нова  прилила
краска.
   - Ладно, побудьте здесь, пока я не освобожусь, хорошо?  Можете  проводить
меня до дома.
   - Именно так я и сделаю, - ответил я. Тут меня  осенило,  что  это  может
означать, причем эффект оказался в высшей степени примечательным.  Наверное,
я смогу лечь с этой женщиной в постель.  Да-да,  что  касается  ее,  то  она
определенно рассматривает такую возможность. Мои глаза  скользнули  по  двум
крошечным соскам, так соблазнительно пробивающимся через черный шелк. Да,  в
постель, подумал я, и какая у нее гладкая шея!
   Между ног шевельнулся орган.  Значит,  что-то  происходит,  решил  я.  Но
интересно, насколько локализовано это чувство -  набухание,  затвердение,  и
каким необычным образом оно поглощает мои мысли! Потребность в крови никогда
не была локальной. Я озадаченно уставился в пространство, не опустив глаз  и
тогда, когда передо мной поставили тарелку спагетти в мясном соусе. В ноздри
пополз горячий аромат - расплавленный сыр, горелое мясо и жир.
   "Уймись, - велел я органу. - Еще не время".
   Наконец я посмотрел в тарелку. Внутри  бесновался  голод,  словно  кто-то
обеими руками выворачивал мне кишки наизнанку.  Помнил  ли  я  это  чувство?
Видит Бог, в смертной жизни я достаточно голодал. Жизнь без голода мне и  не
мыслилась. Но это давно стало полузабытым и ужасно далеким воспоминанием.  Я
медленно поднял вилку, которой раньше никогда не пользовался, так как у  нас
их не было - в нашем примитивном мире  существовали  только  ложки  и  ножи,
просунул зубцы под массу мокрых спагетти и поднес их к губам.
   Что они слишком горячие, я понял еще до того, как они попали мне на язык,
но остановиться я не успел. Я сильно обжегся и уронил  вилку.  Вот  это  уже
обычная глупость, подумал я, причем, наверное, пятнадцатая за вечер. Что мне
делать, чтобы действовать с большим умом, терпением и спокойствием?
   Я откинулся  назад  на  неудобной  табуретке  -  насколько  это  возможно
сделать, не свалившись на пол? - и попытался рассуждать здраво.
   Я старался управлять новым телом, испытывающим нестандартные  ощущения  и
слабость - до боли промерзшие мокрые ноги, например, а внизу дует  сквозняк,
- и совершал вполне понятные, но глупые  ошибки.  Надо  было  взять  галоши.
Перед тем, как прийти сюда, надо было найти телефон и позвонить моему агенту
в Париж. "Не думаешь, ведешь себя упрямо, как вампир, но ты не вампир".
   Никакая температура дымящейся пищи явно не обожгла бы меня, находись я  в
шкуре вампира. Но я не в шкуре вампира.  Поэтому  надо  было  взять  галоши.
"Думай!"
   Но как же это далеко от моих ожиданий. О боги! Я вынужден заставлять себя
думать, в то время как  рассчитывал  лишь  получать  удовольствие!  О,  я-то
рассчитывал, что погружусь в ощущения, погружусь в воспоминания, погружусь в
открытия;  а  на  самом  деле  вынужден  заботиться  только  о  том,   чтобы
продержаться!
   По правде говоря, я воображал наслаждения, целую вереницу удовольствий  -
поесть, выпить, получить в постель женщину, потом - мужчину. Но ни  одно  из
моих приключений пока что не принесло мне хотя бы намека на удовольствие.
   Что ж, в этой постыдной ситуации я мог винить  только  себя,  и  от  меня
зависело, смогу я ее изменить или нет. Я вытер рот салфеткой - грубым куском
искусственной ткани, способной впитывать влагу не более, чем клеенка,  потом
взял бокал вина и опять выпил его до дна. Меня  захлестнула  волна  тошноты.
Горло сдавило, и даже голова немного закружилась. Господи Боже! Три бокала -
и я уже пьян?
   Я снова поднял вилку. Липкая масса уже остыла, и я  загреб  в  рот  целую
горку. И опять чуть не подавился!  Горло  конвульсивно  сжалось,  как  будто
стремясь спасти меня  от  удушения  кучкой  помоев.  Пришлось  остановиться,
медленно вдохнуть воздух через нос, сказать себе, что это  не  яд,  а  я  не
вампир, и аккуратно прожевать массу, следя, как бы не прокусить язык.
