ении  заказа
прислать их на дом".
!!!
     - Должен признать, Волюмния, что во многих местах народ, к  прискорбию,
выказал дурное умонастроение и на этот раз  оппозиция  правительству  носила
самый решительный и неукротимый характер.
     - Пр-роходимцы! - бормочет Волюмния.
     - Больше того, - продолжает сэр Лестер, окидывая взором  родственников,
расположившихся кругом на диванах и  оттоманках,  -  больше  того,  даже  во
многих местах, точнее, почти во всех тех местах, где правительство  одержало
победу над некоей кликой...
     (Заметим кстати, что кудлисты всегда  обзывают  дудлистов  "кликой",  а
дудлисты платят тем же кудлистам.)
     - ...даже в этих местах, как я вынужден сообщить вам с краской стыда за
англичан, наша партия восторжествовала лишь ценою огромных затрат. Сотни,  -
уточняет  сэр  Лестер,   оглядывая   родственников   со   все   возрастающим
достоинством и обостряющимся негодованием, -  сотни  тысяч  фунтов  пришлось
истратить!
     Есть у Волюмнии небольшой грешок -  слишком  она  наивна,  а  наивность
очень идет к детскому платьицу с широким кушаком и нагрудничку, но как-то не
вяжется с  румянами  и  жемчужным  ожерельем.  Так  или  иначе  Волюмния  по
наивности вопрошает:
     - Истратить? На что?
     - Волюмния! - с величайшей суровостью выговаривает  ей  сэр  Лестер.  -
Волюмния!
     - Нет, нет,  я  не  хотела  сказать  "на  что",  -  спешит  оправдаться
Волюмния, взвизгнув по привычке. - Какая я глупая! Я хотела сказать:  "Очень
грустно!"
     - Я рад, - отзывается сэр Лестер, -  что  вы  хотели  "сказать:  "Очень
грустно".
     Волюмния  спешит  высказать  убеждение,  что   этих   противных   людей
необходимо судить как предателей и силой  заставить  их  поддерживать  "нашу
партию".
     - Я рад, Волюмния, - повторяет сэр Лестер, не обращая внимания  на  эту
попытку умаслить его, - что вы хотели сказать: "Очень грустно". Конечно, это
позор для избирателей. Но раз уж вы, хоть и нечаянно, хоть и не желая задать
столь неразумный вопрос, спросили  меня:  "На  что?"  -  позвольте  мне  вам
ответить.  На  неизбежные  расходы.  И,  полагаясь  на  ваше   благоразумие,
Волюмния, я надеюсь, что вы не будете говорить на эту тему ни  здесь,  ни  в
других местах.
     Обращаясь к Волюмнии, сэр Лестер считает своим долгом сохранять суровое
выражение лица, так как в народе поговаривают,  будто  примерно  в  двухстах
петициях по поводу выборов  эти  "неизбежные  расходы"  будут  откровенно  и
бесцеремонно  названы  "подкупом",  а  некоторые   безбожные   шутники   уже
предложили исключить из церковной службы обычную молитву  "за  парламент"  и
посоветовать прихожанам вместо этого молиться за шестьсот  пятьдесят  восемь
джентльменов *, "болящих и недугующих".
     - Я думаю, - снова  начинает  Волюмния,  оправившись,  после  небольшой
передышки, от недавней экзекуции, - я думаю, мистер Талкингхорн  заработался
до смерти.
     - Не знаю, с какой стати мистеру Талкингхорну зарабатываться до смерти,
- возражает сэр Лестер, открывая глаза.  -  Я  не  знаю,  чем  занят  мистер
Талкингхорн. Он не выставлял своей кандидатуры.
     Волюмния полагает, что его услугами  пользовались.  Сэр  Лестер  желает
знать, кто пользовался и для чего именно? Волюмния,  вторично  посрамленная,
предполагает, что кто-нибудь...  для  консультации  и  устройства  дел.  Сэр
Лестер  не  имеет  понятия,  нуждался   ли   какой-нибудь   клиент   мистера
Талкингхорна в услугах своего поверенного.
     Леди Дедлок, сидя у открытого окна и облокотившись на подушку,  лежащую
на подоконнике, не отрывает глаз от вечерних теней, падающих на парк,  но  с
тех пор как заговорили о поверенном, она как будто начинает прислушиваться к
беседе.
