л ее руку. И решил  прекратить  страдания
несчастной, как только она закончит исповедь.
   "Я не могу припомнить сейчас свои грехи", - обратилась она ко мне.
   "Это не важно. Просто скажи Богу от чистого сердца, что  раскаиваешься  в
них, - ответил я. - Потом ты умрешь и обретешь покой".
   Успокоенная моими словами, она легла на спину и закрыла глаза. И тогда  я
вонзил зубы в ее кровоточащую кисть. Она слегка пошевелилась, точно во  сне,
и  прошептала  чье-то  имя.  Скоро  ритм   ее   сердца   стал   замедляться.
Завороженный, я заставил себя оторваться  от  раны.  Прислонился  к  косяку,
голова у меня кружилась. Словно во сне,  я  видел  ее,  лежащую  неподвижно.
Лестат сидел, точно плакальщик у гроба, горела свеча.
   "Луи, - позвал меня Лестат. Его лицо было совершенно спокойно. -  Неужели
ты так и не понял? Ты обретешь покой в душе только  тогда,  когда  научишься
делать это каждую ночь. У тебя нет выбора!"
   Его голос звучал тихо, почти нежно. Он встал и положил мне руки на плечи.
Я вышел в гостиную, избегая его прикосновения, но не решаясь оттолкнуть его.
Лестат пошел следом.
   "Пойдем вместе, - сказал он. - Уже поздно,  а  ты  еще  голоден.  Позволь
показать тебе, кто ты на самом деле. Прости, что я  не  помог  тебе  раньше.
Пошли!"
   "Нет, Лестат. Это не  для  меня,  -  ответил  я.  -  Ты  выбрал  не  того
компаньона".
   "Но, Луи, ты даже не пробовал!" - сказал он.
 
*** 
 
   Вампир остановился и изучающе посмотрел  на  собеседника.  Тот  изумленно
молчал.
   -  Лестат  не  ошибся:  я  был  еще  голоден.  Потрясенный  увиденным,  я
безропотно позволил вывести себя из гостиницы через черный  ход.  Ступив  на
узенькую улочку, мы тут же оказались в гуще толпы. Люди шли из танцевального
зала на Конде-стрит, в соседних гостиницах вокруг проходили званые вечера, и
на каждом шагу встречались  семьи  плантаторов  в  полном  составе.  В  этой
невообразимой толчее мы с трудом протискивались вперед. Мне казалось, что  я
схожу с ума; впервые с тех пор, как я оставил  смертную  жизнь,  у  меня  на
сердце лежала такая страшная тяжесть. Потому что  Лестат  сказал  правду.  Я
знал, что только в миг убийства моя душа обретает мир  и  покой,  что  кровь
животных вместо человеческой только усугубляет жажду, что именно  эта  жажда
толкает меня к людям и я смотрю на их жизнь словно сквозь стекло. Я так и не
стал вампиром. Из  глубины  своей  боли  я  задавал  себе  детские,  нелепые
вопросы; а вдруг еще можно вернуться назад? Можно  стать  человеком?  Теплая
кровь девушки струилась по моим венам и наполняла меня силой, но я все равно
терзался сомнениями. Лица проходивших людей походили  на  огоньки  свечей  в
темном, безбрежном море ночи, и мне казалось, что  я  тону  в  нем,  мучимый
тоской и жаждой. Я кружил по улицам, смотрел на звезды и повторял про  себя:
"Это правда: только убийство дает мне облегчение. Но эта правда невыносима".
   И вдруг я очнулся. Улица, на которой мы очутились, была тиха и  пустынна.