   Но я прокусил его еще раньше, и теперь этот кусок саднящей плоти давал  о
себе знать. Рот переполнился болью, гораздо более ощутимой, чем пища. Тем не
менее я продолжал жевать спагетти  и  начал  размышлять  о  том,  какие  они
безвкусные, кислые, соленые и вообще состоят из чего-то жуткого,  и  наконец
проглотил их, снова почувствовав болезненное сжатие, а потом в  груди  начал
опускаться жесткий комок.
   "Так вот, если бы это досталось Луи, а ты  оставался  бы  собой,  прежним
самодовольным вампиром, сидел напротив и наблюдал,  то  ты  не  преминул  бы
осудить  его  за  все,  что  он  делает  и  думает,  тебе  бы  претила   его
застенчивость, то, что он впустую тратит время на этот эксперимент, не  умея
его прочувствовать".
   Я еще раз поднял вилку.  Прожевал  очередную  порцию  и  проглотил.  Нет,
какой-то вкус все-таки был. Конечно, не тот пикантный, восхитительный  вкус,
что свойствен крови. Он гораздо более банальный, а  спагетти  волокнистые  и
липкие. Ладно, еще вилку. Может быть, еще понравится. Кроме того,  наверное,
здесь просто не очень хорошо готовят. Еще порцию.
   - Эй, притормозите, - сказала симпатичная женщина.  Она  прислонилась  ко
мне, но через пальто я не чувствовал ее сочной мягкости. Я повернулся, снова
посмотрел ей в глаза, полюбовался длинными черными  изогнутыми  ресницами  и
приятно улыбающимся ртом. - Вы же вообще еду не жуете.
   - Я знаю. Я очень голоден, - ответил я. - Послушайте, я знаю, что  говорю
ужасно неблагодарные веши. Но не найдется  у  вас  чего-нибудь  помимо  этой
свернувшейся массы? Понимаете, чего-нибудь пожестче - мяса, может быть?
   Она засмеялась.
   - Такого странного мужчину я еще не встречала. Нет, правда, вы откуда?
   - Из Франции, из деревни, - ответил я.
   - Хорошо, пойду принесу что-нибудь другое.
   Стоило ей уйти,  как  я  выпил  новый  бокал  вина.  У  меня  определенно
кружилась голова, но при этом мне становилось тепло и в своем роде  приятно.
К тому же мне внезапно  захотелось  смеяться,  и  я  понял,  что  уже  начал
пьянеть.
   Я решил присмотреться к другим смертным. Как необычно - не улавливать  их
запах, не уметь прочесть их мысли! Я и голоса плохо слышал - только  неясный
гвалт и шум. И какое новое чувство - мне одновременно и  жарко,  и  холодно:
голова плывет в перегретом воздухе, а ноги замерзают на  тянущемся  по  полу
сквозняке.
   Молодая женщина поставила передо мной тарелку мяса, назвав его говядиной.
Я оторвал одно волокно, что ее, видимо, изумило - нужно было воспользоваться
ножом и вилкой, -  впился  в  него  зубами  и  выяснил,  что  оно  такое  же
безвкусное, как спагетти, но все же получше - почище,  что  ли?  Я  довольно
жадно прожевал его.
   - Благодарю вас, вы были так добры ко мне, - сказал  я.  -  Вы  настоящая
прелесть, и я сожалею о своих резких словах, правда.
   Мои слова ее заворожили, а я, конечно, просто играл роль.  Я  притворялся
личностью мягкой, а это не так.
   Она оставила меня, чтобы  получить  деньги  с  пары,  которая  собиралась
уходить, а я вернулся к своей еде - к своей первой еде, состоявшей из песка,
клея и кусочков кожи, наполненных солью. Я засмеялся про себя.  Надо  выпить
еще вина - вроде бы ничего не пьешь, но производит впечатление.
   Убрав тарелку, она дала мне еще один графин. Я остался  сидеть  в  мокрых
ботинках и носках, замерзший, на неудобной  табуретке,  напрягая  в  темноте
зрение и все больше напиваясь; прошел час, и она была готова идти домой.
   На этой стадии я чувствовал себя не лучше, чем в начале. Едва  поднявшись
с табуретки, я осознал, что с трудом могу идти. Ног я не ощущал, и  пришлось
даже посмотреть вниз, чтобы убедиться, что они еще при мне.
   Симпатичная женщина сочла все это очень забавным. Я бы так не сказал. Она
помогла мне пройти по  заснеженному  тротуару,  позвала  Моджо,  назвав  его
просто "собакой", но с оттенком большого  уважения,  и  заверила  меня,  что
живет "всего в нескольких шагах  дальше  по  улице".  Единственным  приятным
моментом было то, что холод действительно уже не так меня беспокоил.