     Один из родственников, томный, усатый кузен, развалившийся на диване  в
полном изнеможении, сообщает, что кто-то сказал ему вчера, будто Талкингхогн
ездил в эти, как их... железные области... на консультацию п'какому-то де'у,
и раз уж дгака  сегодня  закончилась,  вот  было  бы  здогово,  явись  он  с
известием, что  кандидата  кудлистов  пгговалили  с  тггеском  (Прим.  OCR.:
Орфография оригинала).
     Меркурий, разнося кофе, докладывает сэру Лестеру,  что  приехал  мистер
Талкингхорн и сейчас обедает. Миледи на мгновение оборачивается, потом снова
начинает смотреть в окно.
     Волюмния счастлива, что ее Любимец  здесь.  Он  такой  оригинал,  такой
солидный господин, такой поразительный человек, который знает столько всякой
всячины, но никогда ни о чем не  рассказывает!  Волюмния  убеждена,  что  он
франкмасон *. Наверное, он возглавляет какую-нибудь ложу, - наденет короткий
фартук, и все ему поклоняются, словно идолу, а вокруг  все  свечи,  свечи  и
лопаточки. Все эти бойкие  фразы  обольстительная  Дедлок  пролепетала,  как
всегда, ребяческим тоном, продолжая вязать кошелек.
     - С тех пор как я сюда приехала, - добавляет Волюмния,  -  он  ни  разу
здесь не был. Я уж стала побаиваться, не  разбилось  бы  у  меня  сердце  по
милости этого ветреника. Готова даже была подумать, уж не умер ли он?
     Быть может, это сгустился вечерний мрак, а может быть, еще более густой
мрак окутал душу миледи, но лицо ее потемнело, как будто она  подумала:  "О,
если бы так было!"
     - Мистер Талкингхорн, - говорит сэр Лестер, - всегда встречает радушный
прием в нашем доме и всегда ведет себя корректно, где бы он ни  был.  Весьма
достойный человек, всеми уважаемый, и - вполне заслуженно.
     Изнемогающий кузен предполагает, что он "чу'овищно богатый с'бъект".
     - У него, без сомнения, есть состояние,  -  отзывается  сэр  Лестер.  -
Разумеется, платят ему щедро, и  в  высшем  обществе  он  принят  почти  как
равный.
     Все вздрагивают - где-то близко грянул выстрел.
     - Господи, что это? - восклицает Волюмния, негромко взвизгнув.
     - Крысу убили, - отвечает миледи.
     Входит мистер Талкингхорн, а  за  ним  следуют  Меркурии  с  лампами  и
свечами.
     - Нет, нет, не надо, - говорит сэр Лестер. - А впрочем, вы, может быть,
не расположены сумерничать, миледи?
     Напротив, миледи это очень любит.
     - А вы, Волюмния?
     О! Ничто так не  прельщает  Волюмнию,  как  сидеть  и  разговаривать  в
темноте.
     - Так унесите свечи, - приказывает сэр Лестер. - Простите, Талкингхорн,
я с вами еще не поздоровался. Как поживаете?
     Мистер Талкингхорн входит, как  всегда,  неторопливо  и  непринужденно;
кланяется на ходу миледи, пожимает руку сэру Лестеру, подходит к столику, за
которым баронет  обычно  читает  газеты,  и  опускается  в  кресло,  которое
занимает, когда хочет что-нибудь сообщить.  Сэр  Лестер  опасается,  как  бы
миледи не простудилась у открытого окна - ведь она не совсем здорова. Миледи
очень признательна ему, но ей хочется сидеть у  окна,  чтобы  дышать  свежим
воздухом. Сэр Лестер встает, поправляет на ней шарф и возвращается  на  свое
место. Тем временем мистер Талкингхорн берет понюшку табаку.
     - Ну, как проходила предвыборная борьба? - осведомляется сэр Лестер.
     - Неудачно с самого начала. Не было ни малейшей  надежды.  Они  провели
обоих своих кандидатов. Вас разгромили. Три голоса против одного.
     Мастерски  владея  уменьем  жить,  мистер  Талкингхорн  вменил  себе  в
обязанность не иметь политических убеждений,  точнее  -  никаких  убеждений.
Поэтому он говорит "вас" разгромили.
     Сэр Лестер обуян величественным гневом. Волюмния в жизни  не  слыхивала
ничего подобного. Изнемогающий кузен бормочет, что это... неизбежно,  газ...
чегни... газгешают голосовать...
     - И, заметьте, это в том самом месте, - продолжает в быстро сгущающейся
темноте мистер Талкингхорн, когда снова водворяется тишина, -  в  том  самом
месте, где сыну миссис Раунсуэлл предлагали выставить свою кандидатуру.
