ад. Через обширное пустое пространство я направился  к  голому  в  это
время года лесу, и тут до меня донесся вой первого волка.
   Через секунду завыл второй волк, потом еще один  и  еще...  и  вскоре  их
голоса слились в единый мощный хор. Я не мог определить, сколько их  было  в
стае, понял лишь, что они  меня  увидели  и  подавали  сигналы  друг  другу,
призывая всех собраться вместе. Именно на это я и рассчитывал.
   Не могу сказать, что в те минуты я  испытывал  страх.  Но  ощущения  были
такими, что волосы у меня встали дыбом. На всем огромном, казавшемся  пустым
пространстве я был совершенно один. Я приготовил ружья  и  приказал  собакам
прекратить рычать и следовать за мной. В голову мне закралась смутная мысль,
что лучше бы мне побыстрее уйти с открытого места и укрыться в лесу.
   Собаки предупреждающе и тревожно  залаяли.  Оглянувшись  через  плечо,  в
нескольких сотнях ярдов позади я увидел волков, несущихся  по  снегу  в  мою
сторону. Три огромных волка двигались в ряд.
   Я помчался к лесу.
   Мне казалось, что я без труда успею до него добраться, прежде  чем  волки
меня настигнут. Но я не учел, что волки - животные чрезвычайно умные. Пока я
скакал, остальные представители стаи  -  пять  матерых  волков  -  оказались
впереди меня, отрезая мне путь слева. Это была засада, и я понял, что мне не
удастся вовремя достичь леса. В стае было восемь  волков,  а  не  пять,  как
утверждали крестьяне.
   Даже в тот момент у меня не хватило здравого  смысла,  чтобы  испугаться.
Мне и в голову не пришло, что эти огромные звери голодны,  ибо  в  противном
случае они никогда не появились бы в деревне. Их естественная терпимость  по
отношению к человеку полностью исчезла.
   Я приготовился к сражению. Прикрепив  к  ремню  цеп,  я  поднял  ружье  и
прицелился, уложив в  нескольких  ярдах  от  себя  матерого  самца,  я  стал
перезаряжать ружье, в то время как собаки и волки сцепились между собой.
   Из-за шипов на ошейниках волкам не удавалось вонзить клыки собакам в шею.
В первые же минуты этой  всеобщей  свалки  псы  с  помощью  мощных  челюстей
завалили одного из волков. Я выстрелил и уложил другого.
   Но стая уже окружила  собак.  Я  делал  выстрел  за  выстрелом,  стараясь
перезаряжать ружья как можно быстрее и целиться как можно точнее,  чтобы  не
попасть в собак, как вдруг увидел, что та из  них,  которая  была  поменьше,
рухнула в снег с переломанными задними лапами. Снег окрасился кровью.  Звери
накинулись на умирающего пса, и второму удалось  выбраться  из  общей  кучи.
Однако через пару минут волки вновь на него  набросились,  вспороли  бедняге
брюхо и убили его.
   Как я уже говорил, мои мастиффы были животными очень мощными и  крепкими.
Я сам вырастил и выдрессировал их. Каждый  весил  более  двухсот  фунтов.  Я
всегда брал их с собой на охоту и, хотя сейчас я называю их просто собаками,
всегда звал псов только по именам. Увидев, как они погибли у меня на глазах,
я наконец понял, в какую  сложную  ситуацию  попал  и  что  может  произойти
дальше.
   Все это случилось за несколько минут.
   Четыре волка были убиты. Еще один лежал покалеченный. Но  оставались  еще
три зверя, один из которых отвлекся от кровавой трапезы, перестал  рвать  на
части собаку и, скосив глаза, пристально смотрел на меня.
   Я выстрелил из винтовки, промахнулся, выстрелил  из  мушкета,  но  в  тот
момент, когда волк бросился на меня, лошадь моя попятилась.
   Остальные волки, как по команде, прекратили терзать  свои  жертвы.  Резко
дернув повод, я пустил лошадь мчаться во весь опор в  сторону  спасительного
леса.
   Я слышал позади себя яростное рычание и лязг звериных зубов, но  ни  разу
не обернулся. Но  вдруг  почувствовал,  как  волчьи  зубы  вцепились  в  мою
лодыжку. Выхватив еще один мушкет, я  повернулся  налево  и  выстрелил.  Мне
показалось, что  волк  вдруг  резко  встал  на  задние  лапы,  однако  почти
мгновенно он исчез из виду, а моя кобыла неожиданно остановилась. Я едва  не
упал. Задние ноги лошади подкосились.