   Я практически не  стоял  на  ногах.  Конечности  у  меня  словно  свинцом
налились. Даже предметы,  залитые  блестящим  светом,  уплывали  из  фокуса.
Болела  голова.  Я  подумал,  что  наверняка  упаду.  Страх  перед  падением
перерастал в настоящую панику.
   Но мы добрались до ее спасительной двери, и она провела  меня  по  узкому
лестничному пролету, покрытому ковром, - подъем этот  до  того  истощил  мои
силы, что мое сердце заколотилось, а  лицо  пеленой  заливал  пот.  Я  почти
ничего не видел! Настоящее безумие. Я услышал,  как  она  вставляет  ключ  в
замочную скважину.
   На мой нос набросился новый чудовищный запах. Мрачная квартирка оказалась
кроличьим садком из штукатурки и фанеры,  стены  были  увешаны  неотличимыми
друг от друга плакатами. Но от чего исходит этот запах? Вдруг я осознал, что
источником  его  являются  жившие  у  нее  кошки,  туалетом  которым  служил
обыкновенный  ящик  с  землей.  Я  увидел   этот   ящик,   полный   кошачьих
экскрементов, на полу маленькой незапертой ванной и  подумал:  "Все,  конец,
сейчас я умру". Я стоял и не двигался, сдерживаясь, чтобы меня не вырвало. В
желудке снова закружилась боль, на этот раз не от голода, и ремень показался
мне невероятно тугим.
   Боль обострилась. Я  понял,  что  придется  совершить  то,  чем  до  меня
занимались здесь кошки. Либо сделать это  сейчас  же,  либо  опозориться.  И
сделать это нужно будет  в  той  же  самой  комнате.  Сердце  подпрыгнуло  и
застряло у меня в горле.
   - Что с вами? - сказала она. - Тошнит?
   - Могу я воспользоваться этой комнатой? - спросил я, указывая на открытую
дверь.
   - Конечно, - ответила она. - Проходите.
   Я появился не раньше чем через десять минут,  а  то  и  позже.  Несложный
процесс удаления отходов вызвал во мне столь  сильное  отвращение  -  запах,
ощущение и сам вид, что  я  не  мог  произнести  ни  слова.  Но  теперь  все
закончилось. Осталось только  опьянение  и  позорная  попытка  потянуться  к
выключателю, потерпевшая полный крах: я хотел нажать на кнопку, но ощутил  в
своей руке, в этой большой смуглой руке, лишь пустоту.
   Я нашел спальню - очень теплую, заставленную  посредственной  современной
мебелью   из   дешевого   пластика,   лишенной    какой-либо    дизайнерской
индивидуальности.
   Молодая женщина к тому моменту уже полностью разделась и сидела  на  краю
кровати.  Я  попытался  рассмотреть  ее  получше,  невзирая  на   искажения,
вызванные  стоящей  рядом  лампой.  Но  ее  лицо  представляло  собой  массу
противных теней, а кожа казалась болезненно-желтой. Вокруг нее витал спертый
запах постели.
   Я смог прийти к единственному заключению: по-идиотски стремясь  следовать
современной моде, она ужасно худа,  сквозь  молочную  кожу  выпирают  ребра,
грудь с крошечными мягкими розовыми  сосками  совершенно  плоская,  а  бедер
вообще нет. Она была похожа на призрак. Но при этом она сидела и  улыбалась,
как будто это было в порядке вещей, откинув на спину красивые черные  волосы
и прикрыв тонкой ладошкой темный пушок.
   Что ж, можно было не сомневаться в том, что за  потрясающие  человеческие
ощущения мне предстоит испытать. Но я к ней ничего не чувствовал. Ничего.  Я
улыбнулся и начал снимать одежду. Первым делом стащил плащ - и сразу замерз.
Почему же ей не холодно? Потом я снял свитер и немедленно пришел в  ужас  от
запаха собственного пота. Господи Боже, неужели так было и  раньше?  А  тело
было таким чистым на вид.
   Она вроде бы не обратила внимания, за что я был ей  благодарен.  Тогда  я
снял рубашку, ботинки, носки и брюки. Ногам все еще было  холодно.  Я  стоял
голый,  совершенно  голый.  Я  не  мог  понять,  нравится   мне   это   хоть
сколько-нибудь или  нет.  Вдруг  я  увидел  свое  отражение  в  зеркале  над
туалетным столиком и осознал, что главный орган, разумеется, был  совершенно
пьян и заснул.
   Она опять-таки не удивилась.
   - Иди сюда, - сказала она. - Садись.
