комнату  вошла  Роза.  Увидев
Кристофа, распростертого на полу, она вскрикнула и в испуге  остановилась.
Он поднял голову и злобно спросил:
   - Чего тебе? Чего тебе надо? Оставь меня в покое.
   Но Роза не уходила.  Она  стояла,  прислонившись  спиной  к  двери,  и,
запинаясь, повторяла:
   - Кристоф!
   Кристоф молча поднялся - ему было стыдно, что Роза видела его в  минуту
слабости, и, стряхивая с пиджака пыль, он сурово спросил:
   - Ну, что тебе нужно?
   - Прости, Кристоф, - смущенно пролепетала Роза. - Я  пришла...  я  тебе
принесла...
   Только сейчас Кристоф заметил, что Роза что-то держит в руке.
   - Вот, возьми, - сказала она, протягивая Кристофу какую-то  вещь.  -  Я
попросила Бертольда, чтобы он дал мне что-нибудь на  память  о  Сабине.  Я
подумала, что тебе будет приятно...
   Это было маленькое карманное  зеркальце  в  серебряной  оправе;  Сабина
смотрелась в него часами, не из кокетства, нет, а просто от нечего делать.
Кристоф схватил зеркальце, схватил протянувшую его руку Розы.
   - О Роза! - произнес он.
   Его потрясли доброта Розы и своя собственная несправедливость.  Быстрым
движением он опустился на колени и поцеловал ей руку.
   - Прости... прости... - твердил он.
   Сначала Роза ничего не поняла, потом поняла все, слишком хорошо поняла;
она покраснела, задрожала и залилась слезами. Она поняла, что означает это
"прости".
   "Прости, что я так  несправедлив  к  тебе...  прости,  что  я  тебя  не
люблю... прости, что я не могу... что я не могу тебя любить, прости, что я
тебя никогда не полюблю!.." Роза не отняла руки, хотя  знала,  что  сейчас
Кристоф целует не ее. А он, прижавшись щекой к ладони Розы, горько плакал,
он знал, что она угадала его мысли; ему было больно и грустно, что  он  не
может полюбить ее, что он заставляет ее страдать.
   И они долго плакали в полутемной комнате.
   Наконец Роза отняла руку. Кристоф все бормотал:
   - Прости меня!
   Роза тихо положила ладонь на его волосы. Кристоф  поднялся.  Они  молча
поцеловались, и каждый ощутил на своих губах едкий вкус слез.
   - Мы с тобой всю жизнь будем друзьями! - шепнул Кристоф.
   Роза кивнула головой и вышла  из  комнаты;  она  страдала  и  не  могла
говорить.
   Оба думали: как скверно устроен мир! Кто любит -  того  не  любят.  Кто
любим - тот не  любит.  А  кто  любит  и  кто  любим  -  рано  или  поздно
разлучается со своей любовью...  И  мы  страдаем.  И  заставляем  страдать
другого. И не всегда самый несчастный тот, кто страдает.


   Кристоф по-прежнему старался подольше не приходить  домой.  Он  не  мог
здесь оставаться. Не мог видеть окна без занавесок, опустевшие комнаты.
   Но еще горшая  боль  подстерегала  его.  Старик  Эйлер  поспешил  сдать
квартиру Сабины. В один прекрасный день Кристоф увидел  в  комнате  Сабины
чужие лица. Новая жизнь, ворвавшаяся сюда, стерла последние следы навсегда
исчезнувшей жизни.
