Из одежды на нем ничего не было, за исключением пары белых пляжных  шорт.
Кожа приобрела темно-золотистый оттенок, словно  он  целыми  днями  спал  на
солнце. В темно-коричневых волосах просвечивали золотые  полосы.  Его  голые
плечи и гладкая безволосая грудь слегка светились. Мускулы  на  талии  очень
твердые. Бедра отливают золотистым блеском,  а  на  тыльной  стороне  рук  -
редкие волоски.
   Пока я был жив, я эти волоски даже не замечал. Или, может быть,  они  мне
не нравились. Правда, не знаю. Теперь они мне нравились. Нравилось и то, что
он выглядел в этом теле чуть худее, чем я. Да,  все  кости  тела  выделяются
заметнее, в соответствии,  полагаю,  с  неким  современным  стилем  здоровой
жизни, который утверждает, что необходимо следовать моде  и  недоедать.  Ему
это шло, шло и телу; полагаю, шло им обоим.
   Комната за его спиной выглядела очень аккуратной и простоватой,  в  стиле
островов, с балками до потолка и выложенным розовой плиткой  полом.  Кровать
накрыта пестрым, пастельных оттенков покрывалом  с  неровным  геометрическим
индийским узором. Шкаф и тумбочки -  белые,  разрисованные  яркими  цветами.
Освещение щедрое, благодаря большому количеству незатейливых ламп.
   Я не мог  не  улыбнуться,  видя,  как  он  сидит  среди  этой  роскоши  и
самозабвенно печатает, -  Дэвид-ученый,  глаза  пляшут  от  наплыва  идей  в
голове.
   Приблизившись, я обратил внимание,  что  он  очень  чисто  выбрит.  Ногти
подстрижены и отполированы, вероятно,  даже  профессиональным  маникюристом.
Волосы остались прежней густой копной, с которой я так  небрежно  обращался,
находясь в этом теле, но их тоже подстригли и придали им куда более приятную
форму. Рядом с ним лежал экземпляр  "Фауста",  открытый,  на  нем  -  ручка,
многие страницы загнуты или отмечены маленькими серебристыми скрепками.
   Я все еще неторопливо производил осмотр, отметив  стоящую  рядом  бутылку
шотландского виски и хрустальный  бокал  с  толстым  дном,  пачку  маленьких
тонких сигар, когда он поднял глаза и увидел меня.
   Я стоял на песке вдалеке от крыльца с низкими бетонными перилами, но  при
свете меня вполне можно было разглядеть.
   - Лестат, - прошептал он. Его лицо просветлело. Он немедленно поднялся  и
направился ко мне знакомой грациозной походкой. - Слава Богу, ты пришел.
   - Думаешь? - спросил я. Я вспомнил тот момент в Новом  Орлеане,  когда  я
смотрел, как суетливо выбегает из Кафе дю Монд Похититель Тел, и решил,  что
с другим человеком внутри это тело сможет двигаться, как пантера.
   Он хотел обнять меня, но когда  я  застыл  и  чуть-чуть  отодвинулся,  он
остановился и сложил руки на груди - жест, принадлежавший, казалось, всецело
этому телу, так как я не помнил, чтобы видел его до Майами.  Эти  руки  были
тяжелее, чем его прежние руки. И грудь шире.
   Она выглядела ужасно голой. А глаза - чистыми и неистовыми.
   - Я скучал по тебе, - сказал он.
   - Правда? Несомненно, ты здесь не отшельником живешь.
   - Нет, с остальными я, на мой  взгляд,  встречаюсь  даже  слишком  часто.
Чересчур много званых ужинов в Бриджтауне. Несколько раз приезжал  и  уезжал
мой друг Эрон. И другие члены здесь бывают. - Он сделал паузу. - Я  не  могу
выносить их общество, Лестат. Я не могу находиться в поместье  Тальботов  со
слугами и притворяться, что я сам себе кузен. В  том,  что  произошло,  есть
нечто отвратительное. Иногда я не  могу  смотреть  в  зеркало.  Но  об  этой
стороне мне говорить не хочется.
