Даже  аккуратно  переплетенные  тома  семейной  истории  лежали  в
закрытых стеклянных футлярах, которые она не посмела вскрыть
   Но никогда еще она не была так  твердо  уверена  в  безошибочности  своих
воспоминаний. Да, это  действительно  были  глиняные  таблички,  испещренные
клинописными изображениями людей, деревьев, животных. Она видела их, снимала
с полок, подносила ближе к тусклому  свету.  И  лестница,  комната,  которая
вызвала в ее душе страх, скорее даже ужас... да... все это там...
   Тем не менее в те теплые летние дни и ночи, когда она часами беседовала с
Маарет или танцевала с Милем и Маарет при свете луны,  здесь  был  настоящий
рай. Сейчас уже можно забыть о той боли,  которую  она  испытывала,  пытаясь
понять, почему  Маарет  отослала  ее  домой,  в  Нью-Йорк,  и  не  позволяла
вернуться.
 
   "Дорогая моя!
   Все дело в том, что я слишком сильно тебя люблю. Если мы не  расстанемся,
то моя жизнь подчинит себе твою. Тебе нужна свобода, Джесс, чтобы выработать
собственные планы, устремления, мечты...?
 
   Она вернулась сюда не затем, чтобы воскресить прежнюю боль, но для  того,
чтобы вновь, пусть ненадолго, познать давно покинувшую ее радость.
 
*** 
 
   К вечеру, сражаясь с усталостью, она в конце концов вышла из  дома  и  по
длинной дубовой аллее спустилась вниз. Ей не составило труда отыскать старые
тропы среди густо  растущих  деревьев.  Равно  как  и  окруженную  зарослями
папоротника и клевера поляну на крутом каменистом  берегу  узкой  и  быстрой
речушки.
   Однажды ее привела сюда Маарет. Вокруг царила кромешная тьма. Они ступили
в воду и дальше прошли по камням. К ним присоединился  Миль.  Маарет  налила
Джесс вина, и вместе они запели песню, которую Джесс потом  никак  не  могла
вспомнить, хотя  иногда  вдруг  ловила  себя  на  том,  что  с  необъяснимой
точностью непроизвольно напевает странную мелодию. Осознав это, она  тут  же
умолкала и больше уже не могла найти верную ноту.
   Убаюканная перемешавшимися между собой лесными звуками, она вполне  могла
бы заснуть возле речки - совсем как в ?воспоминании? многолетней давности.
   Яркая  зелень  клена,  отражающая  редкие  лучи  солнца,  слепила  глаза.
Застывшие в вечном покое красные деревья  выглядели  устрашающе  -  поистине
исполинские, равнодушные ко всему, они вздымались на сотни  футов  ввысь,  и
там, чуть ниже кружевной полоски неба, смыкали свои мрачные кроны.
   Она понимала к тому же, сколько сил потребует от нее намеченный на  вечер
концерт, где будет полно вопящих фанатов  Лестата.  Но  она  боялась  сна  о
близнецах.
 
*** 
 
   Наконец она вернулась в дом и взяла с собой  розы  и  письмо.  Ее  старая
комната. Три часа. Интересно, кто же заводит здесь часы,  чтобы  они  всегда
били вовремя? Сон о близнецах преследовал ее буквально по пятам.  У  нее  не
осталось сил для сопротивления. Она чувствовала себя здесь так  чудесно.  Ни
единого призрака, с которыми ей приходилось иметь  дело  на  службе.  Только
покой. Она легла на старую подвесную кровать, на  стеганое  одеяло,  которое
вместе с Маарет так старательно мастерила в то лето. Пришел сон, и вместе  с
ним вернулись близнецы.
 