   Кристоф при каждом удобном случае убегал и целые дни проводил вне дома;
возвращался  он  только  ночью,  когда  все  уже  спали.  Снова   начались
загородные прогулки.  И  всякий  раз  ноги  сами  приводили  его  к  ферме
Бертольда. Но он не вошел туда ни разу, не смел приблизиться,  и  лишь  на
почтительном расстоянии бродил вокруг дома. Случайно он обнаружил укромный
уголок, откуда  были  видны  вся  ферма  мельника,  река  и  домик;  здесь
заканчивалась каждая его прогулка. Отсюда он следил  за  излучинами  реки,
вплоть до той, дальней, где сбегали к воде плакучие ивы,  где  впервые  он
увидел на личике Сабины тень смерти. Отсюда он различал два  окна  в  двух
соседних комнатах, где  они  не  спали  всю  ночь,  такие  близкие,  такие
далекие, разделенные только дверью - дверью, которая вела  в  вечность.  У
подножия холма, внизу, лежало кладбище, но он не осмеливался туда войти  -
с детства он испытывал ужас перед этой полной тлена землей, с которой  для
него не связывались образы любимых и  ушедших  навеки  людей.  Но  отсюда,
сверху, маленький деревенский погост вовсе не казался печальным - он мирно
спал в лучах солнца. Спал! Она так любила спать!.. И теперь  уж  ничто  не
потревожит ее сна. Внизу в долине перекликались петухи. Оттуда,  с  фермы,
долетал глухой стук  мельничного  колеса,  кудахтанье,  кряканье,  детские
веселые крики. Он видел дочку Сабины,  видел,  как  она  бегала;  до  него
доносился ее смех. Как-то раз он подстерег ее на развилке дорог, огибавших
забор фермы, схватил девочку на руки и осыпал жадными поцелуями.  Девчушка
испуганно заплакала. Она уже забыла Кристофа.
   - Тебе здесь хорошо? - спросил он.
   - Да, здесь весело.
   - А ты не хочешь возвратиться домой?
   - Нет, не хочу!
   Он опустил девочку на землю.  Равнодушный  тон  ребенка  опечалил  его.
Бедная Сабина!.. Все же это она, какая-то  часть  ее...  Крохотная  часть!
Девочка совсем не походила на  мать;  правда,  что-то  перешло  к  ней  от
матери, но ребенок сохранил от этой таинственной близости  лишь  легчайший
аромат исчезнувшего существа -  нотки  голоса,  нетерпеливое  подергивание
губ, манеру наклонять голову. А во всем остальном это было  совсем  другое
существо; и это другое существо, с примесью Сабины, отталкивало  Кристофа,
хотя он не признавался себе в этом.
   Нет, только в себе самом Кристоф  обретал  образ  Сабины.  Она  повсюду
следовала за ним, но по-настоящему она была с ним, только когда он сидел в
одиночестве. Нигде она не была ему  ближе,  чем  здесь,  в  этом  укромном
уголке, на вершине холма, вдали от посторонних  взглядов,  здесь,  в  этих
местах, где все напоминало о ней. Он проходил не одно лье, чтобы добраться
до холма, взбегал на вершину; сердце его билось, словно  он  торопился  на
свидание, да и действительно это было свидание. Там он ложился  на  землю,
на ту самую землю, где  покоилось  ее  тело;  он  закрывал  глаза,  и  она
завладевала им. Он не видел ее лица, не слышал ее голоса, да этого  ему  и
не требовалось: она проникала в него, брала его - и  всецело  принадлежала
ему. В эти минуты страстного бреда  он  не  понимал,  что  происходит;  он
ничего не понимал, знал только, что она с ним.
   Но это длилось недолго. Если говорить правду, вполне  искренен  он  был
лишь в первый раз. А уже назавтра потребовалось призвать на  помощь  волю.
Только тогда ему удалось впервые воскресить облик и лицо Сабины, раньше он
и не думал об этом. Были какие-то мгновения, вспышки  ярче  молнии,  когда
это ему удавалось. Но он расплачивался за них часами ожидания и мрака.
   "Бедная Сабина, - думал он, - все тебя забыли,  только  я  люблю  тебя,
только я навсегда сохранил твой образ, о бесценное сокровище! Ты  моя,  ты
со мной, ты никогда не уйдешь от меня!"
