го пристанища; живо ощутил  он  свою  нищету  и
свое одиночество и взглянул бедам прямо в лицо.  Уныние  прошло;  осталась
только мужественная печаль. Он перечел слова Иова:
   "Вот, Он убивает меня; но я буду надеяться..."
   Он встал и спокойно ринулся в бой.
   Он решил не откладывать я  предпринять  первые  шаги  нынче  же  утром.
Только двое знакомых было у него  в  Париже  -  двое  молодых  людей,  его
земляков: бывший друг его Отто Динер, ныне торговец сукном  в  компании  с
дядей в квартале Майль, и еврейчик из  Майнца,  Сильвен  Кон,  по  слухам,
работавший в большом книжном магазине; адреса его Кристоф не знал.
   Кристоф очень дружил с Динером, когда им было лет  по  пятнадцати  [см.
"Утро" (прим.авт.)]. Он питал к нему тогда те детские  дружеские  чувства,
которые опережают любовь и сами являются любовью. Динер  тоже  любил  его.
Пухленький, робкий и уравновешенный Отто был покорен бурной независимостью
Кристофа и старался подражать ему изо всех сил, - это  получалось  смешно,
Кристофа это раздражало и в то же время льстило ему. В ту пору они строили
грандиозные планы,  которые  должны  были  перевернуть  мир.  Потом  Динер
отправился путешествовать  для  пополнения  коммерческого  образования,  и
больше они не виделись. Однако Кристоф получал о нем вести от земляков,  с
которыми Динер не порывал связи.
   С Сильвеном Коном у Кристофа были  иные  отношения,  Они  познакомились
совсем еще малышами, в школе, где юркий,  как  обезьяна,  Кон  подстраивал
Кристофу разные штуки, а тот в отместку колотил его. Кон не защищался;  он
безропотно позволял швырять себя на землю и тыкать лицом в пыль  и  только
хныкал, но тут  же  снова  с  неутомимым  коварством  принимался  за  свои
проделки, пока наконец Кристоф не напугал шалуна всерьез, пригрозив  убить
его.
   Кристоф вышел из дому рано. По дороге он завернул в кафе  позавтракать.
Он решил пользоваться любым случаем, чтобы говорить по-французски, как  бы
при этом ни страдало его самолюбие. Раз  ему  предстояло  жить  в  Париже,
может быть, долгие годы, надо  было  как  можно  скорее  приспособиться  к
условиям здешней жизни и  преодолеть  неприязненные  чувства.  Поэтому  он
твердо решил не обращать внимания на официанта, насмешливо слушавшего  его
тарабарщину, храбро строил тяжеловесные и неуклюжие фразы и повторял их до
тех пор, пока его наконец не поняли.
   Он  пустился  на  поиски  Динера.  Как  обычно,  когда  им   овладевала
какая-нибудь мысль, он не  видел  ничего  вокруг.  Во  время  этой  первой
прогулки Париж произвел на него впечатление старого и неопрятного  города.
Кристоф привык к городам молодой германской  империи,  и  очень  старым  и
очень юным, в которых ощущается гордость  неизрасходованной  силы.  И  его
неприятно поразили разрытые тротуары, грязные  мостовые,  людская  толчея,
беспорядочное движение экипажей всех сортов и видов - от почтенных  конных
омнибусов до  паровых  и  электрических  трамваев,  ларьки  на  тротуарах,
карусели с деревянными лошадками (или, вернее, с деревянными уродцами)  на
площадях, уставленных статуями мужчин в  сюртуках,  -  словом,  неряшество
средневекового города, приобщенного к  благам  всеобщего  голосования,  но
неспособного отделаться от своей старой нищенской натуры. Вчерашний  туман
сменился мелким пронизывающим дождем. Во многих  лавках  горел  газ,  хотя
было уже больше десяти часов.
   Поблуждав в лабиринте  улиц,  прилегающих  к  площади  Победы,  Кристоф
добрался  наконец  до  магазина  на  Банковской  улице.  При   входе   ему
показалось, будто в глубине длинной и темной лавки стоит Динер, окруженный
служащими, и разбирает какие-то тюки. Но Кристоф был немного близорук и не
полагался на свое зрение, хотя оно редко  обманывало  его.  Когда  Кристоф
назвал свое имя приказчику, в кучке людей, разбиравших товар, засуетились,
после минутного совещания  от  нее  отделился  молодой  человек  и  сказал
по-немецки:
   - Господин Динер ушел.
   - Ушел? Надолго?
   - Полагаю, что да. Он только что вышел.
   Кристоф с минуту подумал, потом сказал:
   - Хорошо, я подожду.
