истер Скимпол? Я как будто слышала его голос.
     - Он самый! Вот человек, с которым мне так хорошо, как ни с кем другим.
Что за прелестное дитя!
     Я спросила Ричарда, знает ли кто-нибудь, что они приехали сюда  вместе.
Нет, ответил он, этого не знает никто. Он  пошел  навестить  милого  старого
младенца, - так он называл мистера  Скимпола,  -  и  милый  старый  младенец
сказал ему, где мы находимся, а он,  Ричард,  сказал  тогда  милому  старому
младенцу, что ему очень хочется съездить к  нам,  и  милый  старый  младенец
напросился к нему в спутники; вот Ричард и взял его с собой.
     - Я ценю его на вес золота, - даже втрое больше, чем он весит - а уж  о
тех жалких деньгах, которые я уплатил за его проезд, и  говорить  нечего,  -
сказал Ричард. - Такой веселый малый. Вот уж непрактичный человек! Наивен  и
молод душой!
     Я, правда, не видела никакой непрактичности в том, что  мистер  Скимпол
катается за счет Ричарда, но ничего не сказала. Впрочем, сам мистер  Скимпол
вошел в комнату, и мы  переменили  разговор.  Мистер  Скимпол  был  счастлив
видеть меня; сказал, что целых шесть недель лил из-за меня сладостные  слезы
радости и сочувствия; в жизни не был так доволен,  как  в  тот  день,  когда
услышал о моем выздоровлении; только  теперь  начал  понимать,  какой  смысл
имеет сплав добра и зла в нашем мире; почувствовал, как высоко он ценит свое
здоровье, когда  слышит,  что  болен  кто-то  другой;  не  может  утверждать
наверное, но, возможно, это все-таки в порядке вещей, что "А" должен  косить
глазами, чтобы "Б" осознал, как приятно смотреть прямо перед  собой,  а  "В"
должен ходить на деревянной ноге, чтобы "Г" лучше ценил свои ноги из плоти и
крови, обтянутые шелковыми чулками.
     - Дорогая мисс Саммерсон, посмотрите на нашего друга Ричарда, - говорил
мистер Скимпол, - он  положительно  окрылен  самыми  светлыми  надеждами  на
будущее,  хотя  вызывает  он  их  из  тьмы  Канцлерского   суда.   Как   это
очаровательно, как вдохновляет, как полно поэзии!  В  древности  пастух  был
весел и в лесной глуши, ибо в своем воображении он слышал  звуки  свирели  и
видел пляски Пана * и нимф. А этот вот пастушок,  наш  буколический  Ричард,
увеселяет скучные судебные Инны, заставляя фортуну и ее  свиту  резвиться  в
них под мелодичное чтение судебного приговора, звучащее с судейской  скамьи.
Очень приятное зрелище, не правда ли? Какой-нибудь брюзгливый ворчун  может,
конечно, сказать мне: "А что толку от этих судов "права" и "справедливости",
если все они - сплошное злоупотребление? Что вы можете сказать в их защиту?"
Я отвечу: "Мой ворчливый друг, я их не защищаю, но они  мне  очень  приятны.
Вот, например, юный пастушок, мой друг, превращает их в нечто, пленяющее мою
наивность. Я не говорю, что они существуют только для этого -  ведь  я  дитя
среди вас, практичных ворчунов, и не обязан отчитываться перед вами и  перед
самим собою, - но, быть может, это и так".
     Я всерьез начала думать, что Ричард вряд ли мог бы найти  себе  худшего
друга. Меня тревожило, что в то время, когда ему так было нужно руководиться
твердыми принципами и стремиться к определенной цели, он подружился  с  тем,
кто был так  чарующе  беспечен,  отмахивался  от  всего  на  свете  и  легко
обходился без всяких принципов и целей. Я,  пожалуй,  могла  понять,  почему
такой человек, как мой опекун, умудренный  жизненным  опытом  и  вынужденный
наблюдать презренные уловки и раздоры всех тех, кто имел несчастье связаться
с семейной тяжбой, находил огромное облегчение в мистере  Скимполе,  который
охотно  признавался  в  своих  слабостях  и  проявлял   столь   простодушную
наивность; но я не была уверена, так ли все это бесхитростно, как кажется, и
даже подумывала - уж не играет ли мистер Скимпол какую-то роль,  которая  не
хуже  всякой  другой  роли,  но   с   меньшими   хлопотами   позволяет   ему
потворствовать своей лени.
