- А теперь, мадемуазель, - говорит мистер Баккет холодным и решительным
тоном, - подите-ка сядьте на тот диванчик.
     - Ни на что я не сяду, - упирается она, быстро качая головой.
     - А теперь, мадемуазель,  -  повторяет  мистер  Баккет,  который  стоит
столбом и только грозит ей пальцем, - сядьте-ка на тот диванчик.
     - Зачем?
     - Затем, что я арестую вас по обвинению  в  убийстве,  и  вы  это  сами
прекрасно понимаете. Вы - женщина и вдобавок иностранка, а потому, заметьте,
я хочу обойтись с вами вежливо, если только удастся быть вежливым.  Если  же
не удастся, придется мне быть грубым; а за стеной  находятся  люди  погрубее
меня. Каким я буду с вами -  это  всецело  зависит  от  вас  самой.  Поэтому
советую вам, как друг, пойти и, не медля ни секунды, сесть на тот диванчик.
     Мадемуазель повинуется, хотя что-то быстро  и  резко  дергается  на  ее
щеке, и произносит сдавленным голосом:
     - Вы дьявол!
     - Вот видите, - удовлетворенно внушает ей мистер Баккет, -  теперь  вам
удобно, и ведете вы  себя  так,  как  я  того  ожидал  от  неглупой  молодой
иностранки. Поэтому я хочу дать  вам  один  совет,  а  именно:  не  говорите
лишнего. Здесь никто не ждет от вас никаких показаний, и самое лучшее вам  -
не болтать языком. Одним  словом,  чем  меньше  вы  будете  "парлэ"  {Parler
(франц.) - говорить.}, тем лучше,  заметьте  себе.  -  Мистер  Баккет  очень
гордится тем, что употребил французское слово.
     Растянув  рот  по-тигриному,  мадемуазель  недвижно  сидит  на  диване,
вытянувшись в струнку и стиснув руки - а может быть, и колени, - и ее черные
глаза мечут пламя на сыщика.
     - О, вы, Баккет, вы сущий дьявол! - бормочет она.
     - Итак, сэр Лестер Дедлок, баронет, - начинает мистер Баккет, и  теперь
его указательный палец не знает ни минуты покоя, - эта  молодая  особа,  моя
жилица, служила горничной у ее  милости  в  тот  период,  о  котором  я  вам
говорил, и она не только возненавидела ее милость самой  лютой  и  страстной
ненавистью, после того как была уволена...
     - Ложь! - кричит мадемуазель. - Я сама уволилась.
     - Почему же вы не слушаетесь моего совета? - спрашивает  мистер  Баккет
весьма выразительным и  чуть  ли  не  умоляющим  тоном.  -  Удивляюсь  вашей
несдержанности. Этак вы, чего доброго, проболтаетесь  и  скажете  что-нибудь
такое, что потом могут истолковать вам во вред, заметьте  себе.  Обязательно
проболтаетесь. Не обращайте внимания на мои слова, пока я не  даю  показаний
на суде. Я не с вами говорю.
     - Уволена, тоже скажет! - в ярости кричит мадемуазель. -  Ее  милостью!
Хорошенькая "ее милости",  нечего  сказать!  Да  я  опозор-р-рила  бы  себя,
останься я у такой гнусной леди!
     - Ну, знаете, я вам удивляюсь! - увещает ее мистер  Баккет.  -  А  я-то
думал, французы - вежливая нация, вот что я думал, право. И вдруг приходится
слышать, как особа женского пола выражается подобным образом  в  присутствии
сэра Лестера Дедлока, баронета!
     - Олух несчастный! Его одурачили! - кричит  мадемуазель.  -  Плевать  я
хотела на его дом, на его имя, на его глупость, - и она плюет  на  ковер.  -
Подумаешь, какой великий человек! Подумаешь, какой знатный! О господи! Тьфу!
     - Так вот, сэр  Лестер  Дедлок,  -  продолжает  мистер  Баккет,  -  эта
необузданная иностранка обозлилась на покойного мистера Талкингхорна и вбила
себе в голову, что он у нее в долгу потому-де, что он однажды  вызвал  ее  к
себе в контору на очную ставку, о чем я вам уже рассказал; а ведь  ей  щедро
заплатили за беспокойство.
     - Ложь! - кричит мадемуазель. - Я отказалась от его денег... наотрррез!