   - Почему же?
   - Это временный период, период адаптации. Шок в конце концов  пройдет.  У
меня еще столько дел. Как же я рад, что ты  пришел,  я  чувствовал,  что  ты
придешь. Сегодня утром я чуть не уехал в Рио, но у меня появилось отчетливое
чувство, что вечером придешь ты.
   - Ну и ну.
   - В чем дело? Почему такое мрачное лицо? Почему ты злишься?
   - Не знаю. В последнее время мне не требуются причины, чтобы  злиться.  Я
должен бы быть счастлив. И скоро буду. Так всегда бывает - все-таки  сегодня
важная ночь.
   Он пристально посмотрел на меня, пытаясь вычислить, что я  имел  в  виду,
или же, что более важно, как правильнее ответить.
   - Заходи в дом, - наконец сказал он.
   - Может, посидим в тени, на крыльце? Мне нравится бриз.
   - Конечно, как скажешь.
   Он зашел в комнатку, чтобы взять  бутылку  виски,  налил  себе  выпить  и
присоединился ко мне за деревянным столиком. Я только что уселся на один  из
стульев и смотрел прямо в море.
   - Так чем ты занимался? - спросил я.
   - С чего же мне начать? - спросил  он.  -  Я  постоянно  делаю  записи  -
стараюсь описать все мелкие ощущения, новые открытия.
   - Остаются ли сомнения в том, что ты прочно закрепился в этом теле?
   - Никаких сомнений. - Он  сделал  большой  глоток  виски.  -  И,  видимо,
никаких ухудшений не наблюдается. Знаешь, я ведь этого боялся.  Боялся  даже
когда в этом теле был ты, но не хотел  говорить.  У  нас  и  без  того  было
достаточно причин для беспокойства, правда? - Он  повернулся,  посмотрел  на
меня и неожиданно улыбнулся. И тихим потрясенным голосом добавил:
   - Ты смотришь на человека, которого знаешь изнутри.
   - Да нет, не особенно, - ответил я. - Расскажи мне, как ты справляешься с
восприятием посторонних... тех, кто ни о чем не догадывается.  Как  женщины,
приглашают тебя в спальни? А молодые мужчины?
   Он посмотрел вдаль, на море, и в его лице  внезапно  появилась  некоторая
горечь.
   - Ты знаешь ответ. Подобные приключения - не мое призвание.  Мне  нет  до
них дела. Я не говорю, что не получил удовольствия от  нескольких  сафари  в
спальне. Но меня ждут более важные дела, Лестат, куда более важные дела.
   Я хочу съездить в разные места - в страны и города, которые всегда мечтал
посетить. Рио - только начало. Я должен разрешить некоторые тайны, прояснить
определенные вещи.
   - Да, могу себе представить.
   - Когда мы в последний раз были вместе, ты произнес очень  важные  слова.
Ты сказал - конечно, ты не пожертвуешь Таламаске еще и эту жизнь.  Так  вот,
они ее не получат. Моя первостепенная мысль заключается  в  том,  что  я  не
должен прожить ее зря.  Что  я  должен  сделать  нечто  чрезвычайно  важное.
Конечно, в  каком  именно  направлении,  я  сразу  не  пойму.  Будет  период
путешествий, приобретения знаний,  оценки,  а  потом  уже  я  приму  решение
относительно направления. И,  погружаясь  в  исследования,  я  пишу.  Я  все
записываю. Иногда целью мне кажутся сами записи.
   - Понимаю.
   - Мне о стольком хочется тебя спросить. Меня преследуют вопросы.
   - Почему? Какие вопросы?
   - О том, что ты пережил за те несколько дней,  и  сожалеешь  ли  ты  хоть
немного о том, что мы так скоро окончили это приключение.
   - Какое приключение? Ты  говоришь  о  моей  жизни  в  качестве  смертного
человека?
