олос, далекий, отчетливый. Он называл мое имя. Я  открыл
глаза и не мог понять, где нахожусь.
   "Наверное, это страшный сон, - подумал я, -  сейчас  я  проснусь,  и  все
кончится?.
   Потерев глаза, я нащупал рукой крышку гроба и сразу все вспомнил. И в  ту
же секунду с величайшей радостью узнал  голос  Арман  звал  меня.  Мой  крик
ударился о стенки гроба, и я едва не оглох.  В  страхе  я  подумал,  что  он
тщетно ищет меня, что он меня не  услышит.  Но  его  голос  приближался,  он
говорил, чтобы я ничего не боялся. Раздался  громкий  шум,  треск  и  грохот
обваливающихся кирпичей, они стучали по крышке гроба Арман снял их  один  за
другим и ногтями сорвал замки.
   Тяжелые дубовые доски заскрипели, и блеснул луч света. Я глубоко  вдохнул
и вытер пот со лба. Крышка отвалилась, и на секунду мне  показалось,  что  я
ослеп. Я сел и закрыл лицо ладонями.
   "Торопись, - сказал Арман. - И ни звука?.
   "Куда мы идем?? - спросил я.
   За пробитой Арманом дырой в кирпичной  кладке  я  увидел  длинный  пустой
коридор  и  двери,  замурованные  кирпичами.   Мое   воображение   мгновенно
нарисовало ужасающую картину скрывающихся за ними гробов, в которых голодали
и заживо гнили вампиры, осужденные на мучительную смерть своими  собратьями.
Арман тянул меня за собой, не давая опомниться, он повторял: ?Ни звука?.  Мы
прокрались вдоль коридора, Арман остановился перед дубовой дверью и  потушил
лампу. На мгновение все вокруг покрыла непроницаемая тьма, но потом я увидел
узкую полоску света под дверью. Арман отворил ее так  осторожно,  что  петли
даже не скрипнули, и мы очутились в длинном проходе, ведущем к его келье.  Я
старался не отставать от него. И вдруг мне  открылась  страшная  правда:  он
спасал меня, и только. Я попытался остановить его, но он еще сильней потянул
меня за собой. Мы  выбрались  наружу  через  потайной  выход,  и  я  наконец
заставил его остановиться. Он посмотрел на меня и покачал головой.
   "Я не могу спасти ее!? - сказал он.
   "Неужели ты думаешь, что я могу уйти без нее! Они заперли ее там! -  Ужас
охватил меня. - Арман, ты должен ее спасти! У тебя нет выбора!?
   "Зачем ты так говоришь? - ответил он. - Пойми наконец: у меня нет никакой
власти. Они восстанут против меня, и ничто их не остановит.  Я  не  могу  ее
спасти.  И  не  хочу  подвергать  тебя  бессмысленному  риску.  Тебе  нельзя
возвращаться туда?.
   Наверное, он был прав, но я не хотел ему верить.  Мне  не  на  кого  было
надеяться, кроме Армана, но я ничего не боялся. Знал только одно:  я  должен
спасти Клодию или погибнуть. Речь не шла о смелости или трусости:  просто  я
должен был это сделать, вот и все. И я знал в глубине души: Арман не  станет
меня останавливать. Он пойдет со мной.
   И оказался прав. Я повернулся и шагнул в коридор, и он пошел  следом.  Мы
молча направились к лестнице, ведущей  в  зал.  Я  слышал  голоса  вампиров,
грохот экипажей, шум театра  над  головой.  Я  взбежал  вверх  по  лестнице.
Селеста стояла в дверях зала с театральной  маской  в  руках.  Она  смотрела
прямо на меня, но как будто мимо, спокойно и безразлично.
   Я думал, что она  поднимет  тревогу,  бросится  на  меня.  Но  она  молча
отступила  назад,  за  дверью   грациозно   покружилась,   глядя   на   свои
взметнувшиеся юбки; покачивая  бедрами,  вышла  на  середину  зала,  подняла
маску, спрятала лицо за белым черепом и тихо сказала:
   "Лестат! Твой друг Луи пришел и зовет тебя. Поторопись, Лестат!?