Она пролегала рядом с крепостной стеной, вдали от старого города.  Здесь  не
было фонарей. Лишь кое-где в окнах горел свет, слышались отдаленные голоса и
смех. На самой же улице не было ни души.  Легкий  и  влажный  ветер  с  реки
вливался в горячий ночной воздух. Лестат  стоял  рядом,  неподвижный,  точно
каменное изваяние. За длинными рядами низких остроконечных  крыш  вздымались
тени могучих  дубов,  и  их  кроны,  покачиваясь,  рождали  мириады  звуков,
заполнявших все пространство от мостовой до низко  висящих  звезд.  Боль  на
мгновение оставила меня. Я закрыл глаза и  слушал  легкое  пение  ветерка  и
тихий плеск воды. Мне удалось забыться... ненадолго. Я знал, что  это  скоро
кончится, что покой, словно птица, выскользнет из рук и улетит прочь, а я  в
отчаянии брошусь следом, тщетно пытаясь обрести его вновь,  более  одинокий,
чем любое из существ, сотворенных Богом. В  тот  же  миг  я  услышал  голос,
тяжелым рокотом ворвавшийся в волшебную паутину звуков ночи: "Делай то,  что
велит твоя природа.  Призрак,  за  которым  ты  гонишься,  всего  лишь  тень
настоящего. Отбрось сомнения и следуй своим путем". Все  исчезло.  Я  стоял,
потрясенный. Подобно девушке из гостиницы, я готов был  согласиться  на  все
что угодно. Лестат кивнул мне, и я машинально повторил его движение.
   "Твои мучения ужасны, - сказал он.  -  Ты  так  сильно  чувствуешь  боль,
потому что ты - вампир. Ты же не хочешь, чтобы так продолжалось дальше".
   "Да", - ответил я. Он сжал мою руку.
   "Тогда не отворачивайся от того, что тебе суждено. Пойдем".
   Он быстро повел меня по улице, оборачиваясь и с улыбкой  протягивая  руку
каждый раз, когда я отставал. Я снова был зачарован его близостью, как в  ту
ночь, когда он вошел в мою жизнь и убедил стать вампиром.
   "Зло - абстрактное понятие, - шептал он. - Мы бессмертны,  и  перед  нами
открыты двери  обильных  пиров  и  празднеств,  радость  которых  недоступна
человеческому разуму и рождает у смертных скорбь  и  тоску.  Бог  берет  без
разбору богатых и бедных. Так станем поступать и мы, потому что нет на свете
существ, стоящих ближе к нему, чем мы - демоны, не заключенные  в  смердящих
кругах ада, но вольные гулять по его царству где вздумается. Ты знаешь, чего
я хочу сегодня ночью? Ребенка. Во мне проснулось  материнское  чувство...  Я
хочу ребенка!"
   Мне следовало догадаться, что он имеет в виду, но  он  словно  заколдовал
меня. Он играл со мной, как с человеком, вел за собой и повторял:
   "Твоя боль скоро пройдет!"
   Мы завернули за угол и вышли на улицу, освещенную  яркими  окнами.  Здесь
сдавались комнаты для приезжих и матросов. Вслед за Лестатом я вошел в узкую
дверь и очутился  в  пустом  каменном  коридоре.  Там  было  так  тихо,  что
собственное дыхание напомнило мне шум ветра. Лестат прокрался вперед, и  его
тень появилась в пятне света, упавшем из  открытой  двери,  рядом  с  другой
тенью, тенью человека. Я увидел головы, склонившиеся друг к другу, и услышал
шепот, похожий на шуршание  сухих  листьев,  такой  тихий,  что  нельзя  был
разобрать ни слова.
   "В чем дело?" - спросил я, когда он вернулся, и подошел к нему поближе. Я
боялся, что вспыхнувшее во мне возбуждение может угаснуть.  Я  увидел  снова
страшную ночную пустыню одиночества и вины.
   "Она там! - сказал он. - Та, которую ты ранил. Твоя дочь".
   "Я не понимаю, о чем ты говоришь!"
   "Ты спас ее, - прошептал он. - И я это знал. Ты  оставил  окно  открытым.
Прохожие услышали детский плач, нашли ее и принесли сюда".