     Они оба отправились меня провожать, а когда мистер Скимпол расстался  с
нами у калитки, я тихонько вошла в наш дом вместе с Ричардом и сказала:
     - Ада, душенька моя, я привела к тебе в гости одного джентльмена.
     Не трудно было разгадать выражение ее зардевшегося изумленного  личика.
Она всем сердцем любила Ричарда, и он знал это, знала  и  я.  Все  это  было
очень  прозрачно,  хоть  и  считалось,  что  они  встретились   только   как
родственники.
     Я готова была не верить себе, такой  скверной  становилась  я  в  своей
подозрительности, но у меня не было полной уверенности в том, что  и  Ричард
любит Аду всем сердцем. Он горячо восхищался ею, - как все и  каждый,  -  и,
наверное, с огромной гордостью и пылом возобновил  бы  их  раннюю  помолвку,
если бы не знал, что Ада сдержит обещание, данное опекуну.  И  все  же  меня
терзала мысль, что влияние тяжбы распространилось даже на его  любовь,  -  в
этом, как и во всем остальном, Ричард откладывал осуществление  своих  самых
искренних и серьезных намерений  до  той  поры,  когда  развяжется  с  делом
Джарндисов. Ах! Никогда я не узнаю, каким мог бы сделаться Ричард, если бы в
его жизнь не вошло это зло!
     Со свойственной ему прямотой он сказал Аде,  что  приехал  не  за  тем,
чтобы  тайком  нарушить  условия,  поставленные  мистером  Джарндисом  с  ее
согласия (пожалуй, слишком безоговорочного и доверчивого,  по  его  мнению);
нет, он приехал открыто повидаться со мной и с нею и доказать, что не по его
вине у него с мистером  Джарндисом  создались  натянутые  отношения.  "Милый
старый младенец" должен был прийти к нам с минуты на минуту, поэтому  Ричард
попросил меня встретиться с ним на следующее утро, - он хотел поговорить  со
мною наедине и оправдаться. Я предложила пойти погулять с  ним  по  парку  в
семь часов утра, и так мы и условились. Вскоре явился мистер Скимпол и целый
час смешил  нас  своими  шутками.  Он  настоял  на  том,  чтобы  мы  позвали
"Ковинсову малютку" (то есть Чарли), и с видом доброго  дедушки  сказал  ей,
что по мере сил давал возможность подзаработать ее покойному  отцу,  а  если
кто-нибудь из ее братишек поспешит заняться той же  профессией,  он,  мистер
Скимпол, надо надеяться, успеет и его завалить работой.
     - Ведь я то и дело запутываюсь в этих сетях, - объяснил мистер Скимпол,
попивая вино, разбавленное водой, и обводя нас сияющим взором, - но меня  то
и дело выпутывают... как рыбачью лодку. Или,  скажем,  позволяют  мне  выйти
сухим из воды, как судовой команде, уволенной на  берег.  Всегда  получается
так, что кто-то за меня платит. Сам я платить не  могу,  как  вам  известно,
потому что у меня никогда не бывает денег.  Но  Кто-то  за  меня  платит.  Я
выпутываюсь благодаря Кому-то. Не в пример скворцу, я выпутываюсь из силков.
Если вы спросите, кто же этот Кто-то, клянусь честью, я не  смогу  ответить.
Так давайте же выпьем за Кого-то. Благослови его бог!
     На другой день Ричард немного опоздал, но ждала я  его  недолго,  и  мы
отправились в парк. Утро было ясное и росистое, небо  без  единого  облачка.
Весело пели птички; дивно красиво искрились капельки росы на траве, зарослях
папоротника и листве деревьев, а леса как будто стали еще пышнее,  словно  в
прошлую  тихую  ночь,  когда  они  покоились  в  непробудном  сне,  Природа,
проявляясь во всех мельчайших жилках каждого чудесного листика, бодрствовала
дольше обычного, чтобы прославить наступающий день.
     - Что за очаровательное место! - воскликнул Ричард, оглядываясь кругом.
- С тяжбами связано столько всяких ссор и раздоров, а тут ничего этого нет.
     Зато здесь были иные горести.
     - Знаете, что я вам скажу, милая девушка, - продолжал Ричард,  -  когда
я, наконец, приведу в порядок свои дела, я приеду сюда отдыхать.
     - Не лучше ли отдохнуть теперь же? - спросила я.
     -  Ну,  что  вы  -  отдыхать  теперь,  или  вообще  делать   что-нибудь
определенное теперь, это не  так-то  легко,  -  возразил  Ричард.  -  Короче
говоря, невозможно, по крайней мере для меня.
     - Почему же нет? - спросила я.