   Она опустила маску, и откуда-то в ответ на ее слова прожурчал тихий смех.
Я вошел в зал: там собралось все общество. Одни  сидели  по  углам  и  вдоль
стен, молча предаваясь своим мыслям, другие тихо переговаривались.  В  одном
из кресел я увидел сгорбленную фигуру Лестата. Он увидел меня и  отвернулся.
Он что-то сжимал в руках, но в полумраке я не мог разглядеть что. Я  подошел
поближе. Он медленно поднял глаза, спутанные светлые волосы  падали  ему  на
лоб. Он смотрел на меня со страхом. Потом  перевел  взгляд  на  Армана.  Тот
неторопливо твердыми шагами двинулся вперед по залу, и вампиры  расступались
перед ним, ловили каждое его движение. Селеста поклонилась и  приветствовала
его словами:
   "Здравствуйте, монсеньер?.
   Арман даже не взглянул на нее, остановился перед Лестатом и спросил:
   "Ты доволен??
   Серые глаза Лестата смотрели на него удивленно, и я увидел, что они полны
слез. Голос не повиновался ему.
   "Да...? - прошептал он наконец. Он прятал что-то в черных складках плаща.
   "Луи, - сказал он голосом  глубоким,  полным  невыносимого  страдания.  -
Пожалуйста, выслушай меня. Ты должен ко мне вернуться...?
   Он осекся и опустил голову, словно ему стало стыдно.
   Где-то в темноте засмеялся Сантьяго.
   "Ты  должен  уехать  из  Парижа,  -  тихо  сказал  Арман  Лестату.  -  Ты
изгоняешься из общества?.
   Лестат закрыл глаза, боль  преобразила  его  лицо.  Мне  показалось,  что
передо мной его двойник -  живое,  раненое,  глубоко  чувствующее  существо,
которого я никогда не знал.
   "Пожалуйста, - тихо сказал он, глядя на меня  с  мольбой.  -  Я  не  могу
говорить с тобой здесь! Ты не поймешь! Поезжай со мной... ненадолго...  пока
я снова не стану собой?, - прошептал он.
   "Это какое-то безумие!.. - Я  сжал  виски.  -  Где  она?  Где  она?  -  Я
огляделся: непроницаемые улыбки застыли на  неподвижных  лицах  вампиров.  -
Лестат!? - Я повернулся к нему и потянул за рукав плаща
   И тут я увидел, что у него в руках. У меня оборвалось  сердце.  Это  было
желтое шелковое платьице Клодии. Я вырвал его у  Лестата,  смотрел  на  него
невидящими глазами. Лестат поднес руку  к  трясущимся  губам  и  отвернулся.
Глухие рыдания вырвались  из  его  груди,  а  я  смотрел  на  платье,  водил
непослушными пальцами по маленьким красным пятнышкам слез, мои руки дрожали,
я судорожно прижал платье к груди.
   Не знаю, сколько я так стоял, может быть, вечность. Ведь время не властно
надо мной и над ними  тоже,  они  прогуливались  вокруг  меня  в  полумраке,
смеялись своим бессмертным, неземным смехом. Я не желал больше  их  слышать,
хотел зажать уши, но не мог выпустить  платье  и  старался  скомкать  его  и
уместить в одной руке. Вдруг одна за другой загорелись свечи,  неровный  ряд
свечей  вдоль  разрисованной  стены,  и  я  увидел  в  стене  дверь,  широко
распахнутую прямо в дождь. Ветер сдувал пламя, свечи шипели, но не гасли.  И
я понял, что Клодия там, за дверью. Вдруг свечи ожили, тронулись с  места  -
их держали вампиры. Сантьяго поклонился и жестом  предложил  мне  пройти  за
дверь. Я едва взглянул на него. Мне не было никакого дела до них. Внутренний
голос говорил мне: ?Если ты станешь думать об этих  убийцах,  то  сойдешь  с
ума. Что тебе до них? Думай только о ней. Где она? Ты должен ее  найти?.  Их
смех стал отдаляться от меня. И растворился в шуме ветра.