   Удивленный служащий поспешно прибавил:
   - Он вряд ли вернется раньше чем через два-три часа.
   - Ничего, - спокойно отвечал Кристоф. - Мне в Париже делать  нечего.  Я
могу ждать хоть целый день, если понадобится.
   Молодой человек с недоумением покосился на него, думая, что  он  шутит.
Но Кристоф уже позабыл о своем собеседнике. Он спокойно уселся  в  уголок,
спиной к входной двери, с таким видом, точно собирался здесь заночевать.
   Приказчик  снова  удалился  в  глубь  магазина  и  стал   шептаться   с
товарищами; с комическим замешательством они обсуждали, как бы  отделаться
от назойливого посетителя.
   После  нескольких  минут  всеобщей  растерянности   дверь   в   контору
открылась, и показался г-н Динер. У  него  было  широкое  красное  лицо  с
фиолетовым шрамом, пересекавшим щеку и  подбородок,  светлые  усы,  гладко
причесанные на боковой пробор волосы, золотое пенсне,  золотые  запонки  в
манишке, а на толстых пальцах - кольца. В руках он держал шляпу и  зонтик.
Он непринужденно  подошел  к  Кристофу.  Замечтавшийся  на  стуле  Кристоф
подскочил от изумления. Он схватил Динера за руки и огласил магазин  таким
шумным ликованием, что приказчики фыркнули, а Динер покраснел. У него было
немало оснований  воздерживаться  от  возобновления  прежних  отношений  с
Кристофом, и он решил сразу поставить друга детства на место, подавив  его
внушительностью своей особы.  Но  едва  только  встретился  он  глазами  с
Кристофом, как снова почувствовал себя маленьким мальчиком.  Гнев  и  стыд
овладели им. Он торопливо пробормотал:
   - Пройдем в кабинет... Там будет удобнее разговаривать.
   Кристоф вспомнил его всегдашнюю осторожность.
   Но и в кабинете, дверь которого Динер тщательно затворил,  Кристофу  не
было  предложено  сесть.  Не  садясь  сам,   хозяин   начал   тяжеловесное
объяснение:
   - Очень рад... А я как раз собирался уходить... Они думали, что  я  уже
ушел... Но мне надо идти... В моем распоряжении одна минута...  Неотложное
дело...
   Кристоф понял, что приказчик солгал ему, и солгал по сговору с Динером,
чтобы спровадить его. Кровь бросилась ему в голову, но он сдержанно и сухо
сказал:
   - Успеется.
   Динера передернуло. Он был возмущен такой бесцеремонностью.
   - Как это успеется? - вскричал он. - Дела...
   Кристоф посмотрел ему прямо в лицо:
   - Неправда.
   Пухлый немчик опустил глаза. Он  ненавидел  Кристофа  за  то,  что  так
смалодушничал перед ним. Он что-то досадливо пробормотал. Кристоф  перебил
его:
   - Вот что. Ты знаешь...
   (Это "ты" покоробило Динера - он  тщетно  старался  с  первых  же  слов
воздвигнуть барьер между собой и Кристофом обращением на "вы".)
   - ...ты знаешь, почему я здесь?
   - Да, знаю, - отвечал Динер.
   (Ему было известно из писем о выходке Кристофа и о возбужденном  против
него деле.)
   - Значит, - продолжал Кристоф, - тебе известно, что я нахожусь здесь не
ради удовольствия. Мне пришлось бежать. У меня  нет  ни  гроша.  Мне  надо
как-то жить.
   Динер ждал просьбы. И выслушал ее со смешанным чувством  удовлетворения
(ибо она снова давала ему превосходство над Кристофом) и  неловкости  (ибо
он не решался дать почувствовать Кристофу это превосходство  так,  как  бы
ему хотелось).
   - Вот досада, вот досада! - с  важностью  произнес  он.  -  Жить  здесь
трудно. Все так дорого. У нас огромные расходы. Столько служащих...
   Кристоф презрительно перебил его:
   - Я не прошу у тебя денег.
   Динер был сбит с толку. Кристоф продолжал:
   - Хорошо идут твои дела? Покупателей много?
   - Недурно, слава богу... - осторожно ответил  Динер.  (Он  боялся  быть
откровенным.)
   Кристоф метнул в него яростный взгляд и продолжал:
   - У тебя много знакомых в немецкой колонии?
   - Много.
   - Так вот, расскажи им  обо  мне.  Среди  них  наверное  есть  любители
музыки. У них есть дети. Я хочу давать уроки.
   Динер окончательно растерялся.
   - Это еще что? - удивился Кристоф. - Уж не сомневаешься ли  ты  в  моих
познаниях?