     - Вы сами знаете, почему, Эстер. Если бы вы жили в недостроенном  доме,
зная, что его придется покрыть кровлей или снять ее,  зная,  что  его  будут
сносить или перестраивать сверху  донизу  уже  завтра  или  послезавтра,  на
будущей неделе, через месяц или в будущем  году,  вам  трудно  было  бы  там
отдыхать - волей-неволей вам пришлось бы вести беспорядочную жизнь. Так живу
и я. Вы сказали: "Отдохнуть теперь  же".  Но  для  нас,  истцов,  нет  слова
"теперь".
     Я была почти готова поверить в притягательную силу суда, о которой  мне
столько говорила моя бедная маленькая слабоумная  приятельница,  потому  что
снова увидела, как лицо Ричарда омрачилось по-вчерашнему. Страшно  подумать,
но что-то в нем напоминало несчастного, теперь уже  покойного  "человека  из
Шропшира".
     - Милый Ричард, наш разговор начался плохо, - сказала я.
     - Я знал, что вы это скажете, Хлопотунья.
     - Не я одна так думаю, милый Ричард. Не я предостерегала  вас  однажды,
умоляя не возлагать надежд на это фамильное проклятие.
     - Опять вы возвращаетесь к Джону Джарндису! - с досадой сказал  Ричард.
- Ну что ж, придется нам поговорить о нем  рано  или  поздно  -  ведь  самое
важное, что мне нужно сказать, касается его;  так  уж  лучше  начать  сразу.
Милая Эстер, неужели вы ослепли? Неужели вам не ясно, что в  этой  тяжбе  он
заинтересованное лицо, и если ему, быть может, на руку, чтобы  я  в  ней  не
разбирался и бросил о ней думать, то это вовсе не на руку мне.
     - Эх, Ричард, - сказала я с упреком, -  вы  видели  мистера  Джарндиса,
беседовали с ним, жили у него, знали его; так как же вы можете так говорить,
- хотя бы мне одной и в уединенном месте, где никто нас не может услышать, -
и как у вас хватает духу высказывать столь недостойные подозрения?
     Он густо покраснел; должно быть, врожденное  благородство  пробудило  в
нем угрызения совести. Помолчав немного, он ответил сдержанным тоном:
     - Эстер, вы, конечно, знаете, что я не подлец и что с моей точки зрения
подозрительность и недоверие - это дурные качества в юноше моих лет.
     - Безусловно, - сказала я. - Я совершенно в этом уверена.
     - Что за милая девушка! - воскликнул Ричард. - Очень похоже  на  вас  и
утешительно для меня. А я нуждаюсь хоть в капельке  утешения,  -  так  мучит
меня вся эта история, потому  что  как  бы  хорошо  она  ни  кончилась,  она
все-таки неприятная, о чем мне излишне говорить вам.
     - Я отлично знаю, Ричард, - сказала я, -  знаю  не  хуже,  чем...  чем,
скажем, вы сами, что подобные заблуждения чужды вашей натуре. И  я  не  хуже
вас понимаю, что именно заставило вас перемениться так резко.
     - Нет, нет, сестричка, - проговорил Ричард более веселым тоном, - вы-то
уж, во всяком случае, будьте ко  мне  справедливы!  Если  я  имел  несчастье
подпасть под влияние тяжбы, то ведь и мистер Джарндис его не  избежал.  Если
она слегка развратила меня, то, вероятно, слегка  развратила  и  его.  Я  не
говорю, что он сделался бесчестным человеком, оттого что попал в это сложное
и неопределенное положение; нет, человек он честный, в этом я не сомневаюсь.
Но влияние тяжбы оскверняет всех. Вы же знаете, что всех. Вы слышали, как он
сам всегда утверждал это. Так почему же он один уберегся?
     - Потому, Ричард, - объяснила я, - что он  человек  незаурядный,  и  он
твердо держится за пределами порочного круга.
     - Ну да, потому-то, потому! - со свойственной  ему  живостью  отозвался
Ричард. - Что ж, милая девушка, может, это и вправду  умней  и  расчетливей,
когда притворяешься равнодушным к судьбе своей тяжбы. Глядя на тебя,  прочие
истцы начинают относиться спустя рукава к защите  собственных  интересов,  и
может  случиться  так,  что  некоторые  люди  сойдут  в  могилу,   некоторые
обстоятельства исчезнут из людской памяти, и  под  шумок  произойдет  немало
событий, довольно-таки выгодных для тебя.
