с требуется. И ты всегда должен говорить нам  правду,  Джо,
запомни это.
     - Помереть мне  на  этом  месте,  -  произносит  Джо  свое  излюбленное
выражение, - если не буду слушаться, сэр! Ничего я худого не  сделал,  кроме
того, о чем вы знаете. И ничего худого со мной не случалось, сэр, только  то
и было, что ничего я знать не знал да чуть с голоду не подох.
     - Верю. Теперь послушай, что скажет мистер Джордж.  Я  вижу,  он  хочет
поговорить с тобой.
     - Я только хотел, сэр, показать ему  место,  где  он  может  улечься  и
выспаться как следует, - говорит мистер Джордж, такой прямой и широкоплечий,
что подивиться можно. - Пойдем-ка! - Кавалерист уводит Джо  в  дальний  угол
галереи и открывает чуланчик. - Видишь, вот ты и дома!  Вот  тебе  тюфяк,  и
если будешь хорошо себя вести, можешь тут лежать, пока  мистер...  простите,
сэр... - он с виноватым видом смотрит на визитную карточку, которую дал  ему
Аллен, - пока мистер Вудкорт не  позволит  тебе  встать.  Не  пугайся,  если
услышишь выстрелы, - стрелять будут не в тебя, а в мишень. И еще вот  что  я
посоветую, сэр, - говорит кавалерист, обращаясь  к  гостю.  -  Фил,  поди-ка
сюда!
     Фил бросается к ним, не преминув соблюсти все правила своей тактики.
     - Этот человек сам был подкидышем, сэр,  его  в  канаве  нашли  грудным
младенцем. Значит, он, надо полагать,  жалеет  беднягу.  Что,  Фил,  жалеешь
ведь?
     - Еще бы не жалеть, командир! - отвечает Фил.
     - Я так думаю, сэр, - начинает мистер Джордж,  и  лицо  у  него  такое,
словно он, уверенный в собственной правоте воин, который сейчас  высказывает
свое мнение на заседании военного совета,  -  надо  бы  Филу  сводить  парня
помыться  да  купить  ему  на  несколько  шиллингов  какой-нибудь   одежонки
попроще...
     - Вот какой вы заботливый,  мистер  Джордж,  -  перебивает  его  Аллен,
вынимая кошелек, - а я как раз сам хотел попросить вас об этом.
     Филу Скводу немедленно поручают привести Джо в более приличный  вид,  и
они уходят. Мисс Флайт в полном восторге от своего успеха, но она  торопится
в суд, очень опасаясь, как бы ее друг канцлер не стал о ней беспокоиться или
не вынес в ее отсутствие того решения, которого она так долго ждала, а  это,
"мои дорогие доктор и генерал,  -  добавляет  она,  -  было  бы  чрезвычайно
досадной  неудачей  после   стольких   лет   ожидания!"   Аллен   пользуется
возможностью выйти на улицу, чтобы купить кое-какие подкрепляющие лекарства,
а достав их по соседству, возвращается и, видя,  что  кавалерист  шагает  по
галерее, тоже принимается шагать в ногу с ним.
     - Мне кажется, сэр, - говорит мистер  Джордж,  -  вы  довольно  коротко
знакомы с мисс Саммерсон.
     - Да, довольно коротко.
     - Но вы не в родстве с нею?
     - Нет, не в родстве.
     -  Простите  за  любопытство,  -  говорит  мистер  Джордж,  -  но   мне
показалось,  будто  вы  потому  принимаете  такое  большое  участие  в  этом
несчастном, что мисс Саммерсон однажды пожалела его на  свою  беду.  Что  до
меня, мне хочется помочь ему именно по этой причине.
     - И мне тоже, мистер Джордж,
     Кавалерист искоса поглядывает на загорелое лицо Аллена, смотрит  в  его
живые темные глаза, быстро измеряет взглядом  его  рост  и  телосложение  и,
кажется, остается доволен.