   Он говорил так, потому что она уже ускользала, уходила из  его  мыслей,
как вода из пригоршни. Он, верный  любовник,  по-прежнему  отправлялся  на
свидание. Ему хотелось думать о Сабине, он закрывал  глаза.  Но  проходило
полчаса, час, два часа, и он вдруг замечал, что не думает ни  о  чем.  Его
расплывчатая  и  податливая  мысль,  как  губка,  впитывала   все   звуки,
подымавшиеся  снизу:  шум  воды  у  плотины,  позвякивание  колокольчиков,
сопровождавшее каждое движение двух коз,  что  паслись  на  склоне  холма,
шелест ветра, игравшего низенькими  тоненькими  осинками,  в  чахлой  тени
которых он лежал. Он злился на глупые свои думы; но как  ни  пыталась  его
мысль запечатлеть исчезнувший навеки образ, с которым  он  жаждал  связать
свою жизнь, она в конце концов сдавалась, уставшая и обессиленная, и вновь
со вздохом облегчения он погружался в ленивый поток мимолетных ощущений.
   Он старался стряхнуть с себя оцепенение. Бегал по всей округе в поисках
Сабины. Искал ее в зеркале, отражавшем ее улыбки. Искал ее на берегу реки,
в воды которой она окунала руки. Но зеркало и  вода  отражали  только  его
лицо. Возбужденный ходьбой, свежим воздухом, мощным током  молодой  крови,
он чувствовал, как в нем просыпается музыка. Он пытался обмануть себя.
   "О Сабина!.." - вздыхал он.
   Ей посвящал он свои песни, решив оживить в музыке свою  любовь  и  свою
боль. И действительно, любовь и боль оживали в звуках,  но  бедная  Сабина
была здесь ни при чем. Любовь и боль обращены были  к  будущему,  а  не  к
прошедшему. Кристоф ничего не мог поделать со своей молодостью. Соки жизни
забродили в нем с новой силой. Его горе, его печаль, его  целомудренная  и
пламенная любовь, его затаенные желания  -  все  разжигало  лихорадку.  И,
словно смеясь над его скорбью, сердце билось  веселым  и  буйным  биением,
задорные песни неслись, как пьяные, сметая  все  рамки:  все  славословило
жизнь, сама грусть становилась празднеством. Кристоф, слишком  честный  по
натуре, не пытался продолжать обман и презирал себя. Но жизнь стремительно
уносила его, и, с  нахмуренным  челом,  душой  возлюбив  смерть,  а  телом
возлюбив  жизнь,  он  снова  отдавался  нарождающейся  силе,  хмельной   и
бессмысленной радости бытия; ибо  жалость,  боль,  отчаяние,  жгучая  рана
непоправимой потери - все смертные муки лишь закаляют и подгоняют  сильных
духом, впиваясь в бока, словно яростные удары шпор.
   Однако  Кристоф  знал,  что  в  глубинах  души  он  сохранит,   как   в
неприступном и неприкосновенном  тайнике,  тень  Сабины.  Никакому  потоку
жизни не унести ее. Каждый из нас носит в себе как бы маленькое  кладбище,
где покоятся все, кого мы любили. Они мирно спят там годами,  и  ничто  не
нарушает их сна. Но приходит день  -  мы  твердо  знаем,  что  такой  день
приходит, - и могильный ров расступается. Мертвецы выходят из своих  могил
и улыбаются бескровными устами, все теми  же  любящими  устами,  любимому,
возлюбленному, в чьем лоне живет их память, подобно тому как спит  ребенок
в материнской утробе.



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. АДА

   После дождливого лета наступила сверкающе ясная осень. Ветви  яблонь  и
груш гнулись под  тяжестью  плодов.  Краснощекие  яблоки  блестели  сквозь
листву, как бильярдные шары. То тут, то там деревья поспешно облекались  в
блистательное убранство осени: огненно-красное, пурпуровое,  цвета  спелой
дыни,  апельсина,  лимона,  цвета  густой  подливы,  цвета  подрумяненного
окорока. Лес стоял пестрый, как тигровая шкура, а луга убрались крохотными
розовыми огоньками прозрачных безвременников.
