говорит Тони, мешая угли в камине, -  насчет  этой  пачки
писем. Ну, разве не странно, что Крук решил передать  мне  письма  именно  в
полночь?
     - Очень. А почему так?
     - А почему он вообще поступает так, а не иначе?  Он  и  сам  не  знает.
Сказал, что сегодня день его рождения и что передаст мне письма в полночь. К
тому времени он будет мертвецки пьян. Целый день пил.
     - Надеюсь, он не позабыл о том, что условился с тобой?
     - Позабыл? Ну, нет. В этом на него можно положиться. Он никогда  ничего
не забывает. Я видел его нынче вечером, часов в восемь, - помогал ему  лавку
запирать, - и тогда письма лежали в его лохматой шапке. Он ее снял и показал
их мне. Когда лавку заперли, он вынул их из  шапки,  повесил  ее  на  спинку
кресла и принялся перебирать письма при свете огня. Немного погодя я услышал
отсюда, как он поет внизу - лучше сказать, воет, как ветер, - одну песню,  -
только ее он и знает... что-то насчет Бибо и старика Харона *,  и  как  этот
Бибо умер в пьяном виде или что-то в этом роде. Но с тех пор его не слышно -
притих, как старая крыса, что заснула в норе.
     - Значит, ты должен спуститься к нему в двенадцать часов?
     - Да, в двенадцать, но, как я уже говорил, когда ты,  наконец,  явился,
мне показалось, будто прошло сто часов.
     - Тони, - начинает мистер Гаппи, скрестив ноги  и  немного  подумав,  -
ведь он еще не умеет читать, правда?
     - Куда там! Читать он никогда не научится. Он может  писать  все  буквы
одну за другой и многие узнает - каждую в  отдельности,  -  настолько-то  он
выучился под  моим  руководством,  но  складывать  их  не  может.  Одряхлел,
смекалки не хватает... да к тому же горький пьяница.
     - Тони, - говорит мистер Гаппи, положив ногу на ногу, -  каким  образом
он сумел разобрать в этих письмах фамилию Хоудона, как ты думаешь?
     - Ничего он разобрать не может. Но ты же знаешь, у  него  необыкновенно
острые глаза, и он постоянно срисовывает всякие  надписи  и  тому  подобное,
ничего не понимая в них, только на глаз. Ну, он и срисовал  эту  фамилию,  -
очевидно с адреса на письме, - а потом спросил у меня, что это означает.
     - Тони, - говорит мистер Гаппи,  перекладывая  правую  ногу  на  левую,
потом левую на правую, - как  ты  считаешь,  оригинал  был  написан  женским
почерком или мужским?
     - Женским. Держу пари на пятьдесят против одного,  что  писала  дама...
косой почерк и хвостик у буквы "н" длинный, нацарапан как попало.
     Во время этого разговора мистер Гаппи кусал себе ноготь большого пальца
то на правой, то на левой руке и одновременно перекладывал ноги - то  правую
на левую, то наоборот. Собираясь сделать  это  снова,  он  случайно  бросает
взгляд на  свой  рукав.  Рукав  привлекает  его  внимание.  Мистер  Гаппи  в
замешательстве смотрит на него, выпучив глаза.
     - Слушай, Тони, что творится в этом доме нынче ночью? Или  это  сажа  в
трубе загорелась?
     - Сажа загорелась?
     - Ну да! - отвечает мистер Гаппи. - Смотри, сколько  набралось  копоти.
Гляди, вот она у меня на рукаве! И  на  столе  тоже!  Черт  ее  возьми,  эту
гадость, - смахнуть невозможно... мажется, как черный жир какой-то!
     Они  смотрят  друг  на  друга,  потом   Тони   подходит   к   двери   и
прислушивается; поднимается на несколько ступенек, спускается  на  несколько
ступенек. Вернувшись, сообщает, что всюду тишина и спокойствие, и  повторяет
свои  слова,  сказанные  давеча  мистеру  Снегсби  насчет  отбивных  котлет,
подгоревших в "Солнечном гербе".
     -  Значит...  -  начинает  мистер  Гаппи,  все  еще  глядя  с  заметным
отвращением на свой рукав, когда приятели  возобновляют  разговор,  усевшись
друг против друга  за  стол  у  камина  и  вытянув  шеи  так,  что  чуть  не
сталкиваются лбами, - значит, он тогда-то и рассказал тебе, что нашел  пачку
писем в чемодане своего жильца?