     - С тех пор как вы ушли, сэр, я все думал, что догадываюсь,  даже  знаю
наверное, в чью квартиру  на  Линкольновых  полях  водил  Банкет  мальчишку.
Мальчишка не знает, как фамилия хозяина этой квартиры, а я могу  назвать  ее
вам. Талкингхорн. Вот к кому водили Джо.
     Аллеи, вопросительно глядя на него, повторяет:
     - Талкингхорн?
     - Да, Талкингхорн. Он самый, сэр. Я его знаю и  знаю,  что  раньше  он,
тоже с помощью Банкета, разыскивал одного человека, - теперь уже умершего, -
который его  когда-то  оскорбил.  Кто-кто,  а  я,  сэр,  хорошо  знаю  этого
Талкингхорна... на свое горе.
     Аллен, естественно, спрашивает, что это за человек.
     - Что за человек? Вы хотите знать, какой он с виду?
     - С виду-то я его и сам знаю. Я спрашиваю, каков он с  людьми.  Вообще,
что он за человек?
     - Так вот что  я  вам  скажу,  сэр,  -  отвечает  кавалерист,  внезапно
останавливаясь и скрестив руки на широкой груди в таком гневе, что все  лицо
его вспыхивает и пылает. - Это прескверный  человек.  Это  человек,  который
пытает людей медленной пыткой. Души в нем  не  больше,  чем  в  каком-нибудь
старом ржавом карабине... Это тот человек!  -  могу  поклясться!  -  который
заставил меня столько тревожиться, волноваться, раскаиваться,  сколько  всем
прочим людям и ввек не  заставить.  Вот  что  он  за  человек,  этот  мистер
Талкингхорн!
     - Простите, я задел ваше больное место, - говорит Аллен.
     - Еще бы не больное! - расставив ноги и лизнув  широкую  ладонь  правой
руки, кавалерист поглаживает ею то место, где некогда у него были усы. -  Вы
тут ни при чем, сэр! Но судите сами. Я у него во  власти.  Это  я  про  него
говорил, когда сказал вам давеча, что меня могут вышвырнуть  вон  отсюда  со
всеми потрохами. Он вечно держит меня в неизвестности, -  живешь,  будто  на
доске качаешься. И в покое не хочет оставить и добить не добивает. Если  мне
нужно внести ему проценты, или попросить отсрочки, или вообще  поговорить  с
ним по делу, он не желает меня  видеть,  не  желает  слышать...  отсылает  к
Мельхиседеку в Клиффордс-Инн; а Мельхиседек отсылает меня из  Клиффордс-Инна
обратно к нему, Талкингхорну... так вот и хожу, по его милости, взад-вперед,
вокруг да около, словно я из того же теста, что и он. Э, да что там говорить
- я теперь чуть не полжизни провожу у его дверей;  все  стою,  дожидаюсь  да
время теряю. А ему что? Ничего! Все равно что старому  ржавому  карабину,  с
которым я его сравнил. Он меня так изводит, так  раздражает,  что,  пожалуй,
доведет до того... Ну, да ладно! чушь... я немного забылся. Мистер  Вудкорт,
- кавалерист снова начинает шагать, -  скажу  вам  только:  хорошо,  что  он
старый человек; хорошо, что мне  никогда  не  случится  пришпорить  коня  да
ринуться на него в открытом поле. Но если бы такой случай представился, а  я
бы до того дошел, до чего он меня частенько доводит... ему бы  несдобровать,
сэр!
     Мистер Джордж  так  разволновался,  что  вынужден  отереть  потный  лоб
рукавом рубашки. Он старается успокоиться, насвистывая национальный гимн, но
все-таки голова у него судорожно дергается, а грудь все еще  вздымается;  не
говоря уж о том, что время от времени он обеими руками хватается за отложной
воротник рубашки, должно быть находя его слишком тугим и боясь  задохнуться.