   - Да.
   - Не жалею.
   Он заговорил было снова, но резко замолчал. Потом продолжил.
   - Что ты из этого вынес? - спросил он тихим пламенным голосом.
   Я повернулся и опять взглянул на него. Да, лицо  несомненно  стало  более
угловатым. Значит, личность  обострила  черты  лица  и  придала  ему  больше
определенности. Прекрасно, решил я.
   - Прости, Дэвид, я отвлекся. Спроси еще раз.
   - Что ты из этого вынес? - спросил он  с  привычным  терпением.  -  Какой
урок?
   - Не знаю, был ли это урок, - ответил я.  -  И  мне  нужно  время,  чтобы
понять, чему я научился.
   - Да, конечно, я понимаю.
   - Могу сказать тебе, что у меня появилась новая страсть к приключениям, к
странствиям, совсем как ты описываешь. Я хочу вернуться в тропики.  Когда  я
ходил навестить Гретхен, то почти их не видел. Там есть один  храм.  Я  хочу
увидеть его снова.
   - Ты никогда не рассказывал мне, что там произошло.
   - Ну да, я  рассказывал,  но  ты  тогда  был  Рагланом.  Свидетелем  моей
исповеди стал Похититель Тел. Черт, ну зачем ему нужно было красть такое? Но
я уклоняюсь от темы. Существует столько мест, где мне тоже хочется побывать.
   - Да.
   - Новое влечение ко времени, к будущему,  к  тайнам  естественного  мира.
Стать наблюдателем, которым я стал в ту давнюю ночь  в  Париже,  когда  меня
силой превратили в то, что я  есть.  Я  утратил  иллюзии.  Я  лишился  своей
любимой лжи. Можешь сказать, что я пережил тот момент заново  и  Родился  во
Тьму по собственной воле. Да с какой радостью!
   - Ну да, я понимаю.
   - Правда? Тем лучше для тебя.
   - Почему ты так говоришь? - Он понизил голос  и  заговорил  медленнее.  -
Тебе требуется мое понимание, так же как и мне твое?
   - Ты меня никогда не понимал, - ответил я. -  О,  это  не  обвинение.  Ты
живешь с иллюзиями на мой счет и благодаря им ты можешь выносить мои визиты,
беседовать со мной, даже давать мне приют и помогать мне. Знай ты, кто я  на
самом деле, ты бы никогда этого не сделал. Я пытался тебе объяснить.  Говоря
о своих снах.
   - Ты ошибаешься. Это говорит твое тщеславие, - сказал  он.  -  Ты  любишь
воображать, что ты хуже, чем есть на самом деле. Какие сны? Не помню,  чтобы
ты говорил со мной о снах.
   Я улыбнулся.
   - Не помнишь? Подумай, Дэвид, это было давно. Мой сон про тигра. Я боялся
за тебя. А теперь угроза, присутствовавшая в том сне, воплотится в жизнь.
   - О чем ты?
   - Я сделаю это с тобой, Дэвид. Я заберу тебя с собой.
   - Что? - Он перешел на шепот. - Что ты такое говоришь?  -  Он  наклонился
вперед, стараясь разглядеть выражение моего  лица.  Но  свет  был  сзади,  а
смертное зрение для этого недостаточно остро.
   - Я же только что сказал. Я сделаю это с тобой, Дэвид.
   - Зачем, зачем ты так говоришь?
   - Потому что это правда, - ответил я. Я встал и ногой  оттолкнул  стул  в
сторону.
   Он уставился на меня. Только сейчас его тело отреагировало на опасность -
я увидел, как напряглись превосходные мускулы его рук. Он не сводил  с  меня
глаз.
   - Зачем ты так говоришь? Ты не мог бы так поступить со мной, - сказал он.
   - Конечно, мог бы. Так и будет. Все это время я твердил тебе, что во  мне
живет зло. Я говорил тебе, что я и есть дьявол. Дьявол из  твоего  "Фауста",
дьявол из твоих видений, тигр из моего сна!
