с которой  он
сидел, уже начала подшучивать над ним, приставала с расспросами: почему  его
поцелуи так холодны, почему у него нет не то что влечения, но даже и всякого
интереса к ней. Ее подруга успела  соскучиться,  и  мысль  о  том,  что  мне
придется составить ей компанию, заставила меня отказаться от первоначального
намерения войти в комнату.  Она  наблюдала  за  вяло  обнимающейся  парочкой
черными, слегка раскосыми глазами  и,  казалось,  получала  удовольствие  от
происходящего. Когда же Лестат встал, подошел к ней и  положил  руки  на  ее
неприкрытые плечи, она просияла. Наклонившись, чтобы поцеловать ее, он вдруг
заметил меня за дверью. Секунду он смотрел на меня, но тут же  отвернулся  и
продолжил беседу с дамами как ни в чем не бывало. Он подошел к столу и задул
свечу.
   "Здесь и так темно", - сказала первая женщина.
   "Оставь нас одних, если тебе не нравится", - отозвалась другая.
   Лестат уселся в кресло  и  жестом  поманил  ее  к  себе.  Она  подошла  и
устроилась у него на коленях, обняв  за  шею  и  поглаживая  его  золотистые
волосы.
   "У тебя ледяная кожа", - сказала она вдруг и отстранилась.
   "Не всегда", - возразил Лестат, притянул ее к себе  и  прижался  лицом  к
белой восхитительной шее.
   Я смотрел завороженно. Я всегда знал, что Лестат жестокий  и  хитрый,  но
только теперь понял, как он умен и коварен:  он  вдруг  вонзил  зубы  в  шею
девушки, надавливая на ее  горло  пальцами  и  крепко  прижимая  к  себе.  В
считанные мгновения он утолил жажду. Другая женщина ничего не заметила.
   "Твоей подруге не следует пить", - обратился он к ней  и  выскользнул  из
кресла, усадив безжизненное тело так,  что  казалось,  будто  девушка  спит,
подложив руки под склоненную на стол голову.
   "Такую дуру еще поискать надо", - презрительно бросила та.
   Она стояла у окна и смотрела на городские огни. В те времена дома в Новом
Орлеане были невысокие, - вы, наверное, знаете. И  в  тихие,  ясные  вечера,
вроде того, о котором  я  рассказываю,  с  верхних  этажей  новой  гостиницы
открывался чудесный вид: улочки, освещенные газовыми фонарями.  В  полумраке
звезды казались ярче и ближе, как это бывает в море.
   "Я могу тебя согреть получше, чем она", - сказала девушка  и  повернулась
лицом к Лестату.
   Должен  признаться,  я  вздохнул  с  облегчением:  сейчас  ему,  по  всей
видимости, придется прикончить и ее, не прибегая к моей помощи. Но его  план
оказался не так прост.
   "Ты думаешь?" - спросил он, взяв ее за руку.
   "Да в этом, как я погляжу, нет нужды", - удивилась она.
   - Его согрела свежая кровь?
   - О да. После убийства тело вампира становится ничуть  не  холоднее,  чем
ваше. - Луи с улыбкой взглянул на юношу и продолжил:
   - На лице Лестата проступила краска, и оно совершенно  преобразилось.  Он
притянул девушку к себе, и та, поцеловав его, рассмеялась. "Твоя страсть,  -
сказала она, - обжигает, словно раскаленные угли".
   "Да, но твоя милая подружка дорого заплатила за это. Кажется... -  Лестат
пожал плечами, - я сильно ее утомил".
   Он отступил назад, как бы приглашая женщину подойти вслед за ним к столу,
что она и сделала с выражением превосходства на  тонком  лице.  Без  особого
интереса она взглянула на подругу, и вдруг ей на глаза попалась салфетка, на
которой темнели крошечные красные пятнышки. В недоумении она  подняла  ее  с
пола, пытаясь разглядеть, что бы это могло быть.