Короче говоря, Аллеи Вудкорт почти не сомневается,  что  "в  открытом  поле"
мистеру Талкингхорну несдобровать.
     Вскоре  возвращается  Джо  вместе  со  своим  проводником   и,   приняв
лекарство, собственноручно приготовленное Алленом, укладывается на  тюфяк  с
помощью заботливого Фила, которому Аллен поручает уход за больным и дает все
необходимые указания и медикаменты. Таким  образом,  утро  проходит  быстро.
Аллен идет домой переодеться и позавтракать,  а  потом,  даже  не  отдохнув,
отправляется к мистеру Джарндису, чтобы рассказать ему о своей находке.
     Он  возвращается  вместе   с   мистером   Джарндисом,   который   очень
заинтересовался его рассказом и по секрету предупредил его, что есть причины
тщательно хранить все эти события в тайне. Джо в общих чертах  и  почти  без
изменений повторяет мистеру Джарндису все, что рассказывал утром. Но ему все
тяжелее тянуть свою "повозку", и тянется она со все более глухим скрипом.
     - Только бы мне полежать здесь спокойно, да не гнали бы меня никуда,  -
бормочет Джо, - и нашелся бы добрый человек, сходил бы на перекресток, где я
подметал, да сказал бы мистеру Снегсби, что известный,  мол,  ему  Джо  идет
себе да идет, не задерживаясь, как полагается, - очень я тогда рад буду! Еще
больше, чем сейчас, хоть мне и сейчас так хорошо, что такому  горемыке,  как
я, лучшего и желать невозможно.
     Прошло дня два, а Джо все вспоминает о владельце  писчебумажной  лавки,
да так часто, что  Аллен,  посоветовавшись  с  мистером  Джарндисом,  решает
отправиться в Кукс-Корт - с тем большей готовностью, что  "повозка",  должно
быть, вот-вот сломается.
     Итак, Аллен приходит в Кукс-Корт. Мистер Снегсби стоит за  прилавком  в
своем  сером  сюртуке  и  нарукавниках,  перелистывая  недавно   принесенный
переписчиком контракт, на который  ушло  немало  бараньих  кож,  и  блуждает
глазами по  этой  исписанной,  писарским  почерком  необъятной  пергаментной
пустыне, где оазисы  заглавных  букв  лишь  изредка  нарушают  ее  ужасающее
однообразие, давая отдых  взору  и  спасая  "путника"  от  отчаяния.  Мистер
Снегсби останавливается у одного из этих чернильных колодцев и  приветствует
незнакомца кашлем, выражая готовность приступить к деловым переговорам.
     - Вы не припоминаете меня, мистер Снегсби?
     Сердце у мистера  Снегсби  начинает  тяжело  стучать,  ибо  его  давние
опасения еще не исчезли. Он едва находит в себе силы ответить:
     - Нет, сэр; не могу сказать, что припоминаю.  Я  скорей  думаю,  говоря
напрямик, что никогда вас не видывал, сэр.
     - Мы встречались два раза, - говорит Аллен Вудкорт. - В  первый  раз  у
смертного одра одного бедняка, во второй...
     "Вот оно - пришло-таки, наконец! - с ужасом думает  торговец,  внезапно
вспомнив все. - Нарыв созрел:  сейчас  прорвется!"  Однако  у  него  хватает
присутствия духа увести посетителя в комнатушку, где лежат счетные книги,  и
закрыть дверь.
     - Вы не женаты, сэр?
     - Нет, не женат.
     - Пожалуйста, сэр, - просит мистер Снегсби удрученным шепотом,  -  хоть
вы и холостой, постарайтесь говорить как можно тише. Дело  в  том,  что  моя
женушка, наверное, подслушивает где-нибудь за дверью, готов держать пари  на
все свое предприятие и пятьсот фунтов в придачу!
