м, - мягко произнес Мариус, ожидавший меня чуть ниже.
   В полутьме на лице его причудливо играли свет и  тени,  создавая  иллюзию
возрастных изменений, свойственных человеку, чего  на  самом  деле  он  был,
конечно же, лишен.
   - Здесь все было точно так же задолго до того, как я привез  их  сюда,  -
продолжал  он.  -  Многие  приезжали  на  этот  остров,  чтобы  молиться   и
поклоняться своим богам. Возможно, здесь все было  так  же  еще  и  до  этих
людей.
   Он вновь со свойственной ему  терпеливостью  поманил  меня  за  собой.  В
глазах его я прочел понимание.
   - Не бойся, - повторил он и стал спускаться по ступеням.
   Мне было стыдно отказаться следовать за ним. А лестница все не кончалась.
   Я заметил пробитые в скале  отверстия  чуть  большего  размера.  За  ними
слышался шум моря. Я чувствовал на своем  лице  прохладные  брызги  и  видел
поблескивающие от сырости камни. Мы шли все дальше  и  дальше.  Под  сводами
потолка  гулко  раздавалось  эхо  наших  шагов,  отраженное  необработанными
камнями стен.  Ни  одна  темница  не  могла  сравниться  по  глубине  с  тем
подземельем, в котором мы оказались. Скорее оно было похоже на дыру, которую
дети роют в песке, убеждая своих родителей и искренне веря в то, что  строят
туннель к самому центру земли.
   Наконец впереди мелькнул свет. Мы в очередной раз завернули за угол, и  я
увидел двухстворчатую дверь, перед которой горели две лампы.
   Фитили были опущены в глубокие сосуды с маслом. Сами двери  были  заперты
на засов, которым  служило  огромное  дубовое  бревно.  Чтобы  поднять  его,
потребовалось бы, наверное, несколько человек, да и  то,  скорее  всего,  им
удалось бы добиться успеха только с помощью рычагов и веревок.
   Мариус легко поднял бревно и отставил  его  в  сторону.  Потом  отошел  и
пристально посмотрел на дверь. Я услышал звук отодвигаемого с другой стороны
бревна.  Створки  медленно  распахнулись,  и  я  почувствовал,  как  у  меня
перехватило дыхание.
   И дело было не в том, что он сделал это, не  прикасаясь  к  двери.  Нечто
подобное я уже видел. Меня поразила открывшаяся передо мной комната, так  же
ярко освещенная и наполненная восхитительными цветами, как и  все  остальные
комнаты дома наверху. Здесь, глубоко под землей, я увидел  такие  же  белые,
словно восковые, лилии, на которых  застыли  капельки  влаги,  и  розы  всех
оттенков красного и розового цветов, готовые, казалось,  вот-вот  упасть  со
стеблей. Эта комната похожа была на часовню, наполненную  сиянием  множества
свечей и запахом тысяч букетов.
   Как и в итальянских  соборах,  стены  здесь  были  расписаны  фресками  с
вкраплениями пластинок золота.  Но  это  не  были  изображения  христианских
святых.
   Я увидел египетские  пальмы,  желтый  песок  пустыни,  три  пирамиды  над
голубыми водами Нила. В изящной  формы  лодках  плыли  по  реке  египтяне  и
египтянки, под водой были видны разноцветные  рыбы,  а  над  головами  людей
летали птицы с пурпурными крыльями.
   Везде было золото. Оно украшало сияющее с небес солнце, сверкающие  вдали
пирамиды, чешую рыб и перья птиц, рисунки на гибких и тонких телах  египтян,
застывших в узких зеленых лодках и пристально вглядывавшихся вдаль.
   Я на секунду закрыл глаза, а когда вновь медленно открыл  их,  то  увидел
все совершенно по-новому и понял, что нахожусь в огромной гробнице.
   На низком каменном алтаре в окружении лилий стояло нечто вроде  огромного
золотого  футляра  или  шатра,  украшенного   великолепно   выгравированными
египетскими изображениями. Воздух, проникавший через пробитые в толще  скалы
глубокие колодцы, заставлял  колебаться  пламя  вечно  горящих  здесь  ламп,
шевелил высокие и плоские зеленые листья лилий, стоящих в сосудах с водой  и
источающих пьянящий аромат.
   Мне казалось, что  я  даже  слышу  звуки  песнопений,  древних  стихов  и
заклинаний. Страх мой  совершенно  прошел.  Окружающая  меня  величественная
красота подействовала успокаивающе.