   Он просил об услуге таким тоном, точно сам ее оказывал. Динер если бы и
оказал Кристофу услугу,  то  лишь  ради  удовольствия  дать  почувствовать
другу, что он его осчастливил,  и  он  твердо  решил,  что  и  пальцем  не
шевельнет ради него.
   - Знаний у тебя в тысячу раз больше, чем нужно... Только...
   - Ну?
   - Видишь ли, это трудно, ужасно трудно из-за твоего положения.
   - Моего положения?
   -  Да...  Понимаешь,  эта  история,  этот  процесс...  Вдруг  все   это
разгласится...  Мне  это  неудобно.   Это   может   привести   к   большим
неприятностям для меня.
   Он осекся, увидев, что лицо Кристофа перекосилось  от  гнева,  а  затем
поспешил добавить:
   - Я не из-за себя... Сам-то я не боюсь... Будь  я  один...  Но  дядя...
Ведь ты знаешь: фирма принадлежит ему, без него я здесь - ничто...
   Все больше и больше пугаясь лица Кристофа и неминуемой  с  его  стороны
вспышки, Отто закончил скороговоркой (в сущности, он был неплохой человек;
в нем боролись скупость и  тщеславие;  он  не  прочь  был  оказать  услугу
Кристофу, но по дешевке):
   - Хочешь пятьдесят франков?
   Кристоф побагровел. Он шагнул к Динеру с таким  видом,  что  тот  одним
прыжком оказался у двери  и  широко  распахнул  ее,  готовясь  позвать  на
помощь. Но Кристоф вплотную  приблизил  к  нему  налившееся  кровью  лицо,
громко крикнул:
   - Свинья!
   Оттолкнул его и двинулся  к  выходу,  где  выстроились  приказчики.  На
пороге он плюнул от омерзения.


   Кристоф быстро шагал по улице, пьяный от  гнева.  Дождь  отрезвил  его.
Куда он шел? Он и сам не знал. Знакомых у него не было. Чтобы собраться  с
мыслями, он остановился перед витриной книжного  магазина  и  смотрел,  не
видя,  на  выставленные  книги.  Вдруг  внимание  его  привлекла   фамилия
издателя, напечатанная на  обложке.  Почему,  он  сам  не  понимал.  Через
несколько секунд он вспомнил, что это фамилия издателя, у которого  служил
Сильвен Кон. Он записал адрес... Зачем?  Конечно,  он  не  пойдет  туда...
Почему не пойдет?.. Если этот  мерзавец  Динер,  который  был  его  лучшим
другом, оказал ему такой прием, то чего же ожидать от человека, с  которым
Кристоф в свое  время  обращался  так  бесцеремонно  и  который,  наверно,
ненавидит его? Ничего, кроме лишних унижений! Вся кровь кипела в нем.  Но,
должно быть, прирожденный пессимизм, развившийся в  нем  под  воздействием
воспитания, побуждал его испить до конца чашу людской подлости.
   "Я не вправе слишком привередничать. Надо все испробовать, а  потом  уж
околевать".
   Внутренний голос добавил: "И я не околею".
   Кристоф еще раз прочитал адрес и отправился к Кону.  Он  решил  разбить
ему физиономию при первом же дерзком слове.
   Издательство  помещалось  в  квартале  Магдалины.  Кристоф  поднялся  в
приемную на втором  этаже  и  спросил  Сильвена  Кона.  Швейцар  в  ливрее
ответил, что "не знает такого". Кристоф удивился,  решив,  что,  очевидно,
плохо произнес имя, и повторил вопрос, но  швейцар,  внимательно  выслушав
его, подтвердил, что в издательстве таких нет.  Совсем  опешивший  Кристоф
извинился и уже собрался уходить, как вдруг в  конце  коридора  отворилась
дверь  и  показался  Кон,  провожавший  какую-то  даму.  Под  впечатлением
полученной от Динера обиды Кристоф  склонен  был  везде  видеть  насмешку.
Поэтому первой его мыслью было, что Кон заметил, как он входил, и приказал
сказать, что его нет. В негодовании он быстро  направился  к  выходу,  как
вдруг услышал свое имя. Зоркие глаза Кона издали узнали  Кристофа,  и  Кон
бросился к нему, улыбаясь, протягивая ему руки, сияя от радости.