     - Именно тогда и рассказал,  сэр,  -  отвечает  Топи,  с  томным  видом
поправляя свои бакенбарды. - Ну,  а  я  тогда  же  черкнул  словечко  своему
закадычному  другу,  достопочтенному  Уильяму  Гаппи,  -  сообщил  ему,  что
свидание состоится сегодня ночью, и посоветовал не приходить раньше,  потому
что старый черт хитрец, каких мало.
     Усвоенный  мистером  Уивлом  легкий  оживленный  тон  светского   льва,
болтающего в гостиной, сегодня режет ухо ему самому,  так  что  мистер  Уивл
меняет тон и оставляет  бакенбарды  в  покое,  а  оглянувшись  через  плечо,
видимо, снова отдается на растерзание охватившим его страхам.
     - Вы условились, что ты унесешь письма к себе в комнату, прочитаешь их,
разберешь, что к чему, а потом перескажешь Круку их  содержание.  Такой  был
уговор, Тони, верно? - спрашивает мистер Гаппи, беспокойно покусывая  ноготь
большого пальца.
     - Говори потише. Да. На том мы и порешили.
     - Вот что я тебе скажу, Тони...
     - Говори тише, - повторяет Тони. Мистер Гаппи, кивнув своей  хитроумной
головой, наклоняет ее еще ближе к приятелю и переходит на шепот.
     - Вот что я тебе скажу. Первым долгом,  надо  заготовить  другую  пачку
писем, в точности схожую с настоящей, на тот случай, если  старик  потребует
свою, пока та будет у меня в руках, - тогда ты ему и покажешь поддельную.
     - Ну, а если он заметит, что пачка поддельная? А на это пятьсот  шансов
против одного, - догадается, как только бросит  на  нее  свой  пронзительный
взгляд, - прямо сверло какое-то, - говорит Тони.
     - Тогда пойдем напролом. Ведь это не его  письма,  и  никогда  они  его
письмами  не  были.  Ты  это  разнюхал,  и  ты  передал  их  мне...   своему
другу-юристу... для большей сохранности. Если же он будет  настаивать,  ведь
их можно будет вернуть, не правда ли?
     - Да-а, - неохотно соглашается мистер Уивл.
     - Ну, Тони, какое у тебя выражение  лица!  -  укоризненно  говорит  его
приятель. - Неужели ты сомневаешься в Уильяме Гаппи? Неужели боишься, как бы
чего не вышло?
     - Я боюсь только того, что знаю, Уильям, не больше,  -  хмуро  отвечает
Тони.
     - А что ты знаешь? - пристает  к  нему  мистер  Гаппи,  слегка  повышая
голос, но приятель снова предупреждает его: "Сказано тебе - говори  потише",
и он повторяет вопрос совершенно беззвучно, выговаривая  слова  одними  лишь
движениями губ: "Что же ты знаешь?"
     - Я знаю три вещи. Во-первых, я знаю, что мы тут с  тобой  шепчемся  по
секрету, уединившись... словно два заговорщика.
     - Ну что ж! - говорит мистер Гаппи. - Лучше нам быть заговорщиками, чем
олухами, а поступай мы иначе, мы были бы олухами; ведь иначе нашего дела  не
обделать. Во-вторых?
     - Во-вторых, мне неясно, какая нам в конце концов от этого дела  выгода
будет?
     Мистер Гаппи, устремив  взор  на  портрет  леди  Дедлок,  прибитый  над
каминной полкой, отвечает ему:
     - Тони, прошу тебя, положись на честность своего друга; кроме того,  мы
все  это  затеяли  с  целью  помочь  твоему  другу  в  отношении  тех  струн
человеческой души, которые... которых сейчас не следует  трогать,  чтобы  не
вызвать мучительного трепетанья. Твой друг не дурак!.. Что это?
     - Колокол на соборе святого  Павла  бьет  одиннадцать.  Слышишь  -  все
колокола в городе зазвонили.
     Приятели сидят молча, слушая металлические голоса, близкие и далекие, -
голоса, что раздаются с колоколен различной высоты и  по  звуку  различаются
между собой еще больше, чем  колокола  -  по  высоте  своего  положения  над
землей.  Когда  они,  наконец,  умолкают,  воцаряется   тишина   еще   более
таинственная, чем раньше. Ведь  шепот  имеет  одно  неприятное  свойство,  -
кажется, будто он создает вокруг шепчущихся атмосферу безмолвия,  в  которой
витают  духи  звуков:   странные   потрескиванья   и   постукиванья,   шорох
невещественных одежд и шум зловещих шагов, не оставляющих следов на  морском
песке и зимнем снегу. А приятели, оказывается, так  впечатлительны,  что  им
чудится, будто воздух кишит  призраками.  и  оба  одновременно  оглядываются
назад, чтобы удостовериться, закрыта ли дверь.