   "Распусти волосы, - тихо сказал Лестат.  Она  равнодушно  подчинилась,  и
светлая волна рассыпалась по шее и плечам. - Какие они мягкие,  -  прошептал
Лестат, дотрагиваясь до них. - Именно такой я представляю тебя на постели  с
шелковым покрывалом".
   "Хорошенькое у тебя воображение", - фыркнула она, игриво поворачиваясь  к
нему спиной.
   "Ты знаешь, про какую постель я говорю?" - поинтересовался он.
   Она,   рассмеявшись,   ответила,   что,   вероятно,   его    собственную.
Полуобернувшись, она смотрела на него, а он, не сводя с нее  глаз,  легонько
толкнул тело ее подруги,  отчего  оно  упало  с  кресла  и  осталось  лежать
неподвижно, лицом вниз. Едва не задохнувшись от удивления и испуга,  девушка
поспешно отскочила в сторону, задев низенький столик. Свеча на нем  упала  и
погасла.
   "Главное - это потушить свет..." - тихо пробормотал Лестат и, не  обращая
внимания на сопротивление девушки, похожей на мотылька, бьющегося о  стекло,
прижал ее к себе и впился зубами в хрупкую, нежную шею.
   - О чем же вы думали? - спросил юноша. - Вы не хотели остановить его, как
в случае с Френьером?
   - Нет, - ответил вампир. - Да я и  не  сумел  бы  предотвратить  подобный
исход. Не забывайте, я знал, что он убивает людей каждую ночь. В отличие  от
меня, кровь животных его нисколько не удовлетворяла.  Она  годилась  только,
когда не оставалось ничего лучшего. И потом, хотя мне было жалко  женщин,  я
думал совсем о другом. В моих мыслях царил хаос. А в груди  все  еще  стучал
маленький молоточек - сердце голодного ребенка, и  мучительные  сомнения  по
поводу странной раздвоенности моей души ничуть  не  утихли.  Я  злился,  что
Лестат сделал меня зрителем отвратительного представления, нарочно  дождался
моего пробуждения, прежде чем убить девушек. Смешанное чувство  ненависти  и
собственной слабости вспыхнуло во мне с невиданной силой, и в который раз  я
спрашивал себя, достанет ли у меня смелости расстаться с ним.
   Тем временем, усадив очаровательных женщин за стол,  Лестат  прошелся  по
комнате и зажег одну за другой свечи. Комната стала  походить  на  свадебную
гостиную.
   "Входи, Луи, - позвал он меня. - Я хотел позаботиться о  компании  и  для
тебя, да передумал, вспомнив о  твоем  своеобразном  вкусе.  Как  жаль,  что
мадемуазель Френьер любит  кидаться  горящими  фонарями.  Подобная  привычка
может испортить вечеринку, ты не находишь? Особенно если дело  происходит  в
гостинице".
   Я вошел в комнату и бросил  невольный  взгляд  на  девушек.  Темноволосая
полулежала,  уронив  голову  на  грудь.  Ее  лицо  уже  успело   застыть   и
превратилось в ослепительно белую маску. Ее белокурая подруга откинулась  на
спинку дамасского кресла. Казалось, она просто спит,  и  я  не  мог  понять,
мертва она или нет. Две раны, - следы зубов Лестата на  горле  и  над  левой
грудью - все еще сильно кровоточили. Лестат  поднял  ее  безжизненную  руку,
сделал ножом надрез и, наполнив два бокала, предложил мне присесть к столу.
   "Я ухожу от тебя, - объявил я ему, - и хочу, чтобы ты знал об этом".
   "Я так и думал, - ответил он, усаживаясь в кресло. -  Не  сомневаюсь,  по
этому случаю ты приготовил красочную речь. Ну что ж, поведай мне, что  я  за
чудовище, какой пошлый, вульгарный злодей".