     - Но у него хватило такта и  ума  отклонить  это  предложение,  как  вы
уведомили меня в свое время, - говорит сэр Лестер. - Не могу утверждать, что
я хоть сколько-нибудь одобряю взгляды, которые  высказал  мистер  Раунсуэлл,
пробыв около получаса в этой комнате; но его отказ был внушен ему правильным
пониманием приличий, и я рад отметить это.
     - Вы думаете? - отзывается мистер Талкингхорн. - Однако это не помешало
ему принять очень активное участие в нынешних выборах.
     Отчетливо слышно, как сэр Лестер охает.
     - Так ли я вас понял? - говорит он. - Вы сказали, что мистер  Раунсуэлл
принимал очень активное участие в выборах?
     - Исключительно активное.
     - Против?..
     - Ну да, конечно, против вас. Он превосходный оратор. Говорит просто  и
убедительно.  Произвел  сокрушительное  впечатление  и  пользуется  огромным
влиянием. Деловой стороной выборов ведал он.
     Все  общество  догадывается  (хоть  и  не  видит),   что   сэр   Лестер
величественно выкатил глаза.
     -  Ему  усердно  помогал  его  сын,  -  говорит  мистер  Талкингхорн  в
заключение.
     - Его сын, сэр? - повторяет сэр Лестер ужасающе вежливым тоном.
     - Его сын.
     - Тот сын, что хотел жениться на девушке, которая прислуживает миледи?
     - Тот самый. У него один сын.
     - В таком случае, клянусь честью, - говорит сэр Лестер после угрожающей
паузы, во время которой слышалось его сопенье и можно было  догадаться,  что
он выкатил глаза, - в таком случае, клянусь честью, клянусь жизнью,  клянусь
своей репутацией и принципами, шлюзы общества прорваны,  и  паводок...  э...
сровнял с землей грани и подрыл основы системы, коей поддерживается порядок!
     Общий взрыв возмущения в толпе родственников.  Волюмния  полагает,  что
теперь-то уж действительно пора, я  вам  скажу,  кому-нибудь,  кто  стоит  у
власти, вмешаться и  принять  какие-нибудь  решительные  меры.  Изнемогающий
кузен полагает, что... стгана летит... во весь опог... к чегту на гога.
     - Я прошу, - говорит  сэр  Лестер,  задыхаясь,  -  я  прошу  прекратить
дальнейшие разговоры на эту тему. Комментарии излишни. Миледи,  относительно
этой девушки позвольте мне посоветовать вам...
     - Я не хочу расставаться с нею,  -  отзывается  негромким,  но  твердым
голосом миледи, не вставая со своего места у окна.
     - Я не об этом говорю, - поясняет сэр Лестер. - В этом  отношении  я  с
вами  согласен.  Но  раз   вы   находите,   что   она   заслуживает   вашего
покровительства, вам следовало  бы  удержать  ее  своим  влиянием  от  таких
опасных  знакомств.  Вам  следовало  бы   объяснить   ей,   какому   насилию
подвергнутся в подобном обществе ее чувства долга и принципы; и вы могли  бы
уберечь ее для лучшей жизни. Вы могли бы указать ей, что с течением  времени
она, вероятно, найдет себе в Чесни-Уолде мужа, который... -  сэр  Лестер  на
минуту задумывается и заключает: - который не отторгнет  ее  от  алтарей  ее
праотцев.
     Все это он произносит тем же неизменно вежливым и  почтительным  тоном,
каким всегда говорит с женой.  В  ответ  она  только  чуть  заметно  кивает.
Всходит луна, и в окно, у которого сидит  миледи,  теперь  льется  маленький
поток холодного бледного света, озаряющий ее голову.
     - Следует заметить, однако, - говорит мистер  Талкингхорн,  -  что  эти
люди по-своему очень горды.
     - Горды?
     Сэр Лестер не верит своим ушам.
     - Я не удивился бы, если бы все они, -  да  и  жених  в  том  числе,  -
отреклись от этой девушки, не дожидаясь, пока она  сама  от  них  отречется,
оставшись в Чесни-Уолде при создавшихся условиях.
     - Ну что ж! - говорит сэр Лестер дрожащим голосом.  -  Ну  что  ж!  Вам
лучше знать, мистер Талкингхорн. Вы бывали в их среде.
     - Уверяю  вас,  сэр  Лестер,  я  только  констатирую  факт,  -  говорит
поверенный. - Впрочем, я мог бы рассказать по этому поводу одну историю... с
разрешения леди Дедлок.
     Она дает согласие, наклонив голову,  а  Волюмния  приходит  в  восторг.