*** 
 
   Теперь у нее осталось всего два часа, чтобы добраться до Сан-Франциско, и
ей опять приходится покидать этот дом - и, возможно, снова со  слезами.  Она
проверила карманы: паспорт, бумаги, деньги, ключи.
   Повесив на плечо кожаную сумку, она устремилась по  длинному  коридору  к
лестнице. Сумерки спускались быстро,  и  когда  лес  погрузится  в  темноту,
вообще ничего не будет видно.
   Когда она достигла большого зала, туда еще проникало  немного  солнечного
света. Несколько длинных тонких лучей,  в  которых  плясали  частички  пыли,
пробивались сквозь западные окна и падали на огромный гобелен на стене.
   При взгляде на него у Джесс перехватило дыхание. Этот гобелен всегда  был
ее любимым - из-за  гигантских  размеров  и  чрезвычайно  сложного  рисунка.
Поначалу он производил впечатление множества беспорядочно нашитых  маленьких
заплаток - но постепенно сотни и  тысячи  лоскутков  складывались  в  лесной
пейзаж. Причем образ этот то  появлялся,  то  вновь  ускользал  от  взгляда.
Именно так неоднократно происходило и в то лето, когда,  захмелев  от  вина,
она ходила взад и вперед перед этим  гобеленом,  то  теряя  изображение,  то
вновь находя нужный  ракурс,  и  тогда  ее  глазам  представали  гора,  лес,
маленькая деревушка посреди зеленой долины.
   - Прости, Маарет, - тихо повторила она.
   Все, пора ехать. Ее путешествие почти завершено.
   Она уже готова была отвести  взгляд,  как  вдруг  внимание  ее  привлекла
какая-то деталь рисунка. Она присмотрелась внимательнее. Что  это?  Фигурки,
которых она никогда прежде не замечала? Но перед  глазами  вновь  была  лишь
беспорядочная смесь сшитых  вместе  фрагментов.  Потом  постепенно  появился
склон горы, затем - оливковые деревья и, наконец, крыши деревенских домов  -
желтых хижин, разбросанных по долине. Где же фигурки? Их она найти не могла.
Но только до тех пор, пока опять не  повернула  голову,  уголком  глаза  она
увидела их на долю секунды: две крошечные фигурки  в  объятиях  друг  друга,
женщины с рыжими волосами!
   Медленно, едва ли не с опаской, она вновь повернулась к картине. И сердце
подпрыгнуло от радости! Да, вот они. Но, может быть, это иллюзия?
   Она пересекла комнату и встала прямо перед гобеленом. Затем коснулась его
рукой. Да! У каждой сшитой из лоскутков куклы были по  две  зеленые  бусинки
вместо глаз, тщательно вышитый нос и красный рот! И волосы!..  Рыжие  нитки,
завитые неровными волнами и аккуратно прикрепленные поверх белоснежных плеч.
   Она смотрела на них и не  верила  своим  глазам.  И  все  же  это  они  -
близнецы! В комнате стало  совсем  темно,  а  она  все  стояла  и  не  могла
сдвинуться с места. Последний свет заката исчез за  горизонтом.  Рисунок  на
гобелене на ее глазах превратился в неразборчивый узор.
   Словно сквозь одурманивающий сон она услышала, как часы пробили  четверть
часа. Надо позвонить в Таламаску. Надо позвонить Дэвиду в Лондон. Необходимо
рассказать ему хотя бы часть, хоть что-нибудь... Но ей хорошо известно,  что
об этом не может быть и речи. Что бы  ни  случилось  с  ней  здесь  сегодня,
Таламаска никогда не узнает всей правды. При мысли об этом, у  нее  едва  не
разорвалось сердце.
   Она заставила себя выйти из дома, запереть дверь, пересечь широкий портик
и пройти по длинной тропе.
   Она не могла до конца разобраться в своих чувствах - что ее так потрясло,
почему она чуть не плачет? Это подтверждало ее подозрения, все то, о чем она
давно догадывалась. И все же ей было страшно. И она действительно заплакала.
   "Дождись Маарет?.
   Но этого как раз делать нельзя. Маарет сумеет очаровать ее, запутать и  в
конце концов во имя любви увлечет прочь от тайны. Именно так все и произошло
тем давним летом. Вампир Лестат не скрывает ничего. Вампир Лестат - ключевой
фрагмент головоломки. Чтобы во всем удостовериться, достаточно его  увидеть,
дотронуться до него.
   Красный ?Мерседес? завелся мгновенно. Резко, так что из-под колес во  все
стороны полетел гравий, она дала задний  ход,  развернулась  и  помчалась  в
сторону узкой  проселочной  дороги.  Верх  машины  остался  открытым  -  она
замерзнет, пока доберется до Сан-Франциско, но это сейчас не имеет значения.
Она любила быструю езду и ощущение бьющего в лицо ледяного ветра.
   Дорога резко нырнула во мрак густого леса. Сюда не в силах был проникнуть
даже свет восходящей луны. С легкостью вписываясь  в  резкие  повороты,  она
прибавила скорость до сорока миль. На душе у нее стало вдруг еще  тоскливее,
но слез больше не было. Вампир Лестат... Она почти добралась.
   Выехав наконец на главную дорогу округа, она прибавила скорость,  напевая
что-то себе под нос, но за шумом ветра не слыша ни единого слова. Когда она,
промчавшись по чудесному городку Санта-Роза, выехала на автостраду и влилась
в нескончаемый поток машин, направлявшихся на юг, уже окончательно стемнело.
   От воды поднимался туман, превращая в призрачные  видения  высившиеся  по
обе  стороны  дороги  холмы.  Однако  само  шоссе  было  ярко  освещено.  Ее
возбуждение нарастало. Всего лишь через  час  она  будет  у  Золотых  Ворот.
Печаль постепенно исчезала. Всю жизнь она была уверенной в себе, и ей всегда
везло;  люди  осторожные,  осмотрительные  иногда  даже   вызывали   у   нее
раздражение. И на  этот  раз  она  чувствовала,  что,  несмотря  на  роковую
опасность сегодняшней ночи и острое ощущение реальной угрозы,  удача  ей  не
изменит. Ей совсем не было страшно.
 
