
явной неохотой последовала за Кристофом. Когда  они  отошли  на  несколько
шагов и ни Мирра, ни Эрнст не могли их видеть, Кристоф вдруг  схватил  Аду
за руки, стал просить у нее прощения, опустился  перед  ней  на  колени  -
прямо на сухие, опавшие листья. Он говорил, что не  может  больше  жить  в
ссоре с ней, что  ему  и  прогулка  не  в  радость,  что  прекрасный  день
испорчен, что ничто ему не мило, что он не  может  даже  дышать  свободно,
зная, что она его ненавидит, - ему просто необходима  ее  любовь.  Да,  он
часто бывает несправедлив, неприятен, часто злится, но он умоляет простить
его - ведь виновата во всем его любовь; он  не  терпит  ничего  мелкого  в
себе, ничего, что было бы недостойно Ады  и  воспоминаний  о  милых  днях,
пережитых вместе. Он напомнил ей эти дни, напомнил первую встречу,  первые
часы, проведенные с нею; он говорил, что любит ее все так же, все  больше,
что будет любить ее вечно, - так пусть же она  не  обращается  с  ним  так
холодно! Ведь она для него все...
   Ада слушала, улыбаясь;  она  была  взволнована,  даже  растрогана.  Она
посмотрела на Кристофа  тем  своим  взглядом,  который  говорил,  что  она
добрая, что они любят друг друга  и  что  ссоре  конец.  Они  обнялись  и,
прижавшись друг к другу, пошли в сторону  леса,  с  которого  уже  слетала
листва. Ада говорила, что Кристоф прелесть, что она благодарна ему за  эти
нежные слова; но она даже не подумала отказаться от злого каприза. Правда,
теперь она заколебалась. Выдумка показалась ей не такой уж забавной. И все
же она решила осуществить задуманное. Почему? Кто знает?  Потому  что  уже
обещала себе? Кто скажет?  Может  быть,  ей  казалось  особенно  пикантным
обмануть своего друга как раз сегодня, чтобы доказать ему, доказать  самой
себе, что она свободна. Она не собиралась расставаться с Кристофом - этого
ей совсем не хотелось. Она была более чем когда-либо уверена в его любви.


   Все четверо вышли на полянку. Отсюда расходились две тропинки.  Кристоф
направился было по левой, но Эрнст стал уверять, что правая скорее доведет
их до вершины холма, куда они  держали  путь.  Ада  приняла  его  сторону.
Кристоф, который десятки раз ходил по этой тропинке и  знал  ее  наизусть,
кричал, что они ошибаются, но Ада и Эрнст стояли на своем. В  общем,  было
решено сделать опыт, и обе пары поспорили, какая придет первой. Ада  пошла
с Эрнстом, Мирра - с Кристофом: она притворялась,  что  вполне  уверена  в
правоте Кристофа, и даже  добавила:  "Как  всегда".  Кристоф  принял  игру
всерьез и, поскольку он не  любил  проигрывать,  зашагал  быстро,  слишком
быстро, как заметила Мирра, которая  совсем  не  собиралась  бежать  сломя
голову.
   -  Да  не  торопись  так,  дружок,  -   сказала   она   своим   обычным
насмешливо-спокойным тоном, - все равно мы придем первые.
   Кристоф устыдился.
   - Верно, - согласился он, - я иду слишком быстро, это нечестно.
   И он замедлил шаг.
   - Я-то их знаю, - добавил он, - я уверен, что они бегут  во  всю  мочь,
только бы опередить нас.
   Мирра расхохоталась.
   - Да нет, нет, не беспокойся, пожалуйста!