   Сильвен Кон был низенький, коренастый, гладко выбритый по  американской
моде жгучий брюнет, багрово-красный, широколицый, с заплывшим жиром лицом,
с прищуренными бегающими глазками, немного перекошенным ртом и  брезгливой
хитрой улыбкой. Одет он был с изяществом, которое долженствовало  скрывать
изъяны его сложения - сутулые плечи и широкие ляжки. Другие недостатки  не
тревожили самолюбия Кона, но он бы  с  удовольствием  согласился  получать
каждый день по пинку в зад, лишь бы это прибавило ему росту и  стройности.
Во всем остальном он был вполне доволен собой и считал себя неотразимым. И
самое замечательное, что он не  ошибался.  Этот  немецкий  еврейчик,  этот
увалень,    сделался    хроникером    и    арбитром    парижской     моды.
Замысловато-утонченным слогом писал он нужные отчеты о светской жизни.  Он
считался поборником изящного французского стиля, французской элегантности,
французской галантности, французского  остроумия,  -  словом,  воплощенное
регентство, красные каблучки, кавалер Лозен. Над ним потешались, но это не
мешало ему преуспевать. Те, что говорят, будто в Париже  смешное  убивает,
не знают Париж; смешное там не только  не  убивает,  а,  наоборот,  многих
кормит; смешное помогает достичь в Париже всего, даже славы, даже успеха у
женщин. Сильвен  Кон  терял  счет  признаниям  в  любви,  которые  получал
ежедневно за свое франкфуртское фиглярство.
   Говорил он фистулой, с сильным акцентом.
   - Вот приятный сюрприз! -  весело  вскричал  он,  тряся  руку  Кристофа
своими жирными ручками с короткими, толстыми, как сосиски, пальцами.
   Он никак не мог решиться выпустить Кристофа из объятий.  Казалось,  это
встретились  два  лучших  друга.  Ошарашенный  Кристоф  подумал,   уж   не
насмехается ли над ним Кон. Но Кон не насмехался. А если и насмехался,  то
не больше обычного. Кон не отличался злопамятством, он  был  слишком  умен
для этого. Давным-давно позабыл он беспощадные расправы Кристофа,  а  если
бы и вспомнил, то не придал бы этому значения. Он заранее восторгался тем,
что случай предоставил ему возможность показать себя старому  товарищу  во
всем своем новом блеске и щегольнуть перед  ним  изысканностью  парижского
обхождения. Он не лгал, говоря о приятном сюрпризе: менее всего  на  свете
он ожидал увидеть Кристофа; и хотя он был  слишком  искушенным  человеком,
чтобы не догадаться о цели этого визита, он искренне обрадовался  Кристофу
-  по  одному  тому,  что  видел  в   этом   посещении   признание   своей
влиятельности.
   - Вы прямо из наших  мест?  Как  поживает  мамаша?  -  спрашивал  он  с
фамильярностью, которая в другое время покоробила бы Кристофа, но здесь, в
этом чужом городе, показалась ему даже приятной.
   - Но,  позвольте,  ведь  мне  сейчас  сказали,  -  недоверчиво  заметил
Кристоф, - что никакого господина Кона здесь вообще нет?
   - Господина Кона  действительно  здесь  нет,  -  со  смехом  подтвердил
Сильвен Кон. - Я больше не  Кон.  Меня  зовут  Гамильтоном...  Виноват!  -
прервал он себя и побежал пожать руку проходившей мимо даме, изобразив при
этом самую любезную улыбку.
   Он сейчас же вернулся и объяснил, что это писательница,  прославившаяся
жгуче-сладострастными романами. У современной Сафо  были  пышные  формы  и
огненно-рыжие волосы, обрамлявшие веселое  накрашенное  лицо;  грудь  была
украшена  орденом  на  фиолетовой  ленточке.  Она  говорила  претенциозно,
мужским голосом, с акцентом Франш-Конте.
   Кон   возобновил   расспросы.   Он   осведомился   о   всех   земляках,
интересовался, кокетничая  своей  памятью,  что  сталось  с  таким-то  или
таким-то. Кристоф позабыл про свою  былую  антипатию;  он  уже  чувствовал
признательность  и  отвечал   сердечно,   приводил   массу   подробностей,
совершенно неинтересных Кону (пока тот снова не перебил его).
   - Виноват! -  прервал  он  разговор  и  побежал  здороваться  с  другой
посетительницей.
   - Что это? - удивился Кристоф. - Неужели во Франции пишут  одни  только
женщины?
   Кон расхохотался и фатоватым тоном ответил:
   - Франция - женщина, дорогой мой. Если хотите преуспеть, намотайте себе
это на ус.
   Но Кристоф не слушал его и продолжал свое.  Чтобы  как-нибудь  положить
конец его излияниям. Кон спросил:
   - Но как вы сюда попали, черт возьми?
