трудному пути.
     - Джо, бедный мой мальчик!
     - Хоть и темно, а я вас слышу, сэр... только я иду ощупью...  ощупью...
дайте руку.
     - Джо, можешь ты повторить то, что я скажу?
     - Повторю все, что скажете, сэр, - я знаю, это хорошее.
     - Отче наш...
     - Отче наш!.. да, это очень хорошее слово, сэр.
     - Иже еси на небесех...
     - Иже еси на небесех... скоро будет светло, сэр?
     - Очень скоро. Да святится имя твое...
     - Да святится... твое...
     Свет засиял на темном мрачном пути. Умер!
     Умер,  ваше  величество.  Умер,  милорды  и  джентльмены.   Умер,   вы,
преподобные и неподобные служители всех культов.  Умер,  вы,  люди;  а  ведь
небом вам было даровано сострадание. И так умирают вокруг нас каждый день.


ГЛАВА XLVIII

     Последняя схватка

     Дом в Линкольншире снова  смежил  свои  бесчисленные  глаза,  а  дом  в
Лондоне бодрствует. В Линкольншире Дедлоки  былых  времен  дремлют  в  рамах
своих портретов, и чудится, будто это не ветер тихо шепчет  в  продолговатой
гостиной, а портреты дышат мерно и ровно. В Лондоне Дедлоки наших  времен  с
грохотом катят в  огнеоких  каретах,  сквозь  ночную  тьму,  а  дедлоковские
заспанные Меркурии, посыпав головы пеплом (то есть  пудрой)  в  знак  своего
великого смирения, все утро просиживают  в  вестибюле,  лениво  развалясь  и
глазея в окошки. Большой свет - этот огромный мир, достигающий чуть не  пяти
миль в окружности, - мчится  во  весь  опор,  а  светила  солнечной  системы
почтительно вращаются на указанном им расстоянии.
     Там, где светская толпа всего  гуще,  где  огни  всего  ярче,  где  все
чувства  сдерживаются  изысканностью   и   утонченностью,   доведенными   до
совершенства, там пребывает леди Дедлок. Никогда она  не  спускается  с  тех
сияющих высот, на которые поднялась и которыми овладела. Хоть и  рушится  ее
многолетняя вера в свое уменье скрыть  все,  что  она  хочет,  под  покровом
гордости, хоть и не уверена она сегодня, что до завтра  останется  для  всех
окружающих прежней леди Дедлок, но не в ее натуре сдаться и пасть,  когда  в
нее впиваются завистливые глаза. Поговаривают, будто  с  некоторых  пор  она
стала еще прекраснее  и  еще  надменнее.  Изнемогающий  кузен  находит,  что
кгасоты у ней хватит... на це'ый магазин кгасоток... но от нее как-то не  по
себе... вгоде той неугомонной особы... * что вскакивала с постели и  бгодила
по ночам... где-то у Шекспига.
     Мистер Талкингхорн не говорит ничего, и лицо его  ничего  не  выражает.
Теперь, как и раньше, его можно  увидеть  на  пороге  какой-нибудь  светской
гостиной, в мягком белом галстуке, свободно завязанном старомодным узлом, и,
как  и  раньше,  он  принимает  знаки   покровительственного   внимания   от
аристократии,  но  ничем  себя  не  выдает.  По-прежнему  его  никак  нельзя
заподозрить в том,  что  он  имеет  хоть  какое-нибудь  влияние  на  миледи.
По-прежнему ее никак не заподозришь в том, что она хоть  сколько-нибудь  его
боится.
     Со дня их последнего разговора в его  башенке,  в  Чесни-Уолде,  миледи
много думала об одном вопросе. Теперь она приняла решение и готова выполнить
его.
     В большом свете еще только утро, хотя, судя  по  столь  незначительному
светилу, как солнце, полдень уже миновал. Меркурии, эти роскошные  красавцы,
выбились из сил - они больше не в состоянии глазеть в окна и теперь отдыхают
в вестибюле, понурив тяжелые головы на манер  перезрелых  подсолнечников.  И
столько на них всякой мишуры и позолоты, что кажется, будто их тоже оставили
на семена. Сэр Лестер почивает в библиотеке  на  благо  родине,  заснув  над
отчетом Парламентской комиссии. Миледи сидит в той  комнате,  где  принимала
молодого человека, некоего Гаппи. Роза при ней; она что-то писала по приказу
миледи и читала ей вслух. Сейчас Роза вышивает,  а  может  быть,  занимается
каким-то другим девичьим рукоделием, а  миледи  в  молчании  смотрит  на  ее
склоненную головку - уже не первый раз за этот день.