   Я не в силах был отвести взгляд от странного футляра  на  алтаре.  Высота
его была больше моего роста, и он был раза в три шире.
   Мариус тоже смотрел на него. Я ощущал исходящую силу,  поток  излучаемого
тепла,  потом  услышал,  как  отодвинулся  изнутри  засов...   Двери   шатра
приоткрылись.
   Я хотел приблизиться, но  не  посмел.  Затаив  дыхание,  я  смотрел,  как
раскрываются и откидываются золотые створки, открывая взгляду  две  огромные
египетские статуи - сидящих рядом мужчину и женщину.
   Лучи света скользнули по тонким, великолепно вылепленным белым лицам,  по
изящным белым телам, сверкнули в темных глазах.
   Как и все египетские статуи, которые мне когда-либо  приходилось  видеть,
они были первозданно красивы, отличались изяществом контуров  и  отсутствием
лишних деталей и были поистине великолепны в своей простоте.  Однако  от  их
по-детски открытых лиц веяло холодом и твердостью. Кроме того, в отличие  от
всех других виденных мною египетских статуй на них были одежды из  настоящих
тканей, а головы их покрывали натуральные волосы.
   Мне уже приходилось видеть украшенные таким же образом  статуи  святых  в
итальянских храмах, и должен сказать,  что  свисающие  с  холодного  мрамора
полотнища бархата не всегда производили на меня приятное впечатление.
   Однако эти фигуры были одеты с особой тщательностью.
   Густые черные парики с ровно  подстриженными  над  глазами  челками  были
украшены золотыми диадемами. На обнаженных руках сверкали  браслеты  в  виде
змей, на пальцах сияли перстни.
   Одежды были сшиты из белоснежного полотна. На обнаженном до пояса мужчине
было нечто вроде юбки, а на женщине - длинное  и  узкое,  лежащее  красивыми
складками платье. На обоих сверкало множество золотых ожерелий, некоторые из
которых украшали великолепные драгоценные камни.
   Обе статуи были почти одинаковы по размеру и сидели в одинаковых позах  -
со спокойно лежащими на коленях руками. Эта одинаковость  поразила  меня  не
меньше, чем застывшая красота и сверкающие словно драгоценные камни глаза.
   Ни  одна  скульптура  не   производила   на   меня   такого   впечатления
одушевленности, хотя,  конечно,  ничего  живого  в  этих  статуях  не  было.
Возможно, все дело было в одежде, в переливах света, отражающегося в золотых
ожерельях и темных глазах.
   Неужели это Осирис и Исида? Действительно ли на ожерельях  и  диадемах  я
вижу какие-то надписи, или мне это только кажется?
   Мариус молчал. Так же как и я, он  не  отрываясь  смотрел  на  фигуры,  и
выражение его лица понять было трудно. Быть может, это была печаль?
   - Могу я подойти к ним ближе? - шепотом спросил я.
   - Конечно, - ответил Мариус.
   Я направился к алтарю, чувствуя себя ребенком, вошедшим в храм и с каждым
шагом испытывающим все большую робость.  Остановившись  всего  в  нескольких
шагах от статуй, я посмотрел им прямо в глаза. Они  были  великолепны  своей
глубиной и яркостью переливов света. Они были слишком настоящими!
   Я отчетливо видел каждую ресницу, каждый волосок их  бровей  -  все  было
сделано с удивительной тщательностью.
   С такой же тщательностью были вылеплены и полуоткрытые губы, за  которыми
я видел поблескивающий ряд зубов. На тщательно отполированных лицах и  руках
я не увидел ни одного изъяна. Они смотрели прямо на меня - так, как  смотрят
обычно все статуи или нарисованные фигуры.
   Я терялся в догадках. Если это не Осирис и Исида, то кто  же  они?  Какие
древние истины символизируют собой, и почему в относящихся к ним словах  так
определенно звучит приказ: Те, Кого Следует Оберегать?
   Склонив голову набок, я сосредоточенно изучал их лица.
   Глаза были карими,  с  черными  зрачками  поистине  бездонной  глубины  и
влажными белками, словно покрытыми прозрачным лаком,  а  губы  -  нежнейшего
оттенка пепельной розы.
   - Позволено ли... - начал я шепотом, оборачиваясь к Мариусу, и неуверенно
замолк.
   - Ты можешь прикоснуться к ним.
   Однако  мне  такой  поступок  показался  святотатственным.  Я   продолжал
рассматривать их - раскрытые ладони, спокойно лежащие  на  коленях,  длинные
ногти, очень похожие на наши и как будто сделанные из сверкающего стекла.