   "Я не собираюсь судить тебя. Ты мне безразличен. Но хочу  понять,  кто  я
такой, а твоим словам больше не доверяю. Для тебя  знания  -  орудие  власти
надо мной". - Я не ждал откровенного ответа. От  него  я  вообще  ничего  не
ждал, скорее, прислушивался к собственным словам. Но вдруг  его  лицо  снова
переменилось, стало таким, как ночью. Он слушал  меня.  Я  растерялся.  И  с
болью в душе подумал, что нас все равно разделяет пропасть. -  Зачем  же  ты
стал вампиром? - не выдержал я. - Почему ты такой?  Мстительный,  злобный...
ты можешь разрушить человеческую жизнь просто так,  ради  удовольствия.  Эта
девушка... зачем ты убил ее? Тебе хватило бы одной. Зачем напугал  ее  перед
смертью  и  теперь  издеваешься  над  трупом,  словно  искушая  Бога   своим
святотатством?"
   Он ни разу не перебил меня, и в наступившей паузе я  опять  почувствовал,
что теряюсь. Лестат задумчиво глядел на  меня  большими  ясными  глазами.  Я
вспомнил, что уже видел их такими, но вот когда? Уж точно не во время  наших
разговоров.
   "Как ты думаешь, что значит - быть вампиром?"  -  сказал  он  искренне  и
серьезно.
   "Не стану притворяться, что знаю, я же не ты. И что же это значит?"
   Он не ответил. Словно почувствовал в моих словах раздражение и  насмешку.
Он сидел и смотрел на меня серьезным, спокойным взглядом. Я сказал:
   "Я расстанусь с тобой и постараюсь найти разгадку.  Если  понадобится,  я
весь мир объеду и найду других вампиров. Ведь где-то же они есть,  наверное,
их много. И, даст Бог, встречу таких же, как я - таких, которые любят знания
и с помощью своей силы стремятся разгадать тайны, великие тайны, недоступные
для тебя. И если ты ничего не скажешь, я дойду до всего сам -  или  они  мне
помогут".
   Он покачал головой:
   "Луи! Ты все еще слишком привязан к земной жизни,  к  миру  смертных!  Ты
гоняешься за призраками себя  самого.  Молодой  Френьер,  его  сестра...  ты
видишь в них себя, каким  был  и  каким  хочешь  остаться  и  по  сей  день.
Благодаря любви к миру смертных ты мертв для мира вампиров!"
   Я тут же возразил:
   "Мой нынешний мир - самое сильное переживание в моей  жизни.  Раньше  моя
жизнь была мрачной и запутанной; я  словно  скитался  во  мраке,  брел,  как
слепец, наощупь,  от  стены  к  стене.  Только  когда  я  стал  вампиром,  я
по-настоящему увидел, понял и полюбил жизнь; увидел людей, их живую плоть  и
трепещущую душу. Я вообще не знал, что такое жизнь, пока не почувствовал  ее
красный, горячий поток на своих губах, на своих ладонях!"
   Я вдруг понял, что опять смотрю на женщин: кожа темноволосой  уже  начала
приобретать  жуткий  синеватый  оттенок,  но  грудь  другой   едва   заметно
вздымалась и воскликнул:
   "Смотри, она еще жива!"
   "Я знаю, оставь их, - отозвался Лестат. Он сковырнул ножом корку  с  раны
на кисти белокурой женщины и  снова  наполнил  свой  бокал.  -  То,  что  ты
говоришь, не лишено смысла, - сказал он и сделал  глоток.  -  Ты  мыслитель,
Луи, а я - нет. Я учился не по книгам, а по рассказам других. Да и  в  школе
не доучился. Но я не глуп, и сейчас ты должен  выслушать  меня,  потому  что
тебе угрожает серьезная опасность. Ты не знаешь, кто  ты  есть  теперь.  Как
взрослый, который оглядывается на свое безоблачное  детство  и  жалеет,  что
ребенком его не ценил. Ты же не можешь вернуться в детскую,  играть  в  свои
старые игрушки и ждать, что на тебя прольется дождь заботы и  ласки,  только
потому, что теперь увидел  их  истинную  прелесть.  Дорога  в  мир  смертных
закрыта для тебя навсегда. Ты прозрел. А с новыми глазами ты уже не  сможешь
вернуться в теплый человеческий мир".