     - Роза!
     Деревенская красавица повертывается в сторону миледи, и ее личико сияет
улыбкой. Но миледи очень серьезна, и сияющее  личико  принимает  удивленное,
недоумевающее выражение.
     - Поди посмотри, заперта ли дверь?  Да,  заперта.  Подойдя  к  двери  и
вернувшись, Роза смотрит на миледи с еще большим удивлением.
     - Я хочу сказать тебе кое-что по секрету, дитя мое, - ты хоть и не  все
понимаешь, но привязана ко мне. О том,  что  я  собираюсь  сделать,  я  буду
говорить вполне откровенно - с тобой во всяком случае. Но  я  тебе  доверяю.
Никому не рассказывай о нашем разговоре.
     Застенчивая молоденькая  красавица  очень  серьезно  обещает  оправдать
доверие миледи.
     - Ты ведь заметила, - спрашивает  леди  Дедлок,  делая  ей  знак  сесть
поближе, - ты заметила, Роза, что с тобой я не такая, как с другими людьми?
     - Да, миледи. Со мной вы гораздо ласковее. И я часто  думаю,  что  знаю
вас такой, какая вы на самом деле.
     - Ты часто думаешь, что знаешь меня  такой,  какая  я  на  самом  деле?
Бедное ты дитя, бедное дитя!
     Она говорит это с какой-то горькой досадой, - но не  на  Розу,  -  и  в
глубокой задумчивости устремляет на девушку затуманенные глаза.
     - А ты знаешь, Роза, как мне с тобой легко и хорошо? Тебе не  приходило
в голову, что ты мне приятна потому, что ты  молода  и  простодушна,  любишь
меня и благодарна мне?
     - Не знаю, миледи; почти не смею на это надеяться. Но мне всем  сердцем
хотелось бы, чтобы так оно и было.
     - Так оно и есть, девочка моя.
     Хорошенькое личико чуть было не вспыхнуло от радости, но радость быстро
померкла - так скорбно прекрасное лицо другой женщины. И девушка робко  ждет
объяснений.
     - Если бы я сегодня сказала тебе: "Уходи! Оставь меня!",  мне  было  бы
очень больно и горько, дитя мое, и я осталась бы совсем одинокой.
     - Миледи! Я вам чем-то не угодила?
     - Нет, что ты! Сядь сюда.
     Роза опускается на скамеечку у ног миледи. Миледи  кладет  руку  на  ее
темноволосую головку, прикасаясь к ней так же нежно, по-матерински, как и  в
тот памятный вечер, когда приезжал "железных дел мастер"; и уже не  отнимает
руки.
     - Я говорила тебе, Роза,  что  хотела  бы  видеть  тебя  счастливой,  и
сделала бы тебя счастливой, если бы только могла хоть  кому-нибудь  принести
счастье. Но я не могу. Я лишь теперь узнала о некоторых  обстоятельствах,  и
хотя тебя они не касаются,  но  есть  причины,  по  которым  лучше  тебе  не
оставаться здесь. Ты не должна здесь оставаться. Я  твердо  решила,  что  ты
здесь не останешься. Я написала отцу твоего жениха,  и  он  сегодня  приедет
сюда. Все это я сделала ради твоего блага.
     Девушка, заливаясь слезами, осыпает поцелуями ее руки и говорит: как же
ей жить, когда они расстанутся? Миледи вместо ответа целует ее в щеку.
     - А теперь, дитя мое, желаю тебе счастья там,  где  тебе  будет  лучше.
Будь счастлива и любима!
     - Ах, миледи, я иногда думала... простите, что я осмеливаюсь... думала,
что сами-то вы несчастливы.
     - Я!
     - Неужели вам будет лучше, когда вы меня отошлете?  Прошу  вас,  прошу,
передумайте. Позвольте мне остаться у вас еще немножко!
     - Я уже сказала тебе, дитя мое: все то,  что  я  делаю,  я  делаю  ради
твоего блага, а не ради себя. Впрочем, это все уже сделано.  В  эту  минуту,
Роза, я говорю с тобой так, как чувствую; но не так я буду говорить  немного
погодя. Запомни это и сохрани в тайне мое признание. Сделай эта ради меня; а
сейчас мы расстанемся навсегда!
     Миледи легонько отстраняет  от  себя  свою  простодушную  наперсницу  и
выходит из комнаты. Когда она снова появляется на лестнице к концу дня,  вид
у нее еще более надменный и холодный, чем всегда: она так равнодушна, словно
все человеческие страсти, чувства, интересы, отжив  свой  век  в  древнейшие
эпохи мира, исчезли с лица земли вместе с некогда населявшими ее и вымершими
чудовищами.