   Я подумал, что могу  себе  позволить  коснуться  тыльной  стороны  ладони
мужчины, что это не будет столь уж святотатственным, однако больше всего мне
хотелось дотронуться до лица женщины. Наконец я неуверенно поднял руку к  ее
щеке и позволил себе  провести  пальцами  по  совершенной  белизне...  Потом
заглянул в ее глаза.
   Нет, это не может быть камень,  я  чувствовал,  был  уверен  в  этом!  Не
может... На ощупь совсем как... А глаза женщины... что-то...
   Неожиданно даже для самого себя я отскочил назад.
   Точнее сказать, отлетел, опрокинув вазы с лилиями, и с силой  ударился  о
стену возле самой двери.
   Я весь дрожал, и ноги отказывались меня держать.
   - Они живые! - воскликнул я. - Это вовсе не статуи. Они такие же вампиры,
как и мы.
   - Да, это так, -  подтвердил  Мариус.  -  Хотя  само  слово  ?вампир?  им
неизвестно.
   Он продолжал, как и прежде, стоять, спокойно  опустив  руки  и  не  сводя
взгляда с таинственных фигур.
   Потом медленно повернулся, подошел ко мне и взял меня за правую руку.
   Кровь бросилась мне в лицо. Я хотел что-то сказать, но не  мог  вымолвить
ни слова. Оторвав взгляд от статуй, я уставился на держащую меня руку.
   - Все в порядке, - с печалью в голосе сказал он. - Я  не  думаю,  что  им
было неприятно твое прикосновение.
   Смысл его слов не сразу дошел до меня. Наконец я понял...
   - Ты хочешь сказать, что ты... Ты не знаешь...  Они  просто  сидят  здесь
и... О Боже!
   Мне вдруг вспомнились его слова, произнесенные несколько столетий  назад,
о которых упомянул в своем рассказе  Арман:  ?Те,  Кого  Следует  Оберегать,
пребывают в мире... или в безмолвии. Большего нам знать не дано?.
   Меня трясло как в лихорадке. Руки и ноги сильно дрожали.
   - Они мыслят, дышат, они живые, как  и  мы,  -  заикаясь,  говорил  я.  -
Сколько уже времени они сидят вот так? Сколько?
   - Успокойся, - промолвил он, похлопывая меня по руке.
   - О Боже! Боже! - продолжал тупо твердить я, не  находя  других  слов,  а
потом едва ли не истерически выкрикнул:
   - Но кто они? Это и есть Осирис и Исида? Это они?
   - Я не знаю.
   - Я хочу уйти подальше от них! Я хочу выйти отсюда!
   - Почему? - спокойно спросил он.
   - Потому что они... они живые и... и в то же время они не могут двигаться
или говорить!
   - Откуда тебе  известно,  что  не  могут?  -  голос  его  звучал  тихо  и
успокаивающе.
   - Но они не двигаются... В том-то и дело. Не двигаются..
   -  Идем,  -  кивнул  он.  -  Я  хочу,  чтобы  ты   присмотрелся   к   ним
повнимательнее. А потом я отведу тебя обратно наверх и, как обещал, расскажу
все, что мне известно.
   - Я больше не хочу смотреть на них! Мариус, я честное слово  не  хочу!  -
кричал я, тряся головой и пытаясь вырвать руку.
   Однако он крепко держал меня, словно сам  был  мощной  каменной  статуей.
Меня не покидала мысль о том, насколько его кожа похожа на кожу этих  статуй
- она светилась точно так же, - а его спокойное лицо было таким же  гладким,
как у них.
   Он становился таким же, как они! Когда-нибудь,  по  прошествии  вечности,
таким же предстоит  стать  и  мне.  Если,  конечно,  удастся  прожить  столь
долго...
   - Мариус, пожалуйста... - умолял я, не думая ни о позоре, ни о тщеславии.
   Единственным моим желанием было поскорее выбраться из этой комнаты.
   - Тогда подожди меня, - сказал он. - Оставайся здесь.
   Он отпустил мою руку, повернулся и пристально посмотрел  на  перевернутые
мною вазы с цветами и лужи разлитой воды.
   И все немедленно оказалось на прежнем месте: цветы вновь стояли в  вазах,
лужи с пола исчезли.