   И я шагнул навстречу ветру, и давняя,  знакомая  картина  предстала  моим
глазам. Никто из них не мог знать, что я уже видел  такое.  Но  нет,  Лестат
знал, только разве это важно? Он не поймет,  он  уже  не  вспомнит,  как  мы
стояли в дверях старой кирпичной кухни на Рю-Рояль и смотрели на два мертвых
тела: мать и дочь обнимали друг друга на склизком каменном полу.  Но  здесь,
под тихим парижским дождем, лежали другие двое  -  Клодия  и  Мадлен.  Рыжие
кудри Мадлен перепутались  с  золотыми  кудрями  Клодии,  ветер  шевелил  их
волосы. Солнечные лучи спалили живую  плоть,  остались  только  эти  волосы,
только длинное бархатное платье Мадлен и запятнанная кровью маленькая  белая
кружевная сорочка В черных, обугленных останках еще можно было угадать черты
Мадлен, ее рука, обнявшая Клодию, сохранила свою форму,  но  мое  дитя,  моя
вечная подруга, моя маленькая девочка  превратилась  в  пепел.  ?  Страшный,
дикий, звериный крик разорвал мне грудь;  словно  вихрь  закружился  в  этом
каменном колодце; дождь падал на мертвый  прах,  смывал  с  мостовой  черный
отпечаток маленькой детской ладони; золотые волосы взлетали под ветром. Удар
оборвал мой крик. Я повернулся и увидел  Сантьяго.  Я  вцепился  в  него,  я
должен  был  его  уничтожить,  превратить  в  кровавое  месиво   это   белое
ухмыляющееся лицо, свернуть ему шею; он не мог вырваться  из  моих  железных
рук, кричал от боли, и его вопль смешался с моим криком. Его башмак наступил
на ее останки, я поднял его в воздух и отшвырнул; он упал  и  вытянул  руку,
защищаясь. Слезы и дождь заливали мне лицо, я ослеп, тянулся к его горлу, но
чьи-то руки держали меня. Это были  руки  Армана,  я  сопротивлялся,  но  он
обхватил меня и потянул прочь, назад, в зал с фресками,  к  дикому  смешению
красок, криков, голосов; назад к омерзительному, сухому, серебристому смеху.
Я слышал где-то вдали голос Лестата, он звал меня:
   "Луи, подожди, Луи, мне нужно поговорить с тобой!?
   Я смотрел в темные бездонные глаза Армана. Странная слабость объяла меня,
и даже мысль о смерти Клодии и Мадлен стала какой-то расплывчатой и смутной.
Тихий, еле слышный голос Армана повторял:
   "Я ничего не мог сделать. Я не мог это предотвратить...?
   Они умерли, просто умерли - и все. Сантьяго все еще лежал рядом с прахом,
и ветер все так же трепал разметавшиеся золотые локоны Клодии, но мои  глаза
уже не различали никого. Я потерял разум.
   Я не мог забрать их останки из этого проклятого места. Арман  поддерживал
меня, почти нес через незнакомую огромную комнату с  деревянными  стенами  и
полом, и наши медленные спотыкающиеся шаги отдавались гулким эхом. Мы  вышли
на улицу, я почувствовал запах лошадей и кожаной  упряжи,  впереди  тянулась
бесконечная вереница экипажей. Я побежал вниз по бульвару Капуцинов, в руках
у меня был маленький детский гробик; люди расступались передо мной,  шептали
что-то, показывали на меня пальцами. Я оступился и едва не  упал,  но  Арман
удержал меня. Он все время был рядом. Его  глубокие  глаза  снова  очутились
передо мной, и  я  опять  стал  проваливаться  в  дремотное,  полуобморочное
состояние. Но я  двигался,  брел  дальше,  глядя  вниз,  на  свои  блестящие
башмаки.