     Меркурий доложил о приходе мистера Раунсуэлла - вот нечему миледи вышла
из своих покоев. Мистер Раунсуэлл ожидает ее не в библиотеке; но миледи идет
в библиотеку. Там сейчас сидит сэр Лестер, а миледи хочет "начала поговорить
с ним.
     - Сэр Лестер, я хочу... впрочем, вы, кажется, заняты.
     О, боже мой, нет! Вовсе нет! Ведь у него только мистер Талкингхорн.
     Всегда он где-то поблизости. Какой-то вездесущий. Нет от него  спасения
и покоя ни на миг.
     - Виноват, леди Дедлок. Вы позволите мне удалиться?
     Бросив на него взгляд, которым ясно сказано: "Вы же знаете, что  вольны
остаться, если  сами  этого  захотите",  -  она  говорит,  что  в  этом  нет
надобности, и направляется к креслу. Мистер Талкингхорн с неуклюжим поклоном
слегка подвигает к ней кресло и отходит к окну напротив.  Вклинившись  между
нею и меркнущим светом дня на утихшей улице, он  отбрасывает  свою  тень  на
миледи и погружает во мглу все, что  она  видит  перед  собой.  Вот  так  он
потопил во мраке и всю ее жизнь.
     Улица за окном и при самом  красивом  освещении  все  равно  -  скучная
улица, на которой два длинных ряда домов уставились друг на  друга  с  такой
чопорной строгостью, что кажется, будто некоторые из стоящих здесь роскошных
особняков были выстроены не из камня, во мало-помалу окаменели, завороженные
этими взглядами. Улица за окном  преисполнена  столь  унылого  величия,  так
твердо решила не снисходить до оживления, что даже двери и окна здесь мрачно
кичатся своей черной окраской и пылью, а гулкие  конюшни  на  задних  дворах
имеют такой безжизненный, монументальный вид, словно  в  них  должны  стоять
только каменные кони, сошедшие с пышных постаментов. На этой  величественной
улице  ступени  подъездов  украшены  замысловатыми  железными  решетками  и,
приютившись в их  омертвелых  гирляндах,  гасители  для  устаревших  факелов
дивятся на выскочку - газ. Кое-где, еле держась на месте  в  ржавой  листве,
торчит  железный  обручик,  сквозь  который   сорванцы-мальчишки   стараются
пропихнуть шапки своих товарищей (только на это  он  теперь  и  годится),  а
оставили его, как священную память о тех  временах,  когда  в  него  втыкали
фонарь с горящим маслом, ныне исчезнувшим.  Нет,  даже  само  масло  хоть  и
редко, но еще встречается кое-где, налитое в  маленькую  смешную  стеклянную
плошку с шишечкой на дне, напоминающей устрицу, и каждую ночь оно  мигает  и
хмурится на новые источники света, уподобляясь в этом своему  отставшему  от
века ретрограду-хозяину, заседающему в палате лордов.
     Поэтому леди Дедлок, сидящей в кресле, пожалуй, не на  что  смотреть  в
окно, у которого стоит мистер Талкингхорн. И  все  же...  и  все  же...  она
бросает на него такой взгляд, словно всем сердцем  желает,  чтобы  эта  тень
сошла с ее пути.
     Сэр Лестер просит извинения у миледи. Она желала сказать?..
     -  Только  то,  что  у  нас  мистер  Раунсуэлл  (он  приехал  по  моему
приглашению) и что надо нам, наконец, решить вопрос об этой девушке. Мне  до
смерти надоела вся эта история.
     - Чем же... я могу... помочь вам? -  спрашивает  сэр  Лестер  в  полном
недоумении.
     - Примем его здесь и покончим с этим делом. Велите пригласить его сюда.
     -  Мистер  Талкингхорн,   позвоните,   пожалуйста.   Благодарю   вас...
Попросите... -  говорит  сэр  Лестер  Меркурию,  не  сразу  припоминая,  как
величают  мистера  Раунсуэлла  в  деловом  мире,   -   попросите   железного
джентльмена прийти сюда.
     Меркурий отправляется на поиски "железного джентльмена",  отыскивает  и
приводит его. Сэр Лестер радушно встречает эту "железистую личность".
     - Надеюсь, вы здоровы, мистер Раунсуэлл.  Присядьте.  (Мой  поверенный,
мистер Талкингхорн.) Миледи  пожелала,  мистер  Раунсуэлл,  -  торжественным
мановением руки сэр Лестер дипломатично отсылает его к  миледи,  -  пожелала
побеседовать с вами. Хм!