     Мне было так жаль Ричарда, что я  уже  не  смогла  упрекнуть  его  даже
взглядом. Я вспомнила, как снисходителен был опекун к его заблуждениям,  как
беззлобно он о них говорил.
     - Эстер, - продолжал Ричард, - вы не должны думать, что я приехал  сюда
обвинять Джона Джарндиса у него за спиной. Я  приехал  только  затем,  чтобы
оправдаться. Я скажу одно: все шло прекрасно, и мы прекрасно ладили, пока  я
был мальчиком и в мыслях не имел этой самой тяжбы; но  как  только  я  начал
интересоваться ею и  разбираться  в  ней,  дело  приняло  совершенно  другой
оборот. Тогда Джон Джарндис вдруг решает, что мы с Адой должны разойтись,  и
если я не изменю своего весьма предосудительного образа действий,  значит  я
ее недостоин. Но я, Эстер, вовсе не собираюсь менять  свой  предосудительный
образ действий. Я не хочу пользоваться расположением Джона  Джарндиса  ценой
таких  несправедливых  компромиссных  условий,  каких  он  не  имеет   права
диктовать. Нравится ему или не нравится, а я должен защищать  свои  права  и
права Ады. Я очень много думал об этом, и вот к какому выводу я пришел.
     Бедный, милый Ричард! Он действительно думал об этом очень  много.  Как
ясно это было видно по его лицу, голосу, по всему его виду.
     - Итак, я честно сказал ему (надо вам знать, что я написал ему обо всем
этом), - сказал, что между нами имеются разногласия и лучше открыто признать
это,  чем  скрывать.  Я  благодарен  ему   за   его   добрые   намерения   и
покровительство, и пусть он идет своей дорогой, а я пойду своей. Дело в том,
что дороги наши не сходятся, По одному из двух  завещаний,  о  которых  идет
спор, я должен получить гораздо больше, чем он. Я не берусь утверждать,  что
именно оно будет признано законным: однако оно существует и тоже имеет шансы
на утверждение.
     - Я не от вас первого узнала о вашем письме, дорогой Ричард, -  сказала
я. - Мне уже говорили об этом, и без единого слова обиды или гнева.
     - В самом деле? - промолвил Ричард, смягчаясь. - Значит, хорошо, что  я
назвал его человеком честным, несмотря на всю эту несчастную историю. Но так
я всегда говорил и никогда в  этом  не  сомневался.  Я  знаю,  милая  Эстер,
суждения мои кажутся вам чрезмерно резкими, так же отнесется к  ним  и  Ада,
когда вы расскажете ей о том, что произошло между мною и опекуном. Но,  если
бы вы так же вникли в тяжбу, как я; если б вы покорпели над бумагами, как  я
корпел, когда работал у Кенджа; если бы вы знали,  сколько  в  этих  бумагах
скопилось всяких обвинений и контробвинений, подозрений и контрподозрений, я
казался бы вам сравнительно сдержанным.
     - Может быть, и так, - сказала я. - Но неужели вы думаете, Ричард,  что
в этих бесчисленных бумагах много правды и справедливости?
     - В тяжбе есть где-то и правда и справедливость, Эстер...
     - Точнее, были - давным-давно, - сказала я.
     - Есть... есть... должны быть где-то, - с жаром продолжал Ричард,  -  и
их надо вытащить на свет божий. Но разве можно вытащить их, превращая Аду во
что-то вроде  взятки,  в  средство  зажать  мне  рот?  Вы  говорите,  что  я
переменился под влиянием тяжбы. Джон Джарндис говорит, что каждый, кто в ней
участвует,  меняется,  менялся   и   будет   меняться   под   ее   влиянием.
Следовательно, тем правильней я поступил, решив  сделать  все,  что  в  моих
силах, чтобы привести ее к концу.
     - Все, что в ваших силах, Ричард! А разве другие столько лет не  делали
всего, что было в их силах? И разве трудности стали легче от того, что  было
столько неудач?
     - Не может же это продолжаться вечно, - ответил Ричард с такой  кипучей
страстностью, что во мне снова пробудилось печальное воспоминание  об  одной
недавней встрече. - Я молод и полон рвения,  а  энергия  и  решимость  часто
творили чудеса.  Другие  отдавались  этому  делу  только  наполовину.  Я  же
посвящаю ему всего себя. Я превращаю его в цель своей жизни.
     - Но, Ричард, дорогой мой, тем хуже, тем хуже!