История! О, наконец-то он что-то расскажет! Она надеется, что это история  с
привидениями?
     - Нет. Это истинное происшествие. - Неожиданно изменив своему  обычному
бесстрастию и немного помолчав, мистер  Талкингхорн  повторяет  с  некоторым
пафосом: - Это истинное происшествие, мисс  Дедлок.  Сэр  Лестер,  мне  лишь
недавно рассказали его во всех подробностях.  История  очень  короткая.  Она
иллюстрирует то, о чем я говорил. Я не буду называть имен -  пока.  Надеюсь,
леди Дедлок не сочтет меня за это дурно воспитанным человеком?
     При свете угасающего огня видно, как он  повернулся  к  потоку  лунного
света. При свете луны видна леди Дедлок, замершая у окна.
     - У мистера Раунсуэлла есть один  земляк,  -  тоже  заводчик,  как  мне
говорили, - и этому земляку выпало счастье  иметь  дочь,  которая  привлекла
внимание некоей  знатной  леди.  Подчеркиваю,  что  это  была  действительно
знатная леди - знатная не только  по  сравнению  с  ним;  словом,  она  была
замужем за джентльменом, занимавшим такое же положение в свете, как вы,  сэр
Лестер.
     Сэр Лестер снисходительно роняет: "Да, мистер Талкингхорн",  -  выражая
этим, что леди, о  которой  идет  речь,  вероятно,  стояла  на  недосягаемой
нравственной высоте в глазах какого-то "железных дел мастера".
     - Леди была богата, красива, расположена к девушке,  обращалась  с  нею
очень ласково и всегда держала ее при себе. Надо, однако, сказать, что  леди
эта, при всей своей знатности, много лет скрывала одну тайну. Говоря точнее,
она в юности собиралась выйти замуж за одного молодого повесу  -  армейского
капитана, - который только портил жизнь себе и другим. Замуж она за него  не
вышла, но произвела на свет ребенка, отцом которого был он.
     При свете пламени видно, как мистер  Талкингхорн  повернулся  к  потоку
лунного света. При свете луны видна Дедлок в профиль, замершая у окна.
     - Когда армейский капитан  умер,  она  решила,  что  теперь  ей  нечего
опасаться разоблачения; но целая цепь событий, которой мне незачем  докучать
вам, привела к тому,  что  тайное  стало  явным.  Как  мне  передавали,  все
началось с ее собственной неосторожности - однажды она не  сдержалась,  -  и
это доказывает, как трудно даже самым сдержанным из нас (а  она  была  очень
сдержанна) постоянно быть начеку. Вы,  конечно,  представляете  себе,  какое
смятение, какой переполох поднялись в ее семье; предлагаю вам,  сэр  Лестер,
вообразить, как был потрясен ее супруг. Но сейчас не  об  этом  речь.  Когда
земляк мистера Раунсуэлла  услышал,  какая  раскрылась  тайна,  он  запретил
дочери пользоваться покровительством  и  расположением  этой  леди,  как  не
потерпел бы, чтобы девушку растоптали у него на глазах. Так  сильна  была  в
нем гордость, что он с возмущением увез дочь из этого дома, очевидно считая,
что жить в нем для нее позор и бесчестие. Он не понимал, какая честь оказана
ему и его дочери благосклонностью этой леди... никак не мог понять. Ему было
так же тяжело видеть свою дочь в доме этой леди, как  если  бы  хозяйка  его
была из подонков общества. Вот и весь рассказ. Надеюсь, леди Дедлок  извинит
меня за то, что он носит столь печальный характер.
     По поводу рассказа общество выражает различные мнения, более или  менее
не сходные с мнением Волюмнии. А это обольстительное юное создание никак  не
может поверить, что подобные леди существуют на свете, и  считает,  что  вся
эта история -  чистейший  вымысел.  Большинство  склонно  разделить  чувства
изнемогающего кузена, выраженные в следующих немногих словах: "а... ну его к
дьяволу... этого  дугацкого...  земляка  Гаувсуэлла".  Сэр  Лестер  мысленно
возвращается к Уоту  Тайлеру  и  воссоздает  цепь  событий  по  собственному
усмотрению.
     Вообще разговор что-то не клеится, да и немудрено - ведь с тех пор, как
в других местах начались "неизбежные расходы", общество в Чесни-Уолде каждый
день засиживалось до поздней ночи; а сегодня, впервые за  много  вечеров,  в
доме не было других гостей, кроме родственников.  В  одиннадцатом  часу  сэр
Лестер просит мистера Талкингхорна позвонить, чтобы принесли свечи.