*** 
 
   Она считала, что  родилась  в  рубашке,  -  ее  нашли  на  обочине  через
несколько минут после аварии, в которой погибла ее юная мать, беременная  на
седьмом месяце:  умирающее  чрево  вытолкнуло  младенца,  и,  когда  прибыла
машина ?скорой помощи?, девочка  громко  кричала,  прочищая  свои  крошечные
легкие.
   Ее поместили  в  окружную  больницу,  под  неусыпный  надзор  стерильных,
холодных приборов. Две недели у нее не было  даже  имени,  но  медсестры  ее
обожали, прозвали ?воробушком? и при любой возможности баюкали ее и пели  ей
песенки.
   После они в течение многих лет писали ей, посылали  фотографии,  делились
новостями, и это в значительной степени способствовало укреплению ее веры  в
то, что ее любят.
   Именно Маарет в конце концов приехала за ней. Она  заявила,  что  девочка
осталась единственной, кто выжил из всей семьи Ривзов, проживавших  в  Южной
Каролине, и отвезла ее в Нью-Йорк, к родственникам,  которые  носили  другую
фамилию и принадлежали к другому семейному клану. Там  она  и  выросла  -  в
роскошном двухэтажном  особняке  на  Лексингтон-авеню,  заботливо  опекаемая
Марией и Мэтью Гудвинами, которые дарили ей не только любовь, но и все,  что
она только могла пожелать. Пока Джесс не исполнилось двенадцать лет, с ней в
комнате спала няня-англичанка.
   Она не помнила, когда именно узнала, что все  расходы  на  ее  воспитание
взяла на себя тетя Маарет, что она может поступить в любой колледж и выбрать
любую профессию. Мэтью Гудвин был  врачом,  Мария  -  бывшей  танцовщицей  и
преподавательницей; оба они были искренне привязаны к Джесс и  возлагали  на
нее большие надежды. Она  стала  для  них  дочерью,  о  которой  они  всегда
мечтали, и эти годы были яркими и счастливыми.
   Письма от Маарет начали приходить, когда Джесс была еще совсем  маленькой
и не умела читать. Очень часто в конвертах с  этими  удивительными  письмами
она находила разноцветные открытки и необычные банкноты из  тех  стран,  где
жила Маарет. К семнадцати годам у Джесс накопился полный ящик рупий  и  лир.
Но важнее было то, что в лице Маарет она обрела друга, с чувством и  заботой
отвечавшего на каждую ее строчку.
   Именно Маарет подсказывала ей, какие книги читать, поощряла уроки  музыки
и рисования,  организовывала  летние  туры  в  Европу  и,  наконец,  помогла
поступить в Колумбийский университет, где  Джесс  изучала  древние  языки  и
искусство.
   Именно Маарет договаривалась о ее поездках на Рождество к родственникам в
Европу: в Италии это были  Скартино  -  семейство  могущественных  банкиров,
жившее на вилле рядом с Сиеной; в Париже - более  скромная  семья  Боршаров,
которые были рады принять ее в своем переполненном, но веселом доме.
   В то лето, когда Джесс исполнилось семнадцать, она поехала в Вену,  чтобы
встретиться с еще одной ветвью семьи - русскими эмигрантами, и от всей  души
полюбила этих молодых и пылких интеллектуалов и  музыкантов.  А  после  была
Англия, где состоялась встреча с Ривзами - прямыми родственниками Ривзов  из
Южной Каролины, покинувших Англию много веков назад.
   В восемнадцать лет она навестила семейство Петралона на вилле Санторини -
богатых    греков    с    весьма    необычной     внешностью.     Окруженные
слугами-крестьянами, они держались с почти  феодальным  величием.  Вместе  с
ними Джесс отправилась в круиз на яхте - в Стамбул, Александрию и на Крит.
   Джесс почти влюбилась в молодого Константина Петралона.  Маарет  дала  ей
понять, что такой брак будет с радостью одобрен всеми, но решение она должна
принять самостоятельно. Поцеловав на прощание  своего  возлюбленного,  Джесс
улетела обратно в Америку, в университет, и начала готовиться к своей первой
археологической экспедиции в Ирак.