     - Если вы будете упорно продолжать свое "парлэ", -  бросает  ей  мистер
Баккет как бы между прочим, - вам  придется  за  это  поплатиться,  заметьте
себе... Далее, не могу  вам  сказать,  сэр  Лестер  Дедлок,  потому  ли  она
поселилась у меня с заранее обдуманным намерением  совершить  убийство,  что
сначала хотела замазать мне глаза: но так или иначе, она жила у меня  уже  в
то  время,  когда  шлялась  вокруг  да  около  конторы   покойного   мистера
Талкингхорна, ища с ним ссоры, и в то же время изводила  одного  несчастного
торговца, который ее до смерти боялся.
     - Ложь! - кричит мадемуазель. - Все ложь!
     - Убийство было совершено, сэр Лестер Дедлок, баронет, и  вы  знаете  -
при каких обстоятельствах. Теперь  я  прошу  вас  минуты  две  слушать  меня
внимательно. Меня вызвали, и дело  это  поручили  мне.  Я  обследовал  место
преступления,  мертвое  тело,  бумаги  и  вообще  все,  что  нужно.  Получив
некоторые сведения (от одного клерка из того же  дома),  я  забрал  Джорджа,
потому что его видели у дома покойного в ночь и даже чуть ли не в самый  час
преступления, а кроме того, слышали, как  он  раньше  не  раз  пререкался  с
покойным и даже угрожал ему, насколько понял  свидетель.  Если  вы  спросите
меня, сэр Лестер Дедлок, верил ли я  с  самого  начала  в  то,  что  мистера
Талкингхорна убил Джордж, я искренне отвечу вам: нет. А все-таки он мог быть
убийцей, и против него скопилось столько улик, что  я  считал  своим  долгом
забрать его и посадить под замок до конца следствия. Теперь слушайте дальше!
     Мистер Баккет наклоняется вперед слегка взволнованный, - что  для  него
необычно, - и подготавливает слушателя к  рассказу  о  дальнейших  событиях,
угрожающе  взметнув  указательный  палец,  а   мадемуазель   Ортанз,   хмуро
насупившись и впившись в него своими черными глазами,  с  решительным  видом
сжимает пересохшие губы.
     - Вечером я вернулся домой, сэр Лестер Дедлок, баронет,  и  застал  эту
девицу за ужином с моей женой, миссис Баккет. С того  дня  как  она  впервые
напросилась к нам в жилицы, она всячески подлизывалась к миссис Баккет, но в
тот вечер лебезила больше обыкновенного; пожалуй, даже  пересаливала.  Точно
так  же  она  пересаливала,  выражая  свое  глубокое  уважение  и  прочее  к
незабвенной памяти покойного мистера Талкингхорна. Я сел за стол против нее;
поглядел, как она орудует ножом, и, клянусь богом, вдруг меня осенило: понял
- ее работа!
     Мадемуазель едва слышно шепчет сквозь сжатые зубы и губы:
     - Вы дьявол.
     - Но где же находилась она в ночь убийства? - продолжает мистер Баккет.
- В театре. (Как я впоследствии узнал, она действительно была  в  театре,  -
была и до того, как совершила убийство, и после.) Я понял, что мне  придется
иметь дело с очень хитрой преступницей и что собрать улики против нее  будет
очень трудно, и вот я устроил ей западню, да такую,  какой  еще  никогда  не
устраивал, и с таким риском, на какой еще ни разу не шел. Все  это  я  успел
обдумать, пока разговаривал с нею за ужином. Когда же мы с женой ушли наверх
и легли спать (надо сказать, что дом у нас маленький, а слух  у  этой  особы
очень острый), я на всякий случай заткнул простынею рот миссис Баккет,  -  а
вдруг она ахнет от удивленья? - и рассказал ей обо всем, что  мне  пришло  в
голову... Не вздумайте попытаться еще раз, душечка, а не то я вас стреножу.
     Оборвав свою речь, мистер Баккет  бесшумно  ринулся  на  мадемуазель  и
придавил ей плечо тяжелой рукой.
     - С чего это вы вдруг? - осведомляется она.
     - Не вздумайте выброситься из окна. Вот с чего это я вдруг, -  отвечает
мистер Баккет, грозя ей пальцем. - Ну-ка, возьмите меня под руку. И  незачем
вам вставать; я сам сяду рядом с вами. Почему бы вам не взять меня под руку,
а? Я человек женатый, с женой моей вы знакомы. Вот и берите меня под руку.
     Тщетно пытаясь облизнуть  сухие  губы,  она  издает  болезненный  стон,
сдерживает себя и повинуется.