   Я повиновался. Меня всего трясло. Я закашлялся. Кашель начался со спазма,
застав меня врасплох. Потом последовала целая серия приступов, с которыми  я
не мог совладать, причем  последний  был  настолько  силен,  что  ребра  мне
сдавило кольцо боли.
   - Извини, - сказал я.
   - Мне нравится твой французский акцент, - прошептала она, гладя  меня  по
голове, и слегка царапнула ногтями щеку.
   Вот это ощущение мне понравилось. Я наклонил голову и поцеловал ее в шею.
Да, это тоже приятно. Далеко не так возбуждающе, как склониться над жертвой,
но приятно. Я попробовал вспомнить, как это было двести лет назад,  когда  я
слыл грозой деревенских девушек. Кажется, у  ворот  замка  постоянно  торчал
чей-нибудь отец, проклиная меня, потрясая кулаками и крича, что если  у  его
дочери будет от меня ребенок, то мне придется о нем позаботиться! В то время
это было замечательно весело. А девушки... Что за прелестные были девушки!
   - В чем дело? - спросила она.
   - Ни в чем, - ответил я и еще раз поцеловал ее в шею.  От  ее  тела  тоже
пахло потом. Мне это не понравилось. Но почему? Ни один из этих  запахов  не
был таким резким, каким я воспринимал бы его в своем другом теле. Но к этому
телу они имели непосредственное отношение - вот  что  противно.  Я  не  имел
защиты от этих запахов; из артефактов  они  превратились  в  то,  что  может
вторгнуться в мое тело и осквернить его. Например, пот с ее шеи  перешел  на
мои губы. Я знал, что это так, я чувствовал его вкус, и мне вдруг захотелось
оказаться от нее как можно дальше.
   Но это же безумие. Она - человек, а я  -  тоже  человек.  Слава  Богу,  в
пятницу все закончится. Но какое право я имею благодарить Бога?
   Ее соски терлись о мою грудь  -  горячие,  острые,  а  плоть  вокруг  них
оказалась податливой и мягкой. Я обхватил рукой ее худенькое тело.
   - Тебе жарко; я думаю, у тебя температура, - сказала она мне на ухо.  Она
поцеловала мою шею так же, как я целовал ее.
   - Нет, со мной все в порядке, -  ответил  я.  Но  не  имел  ни  малейшего
понятия, правда это или нет. Ну и сложная работа!
   Неожиданно ее рука дотронулась до моего члена,  застав  меня  врасплох  и
немедленно приведя меня в возбуждение. Я почувствовал, как он вытягивается и
затвердевает. Всепоглощающее ощущение, оно вернуло меня  к  жизни.  Когда  я
взглянул на ее грудь и маленький треугольник волос между ног, орган мой стал
еще тверже. Да, этот момент я превосходно вспомнил; смотри во все  глаза,  а
остальное неважно... Ах, как хорошо... Только бы положить ее на кровать.
   - Ого! - прошептала она. - Ну и орудие у тебя!
   - Да? - Я опустил глаза. Чудовищная вещь вдвое увеличилась в  объеме.  По
сравнению   со   всем   остальным   она   действительно   выглядела   ужасно
непропорциональной. - Думаю, ты права. Можно было догадаться, что Джеймс  не
забудет проверить.
   - Кто такой Джеймс?
   - Какая разница? - промямлил я. Я повернул к себе  ее  лицо  и  поцеловал
мокрые маленькие губы, ощущая сквозь тонкую кожу  твердость  ее  зубов.  Она
приоткрыла рот навстречу моему языку. Это было приятно, хотя привкус  на  ее
губах не доставлял мне удовольствия. Неважно. Но мои  мысли  перескочили  на
кровь. Выпить ее кровь...
   Где же нарастающее напряжение, вызванное приближением жертвы,  напряжение
той секунды, когда я вот-вот прокушу кожу и на язык прольется кровь?
   Нет, все будет не так просто, да и не  так  самозабвенно.  Все  состоится
между ног и будет больше похоже на дрожь, хотя и на, я бы  сказал,  яростную
дрожь.
   Сама мысль о крови усилила мою страсть, и я грубо толкнул ее на  кровать.
Я хотел побыстрее закончить, а все остальное меня не интересовало.
   - Подожди минутку, - сказала она.
   - Чего ждать? - Я взобрался на нее, еще раз  поцеловал,  протолкнув  язык
поглубже. Крови не было. Какая бледность! Никакой крови. Мой орган скользнул
между ее жарких бедер и чуть не взорвался. Но время еще не пришло.
   - Я сказала, подожди! - закричала  она,  покраснев.  -  Без  презерватива
нельзя!