   "Должно быть, он сошел с ума. - Я говорил про Лестата намеренно  резко  и
зло,  черпая  утешение  в  звуках  собственного  голоса.  Затем   я   громко
расхохотался. - Он окончательно спятил! Ты слышал, что  он  мне  сказал??  -
сказал я Арману.
   Его глаза говорили: ?Забудься. Усни?. Я хотел сказать что-то про Клодию и
Мадлен, что мы не должны оставлять их там, но  промолчал,  чувствуя,  что  в
моей душе поднимается тот же звериный крик. Мне пришлось стиснуть зубы,  ибо
он был так страшен, так силен, что разорвал бы на части меня самого, если  б
вырвался на волю.
   И вдруг я снова ясно увидел весь этот ужас. Я зашагал дальше по бульвару,
агрессивно и слепо, как человек в  тяжелом  опьянении,  охваченный  чувством
ненависти и превосходства. Так шел я по темным улицам Нового Орлеана в  ночь
первой встречи с Лестатом, натыкаясь на  столбы,  ограды,  стены  домов,  но
умудряясь не  падать  и  следовать  по  правильному  пути.  Вдруг  я  увидел
трясущиеся руки пьяного - он не мог совладать со спичками. Наконец вспыхнуло
пламя, его трубка задымилась. Я поднял глаза: я стоял перед входом в кафе, а
человек  с  трубкой  сидел  внутри  и  пристально  смотрел  на  меня  сквозь
стеклянную дверь. И он вовсе не был пьян. Арман стоял рядом и  ждал.  Вокруг
нас шумел и сверкал огнями бульвар Капуцинов... или бульвар  Тамплиеров?  Не
помню. Меня охватила  неистовая  ярость.  Неужели  Мадлен  и  Клодия  так  и
останутся в этом проклятом месте? Я видел, как Сантьяго попирает ногами прах
моего ребенка! Я зарычал, стиснув зубы. Человек за стеклом вскочил,  и  лицо
его скрылось за сизым облаком.
   "Убирайся прочь от меня, -  сказал  я  Арману.  -  Будь  ты  проклят!  Не
приближайся ко мне. Не подходи ко мне!? Я повернулся  и  пошел  прочь  вдоль
бульвара. Какая-то парочка шарахнулась  в  сторону,  мужчина  выставил  руку
вперед, защищая свою спутницу.
   Я побежал. Люди смотрели на меня, недоумевая, что  это  за  дикое,  белое
светящееся существо только что мелькнуло перед глазами. Скоро я остановился.
   Меня мутило. Мучительная жажда сжигала меня, надо  было  напиться  свежей
крови. От этой мысли меня чуть не вырвало. Я присел на каменные ступеньки  у
входа в маленькую церковь, уже запертую на ночь. Дождь медленно затихал, или
мне так казалось. Улица была тихой, мрачной и пустынной. Лишь однажды где-то
вдалеке  промелькнул  и  скрылся  во  мраке  запоздалый  прохожий  с  черным
блестящим зонтом. На другой стороне в тени деревьев стоял Арман. Позади него
из густых зарослей травы и кустов поднимался теплый белый пар.
   Я заставил себя думать только  о  головной  боли  и  голодных  спазмах  в
желудке и  сумел  немного  успокоиться.  Постепенно  мои  чувства  приобрели
ясность и отчетливость, и я позволил себе мысленно вернуться к случившемуся.
Подумал, что мы так далеко от театра, а Мадлен и Клодия все еще там.  Жертвы
жестокого солнца, умершие в  объятиях  друг  друга.  В  моей  душе  родилась
какая-то решимость. Я был готов на все.
   "Я ничего не мог  сделать?,  -  тихо  сказал  Арман.  Невыразимая  печаль
застыла в его глазах.