     - Ну, Тони, - продолжает мистер Гаппи, придвигаясь поближе к  камину  и
покусывая ноготь дрожащего большого пальца, - а  что  же  ты  хотел  сказать
в-третьих?
     - Не очень-то приятно устраивать заговор против покойника, да еще в той
комнате, где он умер, особенно если сам в ней живешь.
     - Но мы же не устраиваем никаких заговоров против него, Тони.
     - Может, и нет, а все-таки мне это не нравится. Поживи-ка здесь сам,  -
увидишь, как все это понравится тебе.
     - Что касается покойников, Тони. - продолжает мистер  Гаппи,  уклоняясь
от этого предложения, - то ведь почти во всех комнатах когда-нибудь да  были
покойники.
     - Знаю, что были, но почти во  всех  комнатах  покойников  оставляют  в
покое, и... они тоже оставляют тебя в покое, - возражает Тони.
     Приятели снова смотрят друг на друга. Мистер Гаппи  замечает  вскользь,
что, затеяв все это дело, они, быть может, даже окажут  услугу  покойнику...
надо  надеяться.  Наступает  тягостное  молчание,  но  вдруг   мистер   Уивл
неожиданно начинает мешать угли в камине, а мистер Гаппи вскакивает,  словно
это в его собственном сердце помешали кочергой.
     - Тьфу! Этой отвратительной копоти налетело еще больше, - говорит он. -
Давай-ка откроем на минутку окно и глотнем свежего воздуха. Здесь невыносимо
душно.
     Он поднимает  оконную  раму,  и  оба  ложатся  животом  на  подоконник,
наполовину высунувшись наружу. Переулок так узок, что приятели могут увидеть
небо не иначе, как выгнув шею  и  задрав  голову  вверх;  но  огни,  которые
светятся кое-где в запыленных окнах, далекое тарахтенье экипажей и  сознание
того, что вокруг движутся люди, - все это  действует  успокоительно.  Мистер
Гаппи, бесшумно хлопая рукой по подоконнику, снова начинает  шептать  легким
комедийным тоном:
     - Кстати, Тони, не забудь, что старику Смоллуиду про это молчок,  -  он
имеет в виду Смоллуида-младшего. - Я, знаешь, решил не впутывать его  в  это
дело. Дедушка у него до черта въедливый. Это у них в роду.
     - Не забуду, - говорит Тони. - Я знаю, как себя держать.
     - Теперь насчет Крука, - продолжает мистер Гаппи.  -  Как  ты  думаешь,
правда  ли,  что  он  добыл  какие-то  другие  важные  документы,  как   сам
похвастался тебе, когда вы так подружились?
     Тони качает головой.
     - Не знаю. Понятия не имею. Если мы обделаем это  дельце,  не  возбудив
его подозрений, я, конечно, разберусь во всем. А как мне знать сейчас,  если
я не видел этих документов, а сам он ничего не понимает? Он постоянно читает
- букву за буквой - отдельные слова из своих бумаг, потом чертит  эти  слова
мелом на столе или на стене в лавке и спрашивает, что  значит  это,  да  что
значит то; но я не  удивлюсь,  если  все  его  документы  окажутся  бросовой
бумагой - он и купил-то их как макулатуру. Просто он забрал себе  в  голову,
что у него есть важные документы. Судя по его словам, он целую четверть века
все пытался их прочитать.
     - Но почему это взбрело ему на ум? Вот в чем вопрос, -  говорит  мистер
Гаппи, прищурив глаз и немного подумав с видом опытного юриста. -  Возможно,
он случайно нашел бумаги в какой-нибудь вещи, которую купил и где  бумаг  не
должно было быть; а спрятаны они  были  так  и  в  таком  месте,  что  Крук,
вероятно, вбил себе в свою хитрую голову, что они имеют какую-то ценность.
     - А может быть, его  облапошили,  вовлекли  в  жульническую  сделку.  А
может,  он  свихнулся  оттого,  что  постоянно  рассматривал  свои   бумаги,
пьянствовал, торчал в суде лорд-канцлера и вечно слушал чтение документов, -
предполагает мистер Уивл.
     Мистер Гаппи кивает и, взвешивая в уме все эти возможности, по-прежнему
задумчиво похлопывает по подоконнику, на котором теперь уже сидит, упирается
в него, измеряет его длину, растопырив пальцы, но вдруг  быстро  отдергивает
руку.
     - Что такое, черт побери? - восклицает он. - Посмотри на мои пальцы!