     - Прекрасно, теперь мы опять все наладили. Сэр Лестер Дедлок,  баронет,
это дело никогда бы не удалось расследовать досконально, как удалось теперь,
не будь миссис Баккет; а она такая женщина,  что  отберите  пятьдесят  тысяч
женщин... нет, сто пятьдесят тысяч, другой такой не найдете! Я хотел,  чтобы
эта девица перестала держаться начеку, и потому с той самой ночи ни разу  не
заходил домой, однако по мере надобности клал записки для миссис Баккет то в
молоко, то в булки, которые посылал ей. А что я шепнул миссис Баккет,  когда
заткнул ей рот простыней, так это следующие слова: "Можешь  ты,  милая  моя,
постоянно втирать ей очки, рассказывая,  что  я  подозреваю  Джорджа,  того,
другого, третьего? Можешь ты следить за ней день и ночь, не смыкая  глаз?  -
Можешь ты мне сказать: "Она шагу не ступит без моего ведома; она будет  моей
пленницей, сама того не подозревая; она не уйдет от меня, как  не  уйдет  от
смерти; жизнь ее будет моей жизнью, а душа - моей душой, пока я не уличу ее,
если убийство совершила она?" А миссис Баккет ответила мне, хоть и не  очень
внятно - простыня мешала,  -  "Могу,  Баккет!"  И  блестяще  выполнила  свое
обещание!
     - Ложь! - перебивает его мадемуазель. - Сплошная ложь, друг мой!
     - Сэр Лестер Дедлок, баронет, правильно ли я  все  рассчитал?  Когда  я
рассчитывал, что эта пылкая девица обязательно будет пересаливать и в других
отношениях, был я прав или нет? Был  прав.  Что  она  задумала  сделать?  Не
пугайтесь! Задумала свалить вину на ее милость.
     Сэр Лестер поднимается, но, пошатнувшись, снова падает в кресло.
     - И ее поощряли слухи о том, что я постоянно торчу  у  вас  в  доме;  а
торчал я здесь как раз в расчете на то, чтоб она это знала. Теперь  откройте
вот  эту  мою  записную  книжку,  сэр  Лестер  Дедлок,  когда  я,  с  вашего
позволения, переброшу ее вам, и просмотрите полученные  мною  письма;  вы  в
каждом увидите два слова! "Леди Дедлок". Разверните письмо, адресованное вам
и перехваченное мною сегодня утром, и вы прочтете в  нем  три  слова:  "Леди
Дедлок - убийца". Эти письма сыпались на меня, словно божьи коровки. Что  же
вы теперь скажете про миссис Банкет, если она  видела  из  засады,  как  эта
особа писала все свои письма? Что вы скажете про  миссис  Баккет,  если  она
полчаса назад достала чернила, которыми были написаны эти письма, и почтовую
бумагу и даже оторванные чистые полулисты и  прочее?  Что  вы  скажете,  сэр
Лестер Дедлок, баронет, про миссис Баккет, если она следила за этой девицей,
когда  та  сдавала  письма  на  почту  одно  за  другим?  -   с   торжеством
осведомляется мистер Баккет, восторгаясь гениальностью своей супруги.
     Два обстоятельства все больше бросаются  в  глаза  по  мере  того,  как
мистер Баккет подходит к концу своего рассказа. Во-первых, чудится, будто он
неуловимо получил  какое-то  грозное  право  собственности  на  мадемуазель.
Во-вторых, чудится, будто самый  воздух,  которым  она  дышит,  сжимается  и
замыкается вокруг нее, словно ее с трудом дышащее тело все тесней  и  тесней
опутывают сетью или пеленают гробовыми пеленами.
     -  Известно,  что  ее  милость  была  на  месте  преступления   в   тот
знаменательный  час,  -  говорит  мистер  Баккет,  -  и  что  вот  эта   моя
приятельница-иностранка  увидела  ее  там,  вероятно  с   верхней   площадки
лестницы. Ее милость, Джордж и моя приятельница-иностранка, все  они,  можно
сказать, тогда шли по пятам друг за другом.  Но  теперь  это  уже  не  имеет
никакого значения, и я не буду распространяться на эту тему. Я нашел пыж  от
пистолета, из которого стреляли в покойного мистера  Талкингхорна.  Пыж  был
сделан из клочка бумаги, оторванного от печатной статьи с  описанием  вашего
дома в Чесни-Уолде. Ну, это улика не очень веская, скажете  вы,  сэр  Лестер
Дедлок, баронет. Да! Но если вот эта моя  приятельница-иностранка  настолько
позабыла об осторожности, что  не  побоялась  просто  изорвать  на  куски  и
бросить остаток  печатной  страницы,  а  миссис  Баккет  сложила  обрывки  и
увидела, что не хватает как раз того клочка,  который  пошел  на  пыж,  дело
начинает принимать скверный оборот.
     - Все это наглая ложь, - перебивает его мадемуазель. - Очень  уж  много
вы разглагольствуете. Вы кончили или будете говорить вечно?