   Я посмотрел на него: он  отвернулся,  как  будто  понял,  что  бесполезно
уговаривать меня. Его надежды рушились.  Я  знал,  что,  если  стану  сейчас
обвинять его, он не будет оправдываться. Он только бессильно повторял:
   "Я ничего не мог сделать?.
   "Не правда, ты все мог! - тихо сказал я. - Ты и сам  это  знаешь.  Ты  их
предводитель, ты главный. Никто, кроме тебя, не знал  и  не  знает  истинных
границ твоей власти. У них нет твоего разума, твоего понимания?.
   Он все еще смотрел в сторону, но мои  слова  тронули  его.  Он  устало  и
обреченно вздохнул.
   "Ты управлял ими. Они  боялись  тебя!  -  продолжал  я.  -  Ты  сумел  бы
остановить их, если б захотел, если б вышел за  рамки,  установленные  тобою
самим. Но ты не стал переступать через себя и свое драгоценное стремление  к
истине и покою! Я отлично понимаю тебя, потому что  вижу  в  тебе  отражение
самого себя!?
   Он молча взглянул мне в глаза. Его лицо исказила невыносимая боль,  почти
отчаяние. Он еле сдерживал себя и  боялся  этого  чувства.  А  я  ничего  не
боялся. Потому что это моя боль сейчас мучила его, многократно усиленная его
способностью сопереживать. Но я не сочувствовал ему. Мне было все равно.
   "Да, я понимаю тебя слишком хорошо, - повторил я.  -  Бездействие  -  вот
настоящее зло, вот причина всех  моих  несчастий.  Моя  слабость,  нежелание
отвергнуть глупую извращенную мораль и непомерное  тщеславие!  Именно  из-за
этого я и стал вампиром, хотя понимал, что это  не  правильно.  Из-за  своей
слабости я позволил сделать вампиром и Клодию и тоже знал,  что  это  плохо.
Стоял и смотрел, как она убивает Лестата, и чувствовал, что  тем  самым  она
делает шаг навстречу собственной гибели, но даже палец о  палец  не  ударил,
чтобы помешать ей. А Мадлен? Мадлен, что я с ней сделал? Ведь и тогда  знал,
что этого нельзя допустить! И теперь с меня довольно! Не желаю  больше  быть
жалким, никчемным существом, вопреки своей воле прядущим нити зла, пока  они
не совьются в огромную прочную сеть и я сам, жертва собственной глупости, не
окажусь в ее плену! Я знаю, что  надо  делать,  и  хочу  предупредить  тебя.
Предупредить, потому что ты спас мне жизнь сегодня, вытащил меня из  могилы;
не возвращайся в свою келью и не приближайся к Театру вампиров!?
   Я не стал дожидаться его ответа. Может быть, он и не хотел  отвечать.  Не
знаю. Я ушел и ни разу не обернулся. Может быть, он шел за мной, но я ничего
не хотел об этом знать. Мне было все равно.
   Я отправился на Монмартр, на кладбище. Не знаю, почему  я  выбрал  именно
его. Может быть, потому, что это недалеко от бульвара Капуцинов. В то  время
Монмартр еще был окраиной, темной,  тихой,  спокойной.  Блуждая  в  потемках
между низенькими домиками и прилепившимися к ним огородами, я  отыскал  себе
жертву и поспешно, без удовольствия насытился. Потом отыскал могилу, где мне
предстояло провести следующий день. Я  нашел  подходящий,  еще  не  успевший
сгнить гроб, выскреб из него пoлy-истлевшие останки голыми руками и улегся в
грязную и мокрую постель, смердящую смертью. Не могу сказать, что  там  было
уютно, но именно этого я хотел. Запертый в темноте, вдали от людей и  прочих
двуногих создании, вдыхая запах сырой земли, я наконец  смог  отрешиться  от
переполнявшей меня скорби.
   Скоро я забылся тяжелым сном, и мучения кончились.