   Кристоф спускался с холма. Воскресный день  угасал.  Шагал  он  крупно,
почти бежал, следуя крутому уклону. Напевал музыкальную фразу,  которая  с
утра настойчиво звучала у него в ушах. Растрепанный, с обветренным  лицом,
он шел, дирижируя в такт шагам рукой, дико  вращая  глазами,  и  вдруг  на
повороте дороги увидел стену, а на стене белокурую  девушку,  которая  изо
всех сил притягивала к себе толстую ветку дерева и жадно засовывала в  рот
маленькие  синеватые  сливы.  Оба  замерли  от   неожиданности.   Девушка,
пережевывая  сливу,  с  испугом  смотрела   на   Кристофа,   потом   вдруг
расхохоталась. Кристоф последовал ее примеру. На незнакомку  приятно  было
глядеть: ее круглое личико лучистым ореолом обрамляли  белокурые  вьющиеся
волосы, щеки у нее были круглые и розовые,  глаза  голубые,  нос  довольно
большой, но задорно вздернутый, рот  маленький,  из-под  ярко-красных  губ
виднелись  белые  зубы,  крупные,  немного   выступавшие   вперед   резцы,
подбородок  чувственный,  и  вся  она  была  статная,  полнотелая,  хорошо
сложенная, крепко сбитая. Кристоф крикнул ей, не останавливаясь:
   - Приятного аппетита!
   Но девушка окликнула его:
   - Послушайте! Будьте добреньки, помогите мне. Никак не слезу...
   Кристоф подошел поближе и осведомился, как  же  ей  удалось  влезть  на
стену.
   - А когти-то на что... Влезать легко...
   - Особенно когда над самой головой висит такое лакомое угощение.
   - Ну конечно... Зато когда наешься, вся храбрость сразу  пропадает,  не
знаешь, как быть.
   Он взглянул на склонившееся над ним девичье лицо и сказал:
   - Вам и здесь хорошо, на  стене.  Подождите  до  завтра.  Я  зайду  вас
проведать.
   Но сам не трогался с места, словно прирос к земле.
   Девушка сделала притворно-испуганную мину и,  мило  гримасничая,  стала
умолять Кристофа, чтобы он не оставил ее в беде. Они  со  смехом  смотрели
друг на друга. Показывая на  ветку,  за  которую  она  держалась,  девушка
спросила:
   - А разве вы не хотите?
   Чувство уважения к  чужой  собственности  не  возросло  в  Кристофе  со
времени совместных прогулок с Отто, и он сразу же согласился.  Девушка  от
души  забавлялась,  швыряя  в  Кристофа  сливами.  Когда  он  наелся,  она
потребовала:
   - А теперь помогайте.
   Однако Кристофу было приятно  мучить  незнакомку.  А  она  сердилась  и
нетерпеливо понукала его. Наконец он решился:
   - Прыгайте! - и протянул ей руку.
   Девушка совсем было собралась прыгнуть, но вдруг спохватилась:
   - Подождите, сначала нужно запастись на дорогу.
   Она стала рвать самые крупные сливы, до  которых  могла  дотянуться,  и
засовывала их за приятно округлый корсаж.
   - Осторожнее, слышите! Смотрите не раздавите сливы!
   А Кристофу как раз этого и хотелось.
   Девушка нагнулась и прыгнула прямо в его объятия.  Мускулистый  Кристоф
невольно пошатнулся под тяжестью ее тела и подался назад. Они были  одного
роста. Их лица соприкасались. Кристоф поцеловал  ее  влажные,  сладкие  от
сока слив губы, и она без малейшего стеснения ответила на поцелуй.