     - Сэр Лестер Дедлок,  баронет,  -  продолжает  мистер  Баккет,  который
всегда с удовольствием произносит полный титул своего собеседника, не  желая
опускать ни единого слова, - последний пункт, к которому я теперь  перехожу,
доказывает, как важно в нашей работе быть  терпеливым  и  ничего  не  делать
второпях. Вчера я следил за этой особой без ее ведома,  когда  она  была  на
похоронах вместе с моей женой, решившей взять ее с  собою,  а  я  уже  тогда
собрал столько улик, подметил такое выражение на ее лице, был  так  возмущен
ее подкопом под миледи, да и час похорон показался мне настолько  подходящим
часом для так называемого возмездия, что,  будь  я  более  молодым  и  менее
опытным работником, я, не колеблясь, арестовал  бы  ее  тогда.  Опять  же  в
прошлый вечер, когда  ее  милость,  которая  вызывает  всеобщее  восхищение,
вернулась домой с видом, -  бог  мой!  -  можно  сказать,  с  видом  Венеры,
выходящей из волн морских *, было так неприятно  и  просто  дико  думать  об
обвинении ее в убийстве, которого она не совершила, что мне положительно  не
терпелось покончить с этим делом. Но допустим, что я покончил бы с ним;  что
бы я в этом случае потерял? Сэр Лестер Дедлок, баронет, я потерял  бы  тогда
орудие преступления. После того как похоронная процессия тронулась  в  путь,
вот эта моя пленница предложила миссис  Баккет  проехаться  на  омнибусе  за
город и попить чайку в одном очень приличном ресторанчике. Надо сказать, что
неподалеку оттуда находится пруд. За чаем эта девица встала  и  пошла  взять
носовой платок из комнаты, где обе наши дамы оставили  свои  шляпки.  Ходила
она довольно долго и вернулась немного запыхавшись. Как-только они  приехали
домой,  миссис  Баккет  доложила  мне  об  этом,  а  также  о  прочих  своих
наблюдениях и подозрениях. Ночь была лунная, я приказал обшарить дно пруда в
присутствии двух наших сыщиков, и вскоре нашли карманный  пистолет,  который
не успел пролежать там и шести часов... А теперь, душечка,  просуньте  ручку
чуть подальше и держите ее попрямей - тогда я не сделаю вам больно!
     Мистер  Баккет  во  мгновение  ока  защелкивает  наручник  на  запястье
француженки.
     - Один есть, -  говорит  мистер  Баккет.  -  Теперь  протяните  другую,
душечка. - Два... и дело с концом!
     Он встает, она поднимается тоже.
     - Где, - спрашивает она, опустив веки, так что они почти  закрывают  ее
большие глаза, которые, как ни странно, все-таки смотрят на него пристальным
взглядом, - где ваша лживая, ваша проклятая жена-предательница?
     - Отправилась в полицейский участок, - отвечает мистер Баккет. - Там вы
ее и увидите, душечка.
     - Хотелось бы мне  ее  поцеловать!  -  восклицает  мадемуазель  Ортанз,
фыркнув по-тигриному.
     - А я опасаюсь, как бы вы ее не укусили, - говорит мистер Баккет.
     - Уж я бы ее укусила! - кричит она, широко раскрыв глаза. - Я бы ее  на
куски растерзала с восторгом!
     - Ну, конечно, душечка, - говорит  мистер  Баккет,  сохраняя  полнейшее
спокойствие, - ничего другого я и не мог ожидать, зная,  до  чего  ненавидят
друга друга особы вашего пола, когда ссорятся. А на меня ведь  вы  сердитесь
гораздо меньше, не так ли?
     - Да. Но все-таки вы дьявол.
     - То ангел, то дьявол, - вот как нас честят,  а?  -  восклицает  мистер
Баккет. - Но, подумайте хорошенько, ведь я только действую по долгу  службы.
Позвольте мне накинуть на  вас  шаль  поаккуратней.  Мне  и  раньше  не  раз
приходилось заменять камеристку многим дамам. Шляпку поправить не требуется?
Кэб стоит у подъезда.
     Бросив негодующий взгляд на зеркало, мадемуазель  Ортанз  одним  резким
движением приводит свой туалет в полный порядок, и, надо отдать ей  должное,
вид у нее сейчас точь-в-точь как у настоящей светской дамы.
     - Так выслушайте меня, ангел  мой,  -  язвительно  говорит  она,  кивая
головой. - Вы  очень  остроумны.  Но  можете  вы  возвратить  к  жизни  того
человека?
     - Пожалуй, что нет, - отвечает мистер Банкет.