     - Нет, нет и нет! Не бойтесь за меня,  -  возразил  он  ласково.  -  Вы
милая, добрая, умная,  спокойная  девушка,  которую  любят  все:  но  у  вас
предвзятые взгляды. А теперь вернемся к Джону  Джарндису.  Повторяю,  добрая
моя Эстер, когда мы с ним были в таких отношениях, которые он  считал  столь
удобными для себя, мы были в неестественных отношениях.
     - Неужели отчуждение и враждебность - это естественные отношения  между
вами, Ричард?
     - Нет, этого я не говорю. Я хочу сказать, что  тяжба  поставила  нас  в
неестественные  условия,  с  которыми  естественные  родственные   отношения
несовместимы. Вот для меня еще одно основание сдвинуть ее с  мертвой  точки!
Когда тяжба кончится, я, быть может, увижу, что ошибался в Джоне  Джарндисе.
Когда я с нею разделаюсь, в голове у меня, возможно,  прояснится,  и,  может
быть, я соглашусь с тем, что вы говорите сегодня. Отлично. Тогда  я  признаю
свою ошибку и принесу ему извинения.
     Откладывать все до какого-то дня, который  существует  только  в  твоем
воображении! Оставлять все запутанным и нерешенным на неопределенный срок!
     - А теперь, лучшая из наперсниц, - продолжал  Ричард,  -  мне  хочется,
чтобы моя кузина Ада поняла, что в своем отношении к Джону  Джарндису  я  не
проявляю ни придирчивости, ни  непостоянства,  ни  своенравия,  но  действую
разумно и целесообразно. Я хочу  объяснить  ей  при  вашем  посредстве  свое
поведение, потому что она глубоко уважает и почитает кузена Джона, и я знаю,
вы опишете ей мой  образ  действий  в  светлых  тонах,  хоть  вы  его  и  не
одобряете, и... и, короче говоря... - тут он запнулся, -  я...  я  не  хочу,
чтобы  такая  доверчивая  девушка,  как   Ада,   считала   меня   сварливым,
подозрительным сутягой.
     Я сказала в ответ, что эти последние слова гораздо более достойны  его,
чем все, что он говорил раньше.
     - Что ж, это похоже на  правду,  моя  милая,  -  согласился  Ричард.  -
Пожалуй, так оно и есть. Но я скоро добьюсь своих прав. И тогда опять  стану
самим собой, не бойтесь.
     Я спросила: это все, что я должна передать Аде?
     - Не все, - ответил Ричард. -  Я  не  могу  утаить  от  нее,  что  Джон
Джарндис ответил на мое письмо в  обычном  своем  тоне,  называя  меня  "мой
дорогой Рик", попытался опровергнуть мои доводы и сказал, что они не ухудшат
его отношения ко мне. (Все это очень мило,  конечно,  но  дела  не  меняет.)
Пусть Ада знает: я теперь потому вижусь с ней редко, что защищаю ее интересы
также, как и свои, - поскольку мы в совершенно  одинаковом  положении,  -  и
если до нее дойдут вздорные слухи о том, что я  будто  бы  легкомысленный  и
неблагоразумный человек, то она им, надеюсь, не  поверит;  напротив,  я  все
время жду конца тяжбы и в зависимости от  этого  строю  свои  планы.  Раз  я
теперь совершеннолетний и уже вступил на определенный путь, я не считаю себя
обязанным давать отчет Джону Джарндису ни в каких своих  поступках;  но  Ада
все еще состоит под опекой суда, и я пока  не  прошу  ее  снова  стать  моей
невестой. Когда же она сделается самостоятельной, я опять буду самим  собой,
а  наши  обстоятельства  тогда,  наверное,  изменятся  к  лучшему.  Если  вы
передадите ей все это со свойственной  вам  деликатностью,  вы  окажете  мне
очень большую и очень ценную услугу, милая Эстер, а я с  тем  большей  силой
буду врубаться в  дебри  джарндисовской  тяжбы.  Конечно,  я  не  прошу  вас
умалчивать обо всем этом в Холодном доме.
     - Ричард, - отозвалась я, - вы оказали мне большое доверие,  но  боюсь,
что вы не послушаетесь моего совета, правда?
     - В  этом  отношении  не  могу  послушаться,  милая  девушка.  Во  всем
остальном - охотно.
     Как будто в его жизни было что-то другое! Как будто весь его  жизненный
путь и характер не были окрашены в один цвет!
     - Можно мне задать вам один вопрос, Ричард?
     - Разумеется, - сказал он со смехом. - Кому же  и  спрашивать,  как  не
вам?
     - Вы сами сказали, что ведете беспорядочную жизнь.
     - А как быть, милая Эстер, если еще ничего н