   "Все это я знаю и сам! - ответил я. - Но кто же я есть теперь? Если  могу
прожить, питаясь кровью животных, то почему бы мне не довольствоваться этим,
вместо того чтобы нести людям горе и смерть!"
   "Но ты же не можешь сказать, что счастлив, верно? - возразил он. - Словно
нищий, ты ловишь  по  ночам  крыс,  а  потом  бродишь  под  окнами  Бабетты,
исполненный заботы и нежности, но беспомощный,  как  богиня,  влюбившаяся  в
спящего Эндимиона. Допустим даже, что ты мог бы заключить ее в  объятия,  не
вызывая ужаса и отвращения, и  что  с  того?  Тебе  пришлось  бы  в  течение
недолгих  лет  наблюдать  за  ее  мучениями  и  страданиями  -   неизбежными
спутниками людей, и в конце концов она бы умерла на твоих руках.  Разве  это
счастье? Нет, Луи, - безумие, напрасная трата сил и времени. Ты должен стать
настоящим вампиром и научиться убивать. Бьюсь об  заклад,  если  сегодня  ты
выйдешь на улицу и встретишь женщину, такую же  прекрасную  и  богатую,  как
Бабетта, высосешь ее кровь, и она бездыханной упадет к твоим ногам,  у  тебя
отпадет охота вздыхать о профиле мадемуазель  Френьер  в  лунном  свете  или
прислушиваться к звуку ее голоса,  стоя  под  окнами  гостиной.  Ты  наконец
насытишься, Луи, наконец почувствуешь себя вампиром, а когда проголодаешься,
тебе захочется повторить. Кровь в бокале останется красной, рисунок на обоях
будет так же изыскан и прост. Ты  будешь  видеть  луну  и  пламя  свечи,  не
потеряешь ничего, но с той же  остротой,  с  тем  же  благоговением  увидишь
смерть, всю ее красоту, потому что познать жизнь можно только на ее  границе
со смертью. Разве  ты  не  понимаешь,  Луи?  Один  ты  в  этом  мире  можешь
наслаждаться смертью, наслаждаться безнаказанно. Один... в лунном свете... и
тебе одному дано право разить, подобно руке Божьей!"
   Он откинулся в кресле и, осушив стакан, обвел глазами девушку, еще живую,
но лежащую без сознания. Ее грудь тяжело вздымалась. Ее веки задрожали,  она
приходила в себя и тихо стонала. Никогда Лестат не говорил со мной так, я не
думал, что он на это способен.
   "Вампир - убийца, - сказал он. - Хищник. Всевидящие глаза даны ему в знак
избранности, обособленности от  мира.  Ему  дарована  возможность  наблюдать
человеческую  жизнь  во  всей  ее  полноте.  Без  слезливой  жалости,  но  с
заставляющим трепетать душу восторгом, потому что именно  он  ставит  в  ней
точку, он - орудие божественного промысла".
   "Это ты так думаешь", - сказал я.
   Девушка снова застонала, ее голова качнулась, а лицо стало белее мела.
   "Так оно и есть, - ответил Лестат. - Ты  тешишь  себя  надеждой  отыскать
других вампиров. Но они - тоже убийцы! Ты с  такой  трепетной  душой  им  не
нужен.  Они  увидят  тебя  издалека  и  сразу  поймут,  что   ты   из   себя
представляешь. Тогда - берегись: они недоверчивы и постараются найти  способ
уничтожить тебя. Даже если б ты был такой, как я, они поступили бы  так  же;
одиноким хищникам улиц общество нужно не больше, чем тигру в  джунглях.  Они
ревниво  берегут  свои  секреты  и  сторожат  свою  территорию,   очерченную
невидимыми границами. Собраться  вместе  их  заставляют  только  соображения
безопасности, и один обязательно становится рабом другого. Так же, как у нас
с тобой".