   - Куда вы идете? - спросил он.
   - Сама не знаю.
   - Вы, значит, одна гуляете?
   - Нет, с друзьями. Только я их потеряла. Эй, ау, ау! - вдруг  закричала
она во всю силу своих легких.
   Никто не ответил.
   Но девушку, видимо, это не смутило. Они зашагали рядом,  сами  не  зная
куда, просто так, без дороги.
   - А вы куда идете? - поинтересовалась она.
   - Сам не знаю.
   - Вот и чудесно. Тогда пойдемте вместе.
   Она  вытаскивала  сливы  из-за  оттопырившегося   корсажа   и,   вкусно
причмокивая, жевала их.
   - Вы же заболеете.
   - Я? Да никогда в жизни. Я их с утра до ночи ем.
   В глубоком вырезе платья Кристоф увидел кружево рубашки.
   - Только они сейчас теплые.
   - Посмотрим.
   Девушка со смехом протянула ему сливу. Он съел. Она искоса смотрела  на
него  и  по-детски  сосала  мякоть  сливы.  Кристоф  не  знал,  чем  может
окончиться это  приключение.  Возможно,  что  у  нее  на  этот  счет  были
кое-какие соображения. Она ждала.
   - Эй, ау! - раздалось в лесу.
   - Ау! - ответила она. - Это наши! - обратилась девушка  к  Кристофу.  -
Вот и хорошо.
   На самом деле она считала, что ничего хорошего в этом нет. Но не  затем
даны женщине слова, чтобы говорить то, что она  думает...  Упаси  господь!
Что бы сталось тогда в нашем мире с нравственностью?
   Голоса приближались. Спутники девушки, очевидно, выбрались  на  дорогу.
Вдруг она  одним  махом  перескочила  придорожную  канаву,  взобралась  на
противоположный откос и спряталась  за  деревьями.  Кристоф  с  удивлением
поглядел на нее. Она  властным  жестом  велела  ему  последовать  за  ней.
Кристоф повиновался. Она направилась в самую чащу леса.
   - Ау, ау! - крикнула она еще раз, когда они уже  углубились  в  лес.  -
Пускай они меня поищут! - пояснила она Кристофу.
   Спутники девушки остановились  у  дороги,  прислушиваясь,  откуда  идет
голос. Они ответили на ее крик и тоже вошли в лес. Но  девушка  отнюдь  не
намеревалась их ждать. Посмеиваясь, она забиралась все дальше,  петляя  по
лесу. Друзья чуть  не  надорвались,  зовя  ее.  А  она  молча  слушала  их
отчаянные призывы,  потом  вдруг,  отбежав  в  сторону,  начинала  аукать.
Наконец тем это надоело, и они  решили,  что  лучшее  средство  вообще  не
искать ее: сама прибежит.
   -  Счастливого  пути!  -  донеслось  с  опушки,  а  затем   послышалась
удалявшаяся песня.
   Девушка рассердилась: как это они осмелились не подождать ее? Хотя  она
сама старалась отделаться от них, ей не понравилось,  что  они  так  легко
отказались от поисков. Кристоф только плечами пожимал. Эта игра в прятки в
обществе незнакомой девушки не особенно его увлекала, и он даже не подумал
воспользоваться их одиночеством. Да и  девушка,  казалось,  не  думала  об
этом. От досады она даже забыла о Кристофе.
   - Ну, это уж слишком, -  заявила  она,  сердито  хлопнув  в  ладоши.  -
Значит, они меня так здесь одну и оставили.
   - Но ведь вы сами этого хотели, - заметил Кристоф.
   - Вовсе не хотела.
   - Вы же от них убежали.
   - Пусть убежала, это мое дело, а не их. А они должны были меня  искать.
Вдруг я заблужусь?
   У нее даже губы задрожали при мысли о том, что могло произойти, если...
если произошло бы то, чего не произошло.