     Они запачканы какой-то густой желтой жидкостью, омерзительной на  ощупь
и на вид и еще более  омерзительно  пахнущей  каким-то  тухлым  тошнотворным
жиром, который возбуждает такое отвращение, что приятелей передергивает.
     - Что ты тут делал? Что ты выливал из окна?
     - Что выливал? Да ничего я не выливал, клянусь тебе! Ни разу ничего  не
выливал с тех пор, как живу здесь, - восклицает жилец мистера Крука.
     И все же смотрите сюда... и сюда! Мистер Уивл приносит свечу, и  теперь
видно, как жидкость, медленно капая с угла  подоконника,  стекает  вниз,  по
кирпичам, а в другом месте застаивается густой зловонной лужицей.
     - Ужасный дом, - говорит мистер Гаппи, рывком опуская оконную  раму.  -
Дай воды, не то я руку себе отрежу.
     Мистер Гаппи так. долго мыл, тер, скреб, нюхал и опять мыл  запачканную
руку, что не успел он подкрепиться стаканчиком бренди и молча постоять перед
камином, как колокол на соборе св. Павла принялся бить двенадцать  часов;  и
вот  уже  все  другие  колокола  тоже  начинают  бить  двенадцать  на  своих
колокольнях, низких и высоких,  и  многоголосый  звон  разносится  в  ночном
воздухе. Но вскоре снова наступает тишина, и мистер Уивл объявляет:
     - Ну, наконец-то срок наступил. Идти мне?
     Мистер Гаппи кивает и "на счастье" хлопает его по спине, но  не  правой
рукой, несмотря на то что запачканную правую он вымыл.
     Мистер Уивл спускается  по  лестнице,  а  мистер  Гаппи  садится  перед
камином, стараясь приготовиться к долгому ожиданию. Но не  проходит  и  двух
минут, как слышится скрип ступенек, и Тони вбегает в комнату.
     - Письма достал?
     - Как бы не так! Ничего я не достал. Старика там нет.
     За этот короткий промежуток времени Тони успел  так  перепугаться,  что
приятель, заразившись его страхом, бросается к  нему  и  спрашивает  громким
голосом:
     - Что случилось?
     - Я не мог его дозваться, тихонько отворил дверь и заглянул в лавку.  А
там пахнет гарью... всюду копоть и этот жир... а старика нет!
     И Тони издает стон.
     Мистер Гаппи берет свечу. Ни живы  ни  мертвы  приятели  спускаются  по
лестнице, цепляясь друг за друга, и открывают дверь комнаты при лавке. Кошка
отошла к самой двери и шипит, - не на пришельцев,  а  на  какой-то  предмет,
лежащий на полу перед камином. Огонь за решеткой почти погас, но  в  комнате
что-то тлеет, она полна удушливого дыма, а стены и  потолок  покрыты  жирным
слоем копоти. Кресла, стол и бутылка, которая почти не сходит с этого стола,
стоят на обычных местах. На спинке одного  кресла  висят  лохматая  шапка  и
куртка старика.
     - Смотри! -  шепчет  Уивл,  показывая  на  все  это  приятелю  дрожащим
пальцем. - Так я тебе и говорил. Когда я видел его в последний раз, он  снял
шапку, вынул из нее маленькую пачку старых писем и повесил шапку  на  спинку
кресла, - куртка его уже висела  там,  он  снял  ее  перед  тем,  как  пошел
закрывать ставни; а когда я уходил, он стоял, перебирая письма, на том самом
месте, где на полу сейчас лежит что-то черное.
     Уж не повесился ли он? Приятели смотрят вверх. Нет.
     - Гляди! - шепчет Тони. - Вон там, у  ножки  кресла,  валяется  обрывок
грязной тонкой красной тесьмы, какой гусиные перья в пучки  связывают.  Этой
тесьмой и были перевязаны письма. Он развязывал  ее  не  спеша,  а  сам  все
подмигивал мне и ухмылялся, потом начал перебирать письма, а тесемку  бросил
сюда. Я видел, как она упала.
     - Что это с кошкой? - говорит мистер Гаппи. - Видишь?
     - Должно быть, взбесилась. Да и немудрено - в таком жутком месте.
     Оглядываясь по сторонам, приятели медленно  продвигаются.  Кошка  стоит
там, где они ее застали, по-прежнему шипя на то,  что  лежит  перед  камином
между двумя креслами.
     Что это? Выше свечу!