   "Девочка! Она здесь!" - Я чуть не задохнулся.  Но  он  уже  вел  меня  за
собой, в длинную палату, заставленную  деревянными  кроватями.  На  них  под
тонкими белыми одеялами  лежали  дети.  В  дальнем  конце,  склонившись  над
маленьким столиком перед единственной свечой,  сидела  больничная  няня.  Мы
медленно пошли по проходу между рядами коек.
   "Голодные дети, сироты, - говорил Лестат. - Дети чумы и лихорадки".
   И вдруг он остановился. На кровати перед нами я увидел ту девочку. К  нам
подошел мужчина в белом халате. Он что-то  прошептал  Лестату,  тот  ответил
также тихо, чтобы не разбудить малышей. В соседней комнате кто-то  заплакал,
няня встала и поспешила туда.
   Доктор склонился над девочкой, завернул ее  в  одеяло  и  взял  на  руки.
Лестат вынул из кармана деньги и положил их на постель. Врач говорил, как он
рад, что мы пришли за ней, потому что все дети в его больнице - сироты.  Они
приплыли в город на кораблях. И некоторые, совсем маленькие, даже  не  могли
узнать тело матери среди мертвых тел. Он не сомневался, что  Лестат  -  отец
ребенка.
   Мгновения спустя мы уже были на улице,  и  Лестат  с  девочкой  на  руках
поспешил назад к гостинице. Я бежал  за  ним.  Белый  сверток  у  его  груди
светился на фоне черного плаща, и  даже  моим  глазам  -  глазам  вампира  -
временами казалось, будто одеяло летит  по  ночному  городу  само  по  себе,
словно лист, уносимый ветром. Мне удалось догнать его только  возле  фонарей
на площади. Девочка покоилась на его плече. Ее бледное  личико  не  утратило
детскую припухлость,  несмотря  на  потерю  крови  и  близость  смерти.  Она
приоткрыла глаза, или, точнее, веки сами собой слегка  приоткрылись,  и  под
длинными изогнутыми ресницами я увидел две белые узкие полоски.
   "Что ты задумал? Куда ты ее несешь?" - спрашивал я, хотя точно знал,  что
он несет ее в наш номер, только не понимал зачем.
   Все было по-прежнему. Тела девушек лежали там же,  где  мы  их  оставили:
одно на кресле, другое - в гробу, словно приготовленное для похорон.  Лестат
даже не взглянул на них. Я смотрел на него. Свечи уже  догорели,  и  темноту
гостиной нарушал только свет уличных фонарей и луна. Лестат  уложил  девочку
на кровать и уселся рядом.
   "Подойди сюда, Луи, - позвал он меня. - Ты ведь все еще голоден, я знаю".
   Его голос звучал спокойно и убедительно, как и весь вечер. Он крепко сжал
мою руку, я почувствовал тепло его ладони.
   "Взгляни на нее, Луи. Она так нежна и мила, даже смерть  не  властна  над
молодой, свежей плотью. Ее жажда жизни невероятна! Помнишь, как ты хотел ее,
когда впервые увидел?"
   Я изо всех сил старался  не  поддаться  очарованию  его  слов.  Не  хотел
убивать ее ни тогда, ни теперь. Боролся с собой, моя душа рвалась на  части:
я вспомнил вдруг, как маленькое детское сердце билось в такт  с  моим,  и  я
умирал от желания пережить это  снова.  Я  повернулся  спиной  к  девочке  и
выбежал бы из комнаты, но Лестат проворно преградил мне дорогу;  я  вспомнил
лицо ее матери, как в ужасе я бросил девочку на  пол  и  как  он  плясал  за
окном. Но теперь он не смеялся надо мной, он говорил, и мои мысли путались.
   "Ты хочешь ее, Луи. Пойми, раз ступив на этот путь,  можно  убивать  кого
угодно. Ты хотел ее и прошлой ночью, но тебе помешала слабость.  Вот  почему
она еще жива".
   Я знал, что он прав; вспомнил, какое блаженство было прижать ее  к  себе,
слушать и слушать стук ее сердца.