   Мы были почти у самого леса, и я успел соскочить с лошади, прежде чем она
рухнула на землю. У меня оставалось еще одно заряженное ружье.  Повернувшись
и держа его для верности обеими руками, я тщательно  прицелился  в  готового
броситься на меня волка и снес ему верхнюю половину башки.
   Теперь хищников осталось двое. Лошадь  издавала  тяжелые  стоны,  которые
затем переросли в мучительный крик, - ничего более жуткого мне не доводилось
слышать за всю мою жизнь. На нее набросились два оставшихся волка.
   Я стрелой помчался по снегу, чувствуя  ногами  скрытую  под  ним  твердую
мерзлую землю. Мне необходимо было как можно скорее добраться  до  деревьев.
Если я успею перезарядить ружья, то  смогу  пристрелить  волков  оттуда.  Но
вокруг не было ни одного дерева  с  ветками,  которые  росли  бы  достаточно
низко, чтобы я мог ухватиться за них.
   Я  подпрыгнул,  пытаясь  достать  до  сука,  однако  ноги  скользнули  по
обледенелому насту, и я упал на спину. Волки  были  совсем  рядом.  Времени,
чтобы перезарядить единственное остававшееся у меня ружье, не  было.  Теперь
вся надежда на цеп и на шпагу, потому что булаву я где-то потерял.
   Пока я с трудом поднимался на ноги, мысли в  голове  у  меня  лихорадочно
крутились. Я понимал, что могу погибнуть. Но не допускал даже мысли  о  том,
чтобы сдаться. Я обезумел, можно сказать, озверел до такой степени, что  сам
едва не рычал. Повернувшись лицом к волкам, я пристально посмотрел  в  глаза
тому, который оказался ближе ко мне.
   Широко расставив ноги для большей устойчивости, я взял в левую руку  цеп,
а правой  выхватил  шпагу.  Волки  остановились.  Передний  в  свою  очередь
внимательно посмотрел на меня, потом пригнул  к  земле  голову  и  осторожно
сделал несколько шагов в сторону. Второй в это время словно ожидал какого-то
невидимого мне сигнала. Первый снова устремил на меня неподвижный  взгляд  и
вдруг бросился вперед.
   Я принялся размахивать цепом таким образом, чтобы шар с  шипами  описывал
вокруг  меня  круги.  Я  отчетливо  слышал  собственное  хриплое  дыхание  и
чувствовал, что колени мои сами собой сгибаются, будто  готовясь  к  прыжку.
Нацелив цеп в челюсть волку, я взмахнул им изо всей  силы,  но  лишь  слегка
задел волчью голову.
   Волк отскочил  прочь,  а  второй  тем  временем  бегал  вокруг  меня,  то
приближаясь, то вновь отпрыгивая. Потом оба хищника  стали  крутиться  возле
меня на расстоянии достаточно  близком,  чтобы  заставить  меня  размахивать
шпагой и цепом, но каждый раз волки успевали вовремя отбежать.
   Не знаю, сколько времени это продолжалось, однако в конце концов я  понял
их стратегию. Они намеревались измотать меня, а у них самих  сил  оставалось
вполне достаточно. Для них это было не более чем игрой.
   Я вертелся во все стороны, бросался вперед и снова отступал, иногда  чуть
не падал на колени. Думаю, все это продолжалось не более получаса, но в  той
ситуации время нельзя было измерять обычными мерками.
   Вскоре я уже едва держался  на  ногах,  а  посему  решился  на  последний
отчаянный шаг. Опустив оружие, я неподвижно  замер  на  месте.  Надежды  мои
оправдались - волки подошли совсем близко, уверенные в том, что на этот  раз
им наконец удастся убить меня.
   В последнюю секунду я резко взмахнул цепом и почувствовал, как под ударом
железного шара хрустнули кости. Волк вздернул  вверх  голову,  и  я  тут  же
полоснул по его шее шпагой.
   Второй волк был уже возле меня. Я ощутил, как зубы его  вцепились  в  мои
бриджи, еще секунда - и он разорвет мне ногу. Ударив клинком, я  рассек  ему
морду, попав заодно по глазу, а спустя мгновение на волчью голову  опустился
железный  шар  цепа.  Зверь  разжал  челюсти.  Отпрыгнув  назад,  я  получил
возможность снова замахнуться шпагой и на этот раз всадил ее волку  в  грудь
по самую рукоятку, а потом выдернул обратно.