     Вот прожженное место на полу; вот небольшая пачка бумаги,  которая  уже
обгорела, но еще не обратилась в пепел; однако она не так легка, как  обычно
бывает сгоревшая бумага, и словно пропитана чем-то, а вот... вот головешка -
обугленное и разломившееся полено, осыпанное золой; а может быть, это  кучка
угля? О, ужас, это он! и это все, что от него осталось; и они  сломя  голову
бегут прочь на улицу с потухшей свечой, натыкаясь один на другого.
     На помощь, на помощь, на помощь! Бегите сюда, в этот  дом,  ради  всего
святого!
     Прибегут многие,  но  помочь  не  сможет  никто.  "Лорд-канцлер"  этого
"Суда", верный своему званию вплоть  до  последнего  своего  поступка,  умер
смертью, какой умирают все лорд-канцлеры во всех судах и все  власть  имущие
во всех тех местах - как бы они ни  назывались,  -  где  царит  лицемерие  и
творится несправедливость.  Называйте,  ваша  светлость,  эту  смерть  любым
именем, какое вы пожелаете ей  дать,  объясняйте  ее  чем  хотите,  говорите
сколько угодно, что ее можно было предотвратить, - все равно это вечно та же
смерть  -  предопределенная,  присущая  всему   живому,   вызванная   самими
гнилостными соками порочного тела, и только ими, и это -  Самовозгорание,  а
не какая-нибудь другая смерть из всех тех смертей, какими можно умереть.


ГЛАВА ХХХIII

     Непрошеные гости

     И вот оба джентльмена, чьи манжеты и запонки не совсем в порядке, -  те
самые джентльмены, которые присутствовали на последнем дознании  коронера  в
"Солнечном гербе", - снова появляются в околотке  с  непостижимой  быстротой
(за ними сломя голову сбегал расторопный и сметливый приходский надзиратель)
и, учинив допрос всему переулку, ныряют в зал "Солнечного  герба"  и  что-то
строчат маленькими хищными перьями на листках тонкой бумаги. И  вот  поздней
ночью  они  пишут  о  том,  как  вчера,  около   полуночи,   весь   квартал,
расположенный  по  соседству  с  Канцлерской  улицей,  пришел  в  сильнейшее
волнение  и  возбуждение,  вызванные  нижеследующим  потрясающим  и  ужасным
открытием. И вот они выражают  уверенность,  что  читатели  не  забыли,  как
некоторое время тому назад  общество  было  встревожено  случаем  загадочной
смерти от опиума, имевшем место на втором этаже дома, где  помещается  лавка
тряпья, бутылок и подержанных корабельных  принадлежностей,  которую  держал
некий  Крук,  -  в  высшей  степени  странная   личность,   человек   весьма
невоздержанный и  уже  очень  немолодой,  -  и  что,  может  быть,  читатели
вспомнят, как по удивительному стечению  обстоятельств  этого  самого  Крука
допрашивали на дознании, которое производилось по данному загадочному случаю
в "Солнечном гербе", перворазрядном ресторане, непосредственно примыкающем с
западной стороны  к  упомянутому  дому  и  принадлежащем  весьма  уважаемому
ресторатору мистеру Джеймсу Джорджу  Богсби.  И  вот  они  описывают  (елико
возможно многословнее), как  вчера  вечером  обитатели  переулка  в  течение
нескольких  часов  ощущали  чрезвычайно  странный  запах,  который  и  помог
обнаружить  трагическое  происшествие,  служащее  темой  настоящей  заметки,
каковой запах одно время был настолько силен, что мистер Суиллс, исполнитель
комических  песен,  ангажированный  мистером  Дж.  Дж.   Богсби,   самолично
рассказал нашему репортеру о том, как он говорил мисс М. Мелвилсон, особе  с
некоторыми претензиями на музыкальный талант (также ангажированной  мистером
Дж. Дж. Богсби для участия в ряде  концертов  под  названием  "Гармонические
ассамблеи или  собрания",  которые  устраиваются  в  "Солнечном  гербе"  под
руководством мистера Богсби в соответствии с указом короля Георга  Второго),
- говорил мисс М. Мелвилсон о том, что он  (мистер  Суиллс)  чувствует,  как
загрязненное состояние атмосферы серьезно повредило его голосу, причем  даже
заметил в шутку, что он сейчас точь-в-точь отставной  дипломат  -  не  может
издать ни единой ноты. Описывают, наконец, как это сообщение мистера Суиллса
полностью подтвердилось показаниями двух весьма неглупых замужних  женщин  -
миссис Пайпер и миссис Перкинс, которые  проживают  в  том  же  переулке  и,
заметив  зловонные  испарения,  решили,  что  они  ис