   - Нет, это не правда. - Он вскочил на ноги, перевернув за собой  стул,  и
чуть не потерял равновесие. Он шагнул назад, в комнату. - Ты не дьявол, и ты
сам это понимаешь. Не делай этого со мной! Я запрещаю! -  Он  стиснул  зубы,
произнося последние слова. - В сердце своем ты такой же человек, как и я.  И
ты этого не сделаешь.
   - Черта с два, - ответил я. Я засмеялся. Ничего не мог с собой  поделать.
- Дэвид, Верховный глава ордена. Дэвид, жрец кандомбле.
   Он попятился по выложенному плиткой полу, теперь полностью осветились его
лицо и напряженные, сильные мускулы рук.
   - Хочешь со мной драться? Это бесполезно. Никакая сила на земле  меня  не
остановит.
   - Я скорее умру, - сказал он тихим придушенным голосом. Его лицо темнело,
к нему приливала кровь. Ах, кровь Дэвида.
   - Я не дам тебе умереть. Что же ты не вызываешь своих старых  бразильских
духов? Уже не помнишь, как это делается, да? Сердце у тебя к этому не лежит.
Но, если ты их и вызовешь, пользы не будет.
   - Ты не можешь этого сделать, - сказал он, пытаясь овладеть собой.  -  Ты
не сможешь отплатить мне таким образом.
   - Да, вот так дьявол расплачивается со своими помощниками!
   -  Лестат,  я  же  помог  тебе  справиться  с  Рагланом!  Я  помог   тебе
восстановить твое тело, и где же твоя  клятва  верности?  Куда  делись  твои
слова?
   - Я обманул тебя, Дэвид. Я обманываю как себя, так и всех остальных.  Вот
чему меня научила моя экскурсия в этой плоти. Дэвид, ты меня  удивляешь.  Ты
злишься, очень злишься, но не боишься. Ты  похож  на  меня,  Дэвид  -  вы  с
Клодией единственные, кто действительно обладает моей силой.
   - Клодия, - кивнул он. - Ах да, Клодия. У меня  есть  для  тебя  кое-что,
дорогой друг.
   Он отошел, намеренно повернувшись спиной, чтобы я оценил бесстрашие этого
жеста, и медленно, отказываясь торопиться, подошел  к  стоявшему  у  кровати
сундуку. Когда он обернулся,  в  руке  его  был  маленький  медальон.  -  Из
Таламаски. Медальон, что ты описывал.
   - А, медальон. Давай сюда. - Только сейчас  я  заметил,  как  дрожат  его
руки, управляясь с овальным золотым футлярчиком. И пальцы, не так уж  хорошо
он с ними знаком, правда? Наконец он открыл его и швырнул мне;  я  посмотрел
на миниатюру - ее лицо, ее глаза, ее золотые  кудри.  Ребенок,  глядящий  на
меня из-под маски невинности. Или это не маска?
   И постепенно из обширного затуманенного водоворота памяти выплыл  момент,
когда я впервые бросил взгляд на эту безделушку с золотой цепочкой...  когда
на темной грязной улице я наткнулся на зачумленную  лачугу,  где  лежала  ее
мертвая мать, а сам смертный ребенок стал  пищей  для  вампира  -  крошечное
белое тельце беспомощно трепетало в объятиях Луи.
   Как же я смеялся над ним, как тыкал в него пальцем,  а  потом  схватил  с
вонючей постели тело мертвой женщины - матери Клодии - и принялся  танцевать
с ним по комнате. А на ее шее поблескивали золотая цепь и медальон, ибо даже
самый наглый вор не вошел бы в  лачугу,  чтобы  украсть  пустячок  из  самой
утробы чумы.
   Роняя бедный труп, я схватил его левой рукой. Замок сломался, я раскрутил
цепочку над головой, словно небольшой трофей, и бросил в карман,  переступая
через тело умирающей Клодии, чтобы побежать по улице вдогонку за Луи.