   В годы учебы  в  колледже  Джесс  продолжала  поддерживать  самые  тесные
отношения с семьей. Все были так добры к ней. Но тогда  все  были  добры  ко
всем. Вера в семью была всеобщей. Нередко  заключаемые  браки  внутри  семьи
приводили к бесконечной путанице. Представители разных ветвей часто навещали
друг друга. Специально отведенные для гостей комнаты в  каждом  доме  всегда
были готовы к неожиданному приезду родственников.  Родословное  древо  семьи
корнями уходило в вечность; забавные предания о знаменитых предках,  умерших
триста, а то и четыреста лет назад, передавались из уст в уста. Несмотря  на
существенные  различия  между  ветвями  семьи,  Джесс  ощущала  удивительную
общность со всеми.
   В   Риме   ее   буквально   очаровали   кузены,   которые   под    грохот
стереомагнитофонов с невероятной  скоростью  носились  на  своих  сверкающих
черных ?Феррари?, а по ночам  возвращались  в  очень  симпатичный  старинный
палаццо с вышедшим из строя водопроводом  и  протекающей  крышей.  Еврейские
родственники на юге  Калифорнии  представляли  собой  ослепительное  сборище
музыкантов, дизайнеров и продюсеров, на протяжении пятидесяти  лет  так  или
иначе связанных с кино и большими студиями. В их старинном  доме  неподалеку
от  Голливудского  бульвара  находили  себе  пристанище  многие  безработные
актеры. Джесс при желании всегда  могла  поселиться  в  мансарде;  всем  без
исключения в шесть часов подавался обед.
   Так кто же она, Маарет,  эта  женщина,  которая  всегда  была  для  Джесс
далекой,  но  неизменно  внимательной  наставницей,  которая   столь   часто
присылала ей содержательные письма и таким образом руководила ее  обучением,
которая всегда подсказывала ей направление  жизненного  пути?  Джесс  втайне
ждала ее указаний и всегда старалась следовать им неукоснительно.
   Все  родственники,  с  которыми  довелось  встретиться  Джесс,  неизменно
ощущали присутствие Маарет в их жизни, хотя виделись с ней  очень  редко,  а
потому  каждый  ее  визит  становился  замечательным  событием.   Она   была
хранительницей летописи Великого Семейства, куда заносились все сведения обо
всех его ветвях, под разными именами разбросанных по всему миру. Именно  она
часто собирала вместе членов семьи и ради объединения  различных  ее  ветвей
даже устраивала браки; именно она неизменно приходила на  помощь  в  тяжелые
времена, и ее содействие нередко решало вопросы жизни и смерти.
   До Маарет была ее мать, которую теперь называли Старая Маарет, а до нее -
Бабушка Маарет, и так далее, и так далее... ?Маарет будет всегда? -  гласила
семейная  поговорка,  с  одинаковой  легкостью  произносимая  по-итальянски,
по-немецки, по-русски, по-гречески или на идише. Это означало, что в  каждом
поколении одна из девочек получает это имя, а вместе с  ним  и  обязанности,
связанные с ведением семейной летописи. Во всяком случае, все  считали,  что
дело обстоит именно так,  хотя  достоверные  подробности  не  были  известны
никому, кроме самой Маарет.
   "Когда же мы с тобой встретимся?? - вот уже много лет Джесс  задавала  ей
этот вопрос в своих письмах. У нее скопилась целая коллекция марок из Дели и
Рио, Мехико и Бангкока, Токио и Лимы, Сайгона и Москвы...
   Все без исключения члены семьи были преданы этой женщине и очарованы  ею,
но между нею и Джесс существовала еще одна тайная и мощная связь.
   В  отличие  от  остальных  Джесс  с  самого  раннего  детства  испытывала
?необычные? ощущения.
   Джесс, например, могла читать мысли  людей,  хотя  восприятие  оставалось
смутным  и  не  облекалось  в  слова.  Она  просто   ?знала?,   когда   люди
недолюбливали ее или обманывали. У нее был талант к языкам,  потому  что  ей
зачастую удавалось ухватить общий смысл фразы, даже если лексика не была  ей