   Он продолжал стоять, но смотрел теперь на статуи. Я услышал его мысли. Он
приветствовал их, правда весьма своеобразно, не обращаясь к ним по именам  и
не упоминая никаких титулов. Он объяснял  им  причину  своего  отсутствия  в
течение нескольких последних ночей. Рассказал, что был  в  Египте  и  привез
подарки, которые вскоре  им  принесет.  Он  обещал,  что  скоро  отведет  их
полюбоваться морем.
   Я начал понемногу успокаиваться. Мой мозг лихорадочно  анализировал  все,
что мне удалось узнать. Он заботился о них. Он всегда о  них  заботился.  Он
украсил эту комнату именно потому, что на нее были устремлены их взгляды. Он
думал, что им будет приятно  любоваться  прекрасными  картинами  и  цветами,
которые он приносит.
   Однако он не знал ничего наверняка. И мне оставалось лишь смотреть  прямо
на них и чувствовать ужас при мысли о том, что они живые и что они полностью
замкнуты в себе!
   - Я больше не в силах выносить это, - пробормотал я.
   Мне не нужны были его объяснения, чтобы понять причину его заботы. Он  не
мог похоронить их где-нибудь под землей,  потому  что  они  не  были  лишены
сознания. Не мог сжечь их, потому что они были совершенно  беспомощны  и  не
могли дать своего разрешения на это. Господи! Час от часу не легче!
   Он оберегал их и заботился о них так, как делали это язычники,  строившие
для своих богов храмы, которые должны были служить им жилищем.  Он  приносил
им цветы.
   Я смотрел, как он возжигает благовония - маленький брикетик,  который  он
достал из шелкового носового платка и положил на маленькое бронзовое  блюдо.
Он сказал, что привез благовония из Египта.
   К глазам моим подступили слезы. Я и вправду заплакал.
   Подняв голову, я увидел, что он стоит, повернувшись  к  ним  спиной.  Они
тоже были мне хорошо видны, и я заметил, что он действительно похож на них -
статуя в настоящих одеждах. Мне показалось, что  он  намеренно  подчеркивает
это сходство, лишив всякого выражения собственное лицо.
   - Я разочаровал тебя, не так ли? - прошептал я.
   - Ни в коем случае, - мягко ответил он.
   - Мне очень жаль, что я...
   - Я же сказал тебе, все хорошо.
   Я подошел чуть ближе. Я чувствовал, что был груб  с  Теми,  Кого  Следует
Оберегать. Да, я обошелся с ними грубо. Он доверил мне тайну, а  я  не  смог
скрыть ужаса и отвращения. Я сам был очень недоволен собой.
   Я  подошел  еще  ближе.  Мне  хотелось  извиниться  перед  ними  за  свое
поведение. Мариус обнял меня и вновь повернулся к статуям. Запах  благовоний
был чрезвычайно сильным. В отсветах зажженных ламп их темные глаза  казались
живыми и подвижными.
   Однако ни одна жилочка не билась под белой кожей, а на самой коже не было
видно ни единой складочки  или  морщинки.  На  нежных  губах  я  не  заметил
тончайших линий, сохранившихся  даже  у  Мариуса.  Не  было  и  размеренного
движения груди, которое свидетельствовало бы о том, что они дышат.
   Вслушиваясь в тишину, я не услышал ни биения сердца, ни шума  бегущей  по
венам крови.
   - Но ведь кровь внутри них есть? - спросил я.
   - Да, есть.
   - А ты...
   "Ты приносишь им жертвы?? - хотел спросить я.
   - Они больше не пьют кровь.
   Даже эта новость показалась мне ужасной. Они лишены и этого удовольствия.
Представить  только,  как  все  могло  бы  происходить!   Вот   они   делают
стремительное  движение,  убивают  свою   жертву   и   вновь   застывают   в
неподвижности. Нет, невозможно! Мне следовало бы испытать облегчение. Однако
ничего подобного со мной не произошло.
   - Много лет назад они еще продолжали пить кровь, однако всего один раз  в
год. Я оставлял для них жертвы внутри святилища -  злодеев  и  преступников,
которые были совсем слабы и близки к смерти. Когда я возвращался, то  видел,
что жертва принята, однако Тех, Кого Следует Оберегать, я всегда  находил  в
прежнем положении. Только цвет их лиц слегка менялся. Но я ни разу не  видел
хотя бы единой пролитой капельки крови.
   Это всегда происходило в ночи полнолуния и, как правило, весной.  Жертвы,
оставленные в другое время, никогда не принимались. А потом  прекратились  и
эти ежегодные пиршества. Время от времени я продолжал приносить  им  жертвы.