     -  Буду  очень  счастлив,  -  отзывается  "железный  джентльмен",  -  с
величайшим вниманием выслушать все то, что леди Дедлок изволит сказать мне.
     Обернувшись к ней, он находит, что она нравится ему меньше,  чем  в  их
первую встречу. Холодом веет от ее  отчужденного  и  высокомерного  лица,  и
теперь уже ничто в ней не поощряет собеседника к откровенности.
     - Позвольте спросить вас,  сэр,  -  начинает  леди  Дедлок  равнодушным
тоном, - вы говорили со своим сыном относительно его блажи?
     Когда она задает этот вопрос, кажется, будто ее томным  глазам  не  под
силу даже взглянуть на собеседника.
     - Если мне не изменяет память, леди Дедлок, я сказал, когда  в  прошлый
раз имел удовольствие вас видеть,  что  настоятельно  буду  советовать  сыну
преодолеть эту... блажь.
     Заводчик повторяет ее слово, делая на нем упор.
     - И вы ему это посоветовали?
     - Ну да, конечно!
     Сэр  Лестер  одобрительно  кивает.  Очень  достойно.   Если   "железный
джентльмен" что-нибудь обещал, он был  обязан  выполнить  обещание.  В  этом
отношении простые металлы не должны отличаться от драгоценных. Очень,  очень
достойно.
     - Он так и сделал?
     - Право же, леди Дедлок, я не могу дать вам определенный ответ.  Боюсь,
что не преодолел. Вероятно, еще  нет.  Наш  брат,  то  есть  человек  нашего
звания, иной раз связывает свои планы  на  будущее  со  своей...  блажью,  а
значит,  ему  не  так-то  легко  отказаться  от  нее.  Пожалуй,  нам  вообще
свойственно относиться серьезно ко всему на свете.
     Сэр Лестер, заподозрив, что за этой фразой скрывается "уот-тайлеровское
умонастроение",  вскипает.  Мистер  Раунсуэлл  безукоризненно  деликатен   и
вежлив; но тон его, хоть и учтивый, не  менее  холоден,  чем  оказанный  ему
прием.
     - Видите ли, - продолжает миледи, - я думала об Этой истории... которая
мне надоела.
     - Очень сожалею, смею заверить.
     - И еще о том, что говорил по этому поводу сэр Лестер, а я с ним вполне
согласна, - сэр Лестер польщен, - и я решила, что девушке  лучше  расстаться
со мной, конечно, лишь в том случае, если вы не можете утверждать, что блажь
у вашего сына прошла.
     - Утверждать это я не могу, леди Дедлок, никоим образом.
     - В таком случае, девушке лучше уехать.
     - Простите, миледи, - учтиво вмешивается сэр Лестер, - но, быть  может,
этим мы обидим девушку,  и  обидим  незаслуженно.  Вот  молодая  девушка,  -
начинает сэр Лестер величественно излагать вопрос,  помахивая  правой  рукой
(кажется, будто он  расставляет  серебряный  столовый  сервиз),  -  девушка,
которая  имела  счастье  привлечь  к   себе   внимание   и   благосклонность
высокопоставленной    леди    и     пользуется     покровительством     этой
высокопоставленной леди,  а  также  всевозможными  преимуществами  подобного
положения, бесспорно очень  значительными,  -  я  полагаю,  бесспорно  очень
значительными, сэр, - для молодой девушки ее звания. Итак, возникает вопрос,
справедливо ли это - лишать молодую девушку тех многочисленных преимуществ и
того счастья, которые выпали ей на долю, лишать только потому,  что  она,  -
сэр Лестер, как бы желая извиниться, но с очень важным  видом,  подчеркивает
эту фразу, наклонив голову в сторону заводчика, -  только  потому,  что  она
привлекла внимание отпрыска мистера Раунсуэлла? Заслужила ли она такую кару?
Справедливо ля это по отношению к ней? Разве это мы раньше имели в виду?
     - Виноват! - вставляет свое слово  родитель  этого  "отпрыска".  -  Сэр
Лестер, вы позволите мне  высказаться"?  Мне  кажется,  мы  можем  сократить
разговор. Прошу вас, не придавайте значения всему этому. Быть может,  вы  не
забыли, - впрочем, нельзя ожидать, чтобы вы помнили такие пустяки, - а  если
забыли, то я вам напомню, что я с  самого  начала  был  против  того,  чтобы
девушка оставалась здесь.
     Не придавать значения покровительству Дедлоков? Ого! Сэр Лестер  должен
верить своим ушам, унаследованным от  столь  благородных  предков;  не  будь
этого, он подумал бы, что не расслышал слов "железного джентльмена".