   "Я никогда не был твоим рабом", - возразил я, хотя прекрасно знал, что он
говорит правду.
   "Только так нас становится больше... только через рабство. Ты в состоянии
указать другой путь?" - спросил он и опять потянулся к кисти девушки.
   Почувствовав прикосновение острой стали, она медленно открыла  глаза.  Он
поднес бокал к свежей ране. Она  моргала,  старалась  не  дать  векам  снова
опуститься. Казалось, ее взор застилает пелена.
   "Ты, верно, устала? - сказал ей Лестат. Она посмотрела на него  невидящим
взглядом. - Устала! - повторил он, наклоняясь и вглядываясь ей  в  глаза.  -
Тебе хочется спать".
   "Да..." - еле слышно простонала она.
   Он поднял ее на руки и отнес в спальню. Там, около стены, по соседству  с
кроватью, застеленной бархатным покрывалом, стояли на ковре наши  гробы.  Не
обращая внимания на постель, Лестат аккуратно уложил ее в свой гроб. Стоя на
пороге комнаты, я наблюдал за происходящим.
   "Что ты делаешь?" - спросил я его. Девушка оглядывалась по сторонам,  как
испуганный ребенок.
   "Нет... нет..." - жалобно стонала она. Лестат взялся  за  крышку,  и  она
закричала. Он захлопнул гроб, но она продолжала кричать.
   "Зачем ты делаешь это, Лестат?" - спросил я.
   "Потому что мне так нравится. - Он взглянул на меня. - Я же не  заставляю
тебя радоваться вместе со мной. Ты же  эстет,  придумай  что-нибудь  другое.
Убивай быстро, если хочешь. Но убивай. Пойми наконец, ты  -  убийца!"  -  Он
раздраженно махнул рукой.
   Девушка перестала кричать, Лестат пододвинул к гробу кресло на  изогнутых
ножках, сел и закинул ногу на ногу, глядя  на  черную  лакированную  крышку.
Этот гроб был не такой, как теперешние, не  прямоугольный  ровный  ящик.  Он
сужался к обоим концам, причем  самое  широкоеместо  приходилось  туда,  где
лежат скрещенные на груди руки покойника. По форме он напоминал человеческое
тело. Вдруг крышка открылась, и девушка села в гробу, изумленно глядя широко
раскрытыми глазами, ее синие губы дрожали.
   "Ложись, милая, - сказал Лестат, силой заставляя ее лечь. Она смотрела на
него молча, с ужасом, близкая к истерике, а он добавил:
   - "Ты ведь уже мертва".
   Не в силах подняться,  девушка  вскрикнула.  Она  извивалась,  как  рыба,
выброшенная на песок, будто хотела выбраться наружу через дно или стенки.
   "Это гроб, это гроб! - кричала она. - Выпустите меня отсюда!"
   "Рано или поздно мы все очутимся в таком ящике, - заметил он. - Лежи себе
тихо, золотко. Не многим удается опробовать свою последнюю постель  заранее.
Тебе повезло".
   Я не знаю, слушала она его или нет, но, увидев меня в  дверях,  перестала
сопротивляться. Она перевела взгляд на Лестата и снова на меня.
   "Помогите!" - сказала она мне.
   Лестат повернулся ко мне.
   "Я думал, ты почувствуешь все инстинктивно, как это было со мной. Когда я
помог тебе совершить первое убийство, думал, что ты захочешь еще и еще,  что
будешь видеть в каждом человеке полную чашу, которая ждет, чтобы ты выпил ее
до дна. Я ошибся. Долгое время я не пытался исправить тебя, потому что  твоя
слабость была удобной для меня. Я смотрел, как ты играешь в "тень" по  ночам
или неподвижно стоишь и мокнешь под дождем, и говорил себе: "Он  простофиля,
им легко управлять". Но ты и правда  слабый,  Луи.  Это  заметно  не  только
вампиру, но и смертным.  В  случае  с  Бабеттой  мы  подвергались  серьезной
опасности. Ты как будто хочешь, чтобы мы оба погибли".