   Битва была окончена.
   Волчьей стае пришел конец, а я остался жив.
   Тишину, царившую на огромном, пустом, заснеженном пространстве,  нарушало
теперь  лишь  мое  тяжелое  прерывистое  дыхание,  да  издалека   доносились
пронзительные вопли несчастной подыхающей кобылы.
   Почуяв мое  приближение,  она  сделала  отчаянную  попытку  подняться  на
передние ноги и вновь издала жалобный, полный  боли  и  муки  крик,  который
отразился от гор и достиг, казалось, самих небес. Я продолжал стоять,  глядя
на ее искалеченное туловище, черневшее на фоне ослепительно белого снега, на
ее неподвижные задние ноги и на судорожно  дергавшиеся  в  тщетных  попытках
подняться передние, на задранную  кверху  голову  с  прижатыми  ушами  и  на
закатывающиеся   огромные   наивно-невинные   глаза.   Она    походила    на
полураздавленное насекомое. Однако она не  была  насекомым.  Она  была  моей
страдающей, но не желавшей сдаваться кобылой. Она вновь попыталась встать.
   Сняв с седла ружье, я  медленно  зарядил  его.  И  в  то  время  как  она
продолжала мотать головой и одну за  другой  предпринимать  тщетные  попытки
подняться, я выстрелил ей прямо в сердце.
   Теперь ее муки закончились. Она была мертва и неподвижно лежала на снегу,
который постепенно окрашивался потоком льющейся из  ее  тела  крови.  Вокруг
стояла гробовая тишина.  Меня  трясло  как  в  лихорадке.  Вдруг  я  услышал
какой-то странный сдавленный звук и увидел на снегу рвотные массы, не  сразу
осознав, что и то и  другое  принадлежало  мне.  Воздух  вокруг  был  напоен
запахом волков и крови. Попытавшись сдвинуться с места, я чуть не рухнул.
   И  все  же  я  продолжал,  не  останавливаясь,  двигаться  вперед,   мимо
уничтоженных мною волков, пока наконец не дошел до  того,  который  едва  не
убил меня и которого я заколол последним. Взвалив его на плечи, я побрел  по
направлению к дому.
   Обратный путь занял, наверное, около двух часов.
   Но так это или не так, я опять же не знаю точно. Пока я шел,  я  снова  и
снова вспоминал и переживал все, что происходило со мной во время сражения с
волками. Каждый раз, когда я спотыкался и падал, внутри меня  словно  что-то
застывало, мне становилось все хуже и хуже.
   К тому времени, когда я достиг наконец ворот замка, мне казалось,  что  я
перестал быть Лестатом. Уже не я, а кто-то совершенно  другой,  пошатываясь,
вошел  в  большой  зал,  неся  на  плечах  остывшую  тушу  огромного  волка.
Неожиданно яркий свет огня в камине раздражающе действовал на мои  глаза.  Я
был измотан до предела.
   Я увидел, как навстречу мне встали  из-за  стола  мои  братья,  как  мать
успокаивающе похлопывает по руке слепого отца, с тревогой  спрашивающего,  в
чем дело. Я даже начал было объяснять им что-то,  но  что  именно  я  в  тот
момент говорил, я не помню, знаю только, что  голос  мой  звучал  совершенно
ровно и изложение событий было предельно простым.
   "А потом... А потом...? - что-то в этом роде.
   Неожиданно мой брат Августин вернул меня к действительности.  Он  подошел
ко мне, и его силуэт четко возник на фоне огня, горевшего в камине. Холодным
и резким голосом он прервал мою монотонную речь:
   - Врешь, негодяй! Ты не мог уничтожить  восемь  волков!  -  На  лице  его
явственно читалось отвращение.
   Однако самое примечательное состояло в другом: едва эти слова  слетели  с
его губ, он вдруг понял, что совершил ошибку.
   Возможно, причиной тому послужило выражение моего лица. А  может  быть  -
возмущенный шепот матери или молчание моего второго  брата.  Как  бы  то  ни
было,  на  его  лице   почти   мгновенно   возникло   выражение   полнейшего
замешательства..