Прошло около десяти лет, и однажды они  вновь  приняли  жертву.  Снова  была
весна. И снова  в  небе  светила  полная  луна.  А  потом  опять  ничего  не
происходило в течение примерно полувека. Я потерял счет годам. Мне думалось,
что им, возможно, необходимо видеть луну и видеть, как  сменяют  друг  друга
времена года. Однако, как оказалось, это не имело для них никакого значения.
   Они перестали пить кровь еще до того, как я взял их с собой в  Италию.  А
это было триста лет назад. Они ничего не пили даже в жарком Египте.
   - А когда это случалось, тебе ни разу не приходилось быть  свидетелем  их
пиршества?
   - Нет, никогда.
   - И ты никогда не видел, чтобы они двигались?
   - Никогда, с тех пор как... с самого начала.
   Меня вновь охватила дрожь. Я смотрел на них,  и  мне  казалось,  что  они
дышат, что губы их шевелятся. Я понимал, что это не более чем иллюзия, обман
зрения. Однако происходящее буквально сводило меня с ума. Если я  немедленно
не выберусь отсюда, то непременно снова разрыдаюсь.
   - Иногда, когда я прихожу  к  ним,  -  продолжал  Мариус,  -  то  замечаю
некоторые изменения.
   - Что?! Как это?!
   - Сущие мелочи, - вновь заговорил он, задумчиво глядя  на  статуи.  Потом
протянул руку и дотронулся до ожерелья на шее женщины. - Вот это,  например,
ей нравится. Вероятно, оно именно то, какое ей нужно. Но было и другое.  Его
я часто находил сломанным и валяющимся на полу.
   - Значит, они могут двигаться?!
   - Сначала я думал, что ожерелье просто  упало.  Но,  три  раза  подняв  и
починив его, я понял, что все бесполезно. Она либо срывала его с  шеи,  либо
усилием воли заставляла упасть.
   Я что-то прошептал в ужасе и вдруг буквально  помертвел  от  страха,  что
осмелился выругаться в ее присутствии. Мне захотелось немедленно убежать. На
ее лице, как в зеркале, отражалось все то, что рисовало мне воображение. Мне
показалось, что губы  ее  изогнулись  в  улыбке,  хотя  на  самом  деле  они
оставались неподвижными.
   - То же самое происходило и с другими украшениями, с  теми,  на  которых,
как мне думается, были написаны имена не почитаемых ими божеств.  Однажды  я
принес  из  церкви  вазу,  но  она  оказалась  разбитой  вдребезги,   словно
разлетелась на  куски  от  одного  их  взгляда.  Были  и  другие,  не  менее
поразительные, ситуации.
   - Расскажи.
   - Иногда, войдя в святилище, я заставал кого-нибудь из них стоящим.
   Все это было столь ужасно, что мне захотелось  схватить  его  за  руку  и
силой вытащить отсюда.
   - Его я однажды обнаружил  в  нескольких  шагах  от  стула,  -  продолжал
Мариус, - а в другой раз она стояла возле самой двери.
   - Она пыталась выйти? - шепотом спросил я.
   - Возможно. - Он задумался. - Однако были времена, когда они с  легкостью
могли выйти отсюда,  если  хотели.  Ты  сам  составишь  свое  мнение,  когда
услышишь мой рассказ до конца. Всякий раз, когда я находил их  не  там,  где
всегда, я возвращал их на место и усаживал, придавая им привычную позу.  Это
требовало очень больших усилий. Они словно сделаны из упругого  камня,  если
ты можешь представить себе такое. А теперь задумайся: если я  обладаю  такой
силой, какие силы присущи им?
   - Ты сказал: если... если хотели. А  что,  если  они  испытывают  прежние
желания, но больше  не  могут  удовлетворить  их?  Что,  если  в  результате
величайших усилий они только и способны, что дойти до двери?
   - Мне кажется, при желании она способна вдребезги разнести эту дверь.  Уж
если я одним усилием воли могу отодвигать засовы,  представь  себе,  на  что
способна она.
   Я смотрел на их холодные  отчужденные  лица,  на  слегка  впалые  щеки  и
крупные, безмятежно сомкнутые рты.
   - А вдруг ты ошибаешься? Что, если они  слышат  каждое  слово  из  нашего
разговора? Что, если сердятся на нас и даже приходят в ярость?
   - Я думаю, они нас слышат, -  ответил  он,  накрывая  мою  руку  своей  и
стараясь меня успокоить, - но уверен, что наши разговоры