знакома.
   И еще у нее бывали видения - люди и здания находились там, где  на  самом
деле их быть не могло.
   Еще совсем маленькой из окна дома на Манхэттене она часто видела  неясные
очертания элегантного особняка. Он понимала, что он ненастоящий, и  то,  как
он появлялся и исчезал - иногда прозрачный, а  иногда  вполне  материальный,
как и все другое на улице, с кружевными занавесками на  окнах,  за  которыми
горел свет, - поначалу забавляло ее. Только через много лет она узнала,  что
дом-призрак когда-то принадлежал архитектору  Стэнфорду  Уайту.  Его  снесли
несколько десятилетий назад.
   Образы людей, которые она видела, поначалу были бесформенными.  Перед  ее
глазами на миг возникали мерцающие призраки, и  очень  часто  такие  явления
сопровождались ощущением необъяснимого дискомфорта, которое она испытывала в
определенных местах.
   Но по мере того как она становилась старше, призраки приобретали  большую
четкость и исчезали не так стремительно. В один из  мрачных  дождливых  дней
она увидела прозрачную  фигуру  пожилой  женщины,  которая  легкой  походкой
сначала приблизилась к ней,  а  потом  прошла  прямо  сквозь  нее.  Джесс  в
истерике вбежала в ближайший магазин, служащие которого  позвонили  Марии  и
Мэтью.  Снова  и  снова  Джесс  пыталась  во   всех   подробностях   описать
взволнованное лицо женщины, мутный взгляд ее  глаз,  которые,  казалось,  не
видели ничего вокруг.
   Когда Джесс описывала свои видения друзьям, те чаше всего ей  не  верили,
но тем не менее им было интересно и они умоляли ее  повторить  рассказ.  Все
это привело к тому, что у Джесс появилось  неприятное  сознание  собственной
уязвимости. В разговорах с людьми она старалась не  упоминать  о  призраках,
хотя лет с одиннадцати-двенадцати эти заблудшие души виделись ей все чаще  и
чаще.
   Бледные, словно ищущие что-то создания мелькали перед  ней  даже  в  гуще
полуденной  толпы  на  Пятой  авеню.  Потом,  когда  Джесс  уже  исполнилось
шестнадцать, однажды утром в Центральном  парке  она  ясно  увидела  призрак
молодого человека - он сидел на одной из скамеек неподалеку от нее. В  парке
было многолюдно и шумно, но  он  выглядел  как-то  отстранение,  словно  все
происходящее вокруг не имело к нему никакого отношения. Звуки  вокруг  Джесс
стали вдруг затихать,  как  будто  их  поглощал  призрак.  Она  умоляла  его
исчезнуть. Но вместо этого он повернулся и посмотрел ей прямо  в  глаза.  Он
попытался заговорить с ней.
   В отчаянии Джесс бежала бегом до самого  дома.  Теперь  эти  существа  ее
знают, сказала она Мэтью и Марии. Она  боялась  выходить  из  дома.  Наконец
Мэтью дал ей успокоительное, объяснив, что оно поможет ей заснуть. Чтобы  ей
не было страшно, он оставил дверь спальни открытой.
   Пока Джесс еще пребывала между сном и  явью,  в  комнату  вошла  девушка.
Джесс сознавала, что эта девушка ей знакома. Ну конечно, она же из их семьи,
она всегда была  рядом  с  Джесс,  они  часто  беседовали  -  так  стоит  ли
удивляться, что она кажется такой милой, такой любящей и такой знакомой? Она
была еще совсем девочкой, не старше самой Джесс.
   Присев на кровать  рядом  с  Джесс,  она  объяснила,  что  ей  не  о  чем
беспокоиться, что эти духи никогда не смогут ее обидеть. Ни один призрак еще
никого не обидел. У них нет для этого ни силы, ни  власти.  Это  всего  лишь
бедные, жалкие и слабые создания.
   - Напиши тете Маарет, - сказала девушка, поцеловала Джесс и погладила  ее
по волосам.
   Снотворное к тому времени подействовало, и глаза Джесс  закрывались  сами
собой. Джесс очень  хотелось  спросить  о  той  аварии,  после  которой  она
появилась на свет, но сейчас она не в силах была думать об этом.
   - До свидания, душенька. - прошептала девушк