   Он стал бормотать о том, что все это просто уму непостижимо,  что  я  мог
погибнуть, что слугам, наверное, следует сейчас же разогреть для меня бульон
и так далее в том же духе. Однако все его усилия оказались тщетными.  В  тот
краткий миг случилось нечто такое, что исправить было уже нельзя. Следующее,
что осталось в моей памяти, - это как я лежу один в своей комнате.  На  моей
кровати не спали собаки, как это  всегда  бывало  прежде.  Теперь  они  были
мертвы. Несмотря на то что огонь в камине не горел, я, как был -  грязный  и
окровавленный, забрался под одеяло и провалился в глубокий сон.
   Много дней не выходил я из своей комнаты.
   Августин приходил ко мне и рассказал, что  крестьяне  поднялись  в  горы,
нашли там убитых волков и принесли их в замок. Но я  даже  не  удостоил  его
ответом.
   Прошло, наверное, около недели. Как только я почувствовал,  что  способен
выносить присутствие других собак, я отправился на псарню  и  привел  оттуда
двух уже достаточно больших щенков, чтобы они составили мне компанию.  Ночью
они спали по обе стороны от меня.
   Слуги  входили  и  выходили,  но  никто  из  них  не   отваживался   меня
побеспокоить.
   Но однажды ко мне в комнату бесшумно и едва ли  не  крадучись  вошла  моя
мать...
 
Глава 2 
 
   Был уже вечер. Я сидел на кровати, рядом со мной удобно вытянулся один из
щенков, другой пристроился возле моих ног. В камине ярко пылал огонь.
   Наверное, следовало ожидать, что мать наконец-то меня навестит.
   Несмотря на полумрак, я тотчас же  узнал  свойственную  только  ей  одной
манеру двигаться и не произнес ни слова, хотя любому другому, кто посмел  бы
войти сейчас ко мне, я немедленно приказал бы убираться вон.
   Я любил ее беззаветно и безгранично, как никого и никогда во  всем  мире.
Одним из наиболее привлекательных ее качеств  было  для  меня  то,  что  она
никогда не произносила ничего обыденного.
   "Закрой дверь?, ?Ешь суп?, ?Сиди спокойно? - ничего подобного ни разу  не
слетело с ее губ. Она  очень  много  читала.  По  правде  говоря,  она  была
единственной в нашей семье, кто получил хоть какое-то образование. И если уж
она говорила что-то, это было действительно достойно  того,  чтобы  слушать.
Вот почему я не чувствовал тогда на нее обиды.
   Напротив, во мне проснулось любопытство. Что хочет  она  мне  сказать,  и
сумею ли я понять ее, будет ли мне интересно ее слушать? Я  не  звал  ее,  я
даже не думал о ней, я даже не повернулся ей навстречу,  продолжая  смотреть
на огонь в камине.
   Но между нами существовало полное взаимопонимание. Когда после  неудачной
попытки убежать из  дома  меня  вернули  обратно,  именно  она  помогла  мне
преодолеть мучившую меня душевную боль. Она творила для  меня  чудеса,  хотя
никто вокруг этого не замечал.
   Впервые она решительно вмешалась в мою жизнь, когда мне  было  двенадцать
лет и старенький приходской священник, который  учил  меня  читать  наизусть
стихи и немного разбираться в латыни, предложил послать  меня  в  школу  при
соседнем монастыре.
   Мой отец  решительно  отказался,  заявив,  что  я  могу  научиться  всему
необходимому в собственном доме. И тогда мать оторвалась  от  своих  книг  и
вступила с отцом в решительную и яростную битву. Она сказала,  что,  если  я
сам того хочу, я непременно поеду в школу. Чтобы купить мне книги и  одежду,
она продала одну из своих драгоценностей. Эти драгоценности достались ей  по
наследству от бабушки-итальянки, и каждая из них  имела  свою  историю.  Вот
почему ей непросто было решиться на такой шаг, но тем не менее  она  сделала
это не раздумывая.
   Мой отец очень рассердился и сказал, что, случись  нечто  подобное  в  то
время, когда он еще был зрячим, он непременно сумел бы  настоять  на  своем.
Мои братья заверили его, что отсутствие младшего сына не будет долгим, что я
примчусь домой, как только меня заставят делать что-либо против моей воли.
   Они ошиблись - я и не мыслил о возвращении  домой.  Мне  очень  нравилось
учиться в монастырской школе.
   Мне нравились часовня и  песнопения,  библиотека,  где  хранились  тысячи
книг, колокольный звон, разделявший на части  дни,  ежедневно  повторявшиеся
обряды. Меня восхищала царившая  повсюду  чистота,  всепоглощающее  ощущение
того, что все здесь находится на своих  местах  и  содержится  в  образцовом
порядке, что в огромном доме и в саду всегда можно найти себе занятие.