   "Она слишком сильна для меня,  -  сказал  я.  -  Ее  сердце...  не  хочет
сдаваться".
   Лестат улыбнулся.
   "Слишком сильна? - Он притянул меня поближе. - Возьми ее, Луи. Я знаю, ты
хочешь ее".
   И я сдался. Подошел  к  кровати,  посмотрел  на  нее.  Она  едва  дышала,
маленькая рука запуталась в прядях длинных, золотых волос.  Невыносимо...  Я
смотрел на нее и хотел, чтобы она осталась жить, и хотел  ее  крови.  И  чем
дольше я смотрел, тем явственней чувствовал вкус ее кожи, прижимал мягкое  и
нежное тело к груди воображаемым движением руки,  скользящей  вдоль  хрупкой
спины. Да, вот такая она была - мягкая и нежная.  Я  убеждал  себя,  что  ей
лучше умереть; иначе что ее ждет в этой жизни? Но лгал самому  себе.  Просто
хотел ее крови. Я взял ее на руки и обнял, прижался щекой к ее горячей щеке.
Вдыхал ее сладкий запах, такой живой и сильный. Потревоженная, она застонала
во сне, и я понял, что не смогу больше ждать. Я должен убить ее, пока она не
проснулась. Потянулся к ее горлу и услышал далекие слова Лестата:
   "Только маленькую ранку. Посмотри, какое хрупкое горло".
   Не стану рассказывать вам, что я пережил тогда.  Скажу  только,  что  это
захватило меня, как и прежде, как и всегда; но в этот раз гораздо сильнее.
   Стоя на коленях перед кроватью, я  жадно  сосал  кровь  и  слушал  биение
маленького сердца, которое не замедляло ритм, не хотело остановиться.  Я  не
отрывался от ранки. Ждал, что оно  вот-вот  остановится,  как  вдруг  Лестат
схватил меня и оттащил от девочки.
   "Но она еще жива", - прошептал я и очнулся.
   Комната медленно выплыла из  темноты.  Я  сидел  и  смотрел  на  девочку,
прижавшись к изголовью, сжимая в  кулаках  бархатное  покрывало.  Я  не  мог
шевельнуться от слабости. Лестат взял ее на  руки  и  заговорил  с  ней.  Он
назвал ее по имени.
   "Клодия, ты слышишь меня, очнись, Клодия. - Потом он вынес ее в гостиную.
Голос его звучал так тихо и так нежно, что  я  едва  разбирал  слова.  -  Ты
больна, ты слышишь меня? Ты должна слушаться меня, если хочешь поправиться".
   Мое сознание прояснилось, и  я  стал  понимать,  что  происходит:  Лестат
разрезал себе руку, и сейчас она пьет его кровь.
   "Еще, еще, милая, - говорил он. - Ты должна напиться  как  следует,  если
хочешь выздороветь".
   "Будь ты проклят!" - закричал я с порога гостиной, но он только  прошипел
что-то в ответ и взглянул на меня сверкающими глазами.
   Он сидел на кушетке. Девочка впилась  в  его  запястье.  Маленькая  белая
ручка мертвой хваткой вцепилась в рукав его сюртука.  Грудь  Лестата  тяжело
вздымалась, лицо исказилось до неузнаваемости  -  никогда  я  не  видел  его
таким. Он застонал, но шепотом велел ей продолжать. Я было шагнул вперед, но
встретил его взгляд и остановился.
   "Не подходи, убью", - словно хотел сказать он.
   "Но зачем, Лестат?" - прошептал я.
   Он уже хотел оттолкнуть девочку. Она сопротивлялась,  не  давала  Лестату
отвести руку от губ и яростно рычала.
   "Довольно, перестань!" - сказал он.