     - Забавно! Послушайте меня еще немножко. Вы очень остроумны. Но  можете
вы вернуть женскую честь ей?
     - Не злобствуйте, - говорит мистер Банкет.
     - Или мужскую  гордость  ему?  -  кричит  мадемуазель,  с  неизъяснимым
презрением указывая на сэра Лестера. -  Ага!  Так  посмотрите  же  на  него.
Бедный младенец! Ха-ха-ха!
     - Пойдемте-ка, пойдемте; это  "парлэ"  еще  хуже  прежнего,  -  говорит
мистер Баккет. - Пойдемте!
     - Значит, не можете. Ну, так делайте со мной что хотите. Придет  смерть
- только и всего; а мне наплевать. Пойдемте, ангел мой. Прощайте  вы,  седой
старик. Я вас жалею и пре-зи-раю! - И она так стиснула  зубы,  что  кажется,
будто рот ее замкнулся при помощи пружины.
     Нет слов описать, с каким видом  выводит  ее  мистер  Баккет,  но  этот
подвиг он совершает  каким-то  ему  одному  известным  способом,  окружая  и
обволакивая ее, точно облаком, и улетая вместе с нею, -  ни  дать  ни  взять
доморощенный Юпитер, который похищает предмет своей нежной страсти *.
     Оставшись один, сэр Лестер сидит недвижно, словно все еще прислушиваясь
к чему-то, словно внимание его все еще чем-то поглощено. Но вот, наконец, он
обводит  глазами  опустевшую  комнату  и,  поняв,  что  в  ней  никого  нет,
пошатываясь встает, отодвигает кресло и  делает  несколько  шагов,  хватаясь
рукой за стол. Потом останавливается  и,  снова  бормоча  что-то  невнятное,
поднимает глаза, точно присматриваясь к чему-то.
     Бог его знает, что  он  такое  видит.  То  ли  -  зеленые-зеленые  леса
Чесни-Уолда, великолепный дом, портреты своих предков; то ли - чужих  людей,
оскверняющих  все  это,  полицейских,  запустивших  грубые  руки   в   самое
драгоценное его наследие, тысячи пальцев, указывающих на него,  тысячи  рож,
злорадно смеющихся над ним. Но если подобные тени и мелькают  перед  ним,  к
его великому ужасу, то есть еще одна, совсем иная тень, имя которой он  даже
сейчас может произнести почти отчетливо; и, глядя лишь на нее одну, он  рвет
свои белые волосы и только к ней одной он простирает руки.
     Это она - та, которой он дорожил без  малейшего  себялюбия,  разве  что
много лет видел в ней главный источник своего достоинства и  гордости.  Она,
которую он любил, боготворил, почитал и вознес так  высоко,  что  ее  уважал
весь свет. Она, к которой он, скованный этикетом и условностями своей жизни,
испытывал живую любовь и нежность, сейчас терзаемые, как никакие другие  его
чувства, невыносимой пыткой. Он смотрит на нее, почти не думая о себе, и  не
может вынести мысли, что ее низвергли с тех высот, которые она так украшала.
     Но, даже рухнув на пол, он, забывая о своих муках, все  еще  находит  в
себе силы вырвать ее имя из  хаоса  непроизвольных  звуков  и  почти  внятно
вымолвить его, скорее со скорбью и состраданием, чем с упреком.


ГЛАВА LV

     Бегство

     Баккет,   инспектор   сыскного   отделения,   еще   не   нанес   своего
сокрушительного удара, о котором рассказывалось  только  что,  он  пока  еще
освежается сном, готовясь к боевому дню, а тем  временем  ночью  двухместная
почтовая карета, запряженная парой лошадей, выезжает из  Линкольншира  и  по
промерзшим зимним дорогам несется в Лондон.
     Вскоре всю эту местность пересекут  железные  рельсы,  и  поезда  будут
метеорами проноситься по широким ночным просторам, грохоча и сверкая огнями,
затмевающими лунный свет; но пока что их нет в  этих  краях,  хоть  и  можно
надеяться, что они когда-нибудь появятся. Ведутся  подготовительные  работы,
производятся изыскания, ставятся вехи. Уже строят мосты, устои которых,  еще
не перекрытые фермами, в тоске переглядываются через дороги и реки, и  можно
подумать,  что  это  каменные  влюбленные,   которым   что-то   препятствует
соединиться; кое-где возведены отдельные участки насыпей, но, недоконченные,
они сейчас похожи на обрывы, залитые потоками  брошенных  повозок  и  тачек,
успевших покрыться ржавчиной; высокие  треножники  из  жердей  возникают  на
вершинах хол