   "Так и есть! - подумал Кристоф. - Он ничего не знает. Оттого-то он  так
и любезен. Все изменится, когда я ему скажу".
   Он счел делом чести сообщить обо всем, что могло скомпрометировать его:
о драке с солдатами, о возбужденном против него судебном преследовании и о
бегстве из Германии.
   Кон покатился со смеху.
   - Браво! - кричал он. - Браво! Презабавная история!..
   Он  с  жаром  пожал  Кристофу  руку.  Его  приводило  в  восторг  любое
посрамление властей. Рассказ Кристофа особенно позабавил его, так  как  он
знал героев этой истории; ему наглядно представился весь ее комизм.
   -  Послушайте,  -  продолжал  он.  -  Уже  первый  час.  Сделайте   мне
удовольствие... позавтракаем вместе.
   Кристоф   с   благодарностью   принял    предложение.    Он    подумал:
"Действительно, он славный малый. Как я ошибался!"
   Они вышли вместе. По дороге Кристоф отважился изложить свою просьбу.
   - Вы сами видите, в каком я положении. Я приехал  сюда  искать  работы,
уроков музыки, пока меня еще не знают. Могли бы вы порекомендовать меня?
   - Конечно! - воскликнул Кон. - Кому угодно. Я всех здесь знаю.  Весь  к
вашим услугам.
   Он был счастлив щегольнуть своим влиянием.
   Кристоф рассыпался в благодарностях. Огромная тяжесть свалилась  с  его
плеч.


   За столом он набросился на пищу с аппетитом человека,  голодавшего  уже
третьи сутки. Он повязал салфетку вокруг шеи и ел  с  ножа.  Прожорливость
его и мужицкие манеры шокировали Кона-Гамильтона. А  пожалуй,  еще  больше
задевало равнодушие Кристофа к его бахвальству. Кон  намеревался  ослепить
молодого  человека  рассказами   о   своих   блестящих   знакомствах,   об
умопомрачительном успехе у женщин. Но зря он старался - Кристоф не слушал,
бесцеремонно перебивал. Язык у него развязался, он чувствовал себя слишком
непринужденно. Сердце его было переполнено  благодарностью,  и  он  совсем
замучил Кона, простодушно поверяя ему  свои  планы  на  будущее.  Особенно
раздражала Кона манера Кристофа тянуться к нему через стол  и  с  чувством
пожимать руку. И уже в совершенную ярость его привело предложение Кристофа
чокнуться по немецкому обычаю и выпить сентиментальный тост  за  земляков,
за "Vater Rhein". Кон с ужасом ожидал,  что  Кристоф,  чего  доброго,  еще
запоет. Соседи насмешливо поглядывали на  них.  Сославшись  на  неотложные
дела. Кон извинился и встал. Но Кристоф вцепился в него: он  хотел  знать,
когда он может получить рекомендацию, дойти к кому-нибудь, начать уроки.
   - Я займусь этим. Сегодня же. Сегодня же вечером,  -  пообещал  Кон.  -
Даже сейчас. Можете быть спокойны.
   Кристоф не отставал:
   - Когда же вы дадите мне знать?
   - Завтра... завтра... или послезавтра.
   - Отлично. Я завтра к вам зайду.
   - Нет, нет, - поспешно  перебил  его  Кон.  -  Я  сам  извещу  вас.  Не
беспокойтесь.
   - Помилуйте, какое же беспокойство!  Наоборот!  Ведь  пока  что  мне  в
Париже нечего делать.
   "Черт!.." - подумал Кон.
   - Нет, - произнес он вслух, - лучше я вам напишу. Вы меня не  застанете
в ближайшие дни. Дайте мне ваш адрес.
   Кристоф продиктовал адрес.
   - Великолепно. Я вам завтра напишу.
   - Завтра?
   - Завтра. Можете положиться на меня.
   Он вырвал свою руку из рук Кристофа и скрылся.
   "Уф! - отдувался он. - Вот надоел!"
   Придя в контору, он предупредил швейцара, что его не  будет  на  месте,
когда бы к нему ни явился "немец". Через десять минут  он  уже  позабыл  о
Кристофе.
   Кристоф вернулся в свою конуру. Он расчувствовался.
   "Добрый малый! - думал он. - Как я был несправедлив к  нему!  И  он  на
меня ничуть не сердится!"
   Его мучили угрызения совести; он чуть было не  написал  Кону,  как  ему
тяжело теперь, что он плохо о нем думал в школьные годы и  не  попросил  у
него прощения За прошлые обиды.  У  Кристофа  даже  слезы  навернулись  на
глаза. Но написать письмо ему было труднее, чем партитуру, и, выругав