     Совершенно   подавленный,   мистер   Снегсби   садится   на    табурет,
прислонившись спиной к конторке, и начинает оправдываться:
     - У меня никогда не было никаких собственных  секретов,  сэр.  Не  могу
припомнить, чтобы хоть раз я пытался обмануть свою  женушку  с  того  самого
дня, как она согласилась выйти  за  меня  замуж.  Да  я  и  не  стал  бы  ее
обманывать, сэр. Говоря напрямик, я не мог бы ее обмануть, просто не  посмел
бы. Но, несмотря на это и  тем  не  менее,  я  положительно  опутан  всякими
секретами и тайнами, так что мне прямо жизнь не мила.
     Посетитель выражает ему соболезнование и спрашивает, помнит ли он Джо.
     - Как не помнить! - отвечает мистер Снегсби, подавляя стон.
     - Если не считать  меня  самого,  нет  человека,  против  которого  моя
женушка была бы так решительно вооружена и  настроена,  как  против  Джо,  -
объясняет мистер Снегсби.
     Аллен спрашивает - почему?
     - Почему? - повторяет мистер Снегсби,  в  отчаянии  хватаясь  за  пучок
волос, торчащий на затылке его лысого черепа. - Да как же мне знать, почему?
Впрочем, ведь вы холостяк, сэр,  и  дай  вам  бог  еще  долго  оставаться  в
блаженном неведении супружеской жизни и задавать подобные вопросы женатым!
     Высказав  это  доброе  пожелание,  мистер  Снегсби  кашляет  -  кашлем,
выражающим  унылую  покорность  судьбе,  -  и  заставляет   себя   выслушать
посетителя.
     - Ну вот, опять! - говорит мистер Снегсби, весь бледный от  обуревающих
его чувств и необходимости говорить шепотом. - Вот опять, с другой  стороны!
Одно лицо строжайше запрещает мне говорить о Джо кому бы то  ни  было,  даже
моей женушке. Потом приходит другое лицо в вашем лице, - то  есть  вы,  -  и
столь же строго запрещает мне говорить о Джо любому другому лицу и  особенно
первому лицу. Да это просто какой-то сумасшедший док! Говоря  напрямик,  это
форменный Бедлам *, сэр! - заключает мистер Снегсби.
     Не в конце концов оказывается, что дело вовсе уже ее так плохо, как  он
думал, - мина не взрывается у  его  ног,  и  яма,  в  которую  он  упал,  не
разверзается еще глубже. Мягкосердечный и огорченный тяжелым состоянием Джо,
он охотно обещает "забежать вечерком",  пораньше,  как  только  можно  будет
тихонько выбраться из  дому.  И  когда  наступает  вечер,  он  действительно
потихоньку уходит; но кто знает, может быть миссис Снегсби не хуже его умеет
делать свои дела втихомолку.
     Джо очень обрадовался своему старому приятелю,  и  когда  они  остаются
вдвоем, говорит, что "мистер Снегсби" чудо какой добрый, если  сделал  такой
большей крюк из-за такого никудышного малого, как он,  Джо.  Тронутый  видом
больного, мистер Снегсби немедленно кладет на стол полкроны - свой волшебный
бальзам, исцеляющий все раны.
     -  Ну,  как  ты  себя  чувствуешь,  бедняга?  -  спрашивает   торговец,
сочувственно кашляя.
     - Мне повезло, мистер Снегсби. вот повезло-то, - отвечает  Джо,  -  так
что ничего мне больше не нужно. А уж как мне тут хорошо,  вы  и  представить
себе не можете. Мистер Снегсби! Очень я горько каюсь, что натворил такое, но
ведь я не затем туда пошел, сэр.
     Торговец тихонько кладет на стол еще полкроны и спрашивает Джо,  почему
он кается и что именно он натворил?