   Я видел, что ему больно. Наконец он сумел высвободиться и схватил  ее  за
плечи обеими руками. Она отчаянно пыталась добраться зубами до его запястья,
но он держал ее  слишком  крепко.  Вдруг  успокоилась  и  молча,  с  детским
изумлением уставилась на Лестата. Он медленно отступил назад и вытянул перед
собой руку, защищаясь. Потом прижал платок к ране  на  запястье,  подошел  к
шнурку звонка и дернул, не сводя с нее глаз.
   "Что ты наделал, Лестат?" - повторял я.
   От ее прежней болезненной бледности не осталось и  следа.  Живая,  полная
сил, она сидела на кровати, вытянув ножки на бархатном покрывале.  Ее  белая
сорочка, мягкая и тонкая, казалась мне ангельским одеянием. Она смотрела  на
Лестата.
   "Кого угодно, только не меня, - сказал он ей. - Никогда,  ты  слышишь?  Я
покажу тебе, что надо делать!" Я попытался заставить его посмотреть на меня,
ответить мне, но он оттолкнул меня, я отлетел к стене и больно  ударился.  И
тут в дверь постучали. Я знал, что собирается сделать Лестат, и  бросился  к
нему опять,  но  результат  оказался  прежним:  я  даже  не  успел  заметить
молниеносного движения его руки. И упал в кресло. Он открыл дверь.
   "Пожалуйста, входите. У нас произошла маленькая неприятность", -  услышал
я его голос.
   В комнату вошел молодой негр. Лестат закрыл дверь  и  накинулся  на  него
сзади - тот не успел и глазом моргнуть. Склонившись над распростертым телом,
Лестат вцепился в его горло и знаком поманил к себе девочку.  Соскользнув  с
кушетки, она встала на колени перед лежащим юношей,  торопливо  вцепилась  в
его запястье, протянутое Лестатом. Сперва она пыталась грызть  живую  плоть,
но Лестат объяснил ей, что надо делать, а потом сел рядом и предоставил ей в
одиночку довершить начатое. Но он не сводил глаз с  груди  жертвы  и,  когда
пришло время, наклонился к ней и сказал:
   "Довольно, он  умирает...  Ты  не  должна  пить  кровь  после  того,  как
остановится сердце, иначе ты снова заболеешь и умрешь. Понятно?"
   Но она уже насытилась и села на пол  рядом  с  Лестатом,  скрестив  ноги.
Через считанные минуты юноша уже был мертв. Слабость  и  усталость  охватили
меня; казалось, эта ночь длится тысячу лет. Я смотрел на  них.  Девочка  все
теснее прижималась к Лестату, он обнял ее, равнодушно глядя на  труп  слуги.
Потом он поднял глаза и посмотрел на меня.
   "Где мама?" - тихо спросила девочка. Голосок ее был нежен, как она  сама,
звенел, как серебряный колокольчик, мягко и чувственно. Ее глаза, большие  и
ясные, напоминали мне Бабетту, и странное предчувствие  родилось  у  меня  в
груди. Но я не мог разобраться в своих мыслях. Лестат встал, подхватил ее на
руки и подошел ко мне.
   "Она - наша дочь, - сказал он. - Теперь ты будешь жить с нами".
   Он улыбнулся ей, но его глаза оставались холодными, словно все  это  была
только странная шутка. Потом он посмотрел на меня с осуждением и укоризной и
подтолкнул девочку ко мне. Она очутилась у  меня  на  коленях,  я  обнял  ее
нежные плечи, бархатистая кожа  коснулась  моей  щеки,  теплая,  как  кожица
сливы, согретой солнцем; огромные  сияющие  глаза  смотрели  с  недоверчивым
любопытством.
   "Это Луи, а я - Лестат", - представил он нас и сел на кушетку.
   Она огляделась и сказала, что эта комната ей очень нравится,  но  где  же
мама? Она хочет к маме... Лестат взял расческу  и  принялся  расчесывать  ей
волосы, осторожно, чтобы не сделать больно. Распутанные  локоны  сияли,  как
шелк. Никогда я не видел такого  красивого  ребенка,  а  теперь  ее  красота
засветилась холодным огнем, огнем вампира. Ее глаза стали  глазами  взрослой
женщины. Она будет белой  и  холодной,  как  мы,  подумал  я,  но  останется
прежней. И я понял, что Лестат говорил о смерти.  Две  крошечные  пунктирные
ранки на ее шее еще слегка кровоточили, и я поднял с пола платок  Лестата  к
приложил к ним.