   - Ну, я им теперь покажу! - воскликнула она.
   И быстрым шагом направилась к дороге.
   Только тут она вспомнила о Кристофе и взглянула  на  него.  Но  слишком
поздно. Девушка рассмеялась. Чертенок, который сидел в ней, вдруг  куда-то
исчез. Теперь она смотрела на Кристофа равнодушным взглядом. И  потом,  ей
хотелось есть. Желудок настойчиво  напоминал,  что  пора  ужинать,  и  она
торопилась догнать своих друзей, которые, как  было  условлено,  зайдут  в
харчевню. Она взяла Кристофа под  руку  и  оперлась  на  него  всей  своей
тяжестью; она ныла, хныкала, уверяла,  что  от  усталости  не  может  шагу
ступить. Это не мешало ей тащить за собой Кристофа вниз по  склону  холма,
бегать, кричать и смеяться, как сумасшедшей.
   Они разговорились. Девушке не было известно имя Кристофа, и его  звание
музыканта не вызывало у нее ни малейшего почтения. А  он  узнал,  что  она
работает  в  шляпном  магазине  на  Кайзерштрассе  (самая  шикарная  улица
города), имя ее Адельхайд, но  друзья  зовут  ее  просто  Ада.  Пошла  она
сегодня гулять со своей подружкой, которая работает в том же  магазине,  а
кавалеры их очень приличные молодые люди: один служит в банке  Вейлера,  а
другой - приказчик в большом модном магазине. Они  решили  воспользоваться
воскресным  днем  и  условились  пообедать  в  харчевне   "Щука",   откуда
открывается очаровательный вид на Рейн, а обратно вернуться на пароходике.
   Вся компания уже сидела за столом, когда подошли Ада с  Кристофом.  Ада
тут  же  устроила  друзьям  бурную  сцену,  она  упрекала  их  за   подлое
предательство и представила им  Кристофа  как  своего  спасителя.  Но  они
пропустили мимо ушей ее  сетования.  Оказалось,  что  оба  кавалера  знают
Кристофа - банковский служащий понаслышке, а приказчик даже помнил кое-что
из его произведений (и тут же из вежливости промурлыкал несколько тактов).
Их подчеркнутое уважение к Кристофу произвело сильное впечатление на Аду и
еще более сильное на Мирру, Адину подружку (в  действительности  ее  звали
Ганси, или Иоганна); это была брюнетка с раскосыми глазами, выпуклым лбом,
с гладко зачесанными волосами, чем-то неуловимо похожая на китаяночку; все
ее подвижное личико с золотисто-смуглым оттенком кожи, - личико, в котором
было что-то козье, - отличалось  своеобразным  очарованием.  Мирра  начала
явно кокетничать с господином  Hof  Musikus'ом.  Все  упрашивали  Кристофа
сделать им честь откушать с ними.
   Впервые в жизни Кристоф попал на такую пирушку; оба кавалера  наперебой
старались ему услужить, а обе дамы -  покорить  гостя  и,  как  полагается
добрым приятельницам, отбить его у подружки. Обе заигрывали  с  Кристофом.
Мирра, церемонно улыбаясь и прикрыв веками глаза, касалась под столом  его
ноги. Дерзкая Ада действовала открыто, пуская в ход все  свои  прелести  -
красивые глаза, красиво очерченные губы. Это грубоватое кокетство  смущало
и волновало Кристофа. Бойкие девушки являли приятный контраст  с  надутыми
физиономиями Фогелей. Мирра его заинтересовала - сразу было  заметно,  что
она умнее  Ады,  но  ее  заискивающие  манеры  и  двусмысленная  улыбка  и
привлекали Кристофа и отталкивали. Мирра не могла соперничать с  Адой,  от
которой исходил могучий ток жизни, суливший  наслаждения,  и  отлично  это
понимала. Увидев, что  ее  попытки  не  увенчались  успехом.  Мирра  разом
прекрати