   - Черт возьми, что ты такое говоришь? - бормотал я. Я знал значение  этих
слов, но они не особенно укладывались у  меня  в  голове.  Я  опустил  руку,
нащупал окруженное волосами лоно, а потом -  сочную  влажную  щель,  которая
показалась мне восхитительно маленькой.
   Она закричала, чтобы я слезал с нее, и толкнула меня руками.  От  жара  и
ярости она раскраснелась и внезапно показалась мне очень красивой,  а  когда
она отпихнула меня коленом, я хлопнулся на  нее,  потом  приподнялся,  чтобы
засунуть в нее свой орган, и чуть не вскрикнул,  почувствовав,  как  на  нем
плотно сомкнулась горячая плоть.
   - Не надо! Прекрати! Я сказала, прекрати! - кричала она.
   Но ждать я не мог. Черт возьми, с чего она взяла, что  сейчас  подходящее
время для дискуссии, в смутном бреду поинтересовался я про  себя.  Потом,  в
миг ослепительного спазматического возбуждения, все было  кончено.  Из  меня
изверглась сперма.
   В первый момент мне казалось, так будет целую вечность; но через  секунду
все кончилось, словно ничего и не произошло. Я лежал на ней без сил, утопал,
разумеется, в поту, и  меня  бесили  липкость  всего  этого  процесса  и  ее
панические вопли.
   Наконец я перевернулся на спину. У меня болела голова, все гнусные запахи
резко усилились - грязный запах кровати с продавленным бугорчатым  матрасом,
тошнотворная вонь кошек.
   Она выскочила из постели. И, похоже, сошла с ума. Она дрожала и  плакала,
схватила со стула одеяло, прикрылась им и начала кричать, чтобы я  убирался,
убирался, убирался вон.
   - Да что с тобой такое? - спросил я.
   Она обрушила на меня град современных проклятий:
   - Ах ты задница, мерзкая тупая задница, идиот, козел!... - И все в том же
духе. Я мог заразить ее, говорила она, с ходу назвав несколько  болезней.  К
тому же она  может  забеременеть.  Я  -  одуревший  ублюдок!  Мне  следовало
немедленно выметаться. Как я посмел? Я должен убраться, пока она не  вызвала
полицию. И так далее...
   Меня  окатила  волна  сонливости.  Я  старался  сосредоточиться  на  ней,
несмотря на темноту. За этим последовал приступ  тошноты,  равного  которому
еще не было, и лишь огромным усилием воли я сумел удержаться от рвоты.
   Наконец я сел, затем поднялся на ноги. Я посмотрел, как она стоит, плачет
и кричит на меня, и внезапно понял, какая она несчастная,  понял,  что  и  в
самом деле ее обидел и что по лицу ее разливается уродливый синяк.
   Очень постепенно до меня  дошло,  что  случилось.  Она  хотела,  чтобы  я
использовал какое-то профилактическое средство, а я взял ее буквально силой.
Она не получила никакого удовольствия, а только испугалась. Я вспомнил,  как
она вырывалась в момент моей кульминации, и понял, что она  и  помыслить  не
могла,  чтобы  я  мог  наслаждаться  борьбой,  ее  злостью   и   протестами,
наслаждаться своей победой. Полагаю, однако,  что  в  презренном,  обыденном
смысле я получил удовольствие.
   Эта история показалась мне невероятно гнусной.  Меня  охватило  отчаяние.
Даже удовольствие - сплошная ерунда. Я  думал,  что  не  выдержу  больше  ни
секунды. Если бы можно было связаться с Джеймсом, я  бы  предложил  ему  еще
одно состояние, лишь бы он немедленно вернулся. Связаться  с  Джеймсом...  Я
совершенно забыл, что надо найти телефон.
   - Послушай меня, ma chere, - попытался я ее успокоить. - Мне очень  жаль.
Все вышло не правильно. Я понимаю. Прости меня.
   Она шевельнулась, чтобы дать мне пощечину, но я с легкостью схватил ее за
запястье и дернул руку вниз, причинив ей легкую боль.
   - Убирайся! - повторила она. - Убирайся, или я позову полицию!
   - Я понимаю, о чем ты говоришь.  Я  не  занимался  этим  целую  вечность.
Получилось неловко. Тебе не понравилось.
   - Не то слово - не понравилось! - взвизгнула она.
   И на этот раз она действительно меня ударила. Я не успел среагировать,  и
меня изумила ее сила. Лицо  горело,  и  эта  боль  взбесила  меня.  То  была
оскорбительная боль.
   - Вон! -