   Когда мне делали замечание, что, надо сказать,  случалось  не  так  уж  и
часто, я испытывал восторженное чувство, вызванное тем, что впервые  в  моей
жизни кто-то действительно пытается вырастить из меня  хорошего  человека  и
верит в мои способности.
   Через месяц я объявил о том, что нашел свое призвание. Я хотел вступить в
члены ордена,  собираясь  провести  всю  жизнь  среди  безупречной  чистоты,
царствовавшей по эту сторону монастырских стен,  в  библиотеке,  где  я  мог
писать на  пергаменте  или  учиться  читать  древние  книги.  Я  намеревался
навсегда остаться с теми, кто верил, что при желании я  могу  стать  хорошим
человеком.
   Самое удивительное, что меня там любили. Окружающие не сердились на меня,
я их не раздражал.
   Узнав о моем решении, отец  настоятель  немедленно  написал  моему  отцу,
чтобы испросить у него разрешения. Откровенно говоря, я был уверен, что отец
будет рад возможности избавиться от меня.
   Но через три дня приехали мои братья, чтобы забрать меня домой. Я плакал,
умолял оставить меня в монастыре, но отец настоятель был  бессилен  что-либо
сделать.
   Как только мы возвратились в замок,  братья  отобрали  все  мои  книги  и
посадили меня под замок. Я не  в  силах  был  понять  причину  их  гнева.  Я
догадывался, что в какой-то момент повел себя глупо. Меряя шагами комнату из
угла в угол, я беспрестанно плакал, стуча кулаками обо все,  что  попадалось
под руку, и барабаня в дверь.
   Потом меня стал навещать мой брат Августин, чтобы побеседовать  со  мной.
Поначалу он ходил вокруг да около, но постепенно  выяснилось,  что  ни  один
представитель столь знатной  семьи  французских  дворян  никогда  не  станет
бедным учительствующим монахом. Как случилось, что я не  смог  понять  такой
простой вещи? Меня послали туда, чтобы я научился читать и писать. Почему же
меня вечно тянет на крайности? Почему я всегда,  словно  дикарь,  подчиняюсь
только своим инстинктам?
   Даже если говорить о реальных перспективах в лоне Церкви - ведь я младший
сын в семье.  Разве  не  так?  Следовательно,  я  должен  подумать  о  своих
обязанностях по отношению к племянникам и племянницам.
   Короче, все его речи сводились к  следующему:  у  нас  нет  денег,  чтобы
обеспечить тебе достойную карьеру священнослужителя, добиться для тебя  сана
епископа или кардинала, как того требует наше происхождение. Стало быть,  ты
обречен провести свою жизнь здесь, оставаясь неучем и нищим. А теперь ступай
в большой зал и поиграй с отцом в шахматы.
   Когда до меня наконец дошел весь трагизм моего  положения,  я  разрыдался
прямо за ужином, бормоча себе под нос слова, которых в моей семье  никто  не
способен был понять, - о ?хаосе?, царящем в нашем доме.
   Позже ко мне пришла мать.
   - Ты не знаешь, что такое хаос,  -  сказала  она.  -  Как  же  ты  можешь
употреблять подобные слова?
   - Нет, знаю, - ответил я и стал говорить ей о  грязи  и  упадке,  царящих
повсюду, рассказывать о том,  как  было  хорошо  и  чисто  в  монастыре,  об
упорядоченной жизни его обитателей и о том, что при желании каждый может там
хоть чего-то добиться.
   Она не стала спорить со мной. Несмотря на свою молодость, я все же  сумел
почувствовать, что к моим словам она отнеслась с удивительной  теплотой.  На
следующий день она взяла меня с собой в поездку.
   Наше путешествие длилось приблизительно полдня. Наконец  мы  подъехали  к
великолепному     особняку,     принадлежавшему     одному     из      наших
соседей-землевладельцев, и хозяин его вместе с моей матерью повели  меня  на
псарню, где предложили выбрать щенков из недавно появившегося на свет помета
мастиффов.
   Мне никогда не приходилось видеть ничего более красивого и трогательного,
чем эти крохотные существа. А наблюдавшие за нами взрослые собаки напоминали
огромных ленивых львов. Зрелище было просто восхитительным.
   От волнения я даже не мог сделать свой выбор.  Владелец  этого  сокровища
посоветовал мне