   "Мама оставила тебя с  нами.  Она  хочет,  чтобы  ты  была  счастлива,  -
обратился к ней Лестат с тем же поразительным самообладанием. -  Она  знает,
что с нами тебе будет хорошо".
   "Мне хочется еще", - сказала она, поворачиваясь к трупу юноши.
   "Нет, на сегодня хватит. Придется подождать до завтра", -  ответил  он  и
пошел в спальню к своему гробу.
   Девочка спрыгнула с моих колен. За ней следом поднялся на ноги и  я.  Она
стояла и смотрела, как Лестат укладывает все три трупа на кровать и укрывает
их одеялом до подбородка.
   "Они заболели?" - спросила она.
   "Да, Клодия, - отозвался он. - Они заболели и умерли. Они всегда умирают,
когда мы высасываем их кровь".
   Лестат подошел к ней и снова взял на руки, и я вдруг  понял,  что  теперь
она точно стала одной из нас. Она менялась на глазах, и  я  чувствовал,  что
все больше и больше очарован ею, каждым ее  жестом  и  словом.  Из  обычного
ребенка она превратилась в ребенка-вампира.
   "Кстати, Луи собирался покинуть нас, - будто  невзначай  заметил  Лестат,
обводя нас взглядом по очереди. -Он хотел уйти от нас  навсегда.  Но  теперь
передумал, потому что хочет заботиться о тебе и сделать тебя  счастливой.  -
Он опять посмотрел на меня. - Ведь так, Луи?"
   "Мерзавец! - прошептал я. - Ты просто отъявленный негодяй!"
   "Произносить такие слова в присутствии дочери!" - ехидно сказал он.
   "Я - не ваша дочь, - вдруг вставила она своим серебряным голоском. - Я  -
мамина дочь".
   "Нет, милая, теперь уже нет, - покачал головой  Лестат.  Он  взглянул  за
окно, закрыл двери спальни и повернул в замке ключ. - С этого дня ты -  наша
дочь, моя и Луи. С кем бы ты хотела спать? С  ним  или  со  мной?  -  Потом,
окинув меня взглядом, он добавил:
   - Я думаю, тебе лучше лечь с ним. В конце концов, когда я устаю...  я  не
такой добрый".
 
*** 
 
   Вампир остановился. Молодой человек долго молчал.
   - Ребенок-вампир! - хрипло прошептал он наконец.
   Луи пристально посмотрел на него, словно что-то  насторожило  его,  потом
перевел глаза на диктофон, разглядывая необычный  для  него  предмет,  будто
диковинное чудо.
   Лента почти  кончилась.  Юноша  быстро  открыл  портфель,  достал  чистую
кассету, неловко вставил ее на место прежней. И  нажал  кнопку  записи.  Они
начинали разговор в темноте, но зимой в Сан-Франциско темнеет рано, и теперь
не было еще и десяти. Вампир встрепенулся, улыбнулся и спокойно спросил:
   - Можно продолжать?
   Юноша кивнул:
   - Он превратил девочку в вампира, чтобы удержать вас?
   - Трудно сказать наверняка. Я убежден, что Лестат, даже будучи наедине  с
самим  собой,  предпочел  бы  не  доискиваться  до  истинных  мотивов  своих
поступков. Он относился к числу тех, кто  действует  не  раздумывая.  Только
очень серьезные обстоятельства могли подвигнуть его  на  открытое  выражение
своих мыслей и чувств, как это было при  нашем  разговоре  в  ту  ночь.  Мое
твердое намерение расстаться вынудило  Лестата  найти  искреннее  объяснение
своего образа жизни. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что  подсозна