   Но ненадолго. Проснулся я, когда холодное и  тусклое  зимнее  солнце  уже
зашло. Как это обычно бывает зимой, я почти  сразу  обрел  способность  ясно
чувствовать. Вокруг в кромешной тьме сновали толпы живых тварей - постоянные
обитатели гроба. Они разбежались во  все  стороны  при  моем  воскрешении  к
жизни.  Я  неторопливо  выбрался  наружу  под  призрачный   свет   луны,   с
наслаждением  прикасаясь  к  холодной,  гладкой  мраморной  плите,   которая
послужила мне убежищем. Блуждая среди могил, я обдумывал еще и еще раз  свой
план. Я ставил на карту собственную жизнь. Но надеялся  выиграть  и  обрести
свободу распоряжаться ею: не бояться потерять ее  и,  если  нужно,  решиться
отдать.
   В  одном  огороде  возле  изгороди  я  заметил   то,   что   смутно   уже
присутствовало в моих мыслях. Это была небольшая коса с острым, искривленным
лезвием, к  нему  прилипли  прошлогодние  травинки,  засохшие,  но  все  еще
зеленые. Стоило мне протереть его,  провести  пальцами  по  потемневшему  от
времени и непогоды металлу, как мой  план  обрел  ясность  и  завершенность.
Прежде всею надо найти кучера с экипажем и нанять его на несколько дней. Мне
не составило  труда  отыскать  подходящего  возницу,  соблазнив  его  щедрым
авансом и обещанием заплатить еще больше. Я распорядился, чтобы в карету  из
нашего номера перенесли ящик с  гробом  и  другие  необходимые  вещи.  Потом
последовало несколько долгих и утомительных часок  я  притворялся,  что  пью
вместе с кучером, болтал с ним о самых разных вещах и  наконец  договорился,
что он за очень крупную  сумму  перевезет  меня  на  рассвете  из  Парижа  в
Фонтенбло. Я сказал ему, что всю  дорогу  буду  спать,  потому  что  у  меня
хрупкое здоровье, и меня нельзя тревожить ни под каким предлогом.  Последнее
условие было настолько существенным, что я пообещал вознице отдельную  плату
за его безукоризненное выполнение: он не должен даже  прикасаться  к  дверце
кареты, пока я сам не выйду из нее.
   Я убедился, что он согласен на мои условия и пьян  настолько,  что  забыл
обо всем, кроме предстоящей поездки в Фонтенбло.  Мы  медленно  и  осторожно
отправились в путь и вскоре выехали на улицу, где находился Театр  вампиров.
Неподалеку от него мы остановились, но я остался  внутри  и  подождал,  пока
начнет светать.
   Театр уже заперли в преддверии наступающего  дня.  Примерно  за  четверть
часа до рассвета я выскользнул из экипажа и прокрался к зданию. Я знал,  что
там, в подземных этажах, далеко внизу, вампиры уже лежат в своих гробах.  Но
даже если б кто-нибудь их них запоздал и вернулся домой  в  самую  последнюю
минуту, он вряд ли бы обратил внимание  на  мои  приготовления.  Я  накрепко
заколотил главный вход досками. Какой-то ранний прохожий застал меня за этим
занятием, но прошел мимо - наверное, подумал,  что  я  прибиваю  табличку  с
именем владельца. Я опасался  только,  что  могу  столкнуться  с  продавцами
билетов,  швейцарами  и  прочей  прислугой,  которая,  как  я   предполагал,
приходила в театр на рассвете, чтобы охранять дневной сон вампиров.
   Я приказал вознице поставить экипаж в переулке,  куда  выходила  потайная
дверь Армана, и прихватил с собой два бочонка с керосином.
   Как я и надеялся, мне с легкостью удалось повернуть ключ в замке.  Первым
делом я убедился, что келья Армана  пуста  Вняв  моему  предостережению,  он
исчез, и забрал все, кроме мебели. Торопли