     Теперь поток лунного света разлился в целое озеро, и теперь леди Дедлок
в первый раз делает движение, встает и подходит к столу, чтобы выпить стакан
воды. Родственники,  как  летучие  мыши,  вспугнутые  ярким  светом  свечей,
щурясь, подлетают к столу, чтобы подать ей стакан; Волюмния (которая  всегда
не прочь выпить чего-нибудь покрепче, если удастся) берет  другой  стакан  и
удовлетворяется очень маленьким глотком; леди Дедлок,  изящная,  сдержанная,
провожаемая восторженными взорами, медленно идет по длинной анфиладе  комнат
рядом с Волюмнией, и контраст между ними отнюдь не в пользу сей нимфы.


ГЛАВА XLI

     В комнате мистера Талкингхорна

     Мистер Талкингхорн поднимается на башенку  и  входит  в  свою  комнату,
немного запыхавшись, хотя поднимался он не спеша. Лицо у него такое,  словно
он свалил с себя бремя какой-то огромной заботы и по-своему - бесстрастно  -
удовлетворен. Нельзя сказать, что  он  торжествует,  -  нет,  для  этого  он
слишком замкнут, слишком сурово и непреклонно подавил в себе все чувства,  -
и сказать это - все равно что заподозрить его в таких, например, грехах, как
волнение,   вызванное   любовью,   нежными   чувствами   или    какой-нибудь
романтической блажью. Он испытывает спокойное удовлетворение. Быть может, он
только яснее прежнего сознает свою власть, когда, сжав одной жилистой  рукой
другую и заложив их за спину, прохаживается взад и вперед бесшумными шагами.
     В комнате стоит вместительный  письменный  стол,  заваленный  бумагами.
Зеленая лампа зажжена, очки для чтения лежат на пюпитре, к столу  придвинуто
кресло, словом, все имеет такой вид, как будто мистер Талкингхорн собирается
провести перед сном час-другой за работой. Но сейчас ему,  должно  быть,  не
хочется работать.  Он  пробегает  глазами  самые  неотложные  бумаги,  низко
наклонившись над  столом,  ибо  вечером  старческое  зрение  лишь  с  трудом
разбирает и печатное и рукописное,  потом  открывает  застекленную  дверь  и
выходит на террасу с полом, обитым  свинцом.  По  этой  террасе  он  так  же
медленно прохаживается взад и вперед, остывая (если столь  холодный  человек
вообще может остыть) после своего рассказа в гостиной.
     Было время, когда люди, знавшие так же много, как  мистер  Талкингхорн,
поднимались на башни при свете звезд и смотрели на небо, чтобы прочесть  там
свое будущее. В эту ночь небо усеяно мириадами звезд, но  блеск  их  затмило
яркое сиянье луны. Прохаживаясь мерным  шагом  взад  и  вперед  по  террасе,
мистер Талкингхорн, может быть, ищет свою собственную звезду, а она,  должно
быть, очень неяркая звезда, если тот, кто  представляет  ее  на  земле,  сам
такой тусклый.  Если  же  он  пытается  предугадать  свою  судьбу,  то  она,
возможно, начертана другими письменами - не на небе, а гораздо ближе.
     Он прогуливается по террасе, глядя вверх, но сейчас,  должно  быть,  не
видя ни неба, ни земли - так далеки от них его мысли,  -  и  вдруг,  проходя
мимо окна, останавливается, заметив чьи-то глаза, впившиеся в него.  Потолок
в его комнате довольно низкий, а верхняя часть двери,  расположенной  против
окна, застеклена. Вторая дверь, внутренняя, обита сукном, но  он  не  закрыл
ее, когда поднялся наверх, так как ночь очень  теплая.  Глаза,  впившиеся  в
него, смотрят из коридора сквозь стекло. Они ему хорошо знакомы.  Уже  много
лет кровь не бросалась ему в лицо так внезапно и не заливала его таким ярким
румянцем, как в тот миг, когда он узнает леди Дедлок.
     Он входит в комнату, входит и миледи, закрывая за собой обе двери. В ее
глазах смятение чувств... Страх это или гнев? Но осанка ее и вообще весь вид
совершенно такие же, как два часа назад, когда она была в гостиной. Все-таки
что же это - страх или гнев? Мистер Талкингхорн не может  сказать  наверное.
Ведь и то и другое чувство способно вызвать такую бледность,  достичь  такой
силы.
     - Леди Дедлок!
     Она отзывается не сразу; молчит и после того, как медленно опустилась в
кресло у стола. Они смотря