     - Ни нам, ни вам уже незачем распространяться об этом, - ледяным  тоном
говорит миледи, пока ее супруг еще не успел опомниться в только тяжело дышит
в полном изумлении. -  Девушка  очень  хорошая;  я  ни  в  чем  не  могу  ее
упрекнуть, но она так равнодушна к этим своим многочисленным преимуществам и
к счастью, которое выпало ей на долю, что влюбилась, - или  воображает,  что
влюбилась, бедная глупышка! - и неспособна оценить все это по достоинству.
     Сэр Лестер позволяет себе заметить, что это совершенно меняет дело.  Он
должен  был  знать,  что  миледи  имеет  достаточные  причины  и   основания
придерживаться своего мнения. Он вполне согласен  с  миледи.  Девушке  лучше
уехать.
     - Как сказал сэр Лестер в прошлый раз, когда  мы  так  устали  от  этих
разговоров, мистер Раунсуэлл, - томно продолжает леди Дедлок, - мы не  можем
заключать с вами никаких соглашений. А если так, то при создавшихся условиях
девушке здесь делать нечего, и ей лучше уехать. Так я ей и сказала.  Желаете
вы, чтобы мы отослали ее в деревню, или вы намерены взять ее  с  собой,  или
как вы вообще хотите с ней поступить?
     - Леди Дедлок, разрешите мне говорить откровенно...
     - Пожалуйста.
     - Я предпочел бы как можно скорее избавить  вас  от  этого  бремени,  а
девушке дать возможность уволиться безотлагательно.
     - Говоря так же откровенно, - отзывается миледи все с той  же  деланной
небрежностью, - я бы тоже это предпочла. Если я правильно  вас  понимаю,  вы
возьмете ее с собой?
     "Железный джентльмен" кланяется ей "железным" поклоном.
     - Сэр Лестер, позвоните, пожалуйста.
     Мистер Талкингхорн выступает вперед из оконной ниши и дергает за шнурок
от звонка.
     - Я забыла, что вы здесь. Благодарю вас.
     Он кланяется, как всегда, и  молча  отходит  к  окну.  Меркурий  быстро
является на зов, получает указания насчет  того,  кого  именно  ему  следует
привести, исчезает, приводит указанное лицо и снова исчезает.
     Роза, как видно, плакала, да и сейчас еще очень взволнована. Не  успела
она войти, как заводчик, встав с кресла, берет ее под руку и останавливается
с нею у двери, готовый уйти.
     - Вот видите, вас уже взяли на попечение, и  вы  уходите  под  надежной
защитой, - устало говорит миледи. - Я сказала, что вы очень хорошая девушка,
и плакать вам не о чем.
     - И все-таки, - замечает мистер Талкингхорн, чуть подвигаясь  вперед  и
заложив руки за спину, - она, вероятно, плачет оттого, что ей жалко уезжать.
     - Что с нее взять, ведь она невоспитанная, - парирует мистер  Раунсуэлл
довольно резким тоном, как будто  он  обрадовался,  что  наконец-то  получил
возможность отыграться на этом крючкотворе, - девчонка неопытная, ничего еще
не понимает. Останься она тут, сэр, может, она и развилась бы.
     - Все может быть, - невозмутимо соглашается мистер Талкингхорн.
     Роза, всхлипывая, говорит, что ей очень грустно расставаться с  миледи,
что в Чесни-Уолде она жила счастливо, что у миледи  ей  было  хорошо  и  она
бесконечно благодарна миледи.
     - Полно, глупый  ты  котенок!  -  негромко  и  мягко  останавливает  ее
заводчик. - Возьми себя в руки, если любишь Уота!
     Миледи отпускает девушку мановением руки, выражающим лишь равнодушие, и
говорит:
     - Довольно, милая, перестаньте! Вы хорошая девушка. Идите!
     Сэр Лестер, величественно отрекшись от участия в этом деле,  замыкается
в святилище своего синего сюртука. Мистер Талкингхорн, - неясная  фигура  на
фоне  темной  улицы,  теперь,  правда,  уже  испещренной  световыми  бликами
фонарей, - маячит перед глазами миледи, еще  более  высокий  и  черный,  чем
всегда.
     - Сэр Лестер и леди Дедлок, - говорит мистер Раунсуэлл после  недолгого
молчания, - прощаясь с вами, прошу извинить меня за то, что я, хоть и не  по
своему почину, вновь обеспокоил вас  столь  скучным  делом.  Уверяю  вас,  я
прекрасно понимаю, как надоели леди  Дедлок  все  эти  пустяки.  Пожалуй,  я
сделал лишь один промах - надо было то