     - Мистер Снегсби, - отвечает Джо, - я пошел и заразил  одну  леди,  что
там была, только она была не та, другая леди, и никто  из  них  мне  за  это
худого слова не сказал, потому что они такие добрые, а я такой несчастный. А
леди вчера сама пришла меня навестить и говорит: "Эх,  Джо!  говорит.  А  мы
думали, ты пропал, Джо!" говорит. А сама сидит, улыбается до того спокойно -
ни словечком меня не попрекнула за то, что я натворил, даже косо не  глянула
- вот какая; а я к стене отвернулся, мистер  Снегсби.  И  вижу  я  -  мистер
Джарндис тоже волей-неволей, а  отвернулся.  А  мистер  Вудкот,  тот  пришел
накапать мне чего-то, чтоб мне полегчало, - он день и ночь мне капает,  -  и
вот наклонился он надо мной и стал говорить до того весело, а  я  вижу  -  у
него слезы полились, мистер Снегсби.
     Растроганный торговец кладет на стол еще полкроны.  Если  что  и  может
облегчить  его  душу,  так  лишь  повторное  применение  этого   испытанного
средства.
     - Знаете, про что я думаю, мистер Снегсби, - продолжает Джо,  -  может,
вы умеете писать очень большими буквами, а?
     - Конечно, Джо, как не уметь! - отвечает торговец.
     - Большими-пребольшими буквами,  громадными,  а?  -  спрашивает  Джо  в
волнении.
     - Да, бедный мой мальчик.
     Джо смеется, очень довольный.
     - Так вот  я  про  что  думаю,  мистер  Снегсби:  ведь  мне  велели  не
задерживаться на месте, все гнали и гнали, а я все  шел  да  шел,  а  больше
гнать некуда, так вот  уж  вы  сделайте  милость,  напишите  очень  большими
буквами, чтобы всякий мог разобрать,  повсюду,  что,  мол,  очень  я  горько
каюсь, правда истинная, что натворил такое, хоть я вовсе не затем туда пошел
и даже вовсе ничего знать не знал, а все-таки смекнул, когда  мистер  Вудкот
из-за этого заплакал раз, да он и всегда о том горюет,  и,  может,  он,  бог
даст, простит меня в душе. Вот написать про это большущими буквами, может он
тогда меня и простит.
     - Так и напишем, Джо. Большущими буквами.
     Джо снова смеется.
     - Спасибо вам, мистер Снегсби. Очень вы добрый, сэр, а мне теперь стало
еще лучше прежнего.
     Отрывисто кашлянув, кроткий маленький торговец кладет на стол четвертую
полукрону - первый раз в жизни пришлось  ему  истратить  на  подобные  нужды
столько полукрон - и неохотно уходит. Никогда больше он не встретится с  Джо
на нашей маленькой земле... никогда.
     Ибо повозка, которую так тяжело влачить, близится к концу своего пути и
тащится по каменистой земле. Сутками напролет ползет она вверх по обрывистым
кручам, расшатанная, изломанная.  Пройдет  еще  день-два,  и  когда  взойдет
солнце, оно уже не увидит эту повозку на ее тернистом пути.
     Фил Сквод, закопченный  и  обожженный  порохом,  исполняет  обязанности
сиделки и одновременно работает в качестве оружейника за  своим  столиком  в
углу, то и дело оглядываясь, кивая головой  в  зеленой  суконной  ермолке  и
твердя:  "Держись,  мальчуган!  Держись!"  Нередко  сюда   приходит   мистер
Джарндис, а Аллен Вудкорт сидит тут почти весь день, и оба они много  думают
о том, как причудливо Судьба вплела этого жалкого отщепенца в сеть  стольких
жизненных  путей.  Кавалерист,  могучий,  пышущий  здоровьем,   тоже   часто
заглядывает в чулан и, загородив выход своим атлетическим телом, излучает на
Джо столько энергии и силы, что мальчик, как бы немного  окрепнув,  отвечает
на его ободряющие слова более твердым голосом.