   "Я не могу видеть,  что  ты  делаешь".  -  Я  отвернулся.  Глаза  девушки
прожигали меня насквозь. Она неотрывно смотрела на меня.
   "Еще как можешь! - сказал Лестат. - Я  видел  тебя  с  той  девочкой.  Ты
вампир, такой же, как я!"
   Он встал и направился ко мне, но девушка снова поднялась, и ему  пришлось
вернуться, чтобы уложить ее на место.
   "А может, нам сделать ее вампиром? - обратился он ко мне.  -  Она  станет
одной из нас".
   "Нет!" - тут же ответил я.
   "Почему? Потому что она всего  лишь  шлюха?  Должен  заметить,  чертовски
дорогая шлюха".
   "Она сможет выжить, или уже поздно?" - спросил я.
   "Как трогательно! - съязвил он. - Она умрет".
   "Тогда убей ее".
   Девушка начала кричать, громко и бессвязно.  Лестат  сидел  рядом,  точно
окаменевший, я, не выдержав, снова  отвернулся.  Судорожно  всхлипывая,  она
уткнулась лицом в атласную обивку гроба.  Рассудок  почти  покинул  ее,  она
плакала и молилась. То закрывая  лицо  руками,  то  обхватывая  голову,  она
молила Деву Марию спасти ее, размазывала кровь по волосам, одежде, атласу. Я
подошел к гробу и наклонился к ней. Я сразу  понял,  что  она  действительно
умирает; ее глаза еще горели, но кожа вокруг  них  уже  подернулась  мертвой
синевой. Вдруг она улыбнулась.
   "Вы спасете меня, правда?  -  прошептала  она.  -  Вы  не  позволите  мне
умереть?"
   Лестат взял ее ладонь в свою руку и произнес:
   "Поздно, милая, тебе уже никто не сможет помочь. Только взгляни  на  свои
раны".
   И он прикоснулся к двум пунктирным точкам у нее на шее.
   Она схватилась обеими руками за горло, открыв от ужаса рот. Крик замер  у
нее на губах. Я смотрел на Лестата, силясь понять,  как  он  может  получать
удовольствие от всего этого. Его лицо, ровное и гладкое, как у меня  сейчас,
но более оживленное благодаря выпитой крови, было холодно и спокойно.
   Он не взирал на нее  с  жадной  злобой  театрального  злодея,  утоляющего
жестокость мучениями жертвы. Он просто стоял и смотрел.
   "Я не хотела быть плохой, - бормотала она в отчаянии. - Я грешила  не  по
своей воле. Вы не дадите мне умереть вот так, без  покаяния!  -  Она  начала
рыдать без слез. - Позвольте мне уйти, я должна  повидать  священника  перед
смертью. Пустите меня".
   "Зачем? - улыбнулся Лестат, словно ему в голову пришла хорошая  шутка.  -
Мой друг как раз  священник.  Ты  присутствуешь  на  собственных  похоронах,
милая. Ты пошла на званый ужин и умерла, но Бог дает тебе шанс  освободиться
от грехов, понимаешь? Расскажи ему все без утайки".
   Вначале она покачала головой, но затем, глядя на меня умоляюще, спросила:
   "Это правда?"
   "Я вижу, ты не собираешься исповедоваться, - заметил Лестат. - Тогда  мне
придется закрыть крышку".
   "Прекрати издеваться над ней, Лестат!" - крикнул я.
   Девушка снова  зарыдала,  и  я  почувствовал,  что  больше  не  могу  это
выносить. Я склонился над ней и взя