   Только несколько месяцев спустя я обнаружил его в  том  самом  кармане  и
поднес его к свету. Когда писали этот портрет, она была живым  ребенком,  но
Темная Кровь придала ей то же приторное совершенство, что  и  художник.  Это
была моя Клодия, и я оставил медальон в сундуке, а как он попал в  Таламаску
или в другое место, я не знаю.
   Я держал его в руках. Я поднял глаза. Я как будто только  что  побывал  в
том полуразрушенном доме, но  вернулся  сюда  и  увидел  Дэвида.  Он  что-то
говорил, но я его не слышал, а теперь до меня отчетливо донесся его голос:
   - Ты сделаешь это со мной? - спросил он, и тембр голоса выдал  его  точно
так же, как и дрожащие руки. - Посмотри на нее. Ты сделаешь это со мной?
   Я взглянул на ее крошечное личико, а потом на него.
   - Да, Дэвид, - сказал я. - Я  говорил  ей,  что  повторю  все  заново.  И
повторю с тобой.
   Я перебросил медальон из комнаты через крыльцо, через  песок  -  в  море.
Цепочка на миг оставила на небе золотую царапину, а  потом  исчезла,  словно
растворилась в прозрачном свете.
   Он отскочил назад с удивившей меня скоростью и прижался к стене.
   - Не надо, Лестат.
   - Не спорь со мной, старый друг. Не трать зря силы. У  тебя  впереди  еще
целая ночь открытий.
   - Ты этого не сделаешь! - выкрикнул он так низко, что  его  голос  больше
походил на гортанный рев. Он сдедал выпад,  как  будто  считал,  что  сможет
сбить меня с ног, ударил двумя кулаками в грудь, но  я  не  пошевелился.  Он
упал, ударился и уставился на меня с выражением неподдельного гнева в полных
слез глазах. Кровь опять бросилась ему в лицо, отчего оно стало еще  темнее.
И только теперь, увидев всю тщетность любой  попытки  защититься,  он  решил
бежать.
   Не успел он домчаться до крыльца, как я схватил его  за  горло.  Пока  он
бешено сопротивлялся, как  зверь,  чтобы  оторвать  от  себя  мои  пальцы  и
высвободиться, я массировал его шею.  Я  медленно  приподнял  его  и,  легко
подставив под его затылок левую руку, я впился зубами  в  тонкую,  ароматную
молодую кожу и принял первый пузырящийся поток крови.
   Ах, Дэвид, любимый Дэвид. Никогда еще я не погружался в душу, которую так
хорошо знал. Что за густые и удивительные  картины  меня  окружили:  мягкий,
прекрасный солнечный свет, рассекающий заросли секвой, хруст высокой травы в
вельдте, грохот огромного ружья и  дрожание  земли  под  гулкими  слоновьими
шагами. Я увидел все: все бесконечные летние дожди, омывающие джунгли, вода,
затопляющая сваи и крыльцо, сверкающая в небе молния, а за ними - бунтующее,
грохочущее, обвиняющее сердце: "Ты меня предал, ты меня предал, ты забираешь
меня против воли", - и густая, вкусная, соленая, жаркая кровь.
   Я отбросил его назад. Для начала хватит.  Я  смотрел,  как  он  с  трудом
поднимается на колени. Что видел он в те секунды? Узнал ли он, как  темна  и
своевольна моя душа?
   - Ты меня любишь? - сказал я. - Я твой единственный друг во всем мире?
   Я наблюдал, как он ползет по  полу.  Он  ухватился  за  ножку  кровати  и
поднялся, потом у  него  закружилась  голова,  и  он  снова  упал.  И  опять
постарался встать.
   - Ну давай, помогу! - сказал я. Я развернул его, поднял и вонзил  зубы  в
прежние крошечные ранки.
   - Ради Бога, прекрати, не надо. Лестат, я тебя умоляю, не надо.