     Сегодня Джо весь день спит  или  лежит  в  забытьи,  а  Аллен  Вудкорт,
который только что пришел, стоит подле него  и  смотрит  на  его  изнуренное
лицо. Немного погодя он тихонько садится на койку, лицом к мальчику,  -  так
же, как сидел в комнате переписчика судебных бумаг, - выстукивает ему  грудь
и слушает сердце. "Повозка" почти остановилась, но все-таки тащится еле-еле.
     Кавалерист стоит на пороге, недвижно и молча. Фил,  тихонько  стучавший
по какому-то металлу, перестал работать и замер с молоточком в руке.  Мистер
Вудкорт оглядывается; его  сосредоточенное  лицо  поглощенного  своим  делом
врача очень серьезно, и, бросив многозначительный взгляд на кавалериста,  он
делает знак Филу унести рабочий столик. Когда Фил снова возьмет в руки  свой
молоточек, на нем будет ржавое пятнышко от слезы. - Ну, Джо! Что с тобой? Не
пугайся.
     - Мне почудилось, - говорит Джо, вздрогнув и оглядываясь кругом, -  мне
почудилось, будто я опять в Одиноком Томе. А здесь никого  нет,  кроме  вас,
мистер Вудкот?
     - Никого.
     - И меня не отвели обратно в Одинокий Том? Нет, сэр?
     - Нет.
     Джо закрывает глаза и бормочет:
     - Большое вам спасибо.
     Аллен внимательно смотрит на него несколько мгновений, потом, приблизив
губы к его уху, тихо, но отчетливо произносит:
     - Джо, ты не знаешь ни одной молитвы?
     - Никогда я ничего не знал, сэр.
     - Ни одной коротенькой молитвы?
     - Нет, сэр. Вовсе никакой. Мистер Чедбендс, тот молился раз  у  мистера
Снегсби, и я его слушал; только он как будто разговаривал  сам  с  собой,  а
вовсе не со мной. Молился он куда как много, только я-то  ничего  понять  не
мог. Другие джентльмены, те тоже кое-когда  приходили  молиться  в  Одинокий
Том; только они все больше говорили, что другие молятся не  так,  как  надо,
других, значит, осуждали, а то сами с  собой  разговаривали,  а  не  с  нами
вовсе. Mы-то никогда ничего не знали. Кто-кто, а я знать не знал, об чем это
они.
     Эти слова он произносит очень медленно, и только опытный и внимательный
слушатель способен услышать их, а  услышав,  понять.  Ненадолго  заснув  или
забывшись, Джо вдруг порывается соскочить с постели.
     - Стой, Джо! Куда ты?
     - На кладбище пора, сэр,  -  отвечает  мальчик,  уставившись  безумными
глазами на Аллена.
     - Ляг и объясни мне. На какое кладбище, Джо?
     - Где его зарыли, того, что был добрый такой, очень добрый, жалел меня.
Пойду-ка я на то кладбище, сэр, - пора уж, - да попрошу, чтоб меня  рядом  с
ним положили. Надо мне туда - пускай зароют. Он, бывало, часто мне  говорил:
"Нынче я такой же бедный, как  ты,  Джо",  говорит.  А  теперь  я  хочу  ему
сказать, что я, мол, такой же бедный, как он, и пришел, чтоб  меня  рядом  с
ним положили.
     - Успеешь, Джо. Успеешь.
     - Кто его знает! Может, и не захотят  там  зарыть,  если  я  туда  один
пойду. Так уж вы обещайте, сэр, что меня туда отнесут и с ним рядом положат.
     - Обещаю, Джо.
     - Спасибо вам, сэр. Спасибо вам. Придется ключ от ворот  достать,  чтоб
меня туда втащить, а то ворота день и ночь  заперты.  А  еще  там  ступенька
есть, - я ее своей метлой подметал... Вот уж и совсем стемнело, сэр. А будет
светло?
     - Скоро будет светло, Джо.
     Скоро. "Повозка" разваливается на части, и очень скоро придет конец  ее