   Она взяла Кристофа под руку и прижалась к нему. Ростом  она  была  лишь
немного ниже Кристофа и, шагая рядом с ним, время от времени вскидывала на
него ласковые  и  умные  глаза.  Сейчас  она  казалась  хорошенькой,  даже
соблазнительной. Кристоф с  трудом  ее  узнавал:  до  чего  же  она  может
меняться! Обычно лицо у Мирры было бледное и немного  опухшее,  но  стоило
возникнуть минутному волнению, задорной мысли или желанию понравиться -  и
эту старообразность как  рукой  снимало:  вдруг  розовели  щеки,  исчезали
складочки вокруг век, зажигались глаза, и все ее личико вдруг  становилось
молодым, живым, умным, чего как раз  недоставало  Аде.  Кристоф  поражался
этой  перемене  и  отводил  взгляд,  очутившись  наедине  с   Миррой.   Ее
присутствие стесняло Кристофа, он не слушал ее слов, не отвечал на вопросы
или отвечал невпопад - ему хотелось помечтать на свободе, он думал,  хотел
думать об одной только Аде. Думал, какие добрые были у нее  сейчас  глаза,
думал об ее улыбке, о ее поцелуе, и сердце его переполняла  любовь.  Мирра
требовала, чтобы он любовался природой, четким  рисунком  голых  веток  на
ярко-синем  небе.  И  верно,  кругом  было  на  редкость   красиво,   тучи
рассеялись. Ада вернулась к нему,  Кристофу  удалось  разбить  ледок,  они
снова любят друг друга,  рядом  они  или  врозь  -  все  равно,  они  одно
существо. Он с наслаждением думал: как легко дышать, как свеж воздух!  Ада
вернулась к нему... Все напоминало Аду... Посвежело -  уж  не  холодно  ли
ей?.. Деревца были припудрены инеем - как жаль, что Ада их не  видит!  Тут
он вспомнил о заключенном пари  и  снова  заторопился;  он  боялся  теперь
только одного: как бы не сбиться с дороги. С каким торжеством  он  взбежал
на вершину холма!
   - Ура, мы первые!
   И радостно стал размахивать шляпой. Мирра с улыбкой глядела на него.
   Они находились на вершине крутого холма, среди лесов. Отсюда, сверху, с
площадки, окаймленной орешником и низенькими  чахлыми  дубками,  виднелись
лесистые склоны, верхушки сосен, окутанных лиловой дымкой,  и  бесконечная
лента Рейна в голубоватой долине. Ни щебета птиц, ни человеческого голоса,
ни ветерка. Недвижный, задумчивый день зябко грелся  в  мертвенно  бледных
лучах зимнего  солнца.  Временами  снизу,  с  долины,  доносился  короткий
свисток паровоза. Кристоф, стоя на склоне холма, любовался видом. А  Мирра
смотрела на Кристофа.
   Он обернулся к ней и добродушно сказал:
   - Ну и лентяи! Говорил же я им... Ничего не поделаешь, придется ждать.
   Он растянулся на солнышке, прямо на потрескавшейся земле.
   - Что ж, подождем, - сказала Мирра, снимая шляпу.
   Слова ее прозвучали вдруг такой насмешкой, что  Кристоф  приподнялся  и
поглядел на нее.
   - Что с тобой? - спросила она спокойно.
   - Ты что сказала?
   - Я сказала: подождем. Незачем было заставлять меня всю  дорогу  бежать
вприпрыжку.
   - Верно.
   Они ждали, лежа рядом  на  неровном  склоне.  Мирра  напевала  песенку.
Кристоф замурлыкал ей в тон. Но каждую минуту он прерывал свое  мурлыкание
и прислушивался.
   - Кажется, идут.
   Мирра продолжала петь.
   - Да помолчи ты минутку!
   Мирра замолчала.
   - Нет, ничего, просто показалось.
   Мирра снова затянула песню.
   Кристофу не сиделось.
   - А вдруг они заблудились?
   - Заблудились? Где же они заблудятся? Эрнст знает все тропинки.
   Нелепая мысль вдруг пришла в голову Кристофу:
   - А вдруг они добежали первые и ушли, не дождавшись нас?
   Мирра, лежа на спине и глядя в небо,  перестала  петь  и  расхохоталась
так, что чуть не задохлась. Кристоф упорствовал. Он  решил  идти  вниз  на
станцию, где, как он уверял, их ждут Ада с Эрнстом. Мирра наконец решилась
выйти из своего оцепенения.
   -  Вот  тогда  мы  их  действительно  потеряем.  Ведь   мы   условились
встретиться здесь, а не на станции.
   Кристоф уселся рядом с Миррой. Ее  забавляло  его  нетерпение.  Кристоф
чувствовал  на  себе  внимательно-насмешливый  ее  взгляд.  Он  уже  начал
беспокоиться всерьез - он беспокоился о них, но дурного не подозревал.  Он
снова вскочил на ноги. Твердил, что  надо  вернуться  в  лес,  искать  их,
звать. Мирра хихикнула,  вытащила  из  кармана  иголку,  нитки,  маленькие
ножницы и спокойно начала шить. Она  решила  по-новому  уложить  перья  на
шляпке и, казалось, готова была пр