   Зря умоляешь, Дэвид. О, какое восхитительное молодое тело,  отталкивающие
меня руки - какая же у тебя воля, даже в  трансе,  мой  прекрасный  друг.  А
теперь мы с тобой - в старой доброй Бразилии,  не  правда  ли,  в  крошечной
комнатке: он вызывает по  именам  духов  Кандомбле,  вызывает,  и  что,  они
придут?
   Я выпустил его. Он снова опустился на колени, накренился вбок,  уставился
в пространство. Для второй  атаки  достаточно.  В  комнате  поднялся  слабый
грохот. Слабый стук.
   - Так у нас здесь целая компания? Маленькие невидимые друзья?
   Да, посмотри, зеркало шатается. Сейчас упадет!
   Оно рухнуло на плитки, вывалилось из рамы и взорвалось  осколками  света.
Он опять хотел подняться.
   - Знаешь, какие они на  ощупь,  Дэвид?  Ты  меня  слышишь?  Как  шелковые
флажки. Такие вот, слабенькие.
   Я следил, как  он  поднимается  на  колени.  Он  опять  пополз  по  полу.
Неожиданно он встал и бросился вперед.  Он  схватил  лежавшую  у  компьютера
книгу и, обернувшись, бросил ею в меня. Она упала у ног.  У  него  кружилась
голова. Он едва мог стоять, его глаза покрылись пеленой.
   А потом он повернулся и практически выпал на крыльцо, споткнулся о перила
и оказался на пляже.
   Я пошел за ним, он, спотыкаясь, брел по белому  песчаному  склону.  Жажда
усиливалась, понимая только то, что всего несколько секунд назад здесь  была
кровь, ей нужно еще. Добравшись до  воды,  он  остановился,  пошатнулся,  от
обморока его удерживала лишь железная воля.
   Я взял его за плечо и ласково обнял правой рукой.
   - Нет, будь ты проклят, проклят. Нет, - сказал он. Собрав  остатки  силы,
он ударил меня, толкнул кулаком в лицо, но только в кровь  ободрал  костяшки
пальцев, столкнувшись с неподатливой кожей.
   Я скрутил его, глядя, как он пинает  меня  ногами,  вновь  и  вновь  бьет
мягкими бессильными руками; и я еще раз зарылся лицом ему в шею, лизнул  ее,
понюхал и в третий раз впился в него зубами. Мммм...  вот  это  уже  экстаз.
Интересно, могло бы то, старое тело,  изношенное  возрастом,  угостить  меня
таким блюдом? Его горячая  рука  на  моем  лице.  Какой  ты  сильный.  Очень
сильный. Да, дерись со мной, дерись, как я дрался с Магнусом.  Как  приятно,
что ты сопротивляешься. Мне это нравится. Правда.
   Что у нас на этот раз, когда я впадаю в забытье?  Самые  чистые  молитвы,
обращенные не к богам, в которых мы не верим, не к распятому  Христу,  не  к
старой Деве-царице. Но ко мне.
   - Лестат, друг мой. Не лишай меня жизни. Не надо. Отпусти меня.
   М-м-м-м. Я еще крепче обхватил его рукой вокруг груди. Потом отстранился,
облизав рану.
   - Ты плохо выбираешь друзей, Дэвид, - прошептал я, слизывая кровь с губ и
заглядывая ему в лицо.
   Он был почти мертв. Какие у него красивые, сильные, белые зубы  и  мягкие
губы. Под веками видны одни белки. А как боролось его сердце - это  молодое,
безупречное смертное сердце. Сердце, накачавшее кровью мой мозг. Сердце, что
подскочило и остановилось, - и я с испугом увидел приближение смерти.
   Я приложил ухо к его груди и прислушался. Я услышал, как  визжит  "скорая
помощь" в Джорджтауне.
   "Не дай мне умереть".
   Я увидел его в том сне о гостинице, с Луи и Клодией. Может быть, все мы